Сценарий собственных ошибок 6 страница

«Как я мог раньше курить? – удивлялся Миша. – Как я мог потратить столько времени, денег, здоровья на эту пагубную страстишку? Почему-то воображал, что это помогает мне сосредоточиться, успокоиться… Разве может что-то успокаивать лучше, чем вот этот воздух, который проникает в легкие безо всяких преград, не вызывая кашля?»

Мара курила… Да нет, какое там, смолила, как заправский пират, по десять-двадцать сигарет в день. Вообще-то ее паспортное имя было «Мария», но попыткам называть себя Машей она сурово противилась. Кто – Маша? Она – Маша? Авангардная писательница, главный редактор модного литературного журнала, очень авторитетного в узких кругах…

«Может, еще Маней или Марусей поименуешь?» – язвила Мара каждый раз, когда Миша пытался навязать, по ее мнению, имя, так сходное со своим… У Мары были длинные, хотя и чересчур мускулистые ноги. В ее коротко стриженных волосах поблескивала преждевременная седина, которая так шла продолговатому волевому лицу, точно была продуктом парикмахерского искусства. С Марой было о чем поговорить. Она была нестандартно для женщины умна, разносторонне эрудирована и могла с ходу выдать что-то интересное практически на любую тему, от клонирования до кодекса Хаммурапи. Они с Мишей пробыли вместе около трех лет – это был так называемый гостевой брак, без формального бракосочетания. То она ночевала у него, то он у нее, то они разбегались по своим квартирам, чтобы творить в тишине и одиночестве… Мише казалось, что он привязался к Маре. Так почему же он испытал такое облегчение, когда она ушла? Перестала блистать своей эрудицией и дымить своими сигаретами?

Напоследок Мара высказала ему все, что хранила в себе на протяжении этих трех лет. Миша знал, что рассерженных женщин слушать не надо – он имел опыт расставания. А Маре даже в такие минуты не изменял литературный талант, заключающийся в умении подмечать жизненные мелочи и выражать их точными безжалостными словами. Поэтому расставание выдалось для Миши особенно тяжелым. Ругань Мары его не уязвляла. Уязвляли слова, в которых он с негодованием узнавал собственный портрет. Но в каком виде!

– Ты эгоист, жалкий, закоренелый эгоист, – лихорадочно твердила Мара, собирая в большую холщовую сумку цвета хаки всякие мелочи, которые отмечали ее присутствие в Мишиной квартире. – Ты панически боишься близости… Нет, не сексуальной близости, хотя с этим у тебя тоже не все благополучно, а человеческой. Тебе трудно принять, что, если мужчина и женщина живут вместе, они проникают друг в друга, прирастают насмерть. А значит, приходится жертвовать собой ради другого… Но ты – ты же не в состоянии пожертвовать ради меня самой маленькой привычкой!

– А ты? – мрачно спросил Миша, глядя, как исчезают в бездне холщовой сумки Марины дамские мелочи: подводка для глаз, деревянная расческа, початая пачка сигарет. – А ты чем ради меня пожертвовала? Такая же, как я, даже хуже. Сколько раз просил тебя не курить? Просил ведь! Но тебе твоя привычка дороже…

Мара вспыхнула возмущением, как спичка. Даже ее черные, с проблесками седины, волосы на миг показались огненно-красными.

– Моя привычка? Да если бы я тебе в этом уступила, ты бы меня совсем подмял! Ты бы меня скомкал в кусок пластилина и вылепил так, как тебе надо! Заставил бы вести правильный образ жизни, делать каждое утро зарядку и бегать трусцой. И никакого жареного мяса, одна овсяная кашка до конца жизни!

– А что здесь плохого? – Миша с неудовольствием услышал, что его голос на повышенных нотах звучит как визг. – Что, по-твоему, лучше гробить свое единственное здоровье, разменивая его на бесполезные удовольствия? На какие-то глупости вроде курения…

– Курение – и правда глупость, не спорю. – Мара, кажется, остывала, тон стал спокойнее, но и жестче. – Но для тебя, мой дорогой, сохранение здоровья превращается в самоцель. А не пробовал задуматься о том, для чего ты его сохраняешь? Ради какой великой цели? Чтоб прожить до ста двадцати лет? А кому это принесет пользу, если ты будешь жить до ста двадцати лет? Читателям твоих статеек? Они тебя забудут на следующий день после того, как ты перестанешь писать. Твоим близким? У тебя их нет. И не будет. Если ты не изменишь что-то в себе…

Рассуждая таким образом, Мара взяла с телевизора и бросила в сумку керамическую статуэтку: обезьянка с вцепившимся в нее детенышем. Миша совсем уже забыл, что статуэтка была куплена Марой. Обезьянки нравились ему: без их умилительно-испуганных мордочек он уже не мыслил комнаты. То, что придется расстаться со статуэткой, неожиданно разозлило его больше, чем расставание с самой Марой. И он заорал, размахивая кулаками – грубо, безрассудно, без предварительного обдумывания:

– В себе измени что-нибудь! Тебе за сорок, а ни с одним мужиком ужиться не можешь! Ни детей, ни мужа! Стерва прокуренная! Мужик в юбке! Старый холостяк!

– Истеричка! – не осталась в долгу Мара, воинственно помахивая сумкой, которую тяжелая статуэтка делала серьезным оружием, вроде ветхозаветной пращи. – Старая дева! Махровый эгоист! Твоя забота о здоровье – это невротические комплексы…

– Нет у меня никаких комплексов! А ты – никакая не Мара! Ты Манька! Маруська!

Мара хлопнула дверью.

После ее ухода Миша бегал по квартире, воздевая руки и жестикулируя. Самые неотразимые слова, как обычно, приходили ему в голову по окончании спора.

«Женщина, которая стыдится самого прекрасного в мире имени «Мария», – убеждал он невидимую и более не присутствующую в его жизни Мару, – и выдумывает взамен него всякую иностранщину, лишена вкуса. Особенно это грустно, если женщина – писательница. Никогда тебе не стать настоящим писателем, Мара! Твой удел – восхищение горстки критиков и зависть других таких же недоделанных литераторов, как ты! Которым не удалось пробиться даже в такую шарашкину контору, как твой журнальчик!»

Миша думал, что не скоро сможет оправиться от этого удара. Однако оправился скорей, чем рассчитывал, получив гораздо более страшный удар. На фоне смерти Андрюхи расставание с Марой стало казаться досадной мелочью, вроде пропажи дорогой, но не слишком необходимой вещи. Как ни цинично звучит, клин клином вышибают. Сегодня, придя в себя после двух потерь, Миша наконец почувствовал, как хорошо просто стоять на балконе. Просто дышать свежим, благоухающим после пронесшегося весеннего дождя воздухом. Он не мог уже больше глодать себя из-за Мары. Андрюхину черную страшную – с веревкой на шее – тень Миша от себя отгонял…

«А все-таки Мара права кое в чем, – явилась самокритическая мысль. – Я – махровый эгоист. Мой друг – один из немногих настоящих моих друзей – покончил с собой, а я избегаю как следует горевать по нему из опасения, как бы это не повредило моему здоровью. Неужели действительно здоровье стало фетишем для меня? Неужели единственный человек, которого я по-настоящему люблю – это я сам? Я общаюсь еженедельно с огромным количеством людей, но вдруг выясняется, что никто из них не важен для меня так, как я хотел бы… Или – не хотел? Другие ведь как-то устраивают свою жизнь…»

Лежащий внизу под балконом мир смеркался, лишь небо оставалось светлым, линялым, точно стираная тряпка, когда-то имевшая голубой цвет, да еще металлически блестели крыши. И казалось, что приближающаяся тьма – та самая, в которую ушел Андрюха. И в которой скрывалась для Миши масса страхов, которые он не способен был ни распознать, ни назвать.

* * *Выставка в «Экспоцентре», к которой так долго готовилась фирма Игоря Гаренкова, должна была стать его триумфом. И что же, разве он не вправе пожинать законные плоды своего усердия? Стенд его фирмы – один из самых крупных и впечатляющих как по разнообразию продукции, так и по дизайну. Действующие модели образцов продукции концерна будят во взрослых людях детей, которые обожают играть в машинки. Посетители глазеют. Представители других фирм почтительно вручают свои визитки. Журналисты берут интервью. Жизнь бьет ключом, успевай только наслаждаться тем, что она дает! Это как для альпиниста – постоять на вершине Джомолунгмы.

На самом деле Игорь, как ни пыжился, не ощущал никакого торжества. Механически отвечая на вопросы и резиново улыбаясь в сторону фотовспышек, он перебирал в уме все обстоятельства загадки смерти Андрея, которые ему накануне удалось раздобыть. Он, конечно, срочно связался с Мариной и Стасом – но и после того, как в доме покойного все перевернули вверх дном, таинственного диска так и не нашли. Стоило поискать еще на работе, но маловероятно: судя по тому, что содержимое диска Андрюха не показал даже Дуне, он не решился бы хранить такую вещь там, где на нее мог бы наткнуться кто-нибудь из сотрудников. Скорее всего, Андрей, прежде чем повеситься, уничтожил единственное, что могло бы пролить свет на причины его гибели.

Единственная нить, которая осталась, вела к Саше Брызгалову. Надо же, а он даже не обмолвился ни словом! Целый вечер морочил Игорю голову в этом кафе на захолустной улице, вспоминал прошлое, грузил своими несчастьями, алкоголизмом Игоревой матери, о чем угодно говорил… А вот о самом главном, о том, что встречался с Андрюхой – умолчал. С какой стати? Что-то тут нечисто. Надо бы поговорить с ним еще раз… Но как?

«Что же мне делать? – терзался Игорь. – Где искать Сашку? Уехал ли Брызгалов в свой… то есть в наш родной Озерск? Или до сих пор в Москве? Черт, ведь никаких зацепок! Разве что кафе, где мы сидели вместе… Хозяин, по-видимому, его хороший знакомый… Если и в кафе не помогут его найти, придется писать на его старый адрес в Озерск… или ехать туда самому… В крайнем случае можно пойти и на это. Эта загадка уже зацепила и не отпускает меня. Чтобы ее разгадать, я способен потратить столько денег и времени, сколько понадобится…»

Беспокойство мучило Игоря. Торчать возле стенда, отвечать на вопросы и улыбаться в таком состоянии становилось все трудней и трудней. Не выдержав пытки, он оставил стенд на своего заместителя, а сам отлучился, решив прогуляться по залам «Экспоцентра». Кочевал вместе с толпами посетителей из одного зала в другой, бездумно скользя взглядом по выставленным экспонатам. И вдруг Игорь вздрогнул – клетчатый пиджак промелькнул в толпе. И хотя, здраво рассуждая, эту небогатую одежку мог надеть кто угодно, Игорь устремился вслед.

Он рассчитывал, что догнать инвалида (если это действительно был Саша) на таком большом открытом пространстве, как зал «Экспоцентра», получится очень просто. Но не тут-то было! Пространство чинило препятствия. То проход буквально перед самым носом перегораживала целая толпа весело галдящих то ли японцев, то ли китайцев. То спешащий Игорь внезапно сталкивался с парочкой промоутеров на роликах и терял пиджак из виду. То вдруг Саша (теперь Игорь ясно видел, что это – Саша, и никто, кроме него), шагнув раз-другой своей кривобокой, но быстрой походочкой, сворачивал за угол и исчезал… Из зала в зал спешил за ним Игорь, все более и более ускоряя шаг. Это напоминало вязкие сны, в которых мучительно двигаешься, напрягая мускулы, и все время остаешься на одном и том же месте.

– Сашка! – не стерпел Игорь. – Да стой же ты!

Саша, как будто только этого и ждал, остановился, обратив к Игорю слегка удивленное лицо: мол, надо же, какая встреча! У Игоря перехватывало от бега дыхание, у него не было сил выяснять, когда старый друг его заметил, и не было ли это убегание через залы хорошо разыгранным спектаклем.

– Сашка, блин, еле тебя догнал!.. – с трудом переводя дух, выдавил из себя Игорь. – Как хорошо, что мы увиделись. А я уж голову сломал, где тебя найти! Ты даже координат своих не оставил…

– Прости, но я не предвидел, что тебе захочется меня разыскивать. Лично мне казалось, что в тот раз мы обо всем переговорили.

– Нет! Не обо всем! Не начинали даже! Почему ты не сказал, что связывался с Андрюхой накануне его смерти?

Сашка только плечами пожал.

– Ну не так чтоб накануне… Но мы с Андрюхой вообще много общались. Уже больше полугода. Он что, не говорил?

– Нет… Как же вы встречались? Разве он в Озерск ездил? Или ты в Москву приезжал?

– Какой смысл мотаться за тысячи километров, когда на дворе двадцать первый век? Интернет-то на что?

– Чудеса, а я ничего и не знал… Слушай, Сашка, а он тебе ничего не писал?.. В смысле, почему он вдруг решил на себя руки наложить?

Саша снова пожал плечами, на этот раз демонстративно. Но Игорь не отставал:

– Что за адрес ты ему сообщил? Почему он в этом раскаивался? Саш, это очень важно…

– Помнишь кабак, где мы с тобой сидели? – резко, почти грубо перебил его Саша. – Приходи туда вечером, часам к восьми. Извини, спешу.

И все такой же стремительный и перекошенный, точно утлый корабль, преодолевающий штормовые волны, поковылял прочь. Что-то в Игоре хотело остановить его, схватить за плечо, потребовать, чтобы он выложил все, что знает, сейчас же, не откладывая… Но Игорь пересилил это неразумное желание. В конце концов, до восьми часов вечера он как-нибудь дотерпит.

Из прошлого: Озерск

Выпускной вечер был отмечен для пятерых друзей двойной радостью. Во-первых, расставание с надоевшей школой! Занятия по установленной ими системе принесли свои плоды: даже работа грузчиков не помешала им получить аттестаты без «троек». А во-вторых, погрузка-разгрузка тоже остается в прошлом! Нужная сумма скоплена! Теперь – в Москву, в Москву, в Москву! Этот чеховский рефрен отзывался стуком колес, позвякиванием чайных стаканов в дорожных подстаканниках, белыми занавесками на окнах поезда, который они всегда провожали завистливыми взглядами, стоя под откосом, где пролегали поверху железнодорожные пути. Вот бы поехать на нем – хоть куда-нибудь, лишь бы далеко-далеко! Наверняка там ждут их приключения, о которых в Озерске можно только мечтать… Но поезд проезжал, а мальчишки оставались.

А теперь сказочный поезд повезет их к будущему счастью. Никуда не денется!

– Молодцы, парни, – на прощание хлопали их по плечам грузчики. – Езжайте. Задайте столице жару, пусть знают, что мы тут, в Озерске, не лаптем щи хлебаем.

Володя подозревал, что радовались они через силу: должно быть, грустно видеть, как молодые оболтусы, которые в жизни еще ничего толком не видели, уезжают, а они, взрослые, солидные люди – остаются.

Честно говоря, друзьям даже стало грустновато. Чувствовалось, что какой-то важный этап жизни безвозвратно уходит, а что будет дальше – один бог знает… Однако на причитания не оставалось времени. К началу вступительных экзаменов они должны быть в Москве.

Пятеро друзей по праву гордились собой: из скопленных денег они не потратили ни копейки. Наступив на горло радостям юного возраста. Не оторвали от общей суммы даже для того, чтоб приодеться: уж лучше явиться в Москву оборванцами, чем остаться дома в новенькой одежде! Это признали все, даже Мишка, которому накануне отъезда кто-то из местных спекулянтов предлагал купить настоящие фирменные джинсы «Супер Райфл». Но Мишка гордо отказался, хотя такой вещи не было ни у кого из друзей, даже у Володи, чья семья была обеспечена получше других. Сочувственно глядя на друзей, Володя находил, что хуже всего приходится Игоряхе. Мало того, что на нем брюки в буквальном смысле рваные, так он еще, видно по осунувшемуся лицу, недоедает. Однако глаза его горели огнем великих свершений. Как и у остальных – даже у Миши, самого тихого и домашнего. Сашка, тот вообще от нетерпения на месте приплясывал:

– Ну что, теперь только одно осталось… Кого делегируем за билетами?

Собрание происходило у Сашки дома, в его комнатушке, порядком тесной, темной и захламленной, зато отдельной. Его мать, осанистая, с представительной грудью, Валентина Георгиевна, уважала право повзрослевшего сына жить так, как ему захочется, и без разрешения ни за что к нему не зашла бы. Поэтому у Сашки им было уютно. Их не смущали пружины, торчащие из прикрытой стареньким пледом тахты, на которой свободно умещались вчетвером; им нравился ряд матерчатых корешков школьных задачников и пособий на застекленной полке; они привыкли к картонной модели «Ту-154», которая свисала на бечевке с трехрожковой, вечно запыленной люстры, в которой горела только одна лампочка.

Володя откашлялся. По своему обыкновению, он так делал, готовясь сказать то, в чем не был уверен. Или то, что могло обидеть окружающих. Зная об этой его манере, друзья посмотрели на него настороженно.

– Вы уж извините, ребята, – выдал наконец Володя, – я свои билеты уже купил.

– И я, – Миша, как все рыжие, краснел сокрушительно – моментально вспыхивал до корней волос. – У меня мать за билетами сходила…

– Ну что же вы! А я-то думал, вместе поедем! – хлопнул себя по колену Сашка. – Мы же всегда, как один человек! И в беде, и в радости, и в горе, как в песне про бригантину…

– А мы и поедем вместе, – принялся суетливо оправдываться Володя. Он всегда был чрезмерно чувствителен к чужому неудовольствию – настолько, что поступался своими интересами, чтобы кого-нибудь не огорчить и не рассердить. – Поезд-то на Москву один, через два дня! И мест свободных много, я узнавал. Если в разных вагонах дадут, то поменяемся. Ну чего ты, Сань…

Сашка взъерошил курчавый чубчик, подвигал нижней челюстью: он почему-то воображал, что это упражнение делает подбородок волевым. Игорь, изучивший его лучше, чем остальные трое друзей, понимал: Сашку задело не то, что двое из их компании обзавелись билетами, а то, что сделали это тайком. И особенно без его, Сашки, ведома. Он же у них всегда был командиром! И хотя должность, ясное дело, неофициальная, однако заставляла с ним считаться. А сейчас все вроде сами с усами, а его что же, побоку?

Своеобразный он все-таки был парнишка, этот Саша Брызгалов. Со стороны – абсолютно уверенный в себе, из тех, кто прет напролом. Смесь школьного активиста и хулигана. Любил подшучивать над людьми, иногда даже довольно зло их разыгрывал. И только Игорь видел, сколько горечи скрывалось за этим фасадом. Только ему Сашка открыл, какое неизгладимое впечатление произвел на него уход отца.

«Тебе-то, Игоряха, еще полбеды, – говорил он, и глаза блестели – то ли от ненависти, то ли от непролитых слез, – ты своего батьку не помнишь. А у меня ведь он был, и долго был, до шести лет даже. Отличный такой батька был. На первомайских демонстрациях всегда на плечи меня поднимал. Учил по дереву выстругивать. В речке мы с ним купались. Он и в Тюмень на нефтепромыслы уехал, чтобы нам с матерью, как он говорил, приличную жизнь создать… За длинным рублем, в общем, мотанул. И не вернулся. Нашел себе там, на северах, другую бабу. Чукчу, что ли, или я не знаю, не видел ее… Уже и сына ему родила. Вот мне иногда вдруг так в башку вступит: что же ему во мне так не нравилось, если другого сына захотел? А меня напрочь забыл, ни разу не повидался…»

«Ну и не нужен он тебе, раз он такая сволочь», – рассудительно заметил Игорь, желая утешить Сашку – и удивился, когда тот вспыхнул:

«Сволочь? Это твой батька сволочь! А моего не трожь!»

Не потому ли Сашку так тянуло верховодить? Не пытался ли он таким образом доказать себе, что, если его слушаются, значит, он не так плох, как почему-то считал отец?

Игорь попытался успокоить взволнованное Сашкино самолюбие:

– Да ладно тебе, Санек, подумаешь! Давай наши деньги, я завтра билеты на тот же поезд куплю. Вместе поедем, никуда не денемся!

– Игоряха, ты настоящий друг! – подскочил Сашка. Миша и Володя понурили головы, точно эти слова командира доказывали, что они-то как раз проявили себя ненастоящими друзьями. – Бери мои деньги и иди.

– И мои тоже, – Андрюха трепетно передал ему свои сбережения, по-старушечьи завязанные в клетчатый носовой платок.

– Значит, с утра?

– В семь часов встану, как в школу.

– Только сейчас сразу домой, – рассудительно посоветовал Андрюха. – А то темно уже, бродят всякие подозрительные личности…

Конец его наставлений потонул в общем хохоте. Да уж, очень трудно избежать нападения подозрительных личностей по дороге домой, если всей дороги-то – перейти лестничную площадку!

Открывая дверь своим ключом, Игорь недоверчиво прислушался: не доносятся ли из-за двери звуки, свидетельствующие о том, что мать опять напилась? Не доносились… По всей квартире был выключен свет – темнота и тишина, даже храпа не слышно. А-а, ну все ясно! Игорь вздохнул с облегчением. У матери в последнее время завелись какие-то друзья, а точнее, собратья по увлеченности алкоголем. Наверняка уколесила к ним на сутки-двое… «Вот это кстати, по крайней мере высплюсь», – решил Игорь, проходя сразу к себе и на ходу раздеваясь, чтобы сразу лечь спать. Кинул взгляд на будильник – старый, с поцарапанными голубыми боками, дребезжащий так мощно, что мог бы поднять мертвого. Эта вещь была проклятием Игоря все школьные годы, он внедрялся истошным тиканьем во все его мечтания над страницами книг по истории, разрывал в клочья самые сладкие сны, так, что потом и не вспомнишь, что снилось, сколько ни старайся…

«Ничего, – подумал Игорь, пристраивая целлофановый пакет с деньгами в изголовье на тумбочку, – еще чуть-чуть потерплю эту чертову громыхалку. А вот в Москву с собой – ни за какие коврижки не возьму! Лучше вообще не спать, чем просыпаться от такого вот звонка…»

Нужно было завести будильник на семь, но Игорь медлил. Так не хотелось, чтобы его мерзкий звук еще раз прерывал его утренние сновидения… И в конце концов парень решил, что встанет и без звонка. Все равно он последние годы привык сам просыпаться заранее и поскорее нажимал кнопку, чтобы не слышать дребезжания. А если он вдруг проспит? Да тоже ничего страшного. Вокзальная касса – не школа и не работа, от небольшого опоздания тоже ничего не случится.

Приняв это решение, Игорь нырнул под тощее байковое одеяло. Миллионы мыслей, так или иначе связанных с московским будущим, теснились в голове. Прежде чем заснуть, Игорь успел стать знаменитым историком, написать книгу, которая перевернет представление об археологии древнего мира, и милостиво согласится взять в любовницы кинозвезду.

Когда Игорь наконец сомкнул глаза, сны его были легки и радужны. Они были как тропические бабочки, которые ненароком слетелись на его вспотевший лоб. Они обещали, что завтра он проснется – и все вокруг него станет праздником, и на пути в город мечты будут его поджидать сплошные удачи…

Первое, что утром увидел Игорь, было яркое солнце. Конечно, это могло ничего не значить, летом в Озерске светает рано. Но проснулся парень не сам, его разбудил какой-то звук, похожий на щелчок захлопнувшейся двери. «Мать пришла», – отметил Игорь, вновь погружаясь в отрадную дремоту, где все еще кружили вокруг него радостные призраки московских возможностей. Сколько он провел в таком состоянии – сказать трудно: дремота путает стрелки внутренних часов. Вдруг, словно от толчка в самое сердце, Игорь подскочил на кровати и протянул руку к тумбочке, чтобы сразу проверить самое дорогое…

Денег на тумбочке не было.

Этого не может быть! Холодея, Игорь шарил по тумбочке, перетряхивал постель. Сон напрочь слетел с него. Может, он с вечера перепутал место? А может, плотный сверток упал и закатился между постелью и тумбочкой? Игорь всунул туда руку, надеясь вот-вот нащупать прохладную поверхность целлофана. Убедившись, что все бесполезно, рванул к входной двери в одних трусах. От легкого толчка дверь открылась – она была не заперта.

Камень лестничной площадки холодил голые подошвы ног. Вверху и внизу на лестнице стоял утренний шум. Где-то играло радио, перекрикивались соседи, плакал ребенок. Лестничный пролет заполнял сытный запах жареной картошки. Подъезд жил своей жизнью, не тревожимый горем взрослеющего мальчика, который, бестолково размахивая руками, вбежал обратно в квартиру. И протопал босиком прямо к постели, на которой храпела мать.

Спящую похмельным сном мать Игорь старался не трогать, зная, что это не сулит ничего, кроме неприятностей. Но сейчас он не мог ждать, пока она проспится. Он схватил ее за плечи и затряс, будто куклу, поражаясь ее легкости и нездоровой худобе. Слишком давно ему не случалось прикасаться к этому телу, которое казалось телом покойницы… «Покойница» открыла несфокусированные, как у недельного котенка, глаза, с трудом соображая, где она и что с ней.

– Ты взяла деньги? – заорал Игорь.

Взгляд матери собрался наконец на нем. Отекшее лицо сохраняло тяжелое, тупое выражение.

– Деньги! На тум-боч-ке! – кричал ей в уши Игорь. – Ты взяла? Или кто-то из твоих дружков? С кем ты была? Отвечай!

Рот матери стал дергаться, кривиться. Из глаз поползли струйки слез. Это зрелище ничуть не растрогало Игоря.

– Игоречек… да как же это? Деньги, да? Деньги украли? Горе, вот горе! Но… это не я! Я разве не видела, как ты надсаживаешься из-за этих денег… Сыночек! Миленький! Разве бы я могла?

– Ты бы – могла! – Игорю казалось, что от его крика лопнет голова или вылетят стекла по всей квартире. – Последние мозги пропила уже, а туда же – сыночек! Какой я тебе сыночек? Какая ты мне мать, пьяница поганая? Притащилась утром, а дверь не заперла! Не заперла, да? Какая ты мне после этого мать, тварь никудышняя? Что ж ты мне все портишь?

Что отвечала мать, Игорь уже не слышал. Отчаяние завязало его в черный мешок. Куда бежать? В милицию? Ага, знает он нашу милицию, которая бережет только озерскую партийную элиту. По друзьям матери? Стоит попробовать – не сидеть же сиднем на месте!

Однако шестое чувство подсказывало, что денег ему уже не найти…

Так оно и оказалось.

Второе совещание на квартире у Сашки выдалось невеселым – не в пример первому. Володя и Миша выглядели виноватыми, как будто это из-за них пропали деньги на три билета. Хотя любому ослу ясно – они-то тут при чем? Игорь готов был вынести самые жестокие слова, которые обрушат на него друзья: разве он сам не проклинал себя и мать жуткими проклятиями? Но, к своему безмерному удивлению и благодарности, от друзей не дождался ни единого упрека. Наверное, уж очень убитый был у него вид. Язык не повернулся приканчивать раненого товарища. Правда, Андрюха, вскинувшись при известии о том, как исчезли его деньги, что-то вякнул, но осекся под неумолимым Сашкиным взглядом. Сашка никому не позволит обижать Игоряху. Всем известно, что они не просто друзья, не просто соседи – почти братья.

– Это я виноват, – сказал Сашка, пресекая возможные нападки на Игоря. – Я знал, что у него с матерью такое – должен был предусмотреть.

– Да ты-то… – начал Игорь, но Сашка прервал его:

– Ладно, стоп, машина, заглохли все! Я сказал! Вопрос «кто виноват» проехали. На повестке дня второй основной вопрос русской литературы: что делать?

– А что тут поделаешь! – простонал Андрюха. – Сберкассу, что ли, ограбить?

– Ничего, – расхрабрился Володя, – где наша не пропадала! Билеты сдать можно, за них деньги получим. Поднапряжемся, парни, снова подадимся в грузчики…

– Куда-куда ты подашься? – осадил его Сашка. – На дорогу зарабатывать? Так же, как раньше? Тогда в этом году мы уже в Москву не попадем. Точнее, может, и попадем, а зачем? Вместо вступительных экзаменов приедем к шапочному разбору. А до следующего года мы эти деньги проедим. Куда не кинь, всюду клин.

Володя задумчиво ковырял грязноватым ногтем ямочку на подбородке:

– Так что же нам делать?

– Простая арифметика. Билеты у вас с Мишкой есть, так чего же вам – езжайте!

Миша порывисто подскочил с места:

– Сашка, что ты говоришь-то? Как же мы – без вас?

– А вот так! Ты, Миш, молодогвардейца из себя не корчи. Вы с Володькой у нас, как ни крути, самые перспективные. Ты – писатель, он – художник. Как нас Москва примет, еще бабушка надвое сказала, а вам точно повезет. Должно повезти.

– Ну а вы-то?

– Заладил – «вы-то, вы-то»! Езжайте, не сомневайтесь. Так я говорю, Андрюха и Игоряха?

И хотя Андрюха снова имел какие-то возражения, он, как и в прошлый раз, предпочел держать их при себе.

* * *На этот раз, собираясь в ресторан «Ретро», Игорь имел все возможности одеться соответственно обстановке: только щелкнуть пальцами, и ему притаранят какое-нибудь залежалое старье в духе девяностых. Но не стал. Что он им, клоун? Наплевать ему с высокой башни на ихний дресс-код! В прошлый раз впустили в нормальном костюме – и сегодня перебьются. Он идет в «Ретро» не затем, чтоб приятно провести вечер, типа выпить-закусить, а затем, чтобы узнать нечто важное… То, что Сашка от него с какой-то целью утаил. Ну ничего, выведу тебя на чистую воду. Не посмотрю на то, что ты инвалид, и на то, что все пробившиеся друзья тебе, в общем, по гроб жизни обязаны… Если ты хоть каким-то боком виновен в смерти Андрея, уж извини – дружба дружбой, а табачок врозь.

Правда, стоило Игорю очутиться в Глухом переулке, снова сразиться с тяжелой дверью и вдохнуть гостеприимные ароматы кухни «Ретро», злость как-то иссякла. Саша (Игорь уже перестал удивляться его затрапезному виду) сидел за тем же столиком. Игорь, не дожидаясь особого приглашения, расположился на втором стуле, краем глаза заметив, что их соседями снова стала та же пара: искрометная брюнетка в красном платье и бесцветный, тусклый, как снулая рыба, очкарик. Обалдеть, и одеты так же, как тогда!.. Наверное, они сюда наведываются каждый вечер. Любимое место отдыха. Интересно, переодеваются ли они хоть когда-нибудь? Или это их униформа для похода в «Ретро»?

Стоило Игорю опуститься на бархатное сиденье, рядом вырос хозяин заведения. По соседству с лампой в его сталинских усах серебрилась приметная седина; большой пористый нос казался вырезанным из пемзы. За его правым плечом высился все тот же тихий и малозаметный, как призрак, официант.

– Нам пусть принесут все как в прошлый раз, Тенго, – заказал Саша. – Ведь вкусно же было, а, Игорь?

Игорь с готовностью подтвердил. В прошлый раз угощение оказалось и впрямь на высоте. Вроде бы и много съели, и в то же время, поднимаясь из-за стола, он совсем не чувствовал себя объевшимся…

Дата добавления: 2015-08-29