георг вильгельм фридрих 28 страница

Поскольку он еще находится под следствием и его виновность не доказана, считаю возможным доложить Вам, что продолжаю испытывать к нему глубокое уважение, которое испытывал к нему и прежде (при обстоятельствах, которые я покорнейше изложил Вам), и даже если бы мое сложившееся ранее представление о нем было сомнительным, все же на основании изложенных выше Вашему Превосходительству прежних обстоятельств, его дружеского... его достоинства, литературных заслуг... я испытываю потребность засвидетельствовать ему мое в нем участие в сложившихся условиях или, быть может... доставить ему удовольствие (исходя из того, что совсем недавно он высказал мне свои дружеские чувства и уважение); а также не имею никаких оснований опасаться высказать Вашему Превосходительству это свое желание открытой представить его на благосклонный суд Вашего Превосходительства, так как... мне неизвестны детали и причины происшедшего, то я не считаю необходимым приводить или излагать дальнейшие мотивы моей к Вам просьбы. Позволю лишь добавить к сказанному, что не премину покорнейше рассматривать все формальности, каковые Ваше Превосходительство сочтет необходимыми в полицейских интересах в случае, если мне будет милостивейше дозволен визит, как такие меры, осуществление которых дает возможность заслужить то, чтобы этот шаг (допущение визита) был сделан в отношении меня.

[Нижеследующий текст адресован фон Камину:]

Ваше Превосходительство, согласно Вашему благосклонному соизволению, я осмеливаюсь просить Ваше Превосходительство передать приложенное к настоящей записке письмо в руки Его

Превосходительства Государственного министра господина фон Шукманна. Доверительнейше и покорнейше прошу также представить на благоусмотрение Вашего Высокоблагородия уместность и позволительность передачи этого письма Его Превосходительству.

153 (489). ГЕГЕЛЬ — ГЁТЕ

Берлин, 24 апреля 1825 г.,1

Несколько задержавшийся отъезд моего друга г-на профессора Кузена из Парижа, который, кроме того, ставит себе целью представиться Вашему Превосходительству в Веймаре, послужил мне непосредственным поводом напомнить Вам о себе 1. Прошел год с тех пор, как Вы в одном из писем ко мне подтвердили, что помните обо мне, и Ваше дружеское послание· увеличило, если это вообще мыслимо, мое уважение и любовь к Вам и глубоко меня тронуло.

Я приношу cèoii извинения за то, что ответ задержал до сих пор. Однако я не рассматриваю эту задержку как перерыв в общении с Вами. Ибо мы не только получали в различной связи случайные сведения о Вас от многочисленных друзей, которых Вы здесь имеете, не только получали постоянно сообщения, радовавшие нас тем, что они говорили о Вашем добром здоровье в эту зиму. Нам постоянно говорили о Вас Ваши вышедшие из печати труды, на которых мы учились, которые побуждали нас к деятельности и доставляли наслаждение2. Если к этому прибавить еще и бодрость, которую Вы нам внушаете, то я могу сказать, что отношения с Вами вылились в одностороннее общение, всю тяжесть которого Вы несете один. Но это создает необходимость, так сказать, затаить дыхание, чтобы не нарушить наслаждение благоуханием, которое излучает Ваш гений, и не докучать Вам своими письмами.

Но поскольку Вы говорили о моей симпатии, которую Вы, как я мог судить, исходя из Ваших слов, считаете достойной Вашего внимания, это дает мне основание говорить о более глубоких мотивах моей привязанно-

стп к Вам и моего благоговения перед Вами. Ибо, когда я оглядываюсь назад, на путь, который пройден мной в духовном развитии, я вижу, что Вы вплетены в каждый шаг этого пути, и я мог бы позволить себе назвать себя одним из Ваших сыновей. Мое мышление получило от Вас силы противостоять абстракции, а Ваши создания были теми маяками, по которым я направлял свое движение.

Когда такие воздействия относятся к побуждениям внутренней природы, то сознание, должно быть, менее подвержено заблуждению, чем в том случае, когда оно соотносит свойство и ценность результатов и совершенных действий с подлежащими разработке началами, полагая, что может позволить себе соизмерять первые с последними, π точно так же, когда сознание превращает эти побуждения в преследуемые им цеди, полагая, что по этим целям оно и должно определять созидания своей природы и своего таланта или судить о них. К последней мысли меня побудило в первую очередь то интересное, что опубликовано Вами из писем Шиллера, что дает право надеяться на большее3. Противоречия, которые можно в них обнаружить и которые относятся помимо всего другого и к затронутому мной вопросу, особенно привлекли меня соответствием моему образу [мыслей] и еще яснее показали мне внутреннюю борьбу в сознании этого превосходного мужа.

Может быть, Вы позволите мне более детально высказаться по поводу этого предмета впоследствии, особенно после того, как Вы осчастливите нас новыми публикациями писем. Мой друг торопит меня закончить письмо. Как π во многом другом, и здесь он чувствует то же восхищение и любовь к Вам, что чувствует и к Вашему Превосходительству

преданнейший Гегель.

154 (491). ГЕГЕЛЬ—ЦЕЛЬТЕРУ

Когда я вчера прочитал в любезно переданном Вами мне втором выпуске 5-го т[ома] «Искусства и

древности» ' одно место на стр. 43, где написано следующее: «Одну молодую женщину замуровали, чтобы построить крепость Скутари, и этот обычай кажется тем более диким, что на Востоке закладывают в тайники фундамента крепостей только освященные изображения или талисманы, чтобы подобного рода оборонительно-наступательные сооружения сделать неприступными», я вспомнил, что несколько дней тому назад увидел нечто относящееся сюда в «Transactions of the Royal Asiatic Society», vol. 1, Part 1, (London, 1824). Я нашел это место на стр. 78 в статье Малколма о бхиллах — одном презираемом индийском племени. Вот это место: «Яджньядева, один из бывших раджей Дхара. У него было четыре брата, вместе с которыми он попытался построить крепость в Манду. Но все его попытки были безуспешны. Ибо как только они выстраивали какую-то часть, все рушилось наземь. Так повторялось несколько раз, пока богиня Халлака Деви в одну прекрасную ночь не явилась во сне Яджньядеве и не сказала, что до тех пор, пока один из братьев не принесет в жертву голову своего сына и его жену, сооружение не будет завершено. Проснувшись на следующее утро, Яджньядева рассказал о своем сне братьям, которых собрал для того, чтобы решить, как быть. Один из братьев сказал: «Пожалуй, у нас нет особой надобности строить эту крепость, для чего нам придется пожертвовать жизнью одного из наших сыновей и его жены». Яджньядева, услыхав эти слова, сказал: «Я отдам голову своего сына и его жены» — и, сказав это, выполнил свое обещание в ту же ночь. Халлака Деви сказала им, что сооружение крепости будет завершено, прежде чем наступит утро следующего дня. И это точно было осуществлено. После какового удивительного происшествия только один из братьев согласился остаться с Яджньядевой» и т. д.

Здесь, правда, речь идет не о замуровании, но все же о человеческом жертвоприношении. Есть сходство u в некоторых других обстоятельствах — братьях, Хал-

Я выписал это место для того, чтобы Вы переслали его господину фон Гёте, и при этом очень прошу Вас поблагодарить его за пересылку мне морфологического журнала2. Я хотел бы также добавить, что еще больше, чем заметка о бхиллах, его заинтересует последняя статья капитана Тода3, которая наряду с другим содержит упоминание об одной индийской поэме совершенно иного рода, чем те, которые нам были известны до настоящего времени, — о поэме, в которой больше гомеровского колебания между богами и людьми, чем в обычном для Индии фантастическом смещении, где все, от чего можно ожидать оформленности, сразу же становится бескрайне обширным и, напротив, сейчас же ослабевает от полной обыденности.

Благодарю, вскоре верну Вам присланное.

Гегель, 1/5—25.

155 (494). КУЗЕН—ГЕГЕЛЮ

Париж, 21 августа 1825 г.

Я пишу Вам, дорогой друг, с сердцем, раздираемым горем, После месяца, полного горестных сомнений и неясности, я получил наконец достоверное известие, что С[анта] Р[озы] уже нет в живых. Он погиб, пытаясь подать пример малодушным, которые так и не пошли по его стопам. Вы знаете, как я любил С[анта] Р[озу] '. О Гегель, я потерял то, чего никогда уже не найду в своей жизни: интимное и глубинное соединение двух качеств, которые я так ценю, — нежности и силы. Извините, что я не продолжаю, но если я начну говорить о нем, то уже не смогу рассказать Вам о других вещах, а я ведь хочу написать Вам обо всем, что произошло с тех пор, как мы с Вами расстались.

Проезжая через Лейпциг, я отдал распоряжение представителю моего издателя переслать Вам экземпляр изданных мной сочинений Декарта. Выполнил ли он мое поручение? Я также велел ему переслать другой экземпляр того же издания господину фон Хеннингу, которому я написал из Фульды письмо с тысячами благодарностей за то, что он сделал для меня в Берлине, и с просьбой передать от меня привет его милой супруге, господину и госпоже Форстер2 и господину Мпшле. Я очень боюсь, что госпожа Хесс не сохранила моей записки, и очень Вас прошу быть посредником между мной, господином фон Хеннингом и его друзьями.

В Веймаре я один раз встречался с Гёте, который принял меня благодаря Вам, хотя и был болен. Я был очень тронут

и признателен Вам за это. Во Франкфурте я попытался найти Каровэ, который очень привязан к Вам, хотя немного и расходится с Вами в связи с Вашим философским методом. Можно обладать более широким и более твердым интеллектом, но вряд ли можно быть более честным и иметь более чистую душу, чем он. Я его искренне люблю. Во Франкфурте я встретил господина фон Рейнхардта, который окружил меня заботой, как и Хуманн в Страсбурге, который сообщил мне сведения такого рода, что я направился в Париж с уже принятым решением и твердым планом и всему этому следовал неукоснительно.

В Париже определенная часть публики приготовила мне восторженную встречу, от которой я отказался в основном вот из-за какого соображения. Дело в том, что всюду здесь я застал всеобщее возмущение против Пруссии. Высказывали пожелание, чтобы я разразился памфлетом против Пруссии и ее полиции. Несомненно, я не испытываю любви к этой полиции; но поскольку мой гнев был несколько смягчен уже в Берлине, я решил не подогревать страсти в Париже, находясь за триста миль от опасности. Я оставался невозмутимым, свободным в своих решениях, принимая их согласно моим принципам и привычкам, но без всякой поспешности. Я даже отважился как-то утверждать, что жизнь в Берлине была вполне сносной, и это вызвало громкие голоса, особенно одного пруссака, человека не без таланта, пожалуй, но сварливого и злобного, который был бы восхищен, если бы я поднял на смех весь Берлин. В заключение всего этого я в течение пятнадцати дней изумлял своим поведением здешних любителей скандалов и вызывал у них недовольство. Потом все это прошло, как все, впрочем, проходит в Париже.

Теперь Вы уже понимаете, что мои истинные друзья — Юманн и Руайе Коллар одобрили мое поведение, а вместе с ними небольшое число людей, находящихся в оппозиции; публика поняла мое поведение в целом, если не считать интриганов и сплетников, а также некоторых незадачливых друзей, тех, что с некоторых пор ищут повод для осуждения меня и для предательства, — это публика, которая не останавливается ни перед чем. Все это доказало две вещи, именно, что я неизменно придерживался принципа свободы в своем поведении и что никому не удалось вовлечь меня в какие-либо сумасбродные действия. Те, кто своими доносами вызвал эти преследования, и те, кто надеялся спекулировать на моих неприятностях, были обескуражены моей твердостью и умеренностью моего отношения ко всему этому. Вообще же мое положение почти близко к такому, какое Вы бы пожелали для меня в моей стране, и, надеюсь, Вы одобрите, мой мудрый друг, мои принципы, хотя они и гораздо менее зрелые, чем Ваши.

Что касается правительственных кругов, то я должен сказать Вам, что они были довольны линией моего поведения как там, так и здесь. Господин де Дама меня правильно понял и одобрил. Он дошел даже до того, что стал хлопотать перед

одним из своих коллег, чтобы в ближайшее время, когда возобновятся занятия (теперь ведь у нас каникулы), я смог приступить к работе на факультете, что, как Вы знаете, является моей мечтой. Если бы это осуществилось, что, по всей видимости, и произойдет, я бы работал, как прежде. И это все, что мне нужно в данный момент. Но можете ли Вы поверить, что господин де Дама до сих пор не смог заполучить копии моего допроса? Ему писали много приятных слов относительно меня, но протокола допроса все не присылают. Я на этом настаиваю и буду настаивать. Но я подозреваю, что обычная неповоротливость вашего министра пропорциональна моему терпению. Как Вы знаете, французское правительство сделало решительное заявление относительно меня в «Moniteur», что вернуло мне мое прежнее положение, и это пока все. Между нами, я должен добавить, что господин де Дама предложил мне свои услуги, от которых я отказался, но это показывает его доброжелательность по отношению ко мне. Подождем, что будет дальше, не будем забегать вперед.

До свидания, мой дорогой друг, мне остается еще просить Вас передать приветы любезной госпоже Гегель и нашему мечтательному другу Блоху.

В. К.

156 (508), ГЕГЕЛЬ — КУЗЕНУ

Берлин, 5/4—26

Дорогой друг, не могу начать это письмо, к которому я наконец приступил, без чувства горькой укоризны, которую я заслужил тем, что столь долго откладывал ответ на Ваши многократно повторенные заверения в том, что Вы хранили и всегда будете хранить свое дружеское расположение ко мне. Я бы очень хотел, чтобы Вы приписали эту медлительность идиосинкразии ', которой я подвержен в данном отношении и которой никто не недоволен более, чем я сам. Что касается этого моего скверного качества, то тут есть лишь одно утешение, которое, к несчастью, еще больше способствовало упрочению моей нерадивости, — это моя уверенность в том, что Вы не примете мое молчание за мое охлаждение к Вам и что, несмотря на справедливость гнева, который я наверняка вызвал у Вас своим молчанием, основа Вашей ко мне дружбы не поколеблена. И еще я мог бы сказать, что в течение всего довольно длительного времени с тех пор, как Вы отсюда уехали, я всегда чувствовал себя как бы в по-

стоянной беседе с Вами при посредстве наших общих друзей, которые имели счастье пребывать в Париже достаточно длительное время, в частности, в Вашем обществе. С тех пор как все вошло в свою колею, несомненно, следовало бы все эти формы непрямого общения заменить живыми формами. Мою вину отягощает то, что Вы меня очень обязали, преподнеся мне весьма ценные подарки, которые для меня столь же дороги, сколь и полезны в приобретении знаний. В Вашем проспекте2 (экземпляры его, посланные Вами, я роздал, причем недавно вручил один Вашему другу господину барону Фуке, и от всех я должен передавать Вам благодарность и приветы) я не мог не оценить глубину метода и взглядов, столь же верных, сколь и утонченных, равно как и силу и изящество изложения. Этот энергичный и выразительный стиль принадлежит только Вам.

Обратимся теперь к сочинениям Декарта и Прокла3 — это подарок, имеющий наибольшую для меня ценность, за него я весьма признателен Вам. Имея перед своими глазами свидетельства Ваших значительных трудов, я хочу поздравить Вас с тем усердием, на которое способны только Вы, а также поздравляю Францию с тем, что там могла быть предпринята такая грандиозная работа, связанная с изданием философских сочинений. Сравнивая себя с Вами, я вижу в себе только лентяя, а сравнивая наши издательства, испытывающие отвращение к изданию философской литературы, с вашими, я должен признать, что французская публика проявляет гораздо больше вкуса к абстрактной философии, чем публика немецкая. Ваше издание сочинений Декарта представляет нам не только начало современной философии, но и во всем объеме картину трудов ученых того времени. Меня радует прежде всего Ваше изложение философии Декарта и Ваша критика этой философии — прекрасная тема сама по себе, к тому же весьма плодотворная для нашего времени с точки зрения метода рассмотрения философии.

Помимо той благодарности, которую я счел своим долгом принести Вам, очень прошу Вас любезно пере-

дать мою благодарность господину Гиньо, который любезно прислал мне свою превосходную работу, проделанную им над книгой господина Крейцера4. Разумеется, только Вашей ко мне дружбе я обязан тому, что господин Гиньо проявил ко мне эту любезность, которая меня очень тронула. Господин Гиньо подготовил один том из сочинения господина Крейцера, и помимо сокращения он обогатил этот труд своей эрудицией и развитием содержащихся в нем идеи до такой степени, что я, например, не знаю никакого другого труда, в котором была бы рассмотрена какая-нибудь идея более утонченно и в то же время был дан столь развернутый анализ религий, как это делает г. Гиньо, и прежде всего нет никакого другого труда, который был бы так же удобен для моих собственных исследований, почему я и готов признать, что весьма обязан ему и это мое чувство серьезно и вместе с тем доставляет мне удовольствие. Я прошу Вас сообщить господину Гиньо мою признательность и уверения в моей высокой оценке его работы, которую я не могу не дать после неоднократного чтения книги. Но вернемся к Вам. Я не мог не заметить мрачные нотки в одном из Ваших писем и не был этим удивлен. Если сделать сравнение с моим душевным покоем, то сознаюсь, что обладаю им в несколько большей степени, чем Вы. Но не забывайте, что Вы моложе меня, к тому же Вы не так закалены в атмосфере непризнания, как я, и если я обладаю этим преимуществом, то это вполне компенсируется ослаблением деятельности, что в моем возрасте уже дает о себе знать. Из-за этого у меня и были неприятности, выразившиеся в отсрочке нового издания моей «Энциклопедии», а также задержке ответов на Ваши письма. «Энциклопедия» должна была выйти в свет в течение зимы, после пасхи. Я посвятил этому новому изданию пятнадцать дней отпуска, которые у меня оставались неиспользованными, а рукопись еще далека от того, чтобы быть готовой. Очень завидую Вам в том, что Вы так деятельны. Впрочем, то же самое не без удовольствия приметил у молодежи, у которой Ваша мысль получает поддержку и духовную пищу. Собственно говоря, отдельные лица — вот

кому достается дело сохранения π поддержания прогресса духа и философии.

Публичный ход Вашего дела принял явно однообразное направление, так что я был даже удивлен умеренностью господствующей партии. Если последняя потерпела поражение в частных вопросах касательно свободы печати; то она не только взяла реванш в первой палате парламента, но и добилась этого в манере, вызвавшей мое изумление: ведь она удовлетворилась столь ничтожной компенсацией! Что касается нас, то мы идем нашим обычным путем, который Вам хорошо известен. Здесь циркулирует в рукописи письмо, написанное нашим королем — и притом собственноручно — своей сестре герцогине фон Анхальт-Кётен по поводу ее обращения в католическую религию вместе с мужем-герцогом. Письмо очень большое и написано в резких тонах. Если оно будет опубликовано, то станет, пожалуй, единственным контрастом юбилейным праздникам, которые открываются в Париже 5. Король был очень огорчен, узнав, что эта его сестра своим поступком соблазнила еще и его брата графа фон Ингенхайма, однако этот его шаг не сопровождался словесной шумихой, как здесь говорят: король просто изгнал его из двора и отказал ему в праве проживать во всех тех городах королевства, где у него есть резиденция.

Надо, однако, ускорить окончание письма, прибавив, однако, еше новости о Ваших друзьях, находящихся здесь [...].

157 (515). ГЕГЕЛЬ—ЖЕНЕ

25 июля (1826 г.).

В воскресенье у меня, до обеда, шла конференция при участии 15 господ — была подана подсахаренная вода, но ни у кого не оказалось времени, чтобы выпить стакан. Наше великое литературное начинание наконец учреждено и оформлено '. В следующее воскресенье тоже будем заседать. После того как я проговорил три с половиной часа, обед у Боппов показался мне очень вкусным. Для Блюма, который послезавтра уезжает, это было последней трапезой.

Гегель

158 (520). ГЕГЕЛЬ—WEHE И ДЕТЯМ

17/8~[1826]

...Мои работы для печатания Энциклопедии» — вчера после неисчислимого количества упаковок, проставления адресов переслана наконец в типографию первая партия рукописи ', и все это существенные, необходимые и неотвратимые вещи, и сколько это еще продлится, я не могу сказать определенно.

Я живу в полном покое, часто вижу только Ганса, моего верного друга и компаньона. Вчера вечером мы, т. е. факультет, экзаменовали дорогого Гото, и он наконец сбросил все это с плеч, а он очень боялся и мучился до экзамена2. Вечером они с Гансом были у меня, и я был рад от души. Что же — через восемь дней Гото уже доктор.

159 (531). ГЕГЕЛЬ—ДАУБУ

Берлин, 19 декабря 1826 г.

Достойнейший друг!

Сегодня я получил тринадцатый отпечатанный лист «Энциклопедии» и, собственно говоря, каждодневно должен благодарить Вас за кропотливую работу, которую Вы взяли на себя. Я только хочу, чтобы Вас в какой-то степени поддерживала мысль о том, как я заинтересован в этой новой переработке. Мне это стоит во всяком случае больших усилий. Мое стремление, как бы некая скупость — чтобы, где только можно, все оставалось по-прежнему, — ведет к тому, что мне приходится искать слова и обороты, которые бы требовали наименьших перемен в тексте. Вскоре Вы получите на руки несколько листов той части, в которой изложена натурфилософия. Мне пришлось внести в нее существенные изменения, но вместе с тем я не мог помешать себе войти в детали во множестве мест, что в свою очередь не очень соответствует тому целому, которое я имел в виду.

Подозреваю, что типография переложит на Ваши плечи чтение всей корректуры вместо простого

16 Зак,1333 481

контрольного чтения, что значительно увеличит Вашу нагрузку. К настоящему письму я прилагаю записку для господина Освальда, от которого я вчера тоже получил записку, где он передает мне Ваш дружеский привет. Сейчас я занят философией духа и уже сделал больше половины. Вторую половину мне, конечно, придется целиком переработать.

Один из многих перерывов, которые задержали подготовку этой работы, был вызван тем, что мне пришлось написать статью для нашего критического журнала (о статье господина В. фон Гумбольдта о «Бхагавад-гпте»'), вторую статью о том же предмете я оставил на будущее. И от Вас мы с нетерпением ждем работ. Некоторое время назад Мархейнеке сообщил мне приятную весть о том, что Вы намерены написать рецензию на второе издание «Энциклопедии» 2. Ничто не было бы мне столь приятно и ценно, чем это; к тому же Вы легко могли бы справиться с этой задачей при той работе с «Энциклопедией», которую Вы сейчас ведете, и я надеюсь на это как на нечто такое, чего вполне можно ожидать. Но у меня есть еще одна просьба к Вам, а именно — написать рецензию также и на второе издание «Догматики» Мархейнеке3. Не говоря уж о большом интересе, который эта книга представляет, особенно для Вас, я должен напомнить о том, что, собственно, не знаю другого человека, кроме Вас, кто мог бы говорить об этой книге по существу. Неизбежно также, чтобы об этой книге по-настоящему писали не только в нашем журнале, но и вообще всюду, ибо оценки, которые даются в общедоступных изданиях, одно издевательство, а люди, которые за это берутся, совершенно некомпетентны. Поэтому я надеюсь, что Вы благосклонно согласитесь и к тому же скоро напишете статью. В ней можно не вдаваться в детали пли в анализ отдельных положений — это как угодно, главное же — высказаться о точке зрения в целом.

В одном письме от Нитча из Бонна (который совместно с Люкке и Ульманном издает критический теологический журнал4) Мархейнеке предлагается принимать участие в этом журнале (или все их издание

принять в состав нашего) «с тем, чтобы придать общее направление признанию всей истинно новой теологии». Здесь, собственно, надо показать, что Мархейнеке в своей «Догматике» (кстати, в достаточной мере уже в первом издании) указал свое направление, а попутно и то, как обстоит дело с этой самой «истинно новой» теологией и с признанием ее в «Догматике» Мархейнеке. Надеюсь, что Вы сделаете также и это.

От нашего друга Крейцера мы тоже ожидаем, что он подаст признаки жизни в виде критической статьи. Я прошу Вас передать ему мой привет и сказать, что мне поручили не просто спросить у него, но, более того, предложить ему, чтобы он занялся «Идеями мифологии искусства» Бёттигера и одновременно, может быть, посмотрел «Пеласгов» Цейснера5 (если я не перевираю фамилию) на предмет того, достаточно ли интересна эта книга, чтобы рецензировать ее или, быть может, написать просто статью в связи с выходом в свет этой книги о предмете, в ней рассматриваемом, ибо этот последний лежит целиком в сфере его интересов. Если он пожелает написать о чем-нибудь другом, пусть он даст мне знать, чтобы я мог проверить, не пишет ли о том же кто-нибудь другой.

Наш журналβ не просто ожидает от обоих вас статей, но еще больше я хочу, чтобы Вы выражали свои мысли на бумаге и заявляли тем самым о своих интересах.

С сердечными пожеланиями, мой высокочтимый, дорогой друг, Ваш Гегель....]

160 (535). ГЕГЕЛЬ И ВАРНХАГЕН — ГЁТЕ

Ваше Превосходительство!

По всей вероятности, из опубликованных сообщений, а затем и первых номеров новой литературной газеты, для издания которой здесь образовано общество ученых под названием «Общество научной критики», Вы уже достаточно хорошо знаете о целях и направлении этого начинания; поэтому мы можем

16· 483

позволить себе воздержаться от более детальных пояснений и специального обоснования существа нашего дела. Уже при учреждении этого научного общества учредители его и участники с полным сознанием поставленных ими высоких целей и значительных задач, стремясь привлечь путем тщательного отбора сторонников своего дела и коллег, думали в первую очередь о муже, который является первым и прекраснейшим украшением нашей литературы, освещающим всю ее своим немеркнущим светом. Каким бы сильным и настоятельным ни было наше желание добиться в этом новом начинании одобрения и участия Вашего Превосходительства, все же обстоятельства нам подсказывали — и это соответствовало также нашим желаниям — несколько подождать с нашим предложением и приглашением Вашего Превосходительства сотрудничать в издании, которое существовало только в далеких мечтах и лишь ожидалось. Теперь же, когда наше начинание, пусть еще юное и несовершенное, но полное сил и твердого намерения идти по пути прогресса, рядом вышедших работ с большей определенностью выразило присущий ему смысл и дух, у нас нет уже препятствий нашему заветному желанию, и наше «Общество» намерено осуществить его, ожидая его счастливейшего исполнения. Искреннейшее единодушие по этому поводу заставило нас оставить в стороне общепринятые формы взвешивания доводов и само собой привело к столь необычной форме обращения к Вам. Нижеподписавшимся было дано почетнейшее поручение от имени «Общества» покорнейше пригласить Ваше Превосходительство принять в нем участие. По определенным соображениям мы далеки от мысли включать в это свое приглашение предложения о конкретной деятельности, и все наши желания мы заведомо готовы подчинить вещам более высоким. Однако для нас было бы великой честью, если бы Ваше Превосходительство высказали в связи с нашим начинанием слова своего одобрения, подавая нашему изданию надежду на то, что номера его в удобном для Вас случае будут украшаться Вашими произведениями. Надеемся, что Вы не откажете нам в этом и тем самым да-

дите возможность включить Ваше высокочтимое имя в список наших авторов, с тем чтобы и мы не вызывали упреков со стороны нации в том, что не оказали самым очевидным образом должного уважения.

Нижеподписавшиеся, исполняя возложенное на них поручение, радуясь исключительному данному им преимуществу и от имени «Общества» принося дань восхищения Вашему Превосходительству, не могут не присоединить и выражение своих личных почтительнейших и признательнейших чувств, в каковых имеем честь пребывать

Вашего Превосходительства покорнейшие и преданнейшие слуги

Гегель, К. А, Варнхаген фон Энзе.

Берлин, 6 марта 1827 г.

161 (53в). ГЁТЕ-ГЕГЕЛЮ И ВАРНХАГЕНУ

Уважаемые господа, ваше дружеское письмо от 6 марта вызвало у меня приятные воспоминания. Прошло сорок три года с тех пор, как Шиллер пригласил меня принимать участие в «Орах» ', и меня в высшей степени радует, что доверие ко мне со стороны моих земляков с тех пор не уменьшилось и что, более того, общество достойнейших ученых2 оказывает мне честь своим предложением участвовать в его живой и целостной деятельности. Я буду особенно признателен вам, если вы примете меня в свои ряды и публично назовете мое имя среди ваших. Я говорю это не колеблясь, тем более что члены Общества, сочувствуя моему теперешнему положению, не будут ожидать от меня регулярного участия в их работах.

Поэтому прошу вас дать мне возможность в течение некоторого времени более близко и в деталях ознакомиться с вашими целями, намерениями, мыслями, которые в целом мне известны, дабы тем самым иметь возможность, смотря по обстоятельствам, сообщать нечто достойное о том, что наиболее мне близко.

Передайте мою сердечную благодарность всему «Обществу» и будьте уверены в моем негласном или открытом участии.

С почтением, доверием и неизменными пожеланиями лучшего.

Веймар, 15 марта 1827 г. И. В. фон Гёто

162 (540). ГЁТЕ - ГЕГЕЛЮ

Как только я увидел Вашу дорогую подпись под обращенным ко мне письмом, было мгновение, когда я хотел тут же написать Вам несколько строк, да и само письмо звало к тому, чтобы ответить немедленно, и я отложил ответ лишь из-за множества неотложных дел.

Дата добавления: 2015-08-29