- На случай серьезных разговоров, - пояснил Туз, с наслаждением разглядывая чуть растерявшегося Стаса. Тот видел эту картину сто раз, но не подозревал, что за ней может что-то скрываться.
- Иногда хочется побыть в одиночестве. Или разговор настолько серьезный, что следует избежать все рядом находящиеся уши,- Туз уверенно повернул ручку двери.
Комната походила на кабинет делового человека: огромный стол красного дерева, кресла, большой книжный шкаф, мягкий уголок, и рядом - стол с кофеваркой и чайником. Стас дивился: на Туза это было так не похоже! Впрочем, не похоже на того Туза, которого знал Стас, вернее, каким Туз хотел казаться.
- Наливай кофейку, он всегда свежий. Что-то плоховато выглядишь. Обычно бодрячком тебя вижу, а сейчас ты того...не очень. Что-то случилось?
- Нет, все нормально, - Стас потянулся за чашкой.
- Рассказывай, мой мальчик. По бизнесу никаких сплетен о тебе не слышал, значит, личное. Как поживает твоя учительница?
- Я... мы расстались, - Стас поставил чашку с кофе на столик. Пить его расхотелось, несмотря на аромат: Туз знал толк в кофе.
- И ты выпиваешь? Что ж, ничего необычного, кроме того, что раньше ты не пил из-за таких пустяков. Или не пустяк?
- Алексей Геннадьевич, я завязал.
- Да понял уже, понял... Подарок хочешь вручить старикану?
- Д-да, - Стас все мял небольшую коробку в руках, забыв о ней, - с праздником хотел поздравить...
- Положи. Сядь в кресло!
Стас как по команде выполнил приказ.
- Так-то лучше, - кивнул Туз, рассматривая лицо Стаса, - а почему расстались?
- Они нашла другого.
Туз покачал головой.
- А эта-то куда отправилась, за какой любовью? Сказала?
- Она по телефону сообщила, что замуж выходит.
- Но ты ее увидел? - Туз потянулся за сигарой. Коробка с ними лежала на столе.
- Нет. Не видел. Все было хорошо, и вдруг...
- Так не бывает, - Туз медленно подносил зажигалку к сигаре, - не бывает, чтобы на ровном месте. Хотя... женщины - опасные создания. Не стоит переживать из-за них, мой мальчик.
- Да...
- Впрочем, я много говорю глупостей. Старый стал...
-Алексей Георгиевич, вы...
- Стас, сколько тебе годков?
- Тридцать четыре.
- Возраст Христа ты прошел, - усмехнулся Туз, - а мне - шестьдесят седьмой идет. В два раза старше тебя. Недалеко от семидесяти. Так что честно могу сказать, что я старый.
Туз задумался и, лениво поднеся сигару к губам, просидел некоторое время в молчании. Стас отхлебнул кофе и зажмурился: такой крепкий он был у Туза.
- А старики склонны к сентиментальности. Слыхал? Дурацкая болячка. Сидишь иногда, смотришь на отдыхающих в бассейне, а сам вспоминаешь, вспоминаешь...Я по молодости был чем-то похож на тебя. Но более дерзким, более нахрапистым и безжалостным. Стремился к власти. Мне было двадцать...двадцать один... Учился тогда на учителя биологии и географии, был влюблен... Да-да, Стас, старый Туз должен был быть учителем. Но - не стал. Об этом - другая история, - Туз с удовольствием затянулся, выдохнул дым в потолок, - Хочется рассказать об Оксане...
Стас ничего не имел против.
- Мы учились вместе, - неторопливо и обстоятельно, словно сказкой, делился Туз своей историей,- обычная девушка, ничего примечательного, но мне она нравилась. Не знаю, почему. Все хотел подойти, пригласить на танцы. Не подошел. После, думал, после... Скоро она кого-то встретила. Ну, там, студенчество, все дела. Позже меня из университета попросили, и началась совершенно другая жизнь. Я сто раз забыл об Оксане. Но вот как меняется человек: лет пять назад вспоминать стал чаще. Решил разыскать, благо у меня ж связи, ты знаешь... Иголку в стоге сена найдут. Хотелось пообщаться, так, вспомнить юность, какая уж любовь, правда? Слишком много лет прошло, многое произошло, я не двадцатилетний студентик великой страны, и она - уже бабушка, наверно. Нашел.
Стас глянул на Туза, почувствовав недоброе.
- А она два года как умерла, Стас. У нее дети, даже внуки, жизнь прожила, что говорить, достойную. Учителем биологии проработала всю жизнь, представляешь? Вот почему я так заинтересовался твоей учительницей. Мотай на ус, мой мальчик. Гордость - гордостью, и обида - обидой, но однажды можно не успеть...
Стас потупился.
- Вы правы, Алексей Георгиевич. Вы всегда оказываетесь правы...
- Не льсти мне, Стас, тебе это не идет.
- Я не льщу, - Стас вскинул голову и посмотрел старику прямо в глаза, - я поговорю с ней. Скажу ей, что она мне нравилась, - Туз многозначительно поднял брови и ухмыльнулся.
- И нравится, - произнес Стас враз охрипшим голосом.
- И скажи. Она ж тебя не съест. Зато у тебя совесть будет чиста. Я вот говорю всегда своим ребятам: с приличными людьми всегда надо разговаривать.
-А скажет, что я ей не нужен, хоть поздравлю. Со свадьбой.
- Молодец, - одобрительно кивнул Туз, - вот это - настоящий Стас. А не мямля, что зашла ко мне минут двадцать назад. А это - подарочек Туза Стасу, - Туз протянул коробочку. Стас аж замер с протянутой рукой: в таких коробочках обычно лежат кольца.
- Да не тебе, дурак! Ей! - громогласно расхохотался Туз, обнажая идеально белые голливудские зубы, - подаришь при встрече. Оно не обручальное, ни к чему не обязывает, но у старика сердце екнуло, когда ходил своим бабам выбирать золотые украшения. Увидел и подумал, что оно - для твоей учительницы. Как раз...
Стас открыл коробочку. Золотое кольцо с бриллиантом в форме сердечка, и камень сразу приковывал к себе внимание - настолько он был ярок и чист.
- Не захотелось такой своим шалавам отдавать. Не заслужили они. А твоя девочка - да. Колечко недорогое, но этот камень как раз для нее.
Стас не стал обольщаться: понятие "недорогое" у Туза было очень растяжимым. Но не взять не мог. Сделать это означало бы обидеть старика.
- Спасибо, Алексей Георгиевич, - поблагодарил Туза.
- Подари в любом случае, слышал меня, баран молодой? В любом! Пусть выбросит, продаст - не твоя потеря. А я посентиментальничаю. Не для тебя стараюсь, не парься. Для себя и памяти Оксаны. Я бы тоже ей что-нибудь подарил. А кому сейчас дарить? Холодной земле? Стас без лишних пререканий взял коробочку, и оставшиеся слова благодарности застряли в горле.
Новогоднюю ночь я провела в больнице. Сидела на подоконнике одна в палате: все остальные сбежали на праздники по домам. Поздравила Маринку и Розу Андреевну. С последней мы обстоятельно поговорили, в том числе о состоянии немного приболевшего Жужика. Матери с отцом послала смс с нового номера, от них получила похожую: с Новым годом, исполнения всех желаний...
Больше я никому не сообщила свой номер. Немного необычно было не принимать большое количество звонков и смс от родителей, но в моем положении вряд ли это бы были полные теплоты и благодарности поздравления.
Я забыла, правда, о Роберте. Ему я отправила смс сразу как поменяла номер. Он подробно на нее ответил (поделился тем, о чем я и не спрашивала), порадовавшись, наверно, что Вероника в кои-то веки написала первая. До этого за все время своего отсутствия Роберт пару раз прислал смс, помня о том, что их не особо ждут, и не желая навязываться.
Но, видимо, то, что я все-таки сообщила о новом номере, изменило его взгляд на весточки для меня. Будто получив негласное разрешение, он начал писать чаще, и даже звонить.
Тридцать первого декабря в десять часов вечера Роберт позвонил из Петербурга, и мы проболтали полчаса о том о сем. Даже Марк меня поздравил, зачитав в трубку детское стихотворение о Новом годе. Это единственное светлое пятно за все нынешнее время для Вероники, но все-таки здорово, что оно у меня случилось.
' Мы приедем девятого января с Марком, Вероника. Десятого Марк пойдет в школу как раз. Что ты делаешь десятого вечером?'
' Ничего. Я вообще безработная уже. Решила из школы уйти'.
' Да? У тебя грустный голос, это не телефонный разговор, так? Расскажешь, когда я приеду? Нас, надеюсь, не бросишь? Вероника, с Марком ты не перестанешь заниматься? Прошу тебя...'
'Нет, конечно'.
'Тогда - до десятого. Целую...'
Никогда не плюй в колодец.
Кто, как не тактичный интеллигент Роберт, поддержит в трудную минуту?
Вероника, встретив его, вспомнит о постигшем Роберта горе и еще сто раз усовестится своего маленького несчастья.
С другой стороны, зачем человеку давать ненужную надежду?
Я не стала размышлять дальше. И так уже за эти больничные дни передумала и поразмышляла отменно. Мне удалось понять и Екатерину Львовну, и даже Лену с Максимом. Примириться с ситуацией, в которую попала сейчас. Примириться через пень-колоду, разумеется: увы, я не умею все вот так сразу прощать и принимать. Но я очень- очень старалась.
Если со школой мне удалось худо-бедно разобраться, то о Стасе вспоминать было больнее, чем о работе. Нет, передумала я о нем достаточно. И о своем глупом поступке - тоже.
За мормона я замуж не собираюсь, зачем мне это надо было говорить, зачем? Чтобы доказать Стасу, что я не неудачница и у меня, как и у него, есть козырной туз в рукаве? Что я нужна еще кому-то, кроме него... Глупо, конечно. И так по-детски.
Если было бы можно прокрутить все назад, я бы сделала по-другому. Просто спросила про Алису и ушла с гордо поднятой головой, не припрягая Роберта. Просто - ушла. И начала новую жизнь.
А с другой стороны - ну и что? Мы расстались бы все равно, верно? Какая разница, что я сказала...
Очень хотелось увидеть Стаса, до безумия, и услышать вечно чуть насмешливый тон голоса, почувствовать на своем теле его руки...
Иногда я днем ложилась на кровать, отворачивалась к стенке и тихо плакала. Ночи тоже были невеселые.
Не поговорили... Мой необдуманный звонок не в счет. Может, он бы мне сказал что-нибудь в свое оправдание, а может, даже бы соврал. Может, я бы сделала вид, что поверила, и наши встречи продолжились. Плохой мир лучше доброй ссоры. Или ушла... Зато не преминула бы ему высказать наболевшее. Особенно про его слишком задранный ввысь нос.
Вот про нос - всенепременно.
Высказать... и поблагодарить. За то, что он для меня сделал. А потом уйти...
Вместо этого я, лежа на больничной койке, мучаюсь раскаянием. Он хороший человек, он лучший из муж... О-ой, оставим патетику!
Короче, если убрать его спесь и злой язык, и еще некоторые недостатки, я бы сказала, что он...
Он просто самый любимый. Со всеми недостатками.
А теперь, Вероника, забудь. Все вышло так, как вышло.
Новый год ты встречаешь в больничной палате, в полном одиночестве.
Ничего страшного.
У меня есть небо и звезды. В палате темно: я специально выключила свет, иначе не различить ничего за окном.
Ближе к двенадцати я все еще сидела на подоконнике (благо это старые, еще советские, а не новомодные пластиковые, и мой вес легко могли выдержать), куталась в теплую шаль и смотрела в ночное небо, полное мерцающих звезд.
Смотрела вверх и думала о том, что и над Стасом это же небо, и я, вопреки всему, что произошло, испытываю к нему самые теплые чувства.
Спасибо, Отче, что он у меня был.
Новогоднюю ночь Стас одиноко проскучал дома.
Его звали многие: Туз с усмешкой предложил остаться, уже ожидая отказа, Димыч рекламировал встречу Нового года с его шумной семьей, обещая незабываемую ночь с нервной Дианкой и вопящими детками ('Чтобы ты, Стасон, не обольщался: с детьми о-очень тяжко'), парни с тренировки, Михалыч - все как один зазывали Стаса. Раньше Стас сам приглашал всех на дачу - или Новогодние ночи проводил в ресторанах, а еще раньше - в гостях у Алексея Георгиевича. Теперь он не мог поехать за город - пока не зарубцевались раны, в коттедже не появится. С ним связано слишком много, и все произошло недавно.
Пить в новогоднюю ночь Стас не стал: пристыдил презрительный взгляд Туза. Побрился, надел праздничную рубашку, новые джинсы, заказал себе японской еды - чисто символически.
Снял со стены фотографию, поставив на подоконник, зажег перед ней церковную свечку: зашел в храм сразу как из Москвы приехал, постоял перед иконами.
Пусть им будет потеплее: одному - живому, другому - умершему.
Такого Стас еще не делал никогда в жизни.
Приглушил свет и разложил на столе роллы - все как надо - достал из принесенного пакета палочки.
'Живем, блин',- сказал бы Пуля, если бы в их тушеночные учения где-нибудь в горах, полях или болотах кто-нибудь завез японские роскошества, а не выдавались бы надоевшие сухпайки с вечным 'Адаптоном', яблочным пюре, кашами с мясом, незабываемой военной тушенкой да витаминками - по одной на сухпаек.
Иногда вместо тушенки попадался зеленый горошек (обычно в банках без маркировки). Вот тогда было свинство, и приходилось жрать несчастный горох под приколы более удачливых товарищей. А иногда не везло всем, и ржали над этим, изощряясь в приколах, вместе...
За прошедшие дни Стас чего только не передумал. Главное: как занять себя, чтобы отпустило. Москва не помогла. Уже рассматривал и Египет, и Турцию, и Доминиканскую республику. Была даже залетная идея вернуться в армию, а еще лучше - поехать на Кавказ, отыскать там Пулю, набить ему морду за то, что связался с моджахедами, и увезти сюда. Совершенно бредовая идея, но Стаса она развлекла: он начал было строить планы по возвращению блудного Пули, но потом признался себе, что вряд ли ему позволят аферу провернуть. Да Пуля сам его отправит домой первым же поездом, и хорошо, если не грузом двести! Что ему стоит, первоклассному снайперу, нажать курок? С придурка станется.
А Вероники вновь не было дома. Не было дома и Жужика: Стас звонил долго, но из-за двери никто не залаял. Как и в первый раз.
Отмечать праздник вдруг расхотелось: роллы показались невкусными, мидии горчили. Наверно, надо было идти к Димычу и Дианке, там хотя бы он развеялся рядом с детьми и старым другом.
Стас подошел к окну. Черное небо посверкивало яркими крупинками звезд. Стоит прогуляться, подышать воздухом. Тогда будет легче. Сидеть рядом со свечой и старыми армейскими фотками - это ж совсем свихнешься.
Он задул свечу, быстро оделся. Снял с вешалки горнолыжную куртку.
'У тебя есть шапка, Стас? Как ты без шапки все время ходишь...'. Стас до скрипа сжал зубы. Ну вот, опять! Мать твою, нет ее! Нет! Забудь!
Сбежал с лестницы и, кивнув консьержу, крикнувшему: 'С наступающим!' толкнул подъездную дверь.
Холод и высокое небо над головой отвлекли Стаса. Он, задрав голову, смотрел на звезды, и память возвращала его в сотни ночей в палатках - тех, что были на учениях. Тогда он и не знал, что переживает самые радостные дни своей жизни, да, сложные и неоднозначные, но еще не заполненные памятью о потерях, глодающих душу не хуже прожорливого зверя.
Твою мать! Опять она! Работает на трассе!
Стас не мог ошибаться. Светленький хвостик, высокие лаковые сапоги на шпильке, очки в пол-лица.
Ну что, мадам? Вы боролись, но это ни хр..на не работает!
Злорадства хватило Стасу ненадолго. Он проехал немного и остановился. Не двигаясь, сидел в машине.
Она столько переживала из-за девчонки...
Пусть ее Лена стоит здесь. Стас проедет мимо, ему без разницы!
Руки не слушались. Он уже вытаскивал из кармана телефон и набирал номер Вадима.
- Вадим, не хочешь прикрыть малолетнее бл..ство? Меня возьмешь в команду? Помогу, чем смогу...
Поступок будет подарком ей, хотя она никогда не узнает об этом. Больше мелкая стоять на трассе вряд ли станет. Стас устроит шалаве такую рекламу - мало не покажется. А девчонка, как он помнил, пиариться боялась.
Стас это сделает для той, которую он...ладно, уже неважно.
Меня выписали девятого января. Десятого дети пойдут в школу, их родители - на работу, Вероника же останется дома.
Я вольна искать место или устроить отпуск за свой счет, предаваясь блаженной лени.
Надумала все-таки выбрать первый вариант: за любую работу, лишь бы была, хвататься не хотелось, плюс лучше найти поближе к дому и не с символической зарплатой.
Как несколько месяцев назад, я забрала Жужика. Теперь у Розы Андреевны, не у Стаса.
После душещипательного приветствия (в конце его Жужик все-таки залез ко мне на ручки, позабыв, что он уже упитанная дворняга, а не крошечный щенок с переломанными лапками, который сильно болел и которого Вероника долго носила на руках) мы с Жужиком простились с Розой Андреевной и вернулись домой.
В подъезде столкнулись с соседкой.
-Вероника, здравствуй! К тебе приходил мужчина раза два. Высокий такой, большой, светловолосый... Ты уезжала, что ли? И собачки не было...
- Я была в больнице, Жужик жил у знакомой.
- Ох ты...
Соседка заахала, нажелала мне здоровья и хорошего жениха в придачу. С трудом улыбнувшись, я обещала, что так и будет, потом поднялась с Жужей на второй этаж и открыла ключом дверь своей квартиры.
Значит, он приходил. И звонил на старый номер, наверно. Не вернуть ли мне старую сим-карту в телефон и позвонить?
Так хотелось это сделать. Даже больше: набраться наглости и постучать в его дверь.
Стоять на пороге и смотреть. Потому что за порог Стас вряд ли меня пустит.
Или сказать: "Стас, я все выдумала, с Робертом меня ничего не связывает...". И тут выходит в прихожую Алиска...
Никуда я не пойду. С мужем хлебнула горя, когда узнала, что у него есть любовница и я стала лишней... Странно, что он вообще здесь побывал. В шахматы не с кем играть, наверно.
Вынужденное безделье (не знаю, что посулила Роза Андреевна матери своего ученика, но держали меня в больнице до последнего, переплюнув все положенные для этого сроки, хотя у меня со здоровьем было далеко не плохо) порядком меня расслабило. В ближайшие дни я займусь домашними делами: выкину из квартиры все лишнее, устрою дома уборку, затем начну искать работу.
Не забыть бы еще: завтра мы встречаемся с Робертом, и репетиторства с Марком продолжатся, а это значит, небольшие деньги у меня будут.
Кроме того, я обзвоню всех моих детей, с которыми я индивидуально занималась русским языком. Всех тех, кто не учится в школе, где я работала, разумеется: в моей, наверно, скабрезную историю знает каждый первоклассник. Поражаюсь, что ко мне не пришел никто из полиции, министерства образования, прокуратуры - откуда там приходят, если учителя подозревают в приставаниях к ученику?
Скорее всего, делу сразу же дали задний ход: Максиму тоже не нужна широкая огласка. Веронику обвинили, убрали из школы - и будет.
Не пропаду, подработки есть. Я начала тратить отложенные деньги, но увлекаться не стоит. Неизвестно, сколько времени займет поиск новой работы, придется растягивать накопления.
Так или иначе, Вероника начинает новую жизнь. Без школы, лишних друзей и воспоминаний.
Вечером десятого числа, прямо перед встречей с Робертом, я вдруг почувствовала непонятную тревогу. Она пришла из неоткуда, заставив отставить утюг, которым гладила высохшие вещи. Прислушалась к себе и снова потянулась к утюгу. Глупости. Делай свое дело, Вероника. Только всяких дурных предчувствий тебе не хватало.
За окнами порядком стемнело. Так как мы с Робертом должны сегодня встретиться, я оделась заранее: не собиралась заставлять его ждать.
Время тикало, а Роберт не звонил.
Забыл? Из Питера еще не вернулись? Устал с дороги?
Я перебрала огромное количество оправданий. Но можно же было предупредить, верно?
Отложила последние джинсы, которые гладила, выключила утюг. Невидящим взглядом посмотрела на стопку.
Кем будет Вероника, если не учителем? Продавцом яиц, дворником, кондуктором. Весь мир для нее открыт.
Ирония меня никогда не покинет. Пока могу не волноваться: запасы круп и денег есть, чтобы в отчаянии не кидаться в те профессии, которые никогда не привлекали. Возможно, секретарем стоит себя попробовать. Я ответственная и исполнительная - школа научила. Корректором, редактором...
В восемь вечера я перестала ждать чего-либо. Доготовила плов, скормила тарелку Жужику и легла почитать.
Роберт позвонил в восемь пятнадцать вечера.
Его голос меня несколько насторожил. "Встретимся в сквере около твоего дома, Вероника, на освещенной аллее. Я через минут двадцать подъеду. Удобно?"
"Да!" - ответила я, и трубку тотчас положили. Лишь потом я сообразила, что за окном темно, и мне в небольшой парк около дома - пусть он в двух шагах - тащиться не хочется.
Почему именно в парк и так поздно?
Мелькнула мысль о маньяке, кстати. Знаете, как в фильмах: он был хорошим семьянином, а оказался самым плохим из героев.
В моей куртке до сих пор лежит ножик, подаренный Стасом. Единственная вещь, напоминающая о нем. Я как следует рассмотрела нож в больнице, когда никого не было в палате. Кустарная работа умелого мастера, но мне такой еще дороже. Ножик же его...
Пожалуй, стоит выбросить, чтобы уничтожить все напоминания о Стасе.
Не могу себя заставить. Пусть лежит.
Никакого маньяка, внезапно поняла я, подкрашивая губы, уже полностью одетая. Скорее всего, Роберт... голос слишком отстраненный... Роберт встретил в школе Нину Петровну. Или еще кого-нибудь из моих доброжелателей. Очень не хочется верить, что грязные слова обо мне передают друг другу ученики пятого класса, и сплетню домой принес Марк.
Вероника, не стоит! Зачем тебе туда идти? Хочешь еще раз услышать о себе гадости?
Я заторопилась в парк. Конечно, Роберта ввели в заблуждение. Он беспокоится, хочет поговорить, чтобы развеять сомнения, если они появились. Я бы тоже так поступила!
Что ни говори, но услышать сплетню и увидеть своими глазами - две большие разницы...
Как я пристаю к Максиму, не видел никто, даже я и Максим, потому что подобного не было в природе!
С Робертом нужно встретиться, объяснить, почему так вышло, рассказать о случившемся.
Шепнув Жужику, расстроенно усевшемуся в коридоре, "Пока, мой хороший!" (с ним выходила на улицу недавно, и больше пес сегодня гулять не будет), я закрыла дверь на ключ и побежала вниз по лестнице.
В парк успела прийти, естественно, раньше Роберта. Остановилась недалеко от входа, у самого начала освещенной аллеи, огляделась. Парк был почти пуст, лишь у соседней лавочки стоял мальчишка лет шестнадцати, явно ожидая кого-то. По новому веянию среди подростков, паренек включил на полную громкость музыку и совершенно не скучал, изредка постукивая ботинками по утоптанной дорожке.
Я вздохнула неодобрительно, Взглядом классного руководителя, который отругал огромное количество ребятишек за одежду не по сезону, пошарила по коротенькой куртешке и явно не зимним джинсам паренька. Стоит мальчишка, мерзнет. Родители, куртки им нужно покупать не модные, а теплые! Намодничаются, а после маются болячками, как один мой ученик, который...
Вероника, ты уже не учитель. И не классный руководитель. Успокойся! Больше нет у тебя класса, который можешь назвать "своим".
Вроде бы мозгами понимаю, но старые привычки быстро не сменить.
- Вероника! - Роберт шел ко мне навстречу. На голос обернулась я и тот мальчишка, я заметила.
Появление Роберта ничего не изменило в его раскладе, музыку выключить он не посчитал нужным. Из динамиков лился забойный реп.
- Рада тебя видеть, - я с удивлением посмотрела в необычно хмурое и замкнутое лицо Роберта.
По-моему, что-то доказать будет сегодня нелегко. Здесь точно потрудилась единственная и неповторимая в своем роде женщина. Боже, ей-то я что сделала? Слова плохого за семь лет не сказала...
- Я не буду долго ходить вокруг да около, Вероника. У меня нет времени, дома ждет сын. Я сегодня услышал нечто, что шокировало меня и заставило изменить мнение о вас. Мы разные с вами люди, действительно.
- Роберт, неужели ты не понял! Там, в школе, меня просто оболгали! - с возмущением успеваю сказать я, прежде чем сердце совершает высоченный кульбит, и становится вдруг необычайно плохо, пусто и все равно.
Он поверил. И вовсе не горит желанием меня выслушать. Я виновата априори, без права на помилование и пересмотр дела.
Музыка, которую слушал мальчишка, сменилась, стала намного тише, будто паренек понял, что сейчас решается что-то до умопомрачения серьезное. Ветер донес до меня до боли знакомый художественный свист.
Со времен студенчества я знала песню наизусть, и мне не нужно было слышать ее слова и мелодию: сейчас они возникали в голове сами собой. Погребенные годами, работой, мелкими происшествиями и всей суетой жизни, забытые напрочь, слова песни жгли сердце как каленое железо, параллельно вежливым, но удивительно жестоким словам Роберта:
- Видите ли, Вероника, я не мог даже предположить, что у женщины, которая мне нравится, может возникнуть подобная ситуация...
"Мне сегодня прольется,
Белой кошке в оконце,
Лучик бисера пыли:
Доброе утро..."
- Ситуация с малолетним ребенком, даже пусть вы и говорите, что оболгали... но это же уму непостижимо! Как такое можно выдумать?
" Мне сегодня воздастся
Три ступеньки от царства,
Три подковки от Сивки,
Три копытца от братца..."
- Вы мне очень нравились, Вероника, очень! Но с таким грузом я жить не могу, совсем не могу....
"Три попытки вернуться,
Две попытки остаться..."
- Каким грузом? - шевельнулись мои губы.
"С вечера полоумно,
Вокзал немноголюдный -
прощай, мое детство.
А с утра безголово
От короткого слова
На стекле электрички..."
- С мыслью о том, что это могло быть на самом деле, понимаете? Если есть сплетни, значит, женщина в какой-то мере виновата в них. О целомудренной женщине не может быть сплетен...
" Мне по ранней дорожке
До беззубой старушки.
Пауки в паутинке.
Шелом алейхем!"
- Да неужели? - мои губы совсем замерзли.
"Преисполнена граций,
С бересты колесницы,
Я не синяя птица
В три погибели гнуться!"
- Больше нам с вами встречаться не стоит, да мы и не встретимся, тем более, из нашей школы вы уволились. Я скажу Марку... Не то, что я узнал, конечно.
"Я хочу улыбаться,
Чтобы не разминуться..."
- Вы ведь уволились? И вас с нами больше ничего не связывает. И со мной тоже...
"И что сегодня Джа даст нам,
Станет горьким лекарством -
С песней по жизни!
И чего мне стрематься,
Белой кошке в окрошке -
Парус надежды..."
Снова зазвучал художественный свист Веньки Дркина, который разорвал мое сердце на тысячу кусочков.
- Значит, одно плохо слово, одна злая сплетня - и ты бросаешь человека, который тебе нравится? Да, Роберт? - не мигая, смотрю в его глаза, - Класс! Остаешься чистеньким и правильным? Незапя-ятнанным? - издевательски покачиваю головой, кривлю губы в злой насмешке, - Дружба с людьми, о которых говорят плохо, чернит тебя, святого человечка. А если окажется, что сказанное - неправда? Ты хотя бы извинишься?
- Вероника, возможно, неправда... Но я...если уже сказали...
- Это называется, Роберт, верить людской молве, - перебиваю я, - Знаешь, я всегда считала, что мужчина не должен слушать пустые плетни, он должен думать сам, и обязательно спросить женщину, которая нравится. Нормальное жизненное правило, тебе не кажется? Или мормоны считают, что они выше этого? Нет, наверно, - обхватываю себя руками: холод пробирается в каждую клеточку моего тела.
В нем не виноват морозный воздух января, потому что я в теплой куртке, и морозец сегодня небольшой. Холод идет изнутри.
Он не отвечает мне, только сурово поджимает губы.
- А как же слова Иисуса, Роберт? В Новом Завете есть эпизод, когда к Иисусу приводят падшую женщину. Она действительно согрешила, а не так, как поступили со мной... Но Иисус не судит ее, нет! Он же говорит, помнишь: "Кто из вас без греха, пусть первым бросит в нее камень"
- Да, было такое в Евангелии. Женщину он простил. Но в Библии также сказано "Не прелюбодействуй". Заповеди, данные Богом, важнее того, что делал Иисус, тем более, его поступки можно трактовать по-разному...
Мои глаза расширяются от удивления. Теологические споры, конечно, никогда не были Вероникиным коньком, но читать и анализировать произведения - моя работа, мое любимое дело, мой хлеб, в конце концов.
- Как же так? Иисус учил любви к несовершенному! Любви, которая выше наших понятий о морали, грехе, нравственности!
Роберт смотрит на меня спокойно, отстраненно и немного безразлично. Учительским чутьем понимаю кое-что. От такого понимания у людей опускаются руки, закрываются глаза и замирают любые слова на губах.
Мы читали одну и ту же книгу, но увидели в ней совершенно разные вещи. Роберт знает, что его правда - самая правильная. Если будет стоять выбор между приличиями и любовью, он выберет приличия.
Судьба изящным жестом опустила вишенку на верхушку моего торта, слепленного из боли и потерь. Знаете, как бывает: вроде бы мелочь, а последний штрих, без которого - никуда.
Я искренне считала: религиозные люди порядочные, честные и добрые. Они и есть порядочные. Даже слишком. В ущерб настоящей любви.
- Ты еще, наверно, сейчас гордишься собой, да? Тебе неприятно, конечно, но вера в свой правильный поступок поможет пережить неприятный эпизод. Молодец, Роберт! Удобно, ничего не скажешь...
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |