3-е издание, исправленное и дополненное 8 страница

Q-сортировка является строгим и объективным методом сравнения субъективных оценок индивидуальности.

Однако лучшие методы измерения бессмысленны, если они ве­дут к более точным оценкам только банальных характеристик инди­видуальности политиков. Многие ученые стремятся выйти за рамки описания и попытаться прогнозировать политическое поведение. Поэтому далеко не любая типология или метод измерения годны к применению. Оценки индивидуальности лидера полезны, главным образом, когда они могут быть привязаны к его деятельности. Так же считает Гринстайн, утверждая, что при исследовании политической личности нужно уделять особое внимание обстоятельствам, в кото­рых черты индивидуальности могут стать индикаторами деятельно­сти индивида^[83]. Лучшие описательные исследования индивидуально­сти руководителей — такие, как осуществленное Саймонтоном ранжирование 39 президентов по 14 чертам индивидуальности с ис­пользованием Gough Adjective Check List; исследование Уинтером (1980, 1987) мотивационных профилей руководства; произведенная Этериджем (1978) и Шепардом (1988) оценка президентов США по уровню экстраверсии и доминантности; а также дистантного иссле­дования профилей национальных президентов (personality-at-a- distance profiles), произведенные Херманн и ее коллегами, — все эти исследования должны, следовательно, быть дополнены аргументами, которые свяжут эти особенности с поведением во время исполнения служебных обязанностей^[84].

Чрезвычайно эффективно использование в политической психо­логии метода отдельных случаев (case studies) Например, «случай» может быть единичным явлением или источником данных, вроде объекта эксперимента, исследуемой зависимости или невозникнове- ние войны между воюющими сторонами (Кинг, Кеохейн и Верба, 1994). С другой стороны, это могут быть уникальные в историческом или географическом смысле события типа мюнхенского дела, втор­жение Советского Союза в Афганистан или бунта Ваттов. Действи­тельно, термин «случай» может иметь различные значения, каждое из которых важно для эмпирического исследования.

Например, Орум и соавторы (1991) определили case study как глубокое, многомерное исследование отдельного социального явле­
ния, использующее качественные методы исследования. Лейпхарт (1971. 1975) видел case study как отдельный случай, который тесно связан со сравнительным методом, который он противопоставляет экспериментальным и статистическим методам. Джордж и Маккеон (1985) указали, что case study фокусируется на анализе «внутри слу­чая», чтобы выяснить, что послужило его причиной. Наконец, Ян (1994) определил case study как «эмпирическое исследование, кото­рое: исследует современное явление в контексте его реальной жизни, особенно, когда границы между явлением и контекстом не очевидны;

и... которое полагается на многосторонние источники его информа­ции. Понятно, что существуют различные определения случаев и case study, и это создало трудности для систематического анализа значи­мости и направленности этой техники.

Для наших текущих целей предлагаем использовать рабочее оп­ределение нескольких терминов. Под «случаем» мы будем понимать явление, или источник данных, и в этом смысле мы не различаем ни то, как «случай» определяется в дальнейшем, ни то, как он был полу­чен в исследовании. Случаями могут быть экспериментально полу­ченные измерения, исследуемые характеристики или классификации исторических событий (типа «есть война / нет войны»). Мы опреде­ляем case study как метод получения «случая» или набора «случаев» через эмпирическую проверку реальных мировых событий в контек­сте их реального существования, без непосредственного управления как самим явлением, так и его контекстом. Сравнительное case study — систематическое сравнение двух или более источников данных («слу­чаев»), полученное через использование метода case study'.

В арсенале исследовательских процедур политической психологии постоянное место занимает и метод эксперимента. Чаще проводится лабораторный, но используется и естественный эксперимент. Так, в ре­зультате экспериментальной проверки получили подтверждения важ­ные теоретические положения о закономерностях поведения человека в политике. Тверски и Канеман доказали, что человеку свойственно избе­гать высокой степени риска^[85]. Знаменитые опыты Милгрэма показали, что в случае, когда есть некий «научный» авторитет в лице эксперимен­татора, испытуемые готовы пойти даже на ненужную в условиях экспе­римента жестокость, снимая с себя ответственность за результат своих поступков^[86]. Недавние эксперименты Ласка и Джадда выявили склон­ность экспертов давать более крайние оценки кандидатов, чем это дела­ют непрофессионалы^[87]. Обычные граждане, оценивая политиков, руко­водствуются не столько знаниями о том, что и как те сделали в политике, а исключительно впечатлениями, полученными накануне выборов^[88].

Изучение образов в процессе политического восприятия явля­ется важной задачей и в развитии теории политической психологии, и в прикладных исследованиях, востребованных политической прак­тикой. Изучение, например, образов власти в массовом сознании рос­сийских граждан в постсоветский период потребовало разработки методологии, включающей ряд специальных психологических техник, которые позволили бы не только описать осознаваемые пласты этих образов, но и выявить их неосознаваемый уровень.

Приведем пример из нашего исследования образов власти, вы­полненного в 1993-2003 г/ В исследовании был использован целый набор разнообразных количественных и качественных методов.

Основу количественной части исследования составил опрос, ко­торый включал в себя две анкеты. Анкета 1 представляла собой ори­гинальный авторский опросник, специально созданный для данного исследования. Его главной целью было собрать информацию о на­личных представлениях граждан о политической системе, лидерах, демократии, их политической идентификации, уровне авторитарно­сти и других важнейших вопросах данного исследования.

Анкета 2 представляла собой стандартизированный тест на ло- кус-контроль Джулиана Роттера^[89]. Данные, полученные в результате тестирования (в частности, показатели общей интернальности, ин- тернальности достижения и интернальности неудач), обрабатывались параллельно с данными по анкете 1, полученными по каждому рес­понденту, что позволило установить наличие корреляций между уров­нем интернальности и другими вопросами исследования.

Выборка на разных этапах исследования была случайной. Выбор­ка не имела репрезентативного для всей России характера, хотя и была уравновешена по полу, возрасту и образованию. Большая часть замеров проводилась в Москве. Однако в исследовании получены данные по ряду регионов, в которых исследователям удалось побывать за прошед­шие годы. Так, у нас имелись выборки по Иркутску, Братску, Ангарску, по Смоленской области и по Владимиру. Хотя в количественном отно­шении эти выборки не равнозначны (так, в Смоленской области опро­шено около 1000 респондентов, тогда как в Иркутской — только около 300). На отдельных этапах исследования решались разные задачи. Так, в середине 1990-х годов — в 1993, 1995, 1996, 1997 гт. — мы не только работавд, используя анкетный опрос, включавший в себя тест Роттера на локус-контроль, но и проводили глубинные интервью с теми же рес­пондентами. С этим связано и небольшое число опрошенных. В 2001 г. нам удалось включить в опрос не все вопросы, которые задавались нами раньше, и мы не проводили глубинных интервью. Однако в целом все этапы исследования проводились в общей логике и дают вполне сопос­тавимые данные.

Основным направлением исследования было выявление наиболее распространенных среди рядовых граждан нашей страны представлений о реатьной и идеальной власти, о политиках, которые эту власть олицет­воряют, о доверии и симпатии к власти, о готовности ей подчиняться, о мотивах, которые, по мнению респондентов, побуждают политиков стре­миться к власти, ряд других связанных с этой темой вопросов.

При обработке результатов использовался статистический пакет программ SPSS 6.0.

Поиск различий в ответах респондентов осуществлялся с помощью кросс-таблиц, позволяющих рассматривать совместное распределение двух и более переменных. Вычисляемая статистика — стандартизован­ные остатки (RESIDUALs) — позволяет оценить равномерность взаим­ного распределения признаков: если ее величина в какой-либо клеточ­ке таблицы превышает 1,67, то можно говорить о том, что наблюдаемая частота совместного появления двух признаков значимо превышает ожидаемую. Отрицательные значения интерпретируются не столь од­нозначно, но также полезны, поскольку позволяют отслеживать неко­торые тенденции в распределении признаков в выборке.

В опроснике наряду с закрытыми вопросами, предполагающими готовые варианты ответа, были широко использованы открытые во­просы, позволяющие получить более богатую и непредвзятую инфор­
мацию о политических предпочтениях респондентов. Ответы на откры­тые вопросы обрабатывались методом шкалирования. Каждому отве­ту присваивалось определенное значение в соответствии с кодировоч- ным листом, который использовался для занесения ответа в базу данных. Кодировка велась на основании схемы, разработанной авторами для обработки ответов на вопрос об образах реальной, идеальной и норма­тивной власти, а также о власти в советский период, в период правле­ния Ельцина и в период правления Путина. Мы обрабатывали ответы респондентов для выявления таких параметров образов власти, как эмо­циональный знак, субъектность, четкость/размытость, когнитивная сложность/простота, а также потребности, стоящие за теми или ины­ми образами власти. После получения количественных данных их об­работка велась стандартным образом с помощью пакета SPSS.

Таким же образом обрабатывались и ответы на вопросы о том, в каких границах видят респонденты нынешнюю Россию. Вопросы, со­державшие в качестве ответов имена политиков, которым респонден­ты доверяют, симпатизируют и считают влиятельными, анализирова­лись качественным образом без кодирования в силу того, что число таких имен носило весьма ограниченный характер. Одновременно составление такого списка само по себе имело смысл, так как в отли­чие от принятых в современной социологии методов составления рей­тингов политиков, используемых, например, группой социологов под руководством Б. А. Грушина, которые предлагают экспертам оценить степень влиятельности того или иного политика из числа полутора сотен имен, заранее выбранных социологами, мы не давали респон­дентам никаких подсказок. Этот список был составлен исключитель­но из числа тех имен, которых вспомнили сами опрошенные. Это го­ворит о том, что в сознании населения общее число тех политических деятелей, кого они знают, помнят, испытывают к ним определенные чувства и т.д., весьма невелико. Мир политических образов наших со­граждан отнюдь не перенаселен. Особенно это верно в отношении са­мого последнего по времени периода.

Качественная часть исследования включала в себя проведение глубинного интервью, рисуночного теста и историко-антрополо- гического анализа интервью.

Глубинные интервью (общим числом более 200) проводились в 1993, 1995, 1996, 1997 гг. по преимуществу в Москве с теми же рес­пондентами, которые отвечали и на вопросы анкеты. Интервью име­ло полустандартизированный характер, т.е. порядок вопросов опре-

делялся интервьюером, но в целом каждый респондент отвечал на 20 основных вопросов, которые входили в гайд-интервью. Задача глу­бинных интервью в основном заключалась в том, чтобы получить до­полнительную информацию о том, как формировались нынешние политические представления респондента, особенно его представле­ния о власти, как они соотносятся с его биографией, типом семейной власти и типом политической социализации. В конце интервью каж­дый респондент пытался дать свое определение демократии.

Анализ интервью имел исключительно качественный характер и не подвергался количественной обработке.

Еще одним качественным методом исследования был избран ме­тод «Психологического рисунка власти»^[90].

Данный метод широко применяется в других областях психоло­гии^[91], но в политической психологии он до сих пор практически не применялся. Между тем именно с помощью данной проективной ме­тодики можно получить весьма богатый материал об образах власти, причем и в отличие от других, используемых нами методов, получить его не только в вербальной, но и визуальной форме, что для исследо­вания образов имеет особое значение. Данная методика фиксирует два рода объектов: во-первых, личностные характеристики респон­дента, во-вторых, отношение респондента к исследуемым объектам действительности (в нашем случае — к власти). Если обычно в пси­хологии проективные техники используются для анализа лишь пер­вого типа объектов, т.е. личности выполняющего тест человека, то соци­альные психолога (О. Мельникова, Т. Фоломеева, О. Бартенева и др.) показан! возможность изучения именно социальных объектов, т.е. их смыслов, находящихся в сознании человека с помощь таких тестов. Глав­ная же проблема заключается в интерпретации полученных результатов и в их стандартизации. Данный тест наибольшим образом приспособ­лен для изучения образов, а именно их иррациональных составляющих.

При этом Т. Фоломеева и О. Бартенева предложили технику стандарти­зации интерпретации рисунков, показав, что:

«1. Определенные характеристики рисунка специфичны для от­ражения индивидуальных особенностей субъекта восприятия, дру­гие же — для отражения образа социального объекта.

2. Различные характеристики психологического рисунка отража­ют принципиально разные аспекты восприятия социального объекта (эмоциональную, когнитивную, мотивационную составляющие)^[92]. Они предложили особое внимание в анализе рисунка уделять:

— композиции, которая отражает свойства структуры объекта (сформированность, устойчивость, конфликтность или гармонич­ность);

— формам, используемым в рисунке, — отражают когнитивную составляющую образа, передают свойства самого объекта (активность, динамичность);

—присутствующим в рисунке предметным образам, раскрываю­щим личностные смыслы, которыми респонденты наделяют данный объект восприятия;

— категории «цвета», так как она является универсальной для выражения самых различных характеристик образа;

—«плотности», которая отражает мотивационный компонент об­раза и в наименьшей степени зависит от личностных особенностей респондентов^[93].

Для решения политико-психологических задач данный тест был нами адаптирован. С его помощью мы прежде всего исследовали содер­жательные и, в частности, символические компоненты образов власти.

Еще одна часть работы была выполнена специально приглашен­ным в проект историком, использующим историко-антропологиче­ский подход в работе с собранными нами глубинными интервью. В силу их большого числа они требовали специальной обработки, вы­деления некоторых ключевых элементов анализа.

Таким образом, сочетание количественных и качественных ме­тодов позволило нам собрать и обработать большой массив инфор­мации, характеризующий состояние массового сознания в постсовет­ской России в отношении видения гражданами власти в стране.

Анализ образов конкретных политических лидеров, выполненных нами в другом исследовании, потребовал использования иных методов, в частности метода фиксированных ассоциаций, который подробно опи­сан в нашей работе «Образы власти в постсоветской России»^[94].

Следует отметить, что, помимо собственно исследовательских процедур, в политической психологии используется и широкий на­бор методов коррекционного воздействия на политическое пове­дение. сознание и бессознательные структуры личности. Практика политического консультирования включает психодиагностику поли­тического деятеля, анализ и коррекцию его публичного имиджа, раз­работку стратегии его взаимоотношений как с широкой публикой, так и с собственными единомышленниками и аппаратом. Такая работа полттгческого психолога предполагает использование методов тре­нинга, участия в пиаровской работе, разработку рекомендаций по эффективной политической коммуникации.

Говоря об области деятельности профессионального политическо­го психолога, следует отметить, что Международное общество полити­ческих психологов (ISPP) разработало и предложило своим индивиду­альным членам специальный этический кодекс, регламентирующий ряд действий специалистов в этой области. Так же как психолог, врач или специалист по организации, политический психолог, занима­ющийся исследованиями или консультированием, имеет дело с до­статочно взрывоопасной информацией. Так, политический консуль­тант не вправе не только публично обсуждать данные, касающиеся своих клиентов, но даже не раскрывает его имени без разрешения последнего. Существует опасность нанести урон репутации того или иного человека, даже если обсуждение имеет профессиональный ха­рактер в научном журнале. Профессиональная община заинтересо­вана, чтобы ее представители четко отделяли свою научную деятель­ность от участия в практической политике.

Часть II

ПОЛИТИКО-ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ФЕНОМЕНЫ В МАССОВОМ СОЗНАНИИ

ГЛАВА 4

НАЦИОНАЛЬНАЯ ПСИХОЛОГИЯ В ПОЛИТИЧЕСКОМ КОНТЕКСТЕ

§ 1. ПСИХОЛОГИЯ ИНТЕГРАЦИИ И ДЕЗИНТЕГРАЦИИ В РОССИИ

После распада СССР в 1991 г. угроза распада России возникала неоднократно. И до сих пор эта проблема является одним из вызо­вов. стоящих перед новой политической системой. Попытки отстра­ивания вертикали власти, предпринятые командой Путина, являют­ся реакцией на угрозу распада страны. Попытаемся посмотреть на эту проблем}⁷ с точки зрения политической психологии.

В истории России можно найти немало примеров того, как про­ходила интеграция нашей страны из отдельных княжеств и террито­рий, ставших основой формирования единой империи. Но есть и при­меры ее дезинтеграции (например, в годы Гражданской войны). Каждый из этих процессов имел свою цену, которую населению при­ходилось платить за эти этнополитические эксперименты. В случае интеграции новичкам приходилось затрачивать усилия на адаптацию и ценой интеграции нередко становилось их растворение в новой эт­нической среде. Все малые народы в ходе их интеграции в большие сообщества стоят перед угрозой утраты своей идентичности. Можно рассматривать сепаратистские настроения как психологическую ре­акцию этнической группы на страх потери своего национального «Я».

В случае дезинтеграции угроза распада введет к разрушению не только политической, но и социальной целостности. Один из россий­ских социологов назвал это состояние «социотрясением». Здесь тоже происходит утрата идентичности, но в данном случае — идентично­сти большей группы (например, имперской идентичности или иден­тичности с советским народом). При этом энергия распада, высво­
бождаемая при таких процессах, трудно управляема и чрезвычайно опасна. Во всяком случае история знает немного примеров мирных «разводов» народов (чехи и словаки) и позже мирного сосущество­вания. Чаще мы становимся свидетелями и участниками этнических и религиозных конфликтов и войн, роста ксенофобии и этноцентриз­ма как части более общего процесса подъема авторитаризма. Говорить

о движении к демократии одновременно с процессами дезинтегра­ции — это обманывать самих себя. Распад бывшего СССР и Югосла­вии — тому примеры.

Дезинтеграция бывшего СССР имеет свою специфику, корни ко­торой уходят в период складывания как СССР, так и Российской им­перии. При этом стоит заметить, что линии разломов проявлялись в тех же самых географических пунктах на протяжении этих кризисов. Так, в годы Гражданской и Великой Отечественной войн эти разло­мы стали наиболее заметными. Видимы они и сейчас. После того как от России отделились бывшие союзные республики, изнутри угрозу целостности стали представлять Кавказ, Татарстан, Якутия и другие территории уже не только на окраинах страны.

Для процессов дезинтеграции России характерно наложение ряда факторов, которое лишь усиливает деструктивные тенденции. Преж­де всего стоит отметить воздействие экономических факторов. Ка­тастрофическое снижение производства и отсутствие видимого ре­зультата рыночных реформ усиливает тенденции дезинтеграции особенно в регионах, где экономический упадок ощущается в наиболь­шей степени (Дальний Восток, Урал, Сибирь). Сегодня угроза сепа­ратизма исходит от территорий, которые стремятся освободиться от контроля со стороны центра, и выражается в форме экономического эгоизма. При этом недовольны все: и регионы-доноры, переживающие процессы «кувейтизации», и регионы, получающие помощь. Регио­нальные лидеры хотят по максимуму оставлять себе собираемые на­логи, так как не видят особой помощи от федерального правитель­ства в решении своих местных проблем.

В целом ряде регионов в 1990-е годы создавались и своего рода региональные союзы, направленные против Центра («Сибирское со­глашение», объединение «Большая Волга» и др.). Пожалуй, наибольшее напряжение между центром и регионами проходит именно по террито­риальным и по собственно этническим линиям и имеет экономическую природу.

Следует отметить, что наряду с дезинтеграционными проявляют себя и интеграционные тенденции. До сих пор единые транспортные и энергетические системы являются своего рода «скрепами», стяги­вающими Россию воедино. Правда, эти скрепы не столь могуществен­ны. как ранее. Так называемые «естественные монополии» функцио­нируют не только как собственно экономические интеграторы, но они не позволяют распасться и многим социальным связям. Не случайно попытки разрушить естественные монополии приводили к серьезным политическим столкновениям. Однако для управляющих этими ги­гантами деятелей характерно скорее не государственное, а технокра­тическое мышление. Далеко не всегда они размышляют о своих дети­щах в терминах политики. Те огромные финансовые потоки, которые контролируют естественные монополисты, уже сыграли и несомнен­но сыграют в будущем значительную роль в интеграции страны.

Политические факторы также играют существенную роль в де­зинтеграции страны. Начнем не столько с наиболее существенных, сколько с символических моментов^[95]. В начале 1998 г. Дума обсуждала вопрос о государственной символике России и так и не смогла прий­ти к решению. Когда же в 2000 г. этот вопрос был решен Думой, это тут же вызвало недовольство правых фракций. Политическое проти­востояние по вопросу о флаге, гимне и гербе лишало российских граж­дан наиболее видимого выражения национального единства. С пси­хологической точки зрения, это чрезвычайно деструктивно действует на формирование чувства «мы», без которого ни о какой политиче­ской интеграции говорить не приходится. То, что в конце концов было принято, хоть и спорное решение, есть факт позитивный с точки зре­ния политической психологии.

Конечно, есть и более существенные факторы политической де­зинтеграции. Кажется, за годы правления I Президента постсоветской России в стране не осталось ни одного региона, местное законода­тельство которого не противоречило бы общероссийскому. Когда в
1991 г. Б. Ельцин пришел к власти, первое, что он предложил регио­нам, — брать власти (суверенитета) столько, сколько смогут. В этом смысле именно центр стал инициатором дезинтеграционных процес­сов. Но и провинции тоже приложили руку к расшатыванию Феде­рации. Сепаратистские-настроения можно было наблюдать практи­чески во всех субъектах Федерации. Так, Дальний Восток, чувствуя себя брошенным Москвой, ощущает сегодня большую близость к Японии, Китаю или Корее и прекрасно помнит о существовании Даль­невосточной Республики, возникшей после революции. Неудивитель­но, что Центру никак не удавалось укротить губернатора Наздратен­ко. Не случайно и то, что лидеры сибирских регионов, не надеясь больше на Москву, объединились, чтобы решать свои проблемы. Был момент, когда губернатор Россель решил, что пора выпускать соб­ственную валюту. Поэтому первая задача, поставленная Президентом Путиным своим полпредам в 7 округах, заключалась в приведении местных законодательств в соответствие с федеральным.

Перекосы во властных отношениях, однако, имеют место не толь­ко между Центром и отдаленными территориями. Конфликт между Центром и регионом можно наблюдать на примере Москвы. На про­тяжении этих лет такие конфликты возникали неоднократно. Доста­точно напомнить о конфликте Лужкова и Чубайса по вопросу о при­ватизации. Накануне выборов 1999-2000 гг. этот конфликт приобрел явно политическую окраску. Не прекращается это противоборство и поныне.

Суть всех конфликтов этого рода состоит в неудовлетворенно­сти региональных элит своим местом в политической структуре и вы­ражается в требованиях перераспределения полномочий в пользу ре­гионов. Тот факт, что уже в конце 1990-х годов более 15 субъектов Федерации сформировали собственные советы безопасности, гово­рит о многом и явно не сводится к амбициям политических элит в регионах. Ведь это свидетельство неспособности Центра поддержи­вать военных.

Еще один политический источник дезинтеграции исходит из си­стемы выборов в стране. Практически по всей стране сейчас при по­пытках Центра перехватить контроль над ходом (и результатом) вы­боров находится в руках региональных лидеров. Они используют широкий набор инструментов контроля: от административных ресур­сов до запугивания избирателей, от отбора кандидатов по этническо­

му признаку до поддержки харизматичных лидеров вроде Лужкова. При определенных условиях контроль Центра над выборами весьма проблематичен и у региональных руководителей возникает соблазн, используя демократические механизмы, перераспределить власть в свою пользу.

Наряду с негативными тенденциями, следует отметить и некото­рые интегративные процессы. Они связаны с общностью интересов различных территорий. Те же самые губернаторы, а позже их пред­ставители в Совете Федерации (СФ), которые пекутся о своих мест­ных интересах, в Совете Федерации вынуждены искать выход из кри­зиса совместными усилиями. Совет Федерации до последнего времени играл существенную роль в российской политике именно как фактор интеграции, а его первый председатель Е. Строев был одним из наиболее серьезных и влиятельных политиков последнего десятилетия. Президент Ельцин считался с СФ гораздо больше, чем с нижней пала­той. Правда, Президент Путин пошел по пути снижения роли СФ, одновременно отстраивая новый институт — Государственный Совет, имеющий исключительно консультативные функции.

Третий фактор — это сложнейший этнический состав населения России. На территории страны живет 152 народа и народности, при этом этнические русские составляют более 80%. Эта рассыпающаяся мозаика веками скреплялась наднациональной идеей: вначале импер­ской, затем советской. Сейчас такой идеи нет. Попытки Администра­ции Президента вырастить национальную идею в пробирке оказались нерезультативными. Налицо явный рост этноцентризма и замена на­циональной идеи поисками «малой Родины» как ее эрзаца. Трудно себе представить, что в такой стране, как Россия, где большая часть населения была воспитана на «великих идеях», можно всерьез увлечь кого-то идеями рыночного рая.

Подталкивают процессы дезинтеграции и демографические про­цессы. Каждый год население страны убывает на 700 ООО человек. Этот процесс происходит неравномерно: больше всего потерь среди рус­ского населения. Это приводит к росту миграции и метисизации на­селения. Как это ни парадоксально, но метисизация может оказать интегрирующее воздействие: в стране, где население сильно смеша­но, подрываются позиции этноцентризма и национализма. Хотя со­бытия последнего времени свидетельствуют о том, что этот фактор действует меньше, чем раньше.

Следует подчеркнуть, что психологически процесс этнической идентификации легче происходит в малых группах, чем в больших. В России это осложняется еще и тем, что на этническую идентифика­цию накладывается территориальный компонент. Наша территория не только охватывает два континента, но и имеет сложные евроазиат­ские культурные традиции. Неудивительно, что наш менталитет имеет столь мозаичную структуру. Может быть, именно в силу этой особен­ности, несмотря на обвинения в «имперском» сознании и психоло­гии «угнетателей», по-настоящему национализм в России за это де­сятилетие не расцвел, хотя его бытовые проявления весьма заметны.

Религиозный, а точнее этноконфессиональный фактор становит­ся все более значимым в анализе процессов интеграции—дезинтегра­ции. Хотя в России представлены все мировые религии, большинство населения исповедует Православие. Наряду с этим, согласно данным ряда экспертов, от 12 до 15 млн россиян являются мусульманами. Москва — самая крупная в Европе мусульманская столица. Мусуль­мане живут не только компактными общинами (в Татарстане, Баш­кортостане, Дагестане), но и по всей стране. Модель столкновения цивилизаций, предложенная Хантингтоном, для России означала бы гражданскую войну на всей территории. Это стало особенно очевид­но после террористических актов в США и обострения страхов перед исламским радикализмом.

На деле в нашей истории до сих пор не было серьезных этнокон- фессиональных конфликтов. Как правило, и сейчас за религиозными причинами на деле скрываются чисто политические. Психологиче­ски две конфессии — православие и ислам в России достаточно близ­ки. Возможно среди других христианских конфессий православие ближе всего к исламу в таких вопросах, как отрицание крайнего ин­дивидуализма, культа материальных благ и приоритета общинных интересов над личным. Ряд экспертов по вопросам исламской психо­логии придерживается мнения, что исламский мир не приемлет за­падных ценностей не столько по собственно религиозным причинам, сколько из-за неприятия западного «цивилизационного мессианиз­ма». Это же относится и к позиции Православной церкви. Такая общ­ность позиций может послужить на благо интеграции страны вопре­ки прогнозам С. Хантингтона.

Дата добавления: 2015-08-28