Я не стал ждать такого финала и изо всех сил саданул носком берца между ног лоскутного урода. Тот замер, но хватку не ослабил. Может, у них проблемы с гениталиями? Или наоборот, никаких проблем с ними ввиду их отсутствия? Тогда на всякий случай н-на тебе повтор, но на этот раз — носком берца в колено.
Дамп охнул, пошатнулся и наконец ослабил хват. Это он зря.
Я вырвал палку из его лап и мощно рубанул правым ее концом чуть ниже того места, где у нормального человека находится ухо. И сразу противоходом левым концом — по замотанной тряпками морде.
Урод грохнулся на обе лопатки словно подкошенный. Но я не играю по правилам с теми, кто только что собирался меня убить. Поэтому я размахнулся и, вложив в удар весь вес тела, всадил заостренный конец древка в узкий просвет между тряпками на уровне глаз поверженного противника. Потом еще раз для верности. И еще…
Для тех, кто никогда не убивал, вонзая нож или штык в лицо жертвы, ощущение не из приятных. Для тех, кто убивал, — тоже. Ладонями чувствуешь, как твое оружие проходит сквозь лицевые кости, проламывая их словно тонкую фанеру. Палкой хуже. Острее чувствуется это проламывание. Так что, когда торчащая щепа сломалась о затылочную кость трупа, даже мне захотелось блевануть…
Я отпустил древко, оставив его торчать в голове мертвого дампа, — и понял, что я, увы, не настолько душевное и чувствительное существо, каким только что ощутил себя. А ведь даже некую гордость почувствовал несколько мгновений назад — мол, надо же, не бездушный я убийца. Переживаю, когда валю вражью силу изуверскими способами. Не все еще потеряно…
Оказалось, всё. И тошнит меня не от хруста вражьих костей и не от вида мозгов на палке, перемешанных с содержимым вытекших глаз, а банально от потери собственной крови… Которой вытекло преизрядно.
С верха берца смыло густую кирпичную пыль, и он блестел, словно покрытый темным лаком. Все ясно. Кровопотеря приличная. И если это дело быстро не поправить, то можно считать, что дамп достиг своей цели. То есть победитель довольно быстро упокоится рядом с побежденными.
«Бритву» я подобрал в пяти шагах от места битвы. А за «Легионом» не пошел. Потом схожу — если, конечно, встану с кучи битого кирпича, на которую обессиленно сел, сжимая в руке свой вечно стерильный боевой нож.
Еще в моем мире было установлено — на клинке «Бритвы» не остается ни грязи, ни крови. Любое инородное тело не задерживается на его идеально отполированной поверхности. Более того — на ней не выживает ни одна бактерия. Дохнут моментом. Хорошее свойство, не раз выручавшее меня в сложной ситуации. Думаю, и сейчас пригодится.
Расшнуровывать берц я не стал — кровь успела запечься на узлах, теперь их только резать. Я просто вытащил из голенища заправленную штанину, закатал. Руки моментально стали красными, словно я помыл их в банке с соком переспелой земляники.
Резаная рана, оставленная алебардой дампа, была не особенно глубокой, но длинной. Хорошо, что кровотечение почти остановилось, не придется жгут накладывать. А вот шить придется. Занятие весьма болезненное, но это мелочи.
Если ты берешь в руки оружие, значит, будь готов ранить и убивать. А еще осознай — те, кого ты собираешься «зачистить», наверняка тоже готовы и наносить раны, и лишать жизни своих врагов. Только их враг — это ты…
Мой друг с характерным погонялом Японец рассказывал, что в древности самураи, готовя себя к битвам, постоянно представляли в медитациях различные способы своей смерти. А еще практиковали так называемое «матануки» — резали себя, а потом зашивали раны. Правильная практика для тех, кто собирается стать воином. Сначала порежь себя. Потом зашей. И после этого много-много раз подумай о том, сможешь ли ты воткнуть нож в другого. И что будешь делать, если этот другой воткнет нож в тебя…
Мне «матануки» уже давно было без надобности. И огнестрелы пережил, и колото-резаные… Одно противно — если обезболивающего нет, уж больно мерзкое ощущение, когда через себя нитку тащишь. У других спрашивал, говорят, да нет, нормально все. Наверно, я все-таки душевно-чувствительный, только тщательно это скрываю. И проявляется во мне все моё хорошее и светлое, только когда штопаю свои свежие раны…
Мозг развлекал себя лирикой, а руки делали привычную работу. Рюкзак сгинул, но все самое необходимое я привык таскать на себе. А именно: оранжевую портативную аптечку в нагрудном кармане и мультитул — в боковом. Не все проблемы можно решить боевым ножом. Гораздо чаще могут понадобиться воину портативные многофункциональные пассатижи, в полых ручках которых размещено множество полезных инструментов. Но в данный момент интересовали меня именно пассатижи…
В аптечке был самый несложный набор необходимого — два бинта, несколько бактерицидных пластырей разного размера, флакончик с хлоргексидином, шприц-тюбик с коктейлем из противостолбнячной и противошоковой сыворотки, шовный материал в стерильной упаковке и еще кое-что по мелочи, в данном случае бесполезное.
Коктейль я вколол себе сразу. Половина флакончика с антисептиком ушла на стерилизацию рук и мультитула. Почти все, что оставалось, я вылил в рану, обильно оросив землю кровью, растворенной в хлоргексидине.
После чего началось самое веселое.
Открыв пакетик с шовным материалом, я зажал в пассатижах иглу и сделал первый прокол, резко проткнув край раны. Потом второй, гораздо более болезненный — изнутри разреза. В кожу всегда не так больно колоть, как в живое, открытое мясо… Завязал узелок и начал штопать длинную рану простым обвивным швом, стараясь держать шелковую нить натянутой, чтобы не ослабли предыдущие стежки, но в то же время и не разрезать ею плоть.
В свое время накладывать швы нас учили на трупах. Когда штопаешь мертвое мясо, ощущения нестрашные. Игла входит как в валенок. Проколол-протянул-завязал и так далее.
Когда же шьешь сам себя, процесс расцвечивается гаммой сложных переживаний. С непривычки из мозгов неофита может разом выветриться вся военная романтика, и останутся только вот эти самые переживания. Если он, конечно, найдет в себе силы сначала порезать себя, а потом сделать первый прокол кривой хирургической иглой…
Наконец я затянул последний узелок, вылил на закрывшуюся рану остатки антисептика, налепил на нее бактерицидный пластырь, наложил сверху бинт и вновь заправил окровавленную штанину за голенище.
Всё. Состояние хреновенькое, но не смертельно. Нормальное, можно сказать, состояние после такой кровопотери. Руки-ноги ледяные, пульс учащен, дышу как загнанный конь, желудок грозится вылезти наружу через горло, мир слегка плавает перед глазами… Но — переживем. Теперь главное, добраться до базы Иона, и желательно больше без битв. Потому что, боюсь, еще один бой уже точно окажется для меня последним.
Я рассовал по карманам аптечку и мультитул, поднялся и, пошатываясь, подошел к трупу дампа, из затылка которого торчал кончик клинка «Легиона». Кровь на ноже успела запечься и почернеть, а над трупом уже вились крупные ленивые мухи. Несколько выше парил небольшой рукокрыл, дожидаясь, когда же я наконец свалю или сдохну. Где-то неподалеку раздался протяжный вой. Значит, не только летающие гурманы учуяли запах мертвечины. Скоро появятся и другие любители местных деликатесов.
Багровое солнце уже висело прямо над развалинами, готовясь нырнуть в гигантские нагромождения строительного мусора. Надо было поторапливаться. Рожденный ползать и бегать на четырех лапах на голову не нагадит, но кусается порой очень больно.
Я выдернул «Легион» из головы дампа, вытер клинок об лохмотья трупа и сунул нож в чехол на поясе. Два боевых ножа — это, конечно, круто, но я прихватил еще и уцелевшую алебарду. Не столько в качестве оружия, сколько как замену костылю. Наступать на только что заштопанную ногу пока было терпимо, но мне два километра топать. Думаю, совсем скоро рана даст о себе знать…
Я не ошибся.
Шоссе было хоть и порядком разбитым, но достаточно ровным для того, чтобы мне не приходилось перепрыгивать через трещины и воронки. Но примерно на половине пути нога снова начала кровить — к счастью, не настолько сильно, чтобы всерьез переживать об этом. Просто, обернувшись, я увидел, что за мной тянется цепочка едва заметных следов. А еще позади слышался вой, с каждой минутой становившийся все более громким.
По кровавому следу шли крысособаки. Или еще какие-то твари, которые умеют выть и любят свежую кровь. Не знаю, что им мешало прямо сейчас догнать меня и броситься. Может, их было мало и своим воем они призывали собратьев на ужин. А может, они просто привыкли охотиться на людей по ночам, когда те не видят ни черта, и сейчас ждут наступления темноты. Кто его знает, что ворочается в головах у мутантов? В моей ворочалось лишь одно — идти, несмотря на то что мир качается перед глазами со все большей амплитудой, а ноги я переставляю уже чисто автоматически…
Стоп. Так больше нельзя. Судя по всему, это и есть тот самый момент, ради которого я берег последнюю ценность моего мира — не считая ножа, конечно.
Этот шприц-тюбик таскают с собой все вояки всех стран мира — моего мира во всяком случае. А кто не таскает, тот либо «зеленый», либо считает себя большим другом Фортуны… забывая, что у этой капризной итальянки не бывает друзей — только временные хахали, которым она частенько рубит головы после ночи любви.
Укол я сделал в трицепс прямо через камуфляж. Что было намешано в шприц-тюбике, я не знал, да и не хотел знать. Главное, что оно работает. Почти сразу. Жаль только крови в организме от него не прибавляется…
Ночные охотники выли уже практически за моей спиной. Я даже слышал их тяжелое дыхание и цоканье когтей по асфальту. Понятное дело, что пока это лишь мое тренированное воображение генерировало веселые картинки, — с ними хочешь не хочешь, а будешь быстрее переставлять ватные ноги. Но я знал, что очень скоро мои фантомы станут реальностью. Еще немного — и самая смелая черная тень бросится мне на плечи, собьет с ног, а потом за дело возьмутся остальные…
Но я уже видел перед собой выгнутый горб покалеченного моста. Казалось, будто гигантские челюсти выгрызли из него неслабый кусок. Если верить Иону, то сразу за этим мостом расположилась застава… до которой мне вряд ли удастся дойти.
Хриплое дыхание за моей спиной стало уж слишком явственным для воображаемого. Я развернулся всем телом, одновременно вслепую нанося алебардой удар, за которым последовал визг, переходящий в бульканье. Темное тело с рассеченным горлом забилось в конвульсиях, разбрызгивая вокруг себя кровавые брызги.
В следующее мгновение оно скрылось под грудой других похожих тел.
Все-таки крысособаки… И их слишком много для того, чтобы я преодолел проклятые пятьсот метров до середины моста, где меня уже сможет увидеть стража. Не факт, что придет на помощь, но хоть какой-то шанс появится…
Мечтать не вредно. Даже в самый критический момент своей жизни. Наверно, каждый человек так и помирает, в мечтах о будущем. Что вот сейчас произойдет чудо и ты не сдохнешь. Кто-то добрый и отзывчивый придет на помощь, лекарство только что изобретенное вколет, разбудит, прервав кошмар…
Ан нет, брат. Чудес не бывает. Потому бери алебарду — или что там у тебя есть под рукой — и сдохни красиво. Чтоб, если не обманули служители разных культов и есть она, жизнь загробная, сидеть себе на облачке, болтая ногами, и вспоминать с гордостью, как ты круто отдал концы. Или на сковородке сидя — это уж как кому повезет…
Три твари прыгнули разом. Грамотно. Если больше — будут друг дружке мешать. А так — в самый раз.
Я, конечно, не дамп, которых небось с детства учат махаться на этих спичках. Но тупо махнуть длинномером могу. А потом по инерции добавить вторым концом того длинномера. И после вернуть его противоходом.
Почти получилось. «Почти» — это потому, что крюк алебарды застрял в теле одной из крысособак и оружие потащило книзу. Тварь извивалась на острие, кусала древко, пачкая его кровавой пеной. В общем, было оружие — и нет его.
Поднапрягшись, я метнул алебарду прямо в гущу стаи. Кто-то из мутантов взвизгнул истошно — то ли перепало тяжелой палкой по горбу, то ли со страху. Над извивающимися телами покалеченных форвардов образовались три больших шевелящихся кучи.
Я же повернулся и побежал. Сколько у меня есть времени, пока четвероногие пираньи жрут лузеров? Минута? Две? Сколько ни есть — все мои. Главное — использовать все шансы, чтоб потом не было мучительно больно… чисто морально. Физически-то будет по-любому нехорошо, смерть от зубов плотоядных тварей не самая быстрая и безболезненная.
Я почти добежал… Уже перед моими глазами маячила серо-черная линия — вершина горбатого моста, когда я вновь услышал за спиной знакомые звуки. Хрип, повизгивание и топот множества мягких лап, которого вообще не было бы слышно, если б не стальные когти.
Оставалось только одно. Улыбнуться, достать оба ножа, повернуться на сто восемьдесят и встать на одно колено. Иначе никак. Несмотря на вколотый коктейль, раненую ногу я уже не чувствовал. Да и здоровую, в общем-то, не особо. Это хорошо. Естественная, так сказать, анестезия перед чужим ужином.
Твари словно что-то почувствовали. Притормозили, рассредоточились и встали полукругом, поблескивая желтыми глазами, рассеченными черным вертикальным зрачком, и нерешительно переступая лапами.
— Ну чего, погнали, что ль? — сказал я.
Их было штук пятнадцать. И вправду — крысособаки, по-другому и не скажешь. Правда, породы немного другой, чем те, что я видел ранее. На морду — чистый пасюк, а тело скорее собачье. Только хвосты розовые и длинные. А на кончиках — костяные иглы. Ишь ты, как природа распорядилась. Дополнительное оружие, как у электрического ската. Или ядовитый шип. Или просто, чтоб долбануть сильно и больно того, кто попытается за хвост потаскать…
И снова одновременный прыжок трех тел, от скорости слегка размытых в воздухе. Ну, вот и всё…
Ножами я сработал одновременно по тому мутанту, что летел в середине, — самому крупному, с иссиня-черной шерстью. «Легионом» — в распахнутую пасть, а «Бритвой» — по шее.
У ножа Иона был достаточно длинный клинок. В результате моих ударов получилось, что я держал на ноже оскаленную голову мутанта, соединенную с телом лишь куском кожи и позвоночником. Струя кровищи хлестнула на меня как из шланга. Но мне было наплевать. Я ждал, когда справа и слева в меня вонзятся клыки двух других тварей…
И не дождался. Лишь синхронный визг услышал. Справа и слева.
Одна крысособака корчилась на асфальте, пытаясь ухватить зубами деревянное оперение, торчащее у нее из груди. Другая визжала страшно. Арбалетный болт настиг ее в прыжке, пробил гениталии, таз и вышел из спины возле хвоста.
Но визжала она недолго, как и ее незадачливая товарка. Наверное, стая действовала на уровне инстинктов как единый организм, моментально уничтожая нефункциональные части тела. А может, твари просто очень хотели жрать.
Короче, над застреленными образовались две уже привычные с виду кучи гибких тел — грызущихся, рычащих, отпихивающих друг друга. Какая-то наиболее наглая крысособака бросилась ко мне, ловко ушла от неприцельного удара «Бритвой» и одним рывком сдернула с клинка «Легиона» труп вожака.
А я, не в силах подняться с колена, обернулся.
Жаль, что я не режиссер, на другое учился. А то б обязательно снял кино с эффектным кадром. Шестеро воинов с арбалетами в руках, идущие по мосту на фоне кровавого закатного неба. Только полуживого мужика, с ног до головы заляпанного своей и чужой кровищей, я б в фильм не вставил. Неэстетично. Ну там маленько камуфлу разодрать, ну ранку небольшую на роже обозначить — это можно. Но чтоб вот так, мясным страшилищем с двумя ножами в руках… Не надо. Скажут зрители, переборщил режиссер. Ну его на фиг с такими тошнотворными подробностями…
Отряд стрелков остановился как по команде, вскинул свое оружие… Синхронный хлопок — и еще несколько тел покатились по асфальту, скользя лапами по собственной крови и путаясь в петлях своих и чужих кишок.
Но бросаться на такое изобилие жратвы остальные крысособаки не стали, а, прервав трапезу, рванули по направлению к развалинам. Точь-в-точь как дисциплинированные «духи»-новобранцы из столовой по команде «закончить прием пищи, выходи строиться»…
Я усмехнулся своим мыслям и сунул «Бритву» в ножны. Хотел «Легион» чем-то вытереть, но понял, что нечем. Все заляпано «пьянящим вином войны», как выразился какой-то поэт. Поэтому я плюнул и отправил «Легион» в ножны без протирки. Выживу — ототру, прежде чем вернуть Иону. А сдохну — сам ототрет, он парень правильный и не допустит, чтоб личное оружие кровищей воняло.
Кстати, насчет «пьянящего вина» поэт не ошибся. «Вело» меня так, будто литра три крепленого влил в себя без закуси. Может, еще потому, что отпустило нервное напряжение. Дошел. Люди. Идут ко мне. Значит, не бросят. Или донесут до заставы, потому что сам я не дойду. Или добьют…
Но это уже неважно… Совсем неважно… Потому что сейчас мое тело то ли падает на асфальт, то ли летит к закатному небу, на котором гигантскими черными трафаретами отпечатались шесть фигур. Огромных, нереально огромных то ли ангелов, то ли демонов, уверенно шагающих по границе между разбитым асфальтом и небом, обильно политым алой кровью давно прошедшей войны…
* * *
Те, кому доводилось мотать срок, знают что такое «камерный духан». Вонь, впитывавшаяся в стены десятилетиями. Смрад разлагающегося пота, замешанный на спрессованном воздухе, многократно прогнанном через свои и чужие легкие вместе с дымом дешевых сигарет. Подышишь таким коктейльчиком с непривычки минут десять, и понимаешь, что сейчас элементарно сдохнешь от удушья. А деваться некуда. Камера одна, а народу в ней человек пятьдесят. И ничего, живут, разговаривают, смеются даже иногда.
Человек как таракан, ко всему привыкает. Даже к генно-модифицированным продуктам, от которых тараканы передохли в двадцать первом веке. И к «камерному духану» привыкает, хотя по первости уверен, что с минуты на минуту отдаст концы. Когда же на свободу выходит, никогда и ни с чем тот запах не спутает. Сядет рядом в автобусе мужик, вроде прилично одетый. А потянешь носом, и понимаешь — человек недавно «откинулся». Долго ему еще забивать намертво впитавшиеся в тело камерные ароматы дорогими одеколонами, выпаривать их в саунах и смывать соленой курортной водой. И даже через много лет, почуяв «духан», никуда ты не денешься от воспоминаний, которые очень хотел бы выбросить из себя словно старую тюремную одежду…
Знакомый запах бил в ноздри, не давая вновь окунуться в черный омут беспамятства. Только вместо удушливого табачного шлейфа в нем присутствовали гораздо более пронзительные ноты — вонь разлагающегося дерьма и гнилой соломы, насквозь пропитанной мочой.
Я немного приоткрыл глаза.
Понятно… Мир снова стал полосатым, расчерченным сверху донизу стальной решеткой. Только решетка какая-то не наша. Не портативная, которую в российских тюрьмах ставят на крошечные окна камер, дополнительно прикрывая их стальными жалюзи, а глобальная, от пола до потолка, как в пиндосских фильмах.
Очень интересно. Я аккуратно пошевелился. Нормально вроде, руки-ноги работают. В теле, правда, ощущается слабость, и нога болит, но это детали несущественные.
Я приподнялся на локте и осмотрелся.
Это был вольер, иначе не скажешь. Помещение, разгороженное решетками на три части. Справа и слева клетки из арматурных прутьев, за которыми в полумраке угадывалось какое-то шевеление. Посредине проход. В конце прохода — едва различимый черный прямоугольник двери, причем моя клетка от той двери самая дальняя. Под потолком четыре дырки для вентиляции, в которые едва мой кулак пройдет. В дырки льется скудный дневной свет. Интересно, сколько я провалялся без памяти?
— Очнулся?
Я повернул голову.
Справа от меня в позе, аналогичной моей, валялся на соломе грязный мужик, заросший волосами от макушки до ворота драного рубища, едва прикрывавшего его тело. Тоже, кстати, чрезмерно волосатое. Я даже сперва подумал, что это нео. Но форма головы и кистей, а также рост более скромный, чем у мутантов, все-таки свидетельствовали о том, что это человек.
— Типа… того, — прохрипел я — и закашлялся. Горло словно обработали наждачной бумагой, а потом хорошенько просушили над огнем.
— Вода там.
Родственник снежного человека мотнул волосатой башкой в дальний угол моей клетки, куда не падал свет из потолочного окна.
— А параша в другом углу. Смотри не перепутай.
Смех моего собеседника напоминал икоту руконога, подавившегося копьем. Н-да. Мне б с такой мохнатой рожей по жизни было не до смеха.
Держась за шершавую стену, я поднялся на ноги, сделал пару шагов… и чуть не грохнулся на пол. Однако конкретно меня потрепало. Интересно, как там нога? Но считать раны будем потом, сначала основное.
И правда, в моем личном вольере помимо гнилой соломы обнаружились два помятых жестяных ведра. Одно пустое, второе наполненное водой на две трети. Вода попахивала тиной, но я привык и к худшему сервису.
Напившись, я умылся, обильно полив солому розовой жидкостью. Конечно, вряд ли я смыл с лица всю засохшую кровь, но хоть кожу на лбу и щеках перестала стягивать бурая корка.
Потом я проверил что на месте, что нет. Ножи, само собой, «отмели», а все остальное оставили, включая ремень и шнурки на берцах. И на том спасибо, хотя не завидую я тому, кто попытается прикарманить мою «Бритву»…
Аптечка тоже была на месте. Я задрал пропитанную спекшейся кровью штанину, с усилием разодрал бинт, спрессовавшийся в единый бурый пласт, и стиснул зубы, готовясь к нешуточной боли. Первая перевязка свежей раны без отмачивания пластыря фурацилином — испытание не для слабонервных. Засохшая кровь отдирается от шва по живому. Но без этого никак, иначе нагноение обеспечено. В аптечке еще оставался бинт и несколько разноразмерных пластырей. Все лучше, чем ничего. Плохая перевязка всяко лучше, чем полное ее отсутствие.
Я рванул пластырь на выдохе — так лучше, чем отдирать по миллиметру, подвывая от жалости к самому себе. Рванул… и обалдел.
Не потому, что ощущения оказались несравнимо менее впечатляющими, чем ожидалось. И даже не потому, что на пластыре осталась вся нитка, которой я шил разрез.
На коже не было ничего. Даже шрама не осталось. Просто нога, слегка проэпилированная пластырем, пропитанным моей и не моей кровищей…
— Рана была? — поинтересовался потомок йети.
— Была… — протянул я, все еще не в силах оторвать взгляда от собственной ноги.
— Чего уставился? Собственное копыто не видел? — снова заикал мохнатомордый. — Свезло тебе. Короче, или ты хорошо сохранившийся мутант, или в крови черной крысособаки искупался.
— Черной крысособаки?
— Это легенда, — хмыкнул разговорчивый йети. — Типа, кровь этого мута излечивает любые раны…
Перед моими глазами вновь встала картина — огромная черная тварь, сомкнувшая зубы на клинке «Легиона». И росчерк «Бритвы», практически отрубивший ее голову…
Ладно. Спасибо тебе, вожак стаи, за то, что оказался в нужное время в нужном месте. Думаю, иначе я бы сдох от заражения крови в условиях здешней стерильности. Получается, нога болела лишь от повязки, присохшей к коже. Отрадно, когда действительность оказывается лучше предполагаемого «как всегда». Жаль, что это случается так редко.
— Слушай, давай сказки потом, — сказал я, заправляя задубевшую штанину в голенище берца. — Лучше расскажи, что это за место.
В полумраке рассмотреть что-либо было затруднительно, но я все же различал шевелящиеся тени за черными росчерками решеток.
— Каталажка, — зевнул мохнатый. — Отстойник, где копят трупы для Игры.
— Чего копят? — переспросил я.
— Трупы, — безразлично повторил мой экзотический собеседник. Видимо, беседа на эту тему была ему не в новинку и успела порядком осточертеть. — Накопят три десятка тел и бросят их на крепость маркитантов. Типа, нате вам, тела, заточенные железяки и чешите с ними на пулеметы торговцев. А ты, кстати, не тот Снайпер, которого стража на мосту приняла? Про тебя все тут говорят…
— Стоп, — сказал я. Пулеметы — это серьезно. — Потом познакомимся. Лучше про Игру расскажи поподробнее.
— А я тебе не кот-баюн за спасибо сказки травить, — оскалил острые зубы мохнатый. — Обед принесут — пайку свою отдашь. Идет?
— Принято, — кивнул я, хотя при слове «обед» желудок выдал голодный спазм, мол, не охренел ли ты, хозяин, пайками разбрасываться? Не охренел. Сейчас информация дороже пайки.
— Если обманешь, к моей решетке лучше не подходи. Подкараулю и укушу, а слюна у меня ядовитая, — пообещал добрый сосед.
— Век воли не видать, — побожился я клятвой, в эдаких местах приобретающей мрачно-судьбоносное значение. Мохнатый уважительно посмотрел на меня сквозь кустистые брови, нависшие над глазами, и начал:
— Короче, здесь мусор копят. Биологический. Нас то есть. Преступников и разумных мутантов. Неразумных Чистые прям на месте режут. Не любят здесь мутов…
— Чистые? — переспросил я.
— Ну да, — кивнул мохнатый. — Так себя те называют, у кого мутагенных изменений не нашли. Им, получается, жить можно. А нам нельзя.
Рассказчик смачно плюнул в солому, откуда немедленно пошел дымок. Мохнатый дымок затоптал и продолжил:
— Меня мамка родила и сразу спрятала в лесу. Нору оборудовала, бегала кормить, пока ее отец отмазывал. Обычное дело у нас, только стража быстро таких вычисляет и детенышей душит. Причем вместе с родителями, которые могут дать некачественное потомство. Но моих непросто было просчитать, они высокие посты занимали. Вместе с отцом и вырастили меня. Батька махаться научил и даже электрокар водить, он у меня начальником стражи был. Да и не только электрокар могу, отец много чего показывал…
Мохнатый всхлипнул и утер волосатой лапой широкие ноздри. Понятно. О предках он говорит в прошедшем времени, значит, их уже нет.
— Потом, когда меня нашли, обоих постов лишили — и сюда, в одну клетку. Только они гордые были. Отец выломал прут из решетки, заточил об пол. Мамку им убил и сам закололся. Не пережил позора. Сын-мут — это страшное клеймо у нас…
«Странно, — подумал я. — Зачем себя убивать, когда не все шансы использованы? Хотя в каждой группе свои законы, могли и до такого доморочиться…»
— Ну а я не могу так, как родитель мой. То есть жизни себя лишить. Духу не хватает. Вот и сижу тут третий месяц, жду, пока народу для Игры достаточно наберется. Все, кто здесь сидит, уже осуждены на Игру, так что только вопрос времени, когда нас торгаши на фарш порубят.
— А тут и суд есть? — удивился я.
— Ага, есть, — хмыкнул мутант. — Еще одно представление для местных придурков, считающих себя Чистыми. Типа, все по закону. Древние традиции у нас уважают.
— А Игра — это тоже традиция? — поинтересовался я.
— Она самая, — кивнул мохнатый. — В честь древней битвы между нами и маркитантами. Ну и польза есть, чтоб и у них и у нас стража на стенах не расслаблялась. Типа учений.
— Правила есть?
— Есть. Как только первый игрок коснется стены, можно начинать их косить. Обычно их из пистолетов расстреливают раньше, чем те на стены залезут. Ну и мы их тоже мочим, когда у торгашей мутантов да преступников поднакопится.
— Почему из пистолетов? Автоматов, что ли, нет?
— У маркитантов все есть, — хмыкнул мохнатый. — Только это тоже правила. У защитников тоже только холодняк и карманная артиллерия. Типа, чтоб у смертников был хоть какой-то шанс. Только нет у них ни хрена никакого шанса…
— А свою крепость маркитанты давно построили?
— Крепость-то?
Мохнатый почесал в затылке.
— Да вроде лет сто уже как. Или больше. Я историю хреново знаю. Это Чистых ее заучивать заставляют, а я в лесу на другое учился. Но точно знаю, что, когда торгаши поняли каким богатством завладели, мигом разобрали коттеджный поселок и из тех материалов перед лесом выстроили нехилый замок со стенами высотой мама не горюй. И вовремя, кстати. На них «шереметьевские» поперли…
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 22 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |