Тем временем кардинал, подсев к столу, написал копию судебного приговора, встал и направился к постели короля.
Но Мария Стюарт стала перед ним и остановила его жестом.
– Куда вы идете? – тихо и властно спросила она.
– Государыня, необходимо, чтоб король подписал вот эту бумагу…
– Единственное, что необходимо, – это дать покой королю!
– Требуется только его имя на краю бумаги, и я не стану больше его тревожить.
– Но для этого вам придется его разбудить, а этого я не допущу!.. Притом в таком состоянии он не удержит пера в руке.
– Я подержу перо за него!
Но Мария Стюарт властно оборвала:
– Я уже сказала: я не позволю!
Кардинал был поражен: такого препятствия он никак не предвидел, но тем не менее вкрадчиво продолжал:
– Выслушайте меня, государыня. Тут дело идет о вашей и нашей жизни! Слушайте хорошенько: нужно, чтобы эта бумага была подписана королем до восхода солнца, иначе мы все погибнем!
Но Мария спокойно возразила:
– Это меня не касается.
– Наоборот! Наша гибель – это ваша гибель, поймите же!
– Не все ли мне равно? Ваши честолюбивые расчеты меня не волнуют! У меня один расчет: спасти того, кого я люблю! Мэтр Парэ доверил мне охранять покой короля, и я запрещаю вам его нарушать! Я запрещаю! Пока в короле теплится еще дыхание, я буду оберегать последний его вздох от ваших коварных придворных интриг! Я содействовала укреплению вашей власти, дядюшка, пока Франциск был на ногах, но я готова лишить вас этой власти теперь, когда нужно беречь его покой. И никто в мире ни под каким предлогом не лишит его благодатного отдыха!
– Но если основания столь важны…
– Нет на свете такого предлога, чтобы нарушить сон короля!
– И все-таки нужно! – воскликнул Карл Лотарингский. Ему стало в конце концов досадно тратить столько времени на препирательства со своей юной племянницей. – Интересы государства превыше вашей чувствительности, мне нужна подпись короля незамедлительно, и я ее получу!
– Вы ее не получите, кардинал!
Кардинал сделал еще один шаг к постели короля, и тогда Мария Стюарт стала перед ним вплотную, преграждая дорогу.
Охваченные гневом, королева и министр смотрели друг другу в глаза.
– Я пройду, – глухо бросил Карл Лотарингский.
– И вы осмелитесь поднять руку на меня!
– Но вы моя племянница!
– Я не ваша племянница. Я – ваша королева!
Это было сказано так твердо, с таким достоинством, что кардинал отступил.
– Да, ваша королева, – повторила Мария, – и если вы посмеете сделать хоть шаг, хоть движение, я тут же позову стражу, и вы, дядя, будете по моему приказу арестованы! Я, королева, обвиню вас в оскорблении величества!
– Какой позор! – пробормотал потрясенный кардинал.
– А кто из нас его вызвал?
Огненный взгляд, раздутые ноздри, прерывистое дыхание Марии – все показывало, что она приведет свою угрозу в исполнение.
Но вместе с тем она была так прекрасна, так благородна и в то же время так трогательна, что даже каменное сердце кардинала дрогнуло.
Государственные интересы были сломлены голосом сердца. Кардинал глубоко вздохнул:
– Ну что ж, я подожду, когда он проснется.
– Благодарю вас, – грустно сказала Мария.
– Но только лишь он проснется… – начал было Карл Лотарингский.
– Если он сможет выслушать и отвечать вам, дядюшка, я не стану противиться.
Кардиналу пришлось довольствоваться этим обещанием. Он вернулся к столу. Мария же снова подошла к аналою. Он ждал, она надеялась.
В течение долгих часов бессонной ночи Франциск ни разу не проснулся. Амбруаз Парэ не обманул. Первый раз за время болезни король провел всю ночь в глубоком и спокойном сне. Правда, время от времени он ворочался, жалобно стонал, бормотал что-то и снова впадал в забытье… Кардинал каждый раз торопливо поднимался с места и каждый раз разочарованно усаживался в кресло. И, сжимая в руке бесполезный приговор, он смотрел, как тускнеют и догорают свечи, как холодный декабрьский рассвет уже белеет в окнах.
Наконец, когда пробило восемь часов, король очнулся, открыл глаза и позвал:
– Мари? Ты здесь, Мари?
– Я здесь, – ответила Мария.
Карл Лотарингский подошел с бумагой в руке.
Время еще было: долго ли поставить эшафот? Но в это же время вошла в королевскую спальню Екатерина Медичи.
«Слишком поздно! – подумал кардинал. – Судьба от нас отвернулась! Теперь, если Амбруаз не спасет короля, нам смерть!». Смертный одр королей
Екатерина Медичи тоже в эту ночь не тратила даром времени. Она отправила к королю Наваррскому кардинала Турнонского и заключила с Бурбонами письменное соглашение. Затем до рассвета она приняла канцлера л’Опиталя, который сообщил ей о предстоящем приезде в Орлеан ее союзника – коннетабля. Она рассказала л’Опиталю все, что происходило в спальне короля, и тот обещал ей к девяти часам прибыть в большой зал ратуши, находившийся рядом с королевскими покоями, и привести с собой сторонников Екатерины. Наконец, она вызвала к половине девятого Шапелена и еще двух-трех королевских врачей, которые в силу собственной их посредственности ненавидели гениального Амбруаза Парэ.
Когда все предосторожности были приняты, она раньше всех появилась в комнате короля, который только что проснулся. Она сначала подошла к постели сына, постояла несколько мгновений, поникнув головой, как и подобает скорбящей матери, поцеловала его повисшую руку, уронила несколько слезинок и села в кресло с таким расчетом, чтобы не спускать с него глаз.
Герцог де Гиз вошел сразу же за ней. Обменявшись несколькими словами с Марией, он подошел к брату и спросил:
– Вы успели что-нибудь сделать?
– Увы, я ничего не добился.
– Счастье против нас. Сегодня с утра в приемной Антуана Наваррского толпится народ.
– Что слышно о Монморанси?
– Ничего. Очевидно, он подходит к городским воротам.
– Если Амбруазу Парэ не удастся операция, прощай, наше счастье, – уныло заметил Карл Лотарингский.
В это время появились врачи, приглашенные Екатериной Медичи.
Екатерина самолично подвела их к постели больного, у которого возобновились боли. Врачи один за другим обследовали больного, а потом отошли в угол комнаты посоветоваться между собой. Шапелен предлагал некую припарку, чтобы вытянуть гной наружу, двое других настаивали на том, чтобы влить в ухо какую-то микстуру.
Они как раз собирались остановиться на последнем средстве, когда вошел в сопровождении герцога де Гиза Амбруаз Парэ.
Обследовав состояние больного, Парэ присоединился к своим коллегам.
Амбруаз Парэ был личным врачом герцога де Гиза, его научная слава уже упрочилась, и с таким авторитетом, как у него, нельзя было не считаться. Врачи ему сообщили о своем решении.
– Тут лекарства бесполезны, – громко заявил Амбруаз Пара, – надо спешить, ибо гной вот-вот проникнет в мозг.
– Так поторопитесь же, ради всего Святого! – воскликнула Мария Стюарт, расслышав его слова.
Екатерина Медичи и оба брата Лотарингские подошли к врачам и включились в разговор. Шапелен обратился к Парэ:
– Можете ли вы предложить, мэтр, другие средства? Более верные, чем наши?
– Могу.
– Какие именно?
– Нужно сделать трепанацию черепа.
– Трепанацию черепа – королю? – в ужасе воскликнули все трое.
– А в чем она состоит? – спросил герцог де Гиз.
– Эта операция еще малоизвестна, ваша светлость, – отвечал Амбруаз. – Дело в том, чтобы неким инструментом проделать в боковой части черепной коробки небольшое отверстие, величиной с мелкую монету.
– Боже милосердный! – с негодованием вскрикнула Екатерина Медичи. – И вы осмелитесь занести нож над головой короля?!
– Осмелюсь, государыня!
– Но это же убийство! – продолжала Екатерина.
– Государыня, – доказывал ей Амбруаз, – пробуравить череп осторожно, по правилам науки, – это не то, что раздробить его тяжелым палашом! А разве мы не умеем залечивать раны!
– Но можете ли вы, мэтр, ручаться за жизнь короля? – спросил кардинал.
– Один бог волен в жизни и в смерти нашей. Вы это, господин кардинал, знаете лучше меня. Я могу вас заверить в другом: иного выхода нет! Это единственная возможность, но она, конечно, только возможность.
– Но, однако, вы говорите, что ваша операция может пройти удачно! Не так ли, Амбруаз? – обратился к нему герцог де Гиз. – Скажите, вам уже приходилось делать ее? И с каким успехом?
– Да, монсеньор. Совсем недавно я оперировал так господина де ла Бретеш, что проживает по улице Гарпий, под Красной Розой, а если угодно вашей светлости вспомнить, такую же операцию я сделал господину де Пьенн во время осады Кале…
Должно быть, Амбруаз Парэ не без умысла вспомнил об осаде Кале, ибо герцог де Гиз не мог остаться равнодушным к этому факту.
– А ведь и в самом деле… – сказал герцог де Гиз. – Ну что ж, теперь я уже не могу колебаться… На операцию я согласен!
– И я, – заявила Мария Стюарт.
– Но только не я! – воскликнула Екатерина.
– Государыня, но ведь вам говорят, что это последняя возможность! – возразила ей Мария.
– А кто говорит? – переспросила Екатерина. – Амбруаз Парэ – еретик! Другие врачи так не думают!
– Вот именно, государыня, – подтвердил Шапелен, – мы все возражаем против предложения мэтра Парэ.
– Вот видите! – торжествовала Екатерина.
Тогда герцог де Гиз, вне себя от бешенства, подошел к Екатерине, отвел ее в сторону и сдавленным шепотом сказал ей:
– Слушайте, государыня, ведь вы хотите, чтобы ваш сын умер и чтобы уцелел ваш принц Конде! Вы столковались с Бурбонами, с Монморанси! Сделка состоялась! Я знаю все! Берегитесь!
Но Екатерина была не из тех, кого можно запугать. Герцог де Гиз просчитался. Она поняла, что тут нужна решительность, если уж герцог стал играть в открытую. Она бросила на него испепеляющий взгляд, затем метнулась к двери и распахнула ее настежь:
– Канцлер, сюда!
Канцлер л’Опиталь, согласно приказанию, ожидал в соседнем зале; при нем были все сторонники Екатерины Медичи, каких ему удалось собрать.
Услышав возглас Екатерины, он двинулся вперед. У открытой двери столпились любопытные придворные.
– Господин канцлер, – повысила голос Екатерина, – над особой короля желают произвести операцию, тяжелую и безнадежную. Мэтр Парэ намеревается просверлить ему голову каким-то инструментом. Я, мать короля, и со мною три врача… мы не допустим этого преступления. Учтите это, господин канцлер!
– Закрыть дверь! – крикнул герцог де Гиз.
Несмотря на ропот придворных, Габриэль все же захлопнул дверь. Канцлер остался в королевской спальне.
– Господин канцлер, – обратился к нему герцог де Гиз, – примите к сведению, что операция эта необходима и что мы, королева и я, ручаемся если не за исход ее, то за мастерство хирурга.
– А я, – воскликнул Амбруаз Парэ, – беру на себя всю ответственность, какая падет на меня! Да, я отдам свою жизнь, если не сумею спасти жизнь короля! Но время проходит! Посмотрите на короля!
И в самом деле, Франциск II лежал бледный, неподвижный. Казалось, что он уже ничего не видит, ничего не слышит. Он даже не отвечал на слова Марии, обращенные к нему.
– Так поторопитесь же, – сказала Мария Амбруазу, – поторопитесь, во имя господа! Попытайтесь спасти жизнь короля!
Канцлер невозмутимо заявил:
– Я не могу вам препятствовать, но мой долг велит мне учесть пожелание королевы Екатерины.
– Господин л’Опиталь, вы больше не канцлер, – холодно произнес герцог де Гиз и обратился к хирургу: – Действуйте, Амбруаз!
– Тогда мы, врачи, удаляемся, – сказал Шапелен.
– Пусть так, – отвечал Амбруаз. – Но теперь я требую абсолютной тишины. С вашего позволения, господа, лучше бы всем вам выйти. Если я здесь хозяин, мне одному за все и отвечать.
За эти минуты Екатерина Медичи не проронила ни слова. Она неподвижно стояла у окна и смотрела на двор ратуши, откуда доносился какой-то шум. Но в комнате на этот шум никто не обратил внимания.
Все напряженно следили за Амбруазом Парэ, который с завидным самообладанием готовил инструменты.
Но едва он наклонился над постелью Франциска, шум снаружи усилился и докатился до соседнего зала. Злобная, торжествующая улыбка пробежала по бледным устам Екатерины. Дверь с силой распахнулась, и коннетабль Монморанси в полном вооружении показался на пороге.
– Вовремя! – вскричал он.
– Что это значит? – произнес герцог де Гиз, хватаясь за клинок.
Амбруаз Парэ поднял голову и остановился. Двадцать дворян, сопровождавших Монморанси, ворвались вместе с ним в королевскую спальню. Вполне понятно, что в этих условиях удалить их из комнаты было просто невозможно.
– Если так, – с досадой буркнул Амбруаз Парэ, – я отказываюсь от операции!
– Мэтр Парэ! – вскричала Мария Стюарт. – Я королева! Я вам приказываю подготовить операцию!
– Государыня, я же говорил: основное условие – полная тишина, а здесь сейчас… – и хирург указал на коннетабля с его свитой.
– Господин Шапелен, – потребовал коннетабль, – примените ваше средство.
– Сию же минуту, – засуетился Шапелен. – У меня все готово.
И с помощью двух своих собратий он немедленно влил микстуру в ухо королю.
Мария Стюарт, Гизы, Габриэль, Амбруаз ничего не смогли поделать. Растерянные, окаменевшие от ужаса и собственного бессилия, они молчали. Зато говорил коннетабль:
– Вот и хорошо! И подумать только: без меня вы успели бы раскроить череп королю! Нет, уж предоставьте королям Франции умирать на полях сражений и пусть разит их меч врага, но только не нож хирурга!
Потом, упиваясь смятением герцога де Гиза, он добавил:
– Я прибыл, благодарение господу, как раз вовремя! Вы хотели, как мне сказали, отрубить голову принцу Конде, моему милейшему племяннику! Но вы разбудили старого льва в его логовище – и вот он здесь! Я освободил принца, договорился с запуганными вами Генеральными штатами и, как коннетабль, снял часовых, которых вы поставили у ворот Орлеана! С каких это пор охраняют у нас короля от собственных его верноподданных!
– О каком короле вы говорите? – спросил Амбруаз Парэ. – Скоро у нас будет другой король – Карл Девятый! Посмотрите, господа, – обратился он к врачам, – несмотря на вашу знаменитую микстуру, гной прорвался внутрь и теперь проникает в мозг…
По скорбному виду Амбруаза Екатерина поняла – все кончено.
– Вот и конец вашему царствованию! – не сдержавшись, сказала она герцогу де Гизу.
Франциск II в это мгновение резко привстал, широко открыл испуганные глаза, беззвучно произнес чье-то имя и тяжело рухнул на подушку.
Он был мертв.
Горестный жест Амбруаза Парэ подтвердил это.
– Это вы, государыня, убили свое дитя! – В ужасе и отчаянии Мария Стюарт бросилась к Екатерине.
Но та, впившись в свою невестку ледяным взглядом, злобно ответила:
– Вы, моя милая, не имеете больше права так разговаривать! Вы больше не королева! Ах, впрочем, вы королева Шотландии! Так мы и отправим вас туда. Царствуйте себе на здоровье среди ваших туманов.
После бурного порыва скорби силы вдруг изменили Марии, и с рыданиями она упала к подножию постели, на которой покоился король.
– Госпожа де Фиеск, – совершенно спокойно приказала Екатерина, – извольте немедленно разыскать герцога Орлеанского. А вы, господа, – обратилась она к герцогу де Гизу и кардиналу, – знайте, что Генеральные штаты, которые еще четверть часа назад были на вашей стороне, сейчас стоят за нас! Мы с герцогом Бурбонским постановили: я буду правительницей, он – главнокомандующим! Господин де Гиз, поскольку вы еще в должности великого магистра, извольте исполнить ваш долг: объявите о смерти короля Франциска Второго.
– Король скончался, – глухо произнес герцог.
И герольд повторил на пороге большого зала, как требовал обычай:
– Король скончался! Король скончался! Король скончался! Молите господа о спасении его души!
И тотчас же первый придворный сановник воскликнул:
– Да здравствует король!
Тогда госпожа де Фиеск подвела маленького герцога Орлеанского к королеве Екатерине, и та, взяв его за руку, вывела в залу и показала придворным.
– Да здравствует наш добрый король Карл Девятый! – раздались их крики.
Кардинал и герцог остались одни.
– Так и кончилось наше счастье! – печально покачал головой кардинал.
Честолюбивый герцог возразил:
– Наше – возможно, но не нашего дома! Мы еще проложим дорогу для моего сына.
– Как бы нам снова сговориться с королевой Екатериной? – озабоченно спросил Карл Лотарингский.
– Подождем, когда она рассорится со своими Бурбонами и гугенотами.
И, продолжая разговор, они покинули комнату через потайную дверь.
Мария Стюарт в это время целовала восковую руку Франциска:
– Увы! Никто, кроме меня, не плачет над тобой! Бедный ты мой, ты так любил меня!
– Но я тоже здесь, государыня, – с глазами, полными слез, сказал Габриэль де Монтгомери, все время державшийся в стороне.
– О, благодарю вас! – признательно взглянула на него Мария.
– Но я не только буду оплакивать его, – прошептал Габриэль, следя издали, как важно выступает Монморанси рядом с Екатериной Медичи. – Вполне возможно, что я отомщу не только за него! Если коннетабль снова стал всемогущ, мы еще с ним поборемся!. Прощай, франция!
Восемь месяцев спустя после кончины Франциска II, 15 августа 1561 года, Мария Стюарт готовилась к отплытию из Кале в Шотландию.
В течение этого времени она каждый день и каждый час противилась настояниям не только Екатерины Медичи, но даже и своих дядюшек, жаждавших удалить ее из Франции. Мария никак не могла решиться расстаться с этой милой ее сердцу страной, где она была счастлива и любима.
Несмотря на свою скорбь, она побывала по приглашению своего дядюшки кардинала Лотарингского в Реймсе и там, в Шампани, оставалась до весны. Потом, когда религиозная смута докатилась до Шотландии, она наконец решилась на отъезд. В решении этом сыграла свою определенную роль и ненависть Екатерины Медичи, преследовавшая ее всюду.
Итак, в июле она простилась со двором в Сен-Жермене.
В качестве вдовствующей королевы она получила ренту в двадцать тысяч ливров от доходов Турени и Пуату. Кроме того, при ней было множество драгоценностей. Такая добыча вполне могла бы соблазнить какого-нибудь «джентльмена удачи». Можно было также опасаться какого-либо выпада со стороны Елизаветы Английской, уже видевшей в молодой шотландской королеве свою соперницу. Поэтому несколько человек из дворян вызвались проводить Марию до ее резиденции. Прибыв в Кале, она увидела там не только своих дядюшек, но и многих блестящих придворных.
В порту уже стояли наготове две галеры, но тем не менее она провела в Кале еще шесть дней, ибо все провожавшие ее никак не могли с нею расстаться. Отплытие назначили на 15 августа. День выдался какой-то грустный, серый, хотя дождя и ветра не было. На берегу Мария, желая поблагодарить всех провожающих, каждому протянула руку для прощального поцелуя. И все подходили и почтительно, преклонив колено, касались губами этой прелестной руки. Последним подошел какой-то человек, следовавший за Марией от самого Сен-Жерменского предместья. Закутавшись в плащ и надвинув шляпу, он ехал позади всех и ни с кем не разговаривал.
Но когда он преклонил колено и обнажил голову, Мария узнала Габриэля де Монтгомери.
– Как, граф, это вы? Верный друг, я счастлива видеть вас! Как бы мне хотелось выразить свою признательность не только словами, но – увы! – здесь у меня нет другой возможности. Если бы вы согласились последовать со мной в бедную мою Шотландию…
– Таково и мое желание, – порывисто воскликнул Габриэль, – но одна важная причина удерживает меня во Франции. Есть некая особа, которая мне дорога и священна… я не встречался с ней два года, и она в это время…
– Неужели вы говорите о Диане де Кастро? – перебила его Мария.
– О ней, государыня. В прошлом месяце в Париже я получил от нее письмо. Она назначила мне свидание в Сен-Кантене 15 августа. Однако я смогу прибыть туда только завтра. Не знаю, зачем она меня призывает, но убежден: она не станет упрекать меня за то, что я хотел проститься с вами.
– Милая Диана! – задумчиво молвила Мария. – И она меня тоже любила, и она мне была сестрой. Возьмите и передайте ей от меня этот перстень. И поскорей поезжайте к ней. Возможно, она нуждается в вашей помощи. Прощайте! И вы, друзья мои, прощайте! Меня ждут.
Она решительно ступила на сходни. За нею поднялись на борт судна те, кто отправлялся с нею в Шотландию. Отирая слезы, она махала платком родным и друзьям, остававшимся на берегу. Наконец, когда галера вышла в открытое море, она заметила какое-то большое судно, входившее в порт. Но вдруг судно это ни с того ни с сего наклонилось вперед и, будто напоровшись на подводный камень, стало быстро погружаться в море. Это произошло так стремительно, что с галеры даже не успели спустить шлюпку. Через минуту морская пучина поглотила судно со всей его командой.
– Всемогущий боже! – воскликнула Мария. – Какое ужасное предзнаменование!
В это время ветер посвежел, и галера пошла под парусами. Берег таял на глазах у Марии, и она, опершись о перила, смотрела в сторону гавани, без конца повторяя:
– Прощай, Франция! Прощай, Франция!
Так она простояла до самой темноты, а когда ее пригласили к ужину, она в порыве отчаяния безудержно зарыдала:
– Прощай, моя дорогая Франция! Я не увижу тебя никогда!
Потом, отказавшись от ужина, она ушла в свою каюту, попросив рулевого разбудить ее утром, если покажется берег.
На сей раз судьба улыбнулась Марии: ветер стих, судно еле двигалось на веслах, и поэтому, когда день занялся, Франция была еще видна.
Когда рулевой постучал в каюту королевы, она была уже одета и, сидя на постели, смотрела в раскрытое окно на далекий, дорогой ее сердцу берег. Но радость ее была непродолжительна: ветер окреп, и вскоре Франция скрылась из виду. На море лег густой, плотный туман. Пришлось плыть наудачу, стараясь держаться нужного курса. И когда на третий день туман рассеялся, выяснилось, что вокруг судна громоздились скалы, и если бы оно продвинулось еще на два кабельтова, то непременно бы разбилось. Лоцман, измерив глубину, определил, что они находятся у берегов Шотландии, и галера, искусно лавируя между скал, наконец бросила якорь в одном из портов неподалеку от Эдинбурга.
Среди свиты Марии были остроумцы, которые говорили, что под покровом тумана она прибыла в страну, полную смут и смятений. Марию никто не ждал, и, чтобы добраться до Эдинбурга, ей вместе со свитой пришлось трусить на деревенских лошаденках. При виде этих кляч Мария невольно вспомнила породистых скакунов, на которых она гарцевала во время королевской охоты. Она уронила еще несколько скудных слезинок, сравнивая покинутую страну с той, в какой она теперь находилась. Но вот она улыбнулась сквозь слезы и сказала:
– Нужно запастись терпением тому, кто меняет рай на преисподнюю.
Так прибыла Мария Стюарт в Англию, которая, словно роковой палач, лишит ее впоследствии жизни.
Эпилог
Лишь на следующий день, 16 августа, Габриэль прибыл в Сен-Кантен. У городских ворот он увидел поджидавшего его Жана Пекуа.
– Вот и вы, господин граф! – обрадовался ткач. – Я так и думал, что вы приедете. Жаль только, что опоздали. Жаль!
– Опоздал?.. Но почему? – встревожился Габриэль.
– Да разве госпожа де Кастро не звала вас приехать пятнадцатого?
– Звала, но она отнюдь не настаивала именно на этом числе и совсем не сообщила, для чего я ей нужен.
– Так вот, господин граф, – объявил Жан Пекуа, – именно вчера, пятнадцатого августа, госпожа де Кастро постриглась в монахини.
У побледневшего Габриэля вырвался болезненный стон.
– Да, и если бы вы поспели вовремя, – продолжал Жан Пекуа, – вы бы как раз и помешали тому, что произошло.
– Нет, – еще больше помрачнел Габриэль, – я бы не смог это сделать, я бы сам не захотел помешать этому. Очевидно, само провидение задержало меня в Кале! Если бы я был здесь, то она, вручая себя богу, страдала бы от моего присутствия еще сильнее, чем от полного одиночества в эту торжественную минуту.
– Ну, одинокой-то она все-таки не была, – заметил Жан Пекуа.
– Конечно, – согласился Габриэль, – с нею были вы, Бабетта, ее друзья…
– Не только мы, – перебил его Жан Пекуа, – при ней находилась также и ее матушка.
– Что? Госпожа де Пуатье? – вскричал Габриэль.
– Да, господин граф, госпожа де Пуатье, она самая… Получив письмо от дочери, она поспешила сюда и уже вчера присутствовала при обряде… Она, наверно, и сейчас с новопостриженной.
Габриэль остолбенел от ужаса.
– Почему же она позвала к себе эту женщину?
– Но, ваша милость, ведь эта женщина – как-никак ее мать…
– Какая ерунда! – разъярился Габриэль. – Теперь я вижу, что мне действительно надо было быть здесь! Госпожа де Пуатье явилась сюда явно не для доброго дела! Я иду в бенедиктинский монастырь. Мне нужно во что бы то ни стало видеть госпожу де Кастро. Думается, что и она нуждается во мне! Идемте скорей!
Габриэля де Монтгомери ждали со вчерашнего дня и поэтому тут же пропустили в приемную монастыря. Там уже находилась Диана со своею матерью. Габриэль вновь увидел ее после долгой разлуки и, словно сраженный неодолимым вихрем, рухнул на колени перед решеткой, разделявшей их.
– Сестра моя… сестра моя… – только и мог он сказать.
И услышал в ответ ее ласковый голос:
– Брат мой!
Одинокая слеза медленно скатилась по ее щеке, хотя на губах ее и играла отрешенная улыбка.
Повернув голову, Габриэль заметил и другую Диану – госпожу де Пуатье. Она смеялась, и это был сатанинский смех.
Габриэль ответил ей лишь презрительным взглядом и снова обернулся к сестре Бени, тоскливо повторяя:
– Сестра моя…
Тогда Диана де Пуатье холодным и бесстрастным тоном спросила:
– Полагаю, что вы разумеете свою сестру во Христе, обращаясь к той, кого еще вчера называли герцогиней де Кастро?
– Что вы хотите сказать? Боже правый, что вы хотите сказать? – вздрогнул Габриэль.
Диана де Пуатье, не отвечая ему, обратилась к своей дочери:
– Дитя мое, кажется, настало время открыть вам тайну, на которую я вчера лишь намекала, а сегодня не должна и не могу больше скрывать от вас.
– О чем вы говорите? – обезумев, вскрикнул Габриэль.
– Дитя мое, – так же спокойно продолжала госпожа де Пуатье, – я приехала сюда из уединения, в котором по милости господина де Монтгомери пребываю два года… да, я приехала сюда не только для того, чтобы вас благословить… Сегодня, дитя мое, я нарушаю свое молчание! По скорби и по пылкости господина де Монтгомери ясно видно, что он без ума от вас. Так пусть же он забудет вас! Если он будет лелеять надежду на то, что вы – дочь графа де Монтгомери, то мысли его всегда будут возвращаться к вам… И это было бы преступлением. Преступлением, в котором я не хочу быть соучастницей! Итак, знайте, Диана: вы не сестра графа, а вы дочь короля Генриха Второго.
– О боже! – закрыла лицо руками Диана.
– Вы лжете! – гневно вскричал Габриэль. – Где доказательства?
– Вот! – И Диана де Пуатье, вынув из-за корсажа записку, протянула ему ее.
Габриэль судорожно схватил записку.
Между тем госпожа де Пуатье продолжала как ни в чем не бывало:
– Это письмо, как вы можете убедиться, было написано вашим отцом за несколько дней до его заточения. В нем он жалуется на то, что я была слишком неприступна, но тем не менее примиряется с этим, ибо верит, что скоро я стану его женой. О, в подлинности этого письма усомниться невозможно: ведь это его выражения, его почерк, не считая уже даты, которой оно помечено. Теперь вы видите, господин де Монтгомери, насколько преступны были ваши мечты о сестре Бени! Вы ни единой каплей крови не связаны с той, кто отныне Христова невеста!.. Теперь мы вполне в расчете, граф. Больше мне нечего вам сказать!
Прочитав письмо, Габриэль сам убедился: здесь не могло быть никакой ошибки. Габриэлю казалось, будто голос его отца из глубины могилы вещает ему истину.
Когда же он оторвал от письма воспаленный взгляд, то увидел, что Диана де Кастро, потеряв сознание, лежит у подножия аналоя. Он бросился к ней, но лишь натолкнулся на железные прутья решетки. Тогда он обернулся и увидел Диану де Пуатье. Она удовлетворенно улыбалась.
Теряя рассудок, он поднял на нее руку… Но, опомнившись, ударил себя по лбу и как безумный пустился бежать, на ходу восклицая: «Прощай, Диана, прощай!» Он боялся, что если задержится хоть на мгновение, то раздавит, как ядовитую змею, эту бесчестную мать!..
У ворот монастыря его ждал обеспокоенный Жан Пекуа.
– Не расспрашивай меня! Не говори со мной! – воскликнул Габриэль в каком-то исступлении.
Однако Пекуа смотрел на него с таким горестным сочувствием, что Габриэль тут же смягчился:
– Простите меня, я и в самом деле близок к помешательству. О, лучше мне ни о чем не думать!.. Да, да… для этого я скроюсь, я убегу в Париж… Проводите меня, если хотите, до городских ворот. И сделайте милость, не расспрашивайте меня, а расскажите лучше о своих делах…
Жану Пекуа очень хотелось отвлечь Габриэля от мрачных мыслей, и он поведал, что Бабетта чувствует себя превосходно и недавно подарила ему великолепного бутуза, что их брат Пьер собирается открыть новую оружейную мастерскую в Сен-Кантене и, наконец, что один пикардийский солдат, возвращавшийся к себе на родину, рассказывал о Мартен-Герре, который счастливо живет со своей умиротворенной Бертрандой.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 25 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |