Они отчалили. Браун подробно рассказал мне об их плавании через проливы Макассара. Это страшная история. У них было мало пищи и воды, они остановили несколько туземных судов и с каждого кое-что получили: с уведенным судном Браун, конечно, не мог заглянуть ни в один порт. У него не было ни денег, ни документов; правдоподобного объяснения он дать не мог и, конечно, попался бы. Арабская барка под голландским флагом, застигнутая врасплох ночью у Поуло-Лаут, где она лежала на якоре, дала немного грязного риса, связку бананов и бочонок воды. В течение трех дней погода была туманная, и шквал с северо-востока гнал шхуну через Яванское море. Желтые грязные волны окатывали голодную шайку. Они видели почтовые пароходы, совершавшие свои обычные рейсы, они проходили мимо судов с заржавленными железными боками, лежавших на якоре в мелководье, в ожидании перемены погоды или прилива. Английская канонерка, белая и нарядная, с двумя стройными мачтами, пересекла им однажды путь; в другой раз голландский военный корабль, черный, с тяжелыми мачтами, появился за кормой, медленно двигаясь в тумане.
Они ускользнули — не замеченные или не удостоившиеся внимания, — усталая банда беглецов, обезумевших от голода и гонимых страхом. Браун думал добраться до Мадагаскара, где надеялся, не рискуя нарваться на вопросы, продать шхуну в Таматаве или, быть может, получить на нее фальшивые документы. Но раньше чем пускаться в долгое плавание через Индийский океан, нужно было раздобыть пищу и воду.
Возможно, что он слыхал о Патюзане или же случайно увидел это слово, нанесенное мелким шрифтом на карте; должно быть, он разыскал название большой деревни у верховьев реки в туземном государстве, — деревни совершенно беззащитной, лежащей далеко от морских путей и подводных кабелей. Преследуя свои выгоды, это проделывал он и раньше, но теперь это сделалось абсолютной необходимостью, вопросом жизни и смерти, вернее — свободы. Свободы! Он был убежден, что раздобудет провизию — мясо, рис, сладкий картофель. Исхудавшая банда предвкушала пир. Быть может, удастся нагрузить шхуну местными продуктами и — кто знает? — раздобыть звонкой монеты! Можно нажать на кой-кого из вождей и деревенских старшин. Он говорил мне, что скорее готов был поджаривать им пятки, чем примириться с отказом. Я ему верю. Его шайка также ему верила. Они не ликовали громко, ибо были молчаливы, но быстро приготовились к делу.
Погода ему благоприятствовала. Несколько дней штиля привели бы к страшной катастрофе на борту шхуны, но благодаря береговым и морским бризам Браун меньше чем через неделю миновал проливы Сунда и бросил якорь у устья Бату-Кринг на расстоянии пистолетного выстрела от рыбачьей деревушки.
Четырнадцать человек уселись в шлюпку (шлюпка была большая, так как ею пользовались для перевозки груза) и отправились вверх по течению реки, а двое остались охранять шхуну, причем пищи было у них достаточно, чтобы не умереть с голода дней десять. Дул благоприятный ветер, и однажды после полудня большая белая лодка под рваным парусом подошла к Патюзану; четырнадцать отъявленных негодяев жадно смотрели вперед, держа пальцы на спуске дешевых ружей. Браун рассчитывал, что его прибытие вызовет ужас и изумление. Они подплыли как раз, когда кончился прилив. За частоколом раджи не заметно было никаких признаков жизни; первые дома по обеим сторонам реки казались брошенными. Выше виднелось несколько каноэ, шедших полным ходом. Браун был удивлен, увидав такой большой поселок.
Царило глубокое молчание. Ветер затих; они вытащили два весла и повели лодку к верховьям, намереваясь высадиться в центре поселка, раньше чем жителям придет в голову сопротивляться.
Но, по-видимому, старшина рыбачьей деревушки у Бату — Кринг ухитрился дать сигнал. Когда шлюпка поровнялась с мечетью (построенной Дорамином: здание со шпицами и резными украшениями из коралла), на площади толпился народ. Послышались крики, и вверх по реке понесся звон гонгов. Где-то наверху выстрелили из двух маленьких медных шестифунтовых пушек, и ядро упало в воду, подняв сноп брызг, засверкавших в лучах солнца. Вопящая толпа перед мечетью стала стрелять залпами; пули летели перпендикулярно течению реки. Лодку обстреливали с обоих берегов, и люди Брауна, обезумев, отвечали беспорядочными выстрелами. Весла были подняты.
На этой реке отливы во время половодья наступают быстро, и лодка, находившаяся по середине потока, почти скрытая в дыму, пошла задним ходом. На обоих берегах дым сгустился и ровной полосой тянулся ниже крыш, словно длинное облако, пересекающее склон юры. Воинственные крики, вибрирующий звон гонгов, глухая дробь барабанов, свирепые вопли, треск выстрелов — сливались в оглушительный шум. Браун был ошеломлен, но твердой рукой держался за румпель; им овладело бешенство и ненависть к этим людям, которые осмелились защищаться. Двое из его команды были ранены, и он увидел, что отступление отрезано несколькими лодками, отчалившими от частокола Тунку Алланга и остановившимися на реке. Он насчитал шесть лодок, переполненных воинами.
Окруженный со всех сторон, он заметил вход в узкую речонку — ту самую, куда прыгнул Джим во время отлива. Теперь вода стояла высоко. Введя туда шлюпку, они высадились и расположились на маленьком холмике в девятистах ярдах от частокола; теперь они возвышались над укреплением. Склоны холма были голые, но на вершине росло несколько деревьев. Они их срубили, чтобы устроить бруствер, и до наступления темноты укрепились на этой позиции; тем временем лодки раджи, соблюдая нейтралитет, оставались на реке. После захода солнца зажглись костры на берегу реки и между двойным рядом домов на суше, освещая черный рельеф крыш, группы стройных пальм, рощи фруктовых деревьев. Браун приказал поджечь траву вокруг своей позиции; низкое огненное кольцо под медленно поднимающимся дымом быстро скатилось вниз; кое-где по склонам холма с злобным громким треском загорелись сухие кусты. Выстрелами удалось зажечь траву подальше, но огонь угас у края леса и вдоль болотистого берега речонки. Полоска джунглей в сыром овраге между холмом и частоколом раджи остановила с этой стороны огонь; с шумом трескались стволы бамбука.
Темное бархатное небо было усеяно звездами. Над почерневшей землей поднимались завитки дыма; затем налетел ветер и развеял дым. Браун думал, что атака начнется, как только с приливом военные лодки, отрезавшие его отступление, получат возможность войти в речонку. Во всяком случае он был уверен, что попытаются увести его шлюпку, которая лежала у подножия холма, — темная масса на слабо отсвечивающей мокрой грязевой гряде. Но лодки на реке не продвигались. За частоколом и домами раджи Браун видел на воде их огни. Казалось, они лежали на якоре поперек реки. Виднелись и другие плавучие огни, перебирающиеся от одного берега к другому. Огни мерцали также у стен домов, тянувшихся вверх по берегу, до поворота реки, мерцали они и в глубине страны. Пламя больших костров освещало строения, черные сваи. Это был огромный поселок. Четырнадцать отчаянных авантюристов, лежавших за срубленными деревьями, подняли головы и поглядели вниз на этот город, растянувшийся, казалось, на много миль по верховьям реки и переполненный людьми. Друг с другом они не разговаривали. По временам они слышали громкий крик или отдельный выстрел. Но вокруг их позиции было тихо и темно. Казалось, о них забыли, — как будто возбуждение, заставившее бодрствовать всех жителей, никакого отношения к ним не имело, как будто они были уже мертвы.
ГЛАВА XXXIX
Все события этой ночи имеют исключительное значение, ибо создавшееся благодаря им положение оставалось без перемен до возвращения Джима. Джим отправился в глубь страны, где думал пробыть больше недели, и первыми военными операциями руководил Дэн Уорис. Этот смелый и сообразительный юноша («который умел сражаться, как сражаются белые») хотел немедленно разделаться с чужестранцами, но не мог справиться со своим народом. У него не было престижа Джима и репутации человека непобедимого. Он не был реальным воплощением непреложной справедливости и неизменной победы. Он хотя и пользовался любовью, доверием, восхищением, — все же был одним из них, тогда как Джим был из иной страны. Кроме того, белый человек — олицетворение силы — был неуязвим, тогда как Дэна Уориса могли убить.
Таковы были тайные помыслы, руководившие старшинами города, которые решили собраться в форте Джима, чтобы обсудить событие, словно надеялись обрести мудрость и храбрость там, где живет белый. Банде Брауна повезло: с полдюжины жителей были случайно ранены. За ранеными, лежавшими на веранде, ухаживали их жены. Как только поднялась тревога, женщины и дети из нижней части города были отправлены в форт. Там распоряжалась Джюэл, расторопная и возбужденная, встречая безусловное повиновение со стороны «народа» Джима; этот «народ», покинув свой маленький поселок под стенами форта, вошел в крепость, чтобы образовать гарнизоны. Беженцы толпились вокруг нее; и все время до момента катастрофы она была настроена воинственно и мужественно.
Дэн Уорис, узнав об опасности, немедленно отправился к Джюэл, ибо вам не мешает знать, что Джим был единственным человеком в Патюзане, владевшим запасами пороха. Штейн, с которым он поддерживал тесную связь письмами, получил от голландского правительства специальное разрешение доставить в Патюзан пятьсот бочонков пороха. Пороховым складом служил маленький погреб, и в отсутствие Джима ключ находился у девушки. На совете, состоявшемся в одиннадцать часов вечера в столовой Джима, она поддержала Уориса, настаивавшего на немедленном наступлении. Мне говорили, что она встала во главе длинного стола, около свободного кресла, где обычно сидел Джим, и произнесла воинственную, страстную речь, вызвавшую одобрительный шепот у собравшихся старшин.
Старого Дорамина, который больше года не выходил за свой частокол, с большим трудом перенесли в форт. Он был, конечно, здесь первым лицом. Члены совещания были настроены отнюдь не миролюбиво, и слово старика было решающим; но мое мнение таково, что он, зная необузданную смелость своего сына, не смел произнести это слово. Одержали верх более осторожные советчики. Некий Хаджи-Саман распространился на ту тему, что «эти неистовые и жестокие люди во всяком случае обрекли себя на смерть. Они утвердятся на своем холме и умрут с голоду или попытаются пробиться к лодке и будут застрелены из засады на другом берегу речонки; а не то, так они прорвутся и убегут в лес, где погибнут».
Хитростью — доказывал он — можно уничтожить этих злых пришельцев, не подвергая себя опасностям битвы. Его слова произвели сильное впечатление. Жителей поселка смутило то обстоятельство, что в решительный момент военные лодки бездействовали. Представителем раджи на совете был хитрый Кассим. Он говорил очень мало, слушал, улыбаясь, дружелюбный и непроницаемый. Во время заседания чуть ли не через каждые пять минут являлись лазутчики, докладывавшие о поведении пришельцев. Ходили несообразные слухи: у устья реки стоит-де большое судно с пушками, на нем много людей, черных и белых, свирепых на вид. Они прибудут на многочисленных шлюпках и уничтожат всех. Предчувствие близкой непонятной опасности овладело жителями. Один раз началась во дворе паника среди женщин: визг, беготня; дети заплакали. Хаджи-Саман вышел, чтобы их успокоить. Затем часовой выстрелил во что-то, двигавшееся по реке, и чуть не убил одного из жителей, перевозившего в каноэ своих женщин, домашний скарб и двенадцать кур. Это вызвало еще большее смятение.
Между тем совещание в доме Джима продолжалось в присутствии девушки. Массивный Дорамин сидел с суровым лицом, глядел по очереди на говоривших и дышал медленно и тяжело, словно бык. Он не говорил до последней минуты, когда Кассим заявил, что лодки раджи будут отозваны, ибо нужны люди, чтобы защищать укрепление его господина. Дэн Уорис в присутствии отца не говорил, хотя девушка от имени Джима умоляла его высказаться. Она предлагала ему людей Джима, — так сильно жаждала она немедленно прогнать пришельцев. Бросив взгляд на Дорамина, он только покачал головой.
Наконец, совещание закрылось. Было решено поместить в ближайшие к речонке дома воинов, чтобы обстреливать лодку неприятеля, но открыто ее не уводить; банда попробует-де ею воспользоваться, и тогда удастся ее перебить. Чтобы отрезать отступление тем, кому удастся бежать, и помешать прибытию подкреплений, Дорамин приказал Дэн Уорису взять отряд Буги, спуститься вниз по реке, в десяти милях от Патюзана раскинуть лагерь на берегу и блокировать реку при помощи каноэ.
Ни на момент я не допускаю мысли, что Дорамин боялся прибытия подкреплений к банде. Я считаю, что он руководствовался исключительно желанием не подвергать сына опасности. Чтобы не допустить вторжения в город, решено было на рассвете приняться за постройку укрепления в конце улицы на левом берегу. Старый накхода объявил о своем намерении лично распоряжаться. Под руководством девушки немедленно приступили к раздаче пороха, пуль и пистолетов. Несколько человек были посланы в нескольких направлениях за Джимом: точно не знали, где он находился. Они пустились в путь на рассвете, но еще раньше Кассим ухитрился начать переговоры с осажденным Брауном.
Этот прекрасный дипломат раджи, покинув форт, чтобы вернуться к своему господину, взял к себе в лодку Корнелиуса, который безмолвно вертелся в толпе, запрудившей двор. У Кассима был свой собственный план, и Корнелиус был ему нужен как переводчик. И вот под утро Браун, размышлявший о безвыходном своем положении, услышал голос, шедший из болотистого, поросшего кустарником оврага, — голос дружелюбный, дрожащий, просивший по-английски разрешения взобраться на холм, чтобы передать очень важное поручение, при условии гарантии полной безопасности.
Браун невероятно обрадовался: если с ним разговаривают, значит, он не загнанный зверь. Этот дружеский голос сразу развеял страшное напряжение и настороженность. Он сделал вид, будто не хочет вступать ни в какие переговоры. Голос сообщил, что с Брауном говорит «белый человек, бедный разорившийся старик, который живет здесь много лет». Туман, сырой и холодный, стлался по склонам холма. Немного спустя, Браун крикнул:
— Ну, так и быть! Лезьте сюда, но только один!
В конце концов, как сказал он мне, корчась от ярости при воспоминании о своей беспомощности, это никакого значения не имело. На расстоянии нескольких шагов они ничего не могли разглядеть, и предательство все равно не ухудшило бы их положения. Мало-помалу стала вырисовываться фигура Корнелиуса; он был в своем будничном костюме, — в порванной грязной рубахе и штанах, босой, в пробковом шлеме с поломанными полями. Поднимаясь к укрепленной позиции шайки, он нерешительно останавливался и прислушивался.
— Идите смелей! — крикнул Браун, а люди его таращили глаза. Все их надежды внезапно сосредоточились на этом оборванном, жалком человеке, который в глубоком молчании неуклюже перелез через ствол поваленного дерева и, дрожа, недоверчиво разглядывал кучку бородатых встревоженных головорезов.
Получасовая тайная беседа с Корнелиусом познакомила Брауна с положением дел в Патюзане. Он тотчас же насторожился. Открывались перспективы, великие перспективы, но раньше чем обсуждать предложения Корнелиуса, он потребовал, чтобы на холм была прислана в виде гарантии провизия. Корнелиус ушел, неуклюже спустившись по склону, обращенному ко дворцу раджи, и немного спустя несколько слуг Тунку Алланга явились со скудными порциями риса, стручкового перца и сушеной рыбы. Это было значительно лучше, чем ничего. Позже вернулся Корнелиус в сопровождении Кассима, от шеи до лодыжек закутанного в темно-синий плащ. Вид у Кассима был доверчивый. Он пожал Брауну руку, и все трое уселись и вступили в переговоры. Люди Брауна, ободрившись, похлопывали друг друга по спине и, многозначительно поглядывая на своего капитана, занялись приготовлениями к стряпне.
Кассим очень не любил Дорамина и его Буги, но еще сильнее ненавидел он новый порядок. Ему пришло в голову, что эти белые вместе со сторонниками раджи могут атаковать и разбить Буги до возвращения Джима. Тогда, — рассуждал он, — все жители поселка бросят Джима на произвол судьбы, и наступит конец господству белого человека, защищавшего бедный народ. Затем можно будет отделаться и от новых союзников. Друзья радже не нужны. Кассим в совершенстве улавливал разницу между людьми, видел немало белых людей и понимал, что эти пришельцы были изгнанниками, не имеющими своей страны. Браун сохранял вид непроницаемый. Когда он услышал голос Корнелиуса, просившего разрешения приблизиться, у него появилась лишь надежда на спасение. Меньше чем через полчаса другие мысли зародились в его голове. Только ввиду крайней необходимости он явился сюда, чтобы захватить провианта, — быть может, несколько тонн резины или камеди, горсточку долларов, — и попал в какую-то ловушку. Теперь, выслушав предложения Кассима, он стал помышлять о том, чтобы захватить всю страну. Какой-то проклятый парень, по-видимому, совершил нечто в этом роде — к тому же совсем один. Но вряд ли ему это вполне удалось. Быть может, они возьмутся за дело вдвоем — выжмут из страны все, что она может дать, а затем преспокойно уедут.
Из переговоров с Кассимом он узнал, что ходят слухи, будто он оставил у устья реки большой корабль с многочисленной командой. Кассим серьезно просил его, не откладывая, провести корабль со всеми пушками и людьми к верховьям реки и предоставить к услугам раджи. Браун сделал вид, будто соглашается: обе стороны не очень доверяли друг другу. Трижды в течение утра вежливый и энергичный Кассим спускался вниз посоветоваться с раджой и снова поднимался на холм. Браун во время переговоров со злобной радостью думал о своей жалкой шхуне, фигурировавшей как вооруженное судно, и представлял себе китайца и хромого поселенца из Левуки, олицетворявших многочисленную команду.
После полудня он получил новый запас провизии и обещание внести деньги; его людей снабдили циновками, чтобы они могли устроить шалаши. Они улеглись на землю и захрапели, защищенные от палящего солнца, но Браун, сидя на одном из срубленных деревьев, упивался видом города и реки. Много здесь было добычи. Корнелиус, расположившийся в лагере, как у себя дома, шептал у него под ухом, давая советы, изображая по-своему характер Джима и комментируя события последних трех лет. Браун как будто равнодушно смотрел по сторонам, но внимательно прислушивался к каждому слову и никак не мог понять, что за человек этот Джим.
— Как его зовут? Джим? Этого мало.
— Здесь его называют туан Джим, — презрительно сказал Корнелиус, — Все равно, что лорд Джим.
— Откуда он взялся? — осведомился Браун, — Кто он такой? Он — англичанин?
— Да, да, он — англичанин. Я тоже англичанин. Из Малакки. Он — идиот. Вам нужно только его убить, и тогда вы будете здесь правителем. Ему принадлежит все, — объявил Корнелиус.
— Похоже на то, что скоро ему придется кое с кем поделиться, — вполголоса произнес Браун.
— Нет, нет, его нужно убить при первом же удобном случае, а тогда вы можете делать все, что вам угодно! — с жаром настаивал Корнелиус. — Я прожил здесь много лет и сейчас даю вам дружеский совет.
В такой беседе и в созерцании Патюзана, который он наметил своей добычей, Браун провел большую часть дня, пока отдыхала его банда. В тот же день каноэ Дэна Уориса проскользнули вдоль противоположного берега и направились вниз по течению, чтобы отрезать ему путь к морю. Об этом Браун не знал, а Кассим, поднявшийся на холм за час до захода солнца, принял меры, чтобы он оставался в неведении. Кассиму было нужно, чтобы судно белого человека поднялось вверх по реке, а такая новость не могла ободрить. Он настойчиво уговаривал Брауна отдать «распоряжение» и предлагал для этой цели верного гонца, который сухим путем доберется до устья реки и доставит «распоряжение» на борт судна. Подумав, Браун счел правильным вырвать листик из своей записной книжки и написать на нем: «Нам везет. Дело крупное. Задержите подателя».
Недалекий юноша, выбранный для этой цели Кассимом, исполнил поручение и в награду был брошен вниз головой в пустой трюм шхуны; бывший поселенец из Левуки и китаец поспешили закрыть люк. Что было с ним потом — Браун мне не сказал.
ГЛАВА XL
Браун намеревался выиграть время, водя за нос дипломата Кассима. Он невольно думал, что хорошенькое дельце можно обделать, работая совместно с тем белым. Он не мог себе представить, чтобы тот парень (конечно, дьявольски сообразительный, раз ему удалось подчинить всех туземцев) не принял поддержки, которая помогла бы отказаться от осторожного и рискованного шантажа — единственно возможного выхода для человека, действующего без помощников. Он, Браун, предложит ему свою помощь. Ни один человек не станет колебаться. Все дело в том, чтобы друг друга понять. Конечно, они поделят добычу. Мысль о том, что у него под рукой был форт — настоящий форт с артиллерией (это он узнал от Корнелиуса), приводила его в возбуждение. Только бы туда добраться, а тогда… Он предложит самое умеренное требование. Но и не слишком скромное. Парень был, как видно, не дурак. Будут они работать, как братья, пока… пока не пробьет час для ссоры и выстрела, который подытожит все счеты. С нетерпением ожидая поживы, он хотел переговорить с этим человеком немедленно. Страна, казалось, была уже в его руках — он мог растерзать ее, выжать все соки и отшвырнуть. А тем временем следовало водить за нос Кассима, во-первых, для того, чтобы получать провизию, а во — вторых, обеспечить себе на худой конец поддержку. Но главное — получать каждый день провизию. Кроме того, он не прочь был начать бойню, поддерживая раджу, и проучить народ, встретивший его выстрелами. Жажда бойни овладела им.
Жаль, что я не могу передать вам эту часть истории, которую я слышал от Брауна, его же собственными словами. В прерывистых, возбужденных речах этого человека, вскрывавшего передо мной свои мысли, когда рука смерти уже лежала на его горле, сквозила ничем не прикрытая жестокость, странная мстительная злоба к своему прошлому и слепая вера в правоту своей воли, восставшей против всего человечества. Подобное чувство руководит вождем банды разбойников, который с гордостью называет себя бичом божиим. Несомненно, заложенная в нем жестокость разгорелась от неудач, лишений и того отчаянного положения, в каком он очутился; но замечательно было то, что, размышляя о предательском союзе, решив мысленно убить белого человека и дерзко интригуя Кассима, он, в сущности, жаждал — едва ли не вопреки самому себе — разрушить этот город джунглей, который его не принял, — жаждал усеять его трупами и затопить в огне.
Прислушиваясь к его злобному прерывистому голосу, я представлял себе, как он смотрел с холма на город, мечтая о резне и грабеже. Участок, прилегавший к речонке, казался брошенным, но в действительности в каждом доме скрывались вооруженные люди. Вдруг за полосой пустыря, кое-где поросшего низким густым кустарником, усеянного кучами мусора и ямами, перерезанного тропинками, показался человек, выглядевший очень маленьким; он направлялся к концу улицы, шагая между темными безжизненными строениями с закрытыми ставнями. Быть может, один из жителей, бежавших на другой берег реки, возвращался за каким-нибудь предметом домашнего обихода. По — видимому, он считал себя в полной безопасности на таком расстоянии от холма, отделенного речонкой. За маленьким, наспех возведенным частоколом за поворотом улицы находились его друзья. Он шел не спеша.
Браун его заметил и тотчас же подозвал к себе янки — дезертира, который был на положении его помощника. Тощий развинченный парень с тупым лицом выступил вперед, лениво волоча свое ружье. Когда он понял, что нужно капитану, злобная горделивая улыбка обнажила его зубы, провела две глубокие складки на желтых, словно обтянутых пергаментом щеках. Он гордился своей репутацией прекрасного стрелка. Опустившись на одно колено, он прицелился сквозь ветви поваленного дерева, выстрелил и тотчас же встал, чтобы посмотреть. Человек за рекой повернул голову на звук выстрела, сделал еще шаг, приостановился и вдруг упал на четвереньки. В безмолвии, последовавшем за громким выстрелом, стрелок высказал догадку, что «здоровье этого парня не будет больше беспокоить его друзей».
Руки и ноги упавшего человека дергались, словно он пытался бежать на четвереньках. В домах поднялся многоголосый вопль отчаяния и изумления. Человек упал плашмя, лицом вниз и больше не шевелился.
— Они поняли, на что мы способны, — пояснил мне Браун. — В них вселился страх перед внезапной смертью. Это-то нам и было нужно. Их было двести на одного, а теперь они могли кое о чем пораздумать ночью. Ни один из них не имел представления о том, что ружье может бить на такое расстояние. Этот парнишка от раджи скатился с холма, а глаза у него чуть на лоб не вылезли.
Говоря это, он дрожащей рукой пытался вытереть пену, выступившую на посиневших губах.
— Двести на одного. Двести на одного… Вселить в них ужас… ужас…
У него самого глаза чуть не выскакивали из орбит. Он откинулся назад, ловя воздух костлявыми пальцами, затем снова сел, сгорбленный и волосатый, искоса поглядывая на меня, как человек-зверь из народных сказок; весь искривившись, он раскрывал рот и не сразу заговорил после этого припадка. Такую сцену не забудешь.
Затем, чтобы привлечь выстрелы противника и определить, где устроена в кустах вдоль речонки засада, Браун приказал туземцу Соломоновых островов спуститься к шлюпке и принести весло: так можно послать в воду собаку за палкой. Этот маневр не достиг цели. Выстрелов не последовало, и парень вернулся назад.
— Там нет никого, — высказал свое мнение один из банды.
— Не может этого быть, — заметил янки.
Кассим к тому времени ушел, находясь под впечатлением всего происходившего, довольный, но озабоченный. Продолжая вести свою тонкую политику, он отправил посла к Дэну Уорису, советуя ему готовиться к прибытию судна белых людей, которое, по полученным сведениям, должно было вскоре подняться по реке. Он преуменьшал размеры воображаемого судна и требовал, чтобы Дэн Уорис его задержал. Этот двойной ход входил в планы Кассима: помешать воинам Буги объединиться и втянуть их в сражение, чтобы ослабить их силы. С другой стороны, он в тот же день уведомил вождей Буги, собравшихся в городе, о том, что уговаривает пришельцев убраться восвояси; в форт он обращался с настойчивыми требованиями выдать порох. Давно уже Тунку Алланг не имел пороха для двух десятков ружей, покрывавшихся ржавчиной в зале аудиенций.
Сообщение это привело всех в смущение. Стали поговаривать о том, что пора пристать к той или иной партии. Скоро начнется битва, и многих ждут великие беды. В тот вечер здание, возведенное руками Джима, — упорядоченная мирная жизнь, когда каждый был уверен в завтрашнем дне, — казалось, вот-вот рухнет и превратится в развалины, обагренные кровью. Беднейшие жители бежали в джунгли или к верховьям реки. Многие из зажиточных жителей сочли необходимым засвидетельствовать свое почтение радже. Юноши, состоявшие при радже, грубо над ними издевались. Старый Тунку Алланг, чуть не рехнувшийся от страха и колебаний, или угрюмо молчал или осыпал их бранью за то, что они явились к нему с пустыми руками; они ушли сильно напуганные. Только старый Дорамин объединил своих соплеменников и неумолимо вел свою линию. Невозмутимо восседая на высоком кресле за импровизированным частоколом, он низким заглушённым голосом отдавал распоряжения.
Наступили сумерки, скрыв тело мертвого человека, который лежал, раскинув руки, словно пригвожденный к земле; затем ночь нависла над Патюзаном, заливая землю сверканием неисчислимых миров. Снова в незащищенной части города запылали вдоль единственной улицы огромные костры; отблески света падали на прямые линии крыш, на кусок стены из переплетенных ветвей, кое-где освещена была целая хижина на вертикальных черных столбах. И весь этот ряд домов в отсветах пламени, казалось, уползал во мрак, сгустившийся в сердце страны. Великое безмолвие, в котором дрожало пламя костров, протянулось до темного подножия холма; но на другом берегу реки, где пылал перед фортом только один костер, раздавался шум, словно топот толпы или грохот далекого водопада.
Браун мне признался, что, глядя на это зрелище, он, несмотря на все свое презрение и веру в себя, вдруг почувствовал, будто наконец налетел и ударился головой о каменную стену. Если бы его шлюпка лежала на воде, он, кажется, попытался бы улизнуть, рискнул бы подвергнуться преследованию на реке или умереть голодной смертью на море. Сомнительно, удалось ли бы ему скрыться. Как бы то ни было, но этой попытки он не сделал. На секунду у него мелькнула мысль ворваться в город, но он понимал, что в конце концов попадет на освещенную улицу, где их, как собак, пристрелят из домов. Врагов было двести на одного, — думал он, — а его люди жевали последние бананы и поджаривали остатки ямса, полученного благодаря дипломатии Кассима. Корнелиус сидел возле них и дремал.
Тут один из белых вспомнил, что в лодке остался табак, и решил отправиться за ним; придал ему смелости тот факт, что туземец Соломоновых островов вернулся из этого путешествия невредимым. Остальные стряхнули с себя уныние. Браун выразил свое одобрение, презрительно заявив:
— Ступай, черт с тобой.
Он считал, что вполне безопасно в темноте спуститься к речонке. Парень перешагнул через ствол дерева и скрылся. Через секунду они услышали, как он влез в лодку, а затем снова выкарабкался на берег.
— Достал! — крикнул он.
За этим последовал выстрел у самого подножия холма.
— Меня ранили! — заорал парень. — Слышите, меня ранили!
И тотчас же с холма стали палить из ружей. Словно маленький вулкан, холм стал выбрасывать в ночь огонь и дым, а когда Браун и янки проклятиями и тумаками положил конец стрельбе, — с речонки донесся глубокий протяжный стон; за ним последовала душераздирающая жалоба, от которой, словно от яда, кровь стыла в жилах. Затем где-то за речонкой сильный голос отчетливо выкрикнул непонятные слова.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |