- Нам повезет с погодой, Ingles, - сказал Пабло Роберту Джордану.
- Нам? - сказала Пр. - Нам?
- Да, нам. - Пабло ухмыльнулся, взглянув на нее, и отпил вина из
кружки. - А почему нет? Я все обдумал, пока ходил к лошадям. Почему бы нам
не столковаться?
- В чем? - спросила женщина. - В чем?
- Во всем, - сказал ей Пабло. - Вот, например, насчет моста. Я теперь с
тобой заодно.
- Теперь ты с нами заодно? - сказал Агустин. - После всего, что
наговорил?
- Да, - ответил ему Пабло. - После того, как погода переменилась, я с
вами заодно.
Агустин покачал головой.
- Погода, - сказал он и опять покачал головой. - И после того, как я
бил тебя по зубам?
- Да. - Пабло ухмыльнулся, глядя на него, и потрогал пальцами губы. - И
после этого.
Роберт Джордан наблюдал за Пр. Она смотрела на Пабло, точно это был
какой-то диковинный зверь. С ее лица все еще не сошло то выражение,
которое появилось на нем, когда заговорили о выколотых глазах. Она
покачала головой, словно стараясь отделаться от этого, потом откинула
голову назад.
- Слушай, ты, - сказала она Пабло.
- Да, женщина?
- Что с тобой творится?
- Ничего, - сказал Пабло. - Я передумал. Вот и все.
- Ты подслушивал, - сказала она.
- Да, - ответил он. - Только ничего не расслышал.
- Ты боишься, что мы убьем тебя.
- Нет, - ответил он и посмотрел на нее поверх кружки с вином. - Этого я
не боюсь. Ты сама знаешь.
- Тогда что же с тобой делается? - сказал Агустин. - То ты, пьяный,
накидываешься на нас всех, отступаешься от дела, недостойно говоришь о
нашей смерти, оскорбляешь женщин, мешаешь нам сделать то, что нужно
сделать...
- Я был пьян, - сказал Пабло.
- А теперь...
- Теперь я не пьян, - сказал Пабло. - И я передумал.
- Пусть тебе другие верят. Я не поверю, - сказал Агустин.
- Верь не верь - твое дело, - сказал Пабло. - Но, кроме меня, до
Гредоса тебя никто не проведет.
- До Гредоса?
- После моста только туда и можно будет податься.
Вопросительно глядя на Пилар, Роберт Джордан поднял руку, но так, что
Пабло этого не видел, и постучал пальцем по своему правому уху.
Женщина кивнула. Потом кивнула еще раз. Она сказала что-то Марии, и
девушка подошла к Роберту Джордану.
- Она говорит: конечно, слышал, - сказала Мария на ухо Роберту
Джордану.
- Значит, Пабло, - степенно заговорил Фернандо, - ты теперь с нами
заодно и согласен принять участие во взрыве моста?
- Да, друг, - сказал Пабло. Он посмотрел на Фернандо в упор и кивнул
головой.
- Честное слово? - спросил Примитиво.
- Честное слово, - ответил ему Пабло.
- И ты думаешь, что все сойдет хорошо? - спросил Фернандо. - Ты теперь
веришь в это?
- Конечно, - сказал Пабло. - А ты разве не веришь?
- Верю, - сказал Фернандо. - Но я никогда не теряю веры.
- Уйду я отсюда, - сказал Агустин.
- Не ходи, холодно, - дружелюбно сказал ему Пабло.
- Пусть холодно, - сказал Агустин. - Не могу я больше оставаться в этом
manicomio.
- Напрасно ты называешь нашу пещеру сумасшедшим домом, - сказал
Фернандо.
- Manicomio для буйных, - сказал Агустин. - И я уйду отсюда, пока не
спятил вместе с вами.
Это словно карусель, думал Роберт Джордан. Но не такая карусель,
которая кружится быстро под звуки шарманки и детишки сидят верхом на
бычках с вызолоченными рогами, а рядом кольца, которые нужно ловить на
палку, и синие, подсвеченные газовыми фонарями сумерки на Авеню-дю-Мэн, и
лотки с жареной рыбой, и вертящееся колесо счастья, где кожаные язычки
хлопают по столбикам с номерами, и тут же сложены пирамидой пакетики
пиленого сахару для призов. Нет, это вовсе не такая карусель, хотя эти
люди в своем ожидании очень похожи на тех мужчин в кепках и женщин в
вязаных свитерах, с блестящими в свете фонарей волосами, что стоят у
колеса счастья и ждут, когда оно остановится. Да, люди такие же. Но колесо
другое. Это вертикальное колесо, и на нем движешься вверх и вниз.
Два оборота оно уже сделало. Это большое колесо, установленное под
прямым углом к земле, и когда его пускают, оно делает один оборот и,
вернувшись в исходное положение, останавливается. Вместе с ним описываешь
круг и ты и тоже останавливаешься, вернувшись к исходной точке. Даже
призов нет, подумал он, и кому охота кататься на таком колесе! А всякий
раз садишься и делаешь круг, хоть и не собирался. Оборот только один; один
большой, долгий круг - сначала вверх, потом вниз, и опять возвращаешься к
исходной точке. Вот и сейчас мы вернулись к исходной точке, подумал он.
Вернулись, ничего не разрешив.
В пещере было тепло, ветер снаружи улегся. Роберт Джордан сидел за
столом, раскрыв перед собой записную книжку, и набрасывал план минирования
моста. Он начертил три схемы, выписал формулы, изобразил при помощи двух
рисунков всю технику взрыва предельно просто и наглядно, так, чтобы
Ансельмо мог один довершить дело, если бы во время операции что-нибудь
случилось с ним самим. Закончив все чертежи, он стал проверять их еще раз.
Мария сидела рядом и через плечо смотрела на его работу. Он знал, что
Пабло сидит напротив и остальные тоже здесь, разговаривают и играют в
карты; он вдыхал воздух пещеры, в котором запах кухни и пищи сменился
дымным чадом и запахом мужчин - табак, винный перегар и кислый дух
застарелого пота, - а когда Мария, следя за его карандашом, положила на
стол руку, он взял ее, поднес к лицу и вдохнул свежий запах воды и
простого мыла, исходивший от нее после мытья посуды. Потом он опустил руку
Марии и снова взялся за работу, не глядя на девушку и потому не видя, как
она покраснела. Она оставила руку на столе, рядом с его рукой, но он ее
больше не трогал.
Когда с техникой взрыва было покончено, он перевернул листок и стал
писать боевой приказ. Мысль его работала быстро и четко, и то, что он
писал, нравилось ему. Он исписал две странички, потом внимательно
перечитал их.
Как будто все, сказал он себе. Все совершенно ясно, и, кажется, я
ничего не упустил. Оба поста будут уничтожены, а мост взорван согласно
приказу Гольца, и это все, за что я отвечаю. А в эту историю с Пабло мне
вовсе не следовало ввязываться, но какой-нибудь выход и тут найдется.
Будет Пабло или не будет Пабло, мне, в конце концов, все равно. Но я не
намерен лезть на это колесо в третий раз. Два раза я на него садился, и
два раза оно делало полный оборот и возвращалось к исходной точке, и
больше я на него не сяду.
Он закрыл записную книжку и оглянулся на Марию.
- Мария, - сказал он ей. - Поняла ты тут что-нибудь?
- Нет, Роберто, - сказала девушка и накрыла своей рукой его руку, все
еще державшую карандаш. - А ты уже кончил?
- Да. Теперь уже все решено и подписано.
- Что ты там делаешь, Ingles? - спросил через стол Пабло. Глаза у него
опять стали мутные.
Роберт Джордан пристально посмотрел на него. Подальше от колеса, сказал
он себе. Не лезь на это колесо. Оно, кажется, опять начинает вертеться.
- Разрабатываю план взрыва, - вежливо сказал он.
- Ну и как, выходит? - спросил Пабло.
- Очень хорошо, - сказал Роберт Джордан. - Выходит очень хорошо.
- А я разрабатываю план отступления, - сказал Пабло, и Роберт Джордан
посмотрел в его пьяные свиные глазки, а потом на миску с вином. Миска была
почти пуста.
Прочь от колеса, сказал он себе. Опять он пьет. Верно. Но на колесо ты
все-таки не лезь. Говорят, Грант во время Гражданской войны почти никогда
не бывал трезвым. Это факт. Наверно, Грант взбесился бы от такого
сравнения, если бы увидел Пабло. Грант еще и сигары курил к тому же. Что
ж, надо будет раздобыть где-нибудь сигару для Пабло. К такому лицу это так
и просится: наполовину изжеванная сигара. Где только ее достать?
- Ну и как идет дело? - учтиво спросил Роберт Джордан.
- Очень хорошо, - сказал Пабло и покивал головой важно и наставительно.
- Muy bien.
- Что-нибудь надумал? - спросил Агустин, поднимая голову от карт.
- Да, - сказал Пабло. - У меня мыслей много.
- Где ты их выловил? В этой миске? - спросил Агустин.
- Может быть, и там, - сказал Пабло. - Кто знает. Мария, подлей в миску
вина, сделай милость.
- Вот уж в бурдюке, наверно, полным-полно замечательных мыслей. -
Агустин вернулся к картам. - Ты бы влез туда, поискал их.
- Зачем, - невозмутимо ответил Пабло, - я их нахожу и в миске.
Нет, он тоже не лезет на колесо, подумал Роберт Джордан. Так оно и
вертится вхолостую. Наверно, на нем нельзя долго кататься, на этом колесе.
Это опасная забава. Я рад, что мы с него слезли. У меня и то раза два от
него голова кружилась. Но пьяницы и по-настоящему жестокие или подлые люди
катаются на таком колесе до самой смерти. Сперва оно несет тебя вверх, и
размах у него каждый раз другой, но потом все равно приводит вниз. Ну и
пусть вертится, подумал он. Меня на него не заманишь больше. Нет, сэр,
генерал Грант, хватит, повертелся.
Пилар сидела у огня, повернув свой стул так, чтобы ей можно было
заглядывать в карты двух игроков, сидевших спиной к ней. Она следила за
игрой.
Переход от смертельного напряжения к мирной домашней жизни - вот что
самое удивительное, думал Роберт Джордан. Когда треклятое колесо идет
вниз, вот тут-то и попадешься. Но я с этого колеса слез, подумал он. И
больше меня на него не затащишь.
Два дня тому назад я не подозревал о существовании Пилар, Пабло и всех
остальных, думал он. Никакой Марии для меня и на свете не было. И, надо
сказать, мир тогда был гораздо проще. Я получил от Гольца приказ, который
был вполне ясен и казался вполне выполнимым, хотя выполнение представляло
некоторые трудности и могло повлечь некоторые последствия. Я думал, что
после взрыва моста я либо вернусь на фронт, либо не вернусь, а если
вернусь, то попрошусь ненадолго в Мадрид. В эту войну отпусков не дают
никому, но я уверен, что два или три дня мне удалось бы получить.
В Мадриде я собирался купить кое-какие книги, взять номер в отеле
"Флорида" и принять горячую ванну, представлял себе, что пошлю Луиса,
швейцара, за бутылкой абсента, - может быть, ему удалось бы достать в
Мантекериас Леонесас или в другом месте, - и после ванны полежу на кровати
с книгой, попивая абсент, а потом позвоню к Гэйлорду и узнаю, можно ли
зайти туда пообедать.
Обедать в "Гран-Виа" ему не хотелось, потому что кормят там, правду
сказать, неважно и нужно приходить очень рано, а то и вовсе ничего не
получишь. И потом, там всегда болтается много знакомых журналистов, а
думать все время о том, как бы не сказать лишнего, было очень скучно. Ему
хотелось выпить абсента, и чтобы потянуло на разговор, и тогда отправиться
к Гэйлорду, где отлично кормят и подают настоящее пиво, и пообедать с
Карковым и узнать, какие новости на фронтах.
Когда он первый раз попал в отель Гэйлорда - местопребывание русских в
Мадриде, ему там не понравилось, обстановка показалась слишком роскошной и
стол слишком изысканным для осажденного города, а разговоры, которые там
велись, слишком вольными для военного времени. Но я очень быстро привык,
подумал он. Не так уж плохо иметь возможность вкусно пообедать, когда
возвращаешься после такого дела, как вот это. А в тех разговорах, которые
сперва показались ему вольными, как выяснилось потом, было очень много
правды. Вот найдется о чем порассказать у Гэйлорда, когда все будет
кончено, подумал он. Да, когда все будет кончено.
Можно ли явиться к Гэйлорду с Марией? Нет. Нельзя. Но можно оставить ее
в номере, и она примет горячую ванну, и когда ты вернешься от Гэйлорда,
она будет тебя ждать. Да, именно так, а потом, когда ты расскажешь о ней
Каркову, можно будет и привести ее, потому что все очень заинтересуются и
захотят ее увидеть.
А можно бы и вовсе не ходить к Гэйлорду. Можно пообедать пораньше в
"Гран-Виа" и поспешить обратно, во "Флориду". Но ты наверняка пойдешь к
Гэйлорду, потому что тебе захочется опять вкусно поесть и понежиться среди
роскоши и комфорта после всего этого. А потом ты вернешься во "Флориду", и
там тебя будет ждать Мария. Конечно, она поедет с ним в Мадрид, когда тут
все будет кончено. Когда тут все будет кончено. Да, когда тут все будет
кончено. Если тут все сойдет хорошо, он может считать, что заслужил обед у
Гэйлорда.
Там, у Гэйлорда, можно было встретить знаменитых испанских командиров,
которые в самом начале войны вышли из недр народа и заняли командные
посты, не имея никакой военной подготовки, и оказывалось, что многие из
них говорят по-русски. Это было первое большое разочарование, испытанное
им несколько месяцев назад, и оно навело его на горькие мысли. Но потом он
понял, в чем дело, и оказалось, что ничего тут такого нет. Это
действительно были рабочие и крестьяне. Они участвовали в революции 1934
года, и когда революция потерпела крах, им пришлось бежать в Россию, и там
их послали учиться в Военную академию для того, чтобы они получили военное
образование, необходимое для командира, и в другой раз были готовы к
борьбе.
Во время революции нельзя выдавать посторонним, кто тебе помогает, или
показывать, что ты знаешь больше, чем тебе полагается знать. Он теперь
тоже постиг это. Если что-либо справедливо по существу, ложь не должна
иметь значения.
Там, у Гэйлорда, он узнал, например, что Валентин Гонсалес, прозванный
El Campesino, то есть крестьянин, вовсе и не крестьянин, а бывший сержант
Испанского иностранного легиона; он дезертировал и дрался на стороне Абд
эль-Керима. Но и в этом ничего такого не было. Почему бы и нет? В подобной
войне сразу необходимы крестьянские вожди, а настоящий крестьянский вождь
может оказаться чересчур похожим на Пабло. Ждать, пока появится настоящий
крестьянский вождь, некогда, да к тому же в нем может оказаться слишком
много крестьянского. А потому приходится таких вождей создавать. Правда,
когда он увидел Campesino, его черную бороду, его толстые, как у негра,
губы и лихорадочные, беспокойные глаза, он подумал, что такой может
причинить не меньше хлопот, чем настоящий крестьянский вождь. В последнюю
встречу ему даже показалось, что этот человек сам уверовал в то, что о нем
говорили, и почувствовал себя крестьянином. Это был смельчак, отчаянная
голова: трудно найти человека смелее. Но, господи, до чего же он много
говорил! И в пылу разговора мог сказать что угодно, не задумываясь о
последствиях своей неосмотрительности. А последствия эти не раз уже бывали
печальны. Но при всем том как бригадный командир он оказывался на высоте
даже в самых, казалось бы, безнадежных положениях. Ему никогда не
приходило в голову, что положение может быть безнадежным, и потому, даже
когда это так и бывало, он умел найти выход.
Там же, у Гэйлорда, можно было повстречать простого каменщика из
Галисии, Энрике Листера, который теперь был командиром дивизии и тоже
говорил по-русски. Туда же приходил столяр из Андалузии, Хуан Модесто,
которому только что поручили командование армейским корпусом. Он тоже не в
Пуэрто-де-Санта-Мария научился русскому языку, разве только если там были
курсы Берлица, которые посещали столяры. Из всех молодых командиров он
пользовался самым большим доверием у русских, потому что он был настоящим
партийцем, "стопроцентным", как они любили говорить, щеголяя этим
американизмом.
Да, без Гэйлорда нельзя было бы считать свое образование законченным.
Именно там человек узнавал, как все происходит на самом деле, а не как оно
должно бы происходить. Я, пожалуй, только начал получать образование,
подумал он. Любопытно, придется ли продолжить его? Все, что удавалось
узнать у Гэйлорда, было разумно и полезно, и это было как раз то, в чем он
нуждался. Правда, в самом начале, когда он еще верил во всякий вздор, это
ошеломило его. Но теперь он уже достаточно разбирался во многом, чтобы
признать необходимость скрывать правду, и все, о чем он узнавал у
Гэйлорда, только укрепляло его веру в правоту дела, которое он делал.
Приятно было знать все, как оно есть на самом деле, а не как оно якобы
происходит. На войне всегда много лжи. Но правда о Листере, Модесто и El
Campesino гораздо лучше всех небылиц и легенд. Когда-нибудь эту правду не
будут скрывать ни от кого, но пока он был доволен, что существует Гэйлорд,
где он может узнать ее.
Туда он и собирался отправиться после того, как купит книги, и полежит
в горячей ванне, и выпьет абсента, и почитает немного. Но все эти планы он
строил раньше, когда еще не было Марии. Ну что ж, они возьмут два номера,
и пока он будет у Гэйлорда, она может делать что хочет, а он оттуда придет
прямо к ней. Ждала же она столько времени здесь, в горах, что ей стоит
подождать немножко в отеле "Флорида". И у них будет целых три дня в
Мадриде. Три дня - это очень много времени. Он поведет ее посмотреть
братьев Маркс. Эта программа держится уже три месяца и, наверно,
продержится еще три. Ей понравятся братья Маркс, подумал он. Ей это очень
понравится.
Но от Гэйлорда до этой пещеры - долгий путь, подумал он. Нет, не этот
путь долгий. Долгим будет путь из этой пещеры до Гэйлорда. Первый раз он
попал к Гэйлорду с Кашкиным, и ему там не понравилось. Кашкин сказал, что
ему непременно нужно познакомиться с Карповым, потому что Карков очень
интересуется американцами и потому что он самый ярый поклонник Лопе де
Вега и считает, что нет и не было в мире пьесы лучше "Овечьего источника".
Может быть, это и верно, но он, Роберт Джордан, не находил этого.
У Гэйлорда ему не понравилось, а Карков понравился. Карков - самый
умный из всех людей, которых ему приходилось встречать. Сначала он ему
показался смешным - тщедушный человечек в сером кителе, серых бриджах и
черных кавалерийских сапогах, с крошечными руками и ногами, и говорит так,
точно сплевывает слова сквозь зубы. Но Роберт Джордан не встречал еще
человека, у которого была бы такая хорошая голова, столько внутреннего
достоинства и внешней дерзости и такое остроумие.
Кашкин наговорил о Роберте Джордане бог знает чего, и Карков первое
время был с ним оскорбительно вежлив, но потом, когда Роберт Джордан,
вместо того чтобы корчить из себя героя, рассказал какую-то историю, очень
веселую и выставлявшую его самого в непристойно-комическом свете, Карков
от вежливости перешел к добродушной грубоватости, потом к дерзости, и они
стали друзьями.
У ворот отеля Гэйлорда стоят часовые с примкнутыми штыками, и сегодня
вечером это самое приятное и самое комфортабельное место в осажденном
Мадриде. Ему захотелось сегодня вечером быть не здесь, а там. Хотя и здесь
не так уж плохо сейчас, колесо перестало вертеться. И снегопад тоже
стихает.
Он охотно показал бы Каркову свою Марию, но неудобно явиться с ней
туда, надо раньше спросить, можно ли, да и вообще посмотреть, как его там
примут после этого дела. Наступление ведь к тому времени окончится, и
Гольц тоже будет там, и если у него тут все сойдет хорошо, об этом все
узнают от Гольца. Да и насчет Марии Гольц тоже посмеется над ним. После
всего, что он ему наговорил о девушках.
Он потянулся к миске, стоявшей перед Пабло, и зачерпнул кружку вина.
- С твоего разрешения, - сказал он.
Пабло кивнул. Увлекся, видно, своими стратегическими соображениями,
подумал Роберт Джордан. Ищет решение задачи в миске с вином. Но мерзавец,
верно, и в самом деле не лишен способностей, если мог так долго
верховодить здесь. Глядя на Пабло, Роберт Джордан старался представить
себе, какой бы из него вышел партизанский вожак во времена Гражданской
войны в Америке. Их ведь было очень много. Но мы о них ничего не знаем. Не
о таких, как Куонтрил, как Мосби, как его собственный дед, а о вожаках
небольших партизанских отрядов. Кстати, насчет вина. Ты в самом деле
думаешь, что Грант был пьяницей? Дед всегда уверял, что да, что в четыре
часа пополудни Грант всегда бывал немного навеселе и что во время осады
Виксбурга он пил мертвую несколько дней. Но дед уверял, что, как бы ни был
Грант пьян, он действовал всегда совершенно рассудительно, только вот
разбудить его бывало нелегко. Но если уж разбудишь, он действовал
рассудительно.
В этой войне ни одна из сторон не имеет своего Гранта, своего Шермана
или своего Слонуолла Джексона. И Джеба Стюарта тоже не видно. И Шеридана
тоже. Зато Мак-Клелланов сколько угодно. У фашистов кишмя кишит
Мак-Клелланами, а у нас их по меньшей мере трое.
И военных гениев тоже пока не выдвинула эта война, Ни одного. Даже
похожего ничего не было. Клебер, Лукач и Ганс, командуя Интернациональными
бригадами, с честью выполнили свою роль в обороне Мадрида, но потом
старый, лысый, очкастый, самодовольный, как филин глупый, неинтересный в
разговоре, по-бычьи храбрый и тупой, раздутый пропагандой защитник Мадрида
Миаха стал так завидовать популярности Клебера, что заставил русских
отстранить его от командования и отправить в Валенсию. Клебер был хороший
солдат, но ограниченный и слишком разговорчивый для того дела, которым
занимался. Гольц был хороший командир и отличный солдат, но его все время
держали на положении подчиненного и не давали ему развернуться.
Готовящееся наступление было его первой крупной операцией, и пока Роберту
Джордану не очень нравилось все то, что он слышал об этом наступлении.
Он жалел, что не видел сражения на плато за Гвадалахарой, когда
итальянцы были разбиты. Он тогда был в Эстремадуре. Об этом сражении ему
рассказывал Ганс недели две тому назад у Гэйлорда, и так образно, что он
словно сам все увидел. Был один момент, когда казалось, что все проиграно,
- это когда итальянцы прорвали фронт близ Трихуэке, и если б им тогда
удалось перерезать Ториха-Бриуэгскую дорогу, Двенадцатая бригада оказалась
бы отрезанной. Но мы знали, что деремся с итальянцами, сказал Ганс, и мы
рискнули на маневр, которому при всяком другом противнике не было бы
оправдания. И маневр удался.
Все это Ганс ему показал на своей карте. Ганс повсюду таскал с собой
эту карту в полевой сумке и до сих пор восхищался и наслаждался своим
чудесным маневром. Ганс был отличный солдат и хороший товарищ. Испанские
части Листера, Модесто и Кампесино тоже очень хорошо показали себя в этом
сражении, рассказывал Ганс, и это целиком надо поставить в заслугу их
командирам и той дисциплине, которую они сумели ввести. Но и Листеру, и
Модесто, и Кампесино большинство их ходов было подсказано русскими
военными консультантами. Они были похожи на пилотов-новичков, летающих на
машине с двойным управлением, так что пилот-инструктор в любую минуту
может исправить допущенную ошибку. Ну что ж, этот год покажет, хорошо ли
они усвоили урок.
Они были коммунистами и сторонниками железной дисциплины. Дисциплина,
насаждаемая ими, сделает из испанцев хороших солдат. Листер был особенно
строг насчет дисциплины, и он сумел выковать из дивизии настоящую
боеспособную единицу. Одно дело - удерживать позиции, другое - пойти на
штурм позиций и захватить их, и совсем особое дело - маневрировать
войсками в ходе боевых действий, думал Роберт Джордан, сидя в пещере за
столом. Интересно, как Листер, такой, каким я его знаю, справится с этим,
когда двойное управление будет снято. А может быть, оно не будет снято,
подумал он. Может быть, они не уйдут. Может быть, они еще укрепятся.
Интересно, как относятся русские ко всему этому делу. Гэйлорд, вот где
можно все узнать. Есть много вопросов, насущных для меня, ответ на которые
я могу получить только у Гэйлорда.
Одно время ему казалось, что для него вредно бывать у Гэйлорда. Там все
было полной противоположностью пуританскому, религиозному коммунизму дома
номер 63 по улице Веласкеса, дворца, где помещался Мадридский штаб
Интернациональных бригад. На улице Веласкеса, 63, ты чувствовал себя
членом монашеского ордена, а уж что касается атмосферы, которая когда-то
господствовала в штабе Пятого полка, до того как он был разбит на бригады
по уставу новой армии, - у Гэйлорда ее и в помине не было.
В тех обоих штабах ты чувствовал себя участником крестового похода. Это
единственное подходящее слово, хотя оно до того истаскано и затрепано, что
истинный смысл его уже давно стерся. Несмотря на бюрократизм, на
неумелость, на внутрипартийные склоки, ты испытывал то чувство, которого
ждал и не испытал в день первого причастия. Это было чувство долга,
принятого на себя перед всеми угнетенными мира, чувство, о котором так же
неловко и трудно говорить, как о религиозном экстазе, и вместе с тем такое
же подлинное, как то, которое испытываешь, когда слушаешь Баха, или когда
стоишь посреди Шартрского или Леонского собора и смотришь, как падает свет
сквозь огромные, витражи, или когда глядишь на полотна Мантеньи, и Греко,
и Брейгеля в Прадо. Оно определяло твое место в чем-то, во что ты верил
безоговорочно и безоглядно и чему ты обязан был ощущением братской
близости со всеми теми, кто участвовал в нем так же, как и ты. Это было
нечто совсем незнакомое тебе раньше, но теперь ты узнал его, и оно вместе
с теми причинами, которые его породили, стало для тебя таким важным, что
даже твоя смерть теперь не имеет значения; и если ты стараешься избежать
смерти, то лишь для того, чтобы она не помешала исполнению твоего долга.
Но самое лучшее было то, что можно было что-то делать ради этого чувства и
этой необходимости. Можно было драться.
Вот мы и дрались, думал он. И для тех, кто дрался хорошо и остался цел,
чистота чувства скоро была утрачена. Даже и полугода не прошло.
Но когда участвуешь в обороне позиции или города, эта первоначальная
чистота возвращается. Так было во время боев в Сьерре. Там чувствовалась
во время боя настоящая революционная солидарность. Там, когда впервые
возникла необходимость укрепить дисциплину, он это понял и одобрил.
Нашлись трусы, которые побежали под огнем. Он видел, как их расстреливали
и оставляли гнить у дороги, позаботившись только взять у них патроны и
ценности. То, что брали патроны, сапоги и кожаные куртки, было совершенно
правильно. То, что брали ценности, было просто разумно. Иначе все
досталось бы анархистам.
Тогда казалось правильным, необходимым и справедливым, что бежавших
расстреливали на месте. Ничего дурного здесь не было. Они бежали потому,
что думали только о себе. Фашисты атаковали, и мы остановили их на крутом
склоне, среди серых скал, сосняка и терновых кустов Гвадаррамы. Целый день
мы удерживали эту дорогу под воздушной бомбежкой и огнем артиллерии,
которую они подвели совсем близко, и под конец те, кто уцелел, пошли в
контратаку и отогнали фашистов. Потом, когда они попытались зайти слева,
пробираясь небольшими отрядами между скал и деревьев, мы засели в
Санитариуме и отстреливались из окон и с крыши, хотя они обошли нас уже с
обеих сторон, и, зная, что значит попасть в окружение, мы все-таки
продержались, пока контратака не оттеснила их снова назад.
Среди всего этого, в страхе, от которого сохнет во рту и в горле, в
пыли раскрошенной штукатурки и неожиданном ужасе рушащейся стены, дурея от
вспышек и грохота взрывов, прочищаешь пулемет, оттаскиваешь в сторону тех,
кто стрелял из него раньше, ничком бросаешься на кучу щебня, головой за
щиток, исправляешь поломку, выравниваешь ленту, и вот уже лежишь за
щитком, и пулемет снова нащупывает дорогу; ты сделал то, что нужно было
сделать, и знаешь, что ты прав. Ты узнал иссушающее опьянение боя, страхом
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 39 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |