Что ж, надо так надо. И вот, уже на море или за ним, обнаруживается искомая территория, Иномирье, как оно есть. Например, Аид:
Ты, Океан в корабле поперек переплывши, достигнешь
Низкого берега, где дико растет Персефонин широкий
Лес из ракит…
(Гомер. Одиссея. Х. 508-510).
Или посещенный ирландцем Браном “Остров Радости”, один из многих островов потустороннего архипелага:
Есть трижды пятьдесят островов
Средь океана, от нас на запад
(Ирландский эпос, с. 669).
Чтобы попасть на заповедный остров Буян или в “заморское царство-государство”, так или иначе необходимо переправляться через море: “обратился ястребом, перелетел через море” (КВСО 2, № 32); верхом на Царь-Птице – “летят над морем-океаном” (Морохин 90, с. 239); “понесла Мага-птица за двенадцеть морей Коробыню-богатыря” (Ончук Неизд, с. 58); “Волк его через море и повез” (Арзамас 2, № 58); “Заря Добрый Молодец сел на козла и поплыл по морю” (ФТГ, № 597); “Море – краю не видать, где берег. /…/ Кузьма сел на эту лягушку (раздувшуюся до размеров лодки, - Б. М.), и она поплыла, куда ей было приказано” (Молд, с. 171); на волшебной “корете” едет “через морё к заморскому царю” (Вятск, № 3). Путеводный клубок может показывать направление, а то и вовсе открывать границу: “Клубок покатилса, докатилса до моря. /…/ переплыл через море, клубок опять покатилса” (Ончук Неизд, с. 130), “Вот клубочек катился, катился – и прямо в море: море расступилося, дорога открылася; дурак ступил раз-другой и очутился с своими провожатыми на том свете” (Аф, № 216).
Более традиционно настроенные герои плывут на кораблях: “Побежал корабль по суху, поплыл по морю и, наконец, пристал в государство Царь-девицы” (Аф, № 170). Они долго и муторно добираются морем до заветного берега: в поисках похищенной дочери царя “Ну, и переплыли они это море. Вышли на берег, пошли” (РГСС, № 31). Только преодолев это препятствие, они добираются до входа в Ино: “Много ли, долго ли, скоро ли, плохо ли ехали они два года. Приплыли к острову. /…/ Идут они день, идут другой, вдруг доходят – яма в преисподнюю. /…/ Вот они его туда спустили, и пошел он странствовать по тому свету” (КВСО 1, № 33). То, что видно по прибытию на другой берег, сразу выдает нереальность места, его чуждость человеческом миру: “паехали па морю. Ехали, ехали, приехали, глядят: стеклянная гара” (Перм, № 59), за морем “стоит дом, вокруг дома тыновая ограда, на каждой тынинке по человечьей голове” (Ончук Неизд, с. 130).
Дочка демона, полюбившая героя, застигшего ее купающейся с сестрами на берегу моря, говорит: “Я завтра на корабле с сестрицами приеду, тебя в свое царство увезем”; впрочем, герой проспал, и был вынужден добираться туда своим ходом (Эрленвейн, № 34). Сестра-злодейка посылает героя за львиным молоком: “на морские горы, и на морских горах сидит львица” (Худ, № 84). Где-то там находится чудесный предмет, который героя вынуждают достать: “за трём дремучими лесами, за трем высокими горами, за трем синими морями есь мельница-самомолка” (Ончук Неизд, с. 81); отец посылает героя “по живую, по молодую воду, за тридевять земель, в тридесятую землю, за белое море – в дивье царство” (Аф, № 175). Когда теща, волшебная помощница героя, пытается разузнать у подвластных ей живых существ, как разрешить трудную задачу, то отправляется вместе с зятем в подходящие для этого условия: “Полетели они к синему морю” (Карн, № 53). Поскольку за морем можно найти “не знаю что”, то мир морем это и есть то самое “пойди туда, не знаю куда” (Пушк, № 20).
Оказавшись на том берегу герой зачастую волей или неволей держится около граничного моря. Прячась в образе разных живых существ от взора колдуна, он в образе щуки (или при помощи ее) забирается в море, “в морскую пучину” (Перм, № 1). Кощей сажает героя в бочку и бросает в море (Аф, № 159). Демоница пугает героя, прицепившегося к ее ковру-самолету: “Вот я паду в синеё море! Тебя залью!” (Озар, № 26). Там он обнаруживает волшебные фрукты: “пришел к морю, а на берегу моря растут яблони, /…/ он сорвал несколько яблоков; съел одно яблоко и у него рог вырос” (СС, № 150). Ивашко Сорочинская Шапка, уже знакомый нам, как страж на въезде в “Индею” (Тот Свет), пасет табун лошадей и Конька-Горбунка, которого герой приезжает выслужить: “Идет Ивашко Сорочинская Шапка и гонит тридцать одну лошадь к синю морю на пойво” (Озар, № 21). В другом тексте оно так и называется – “водопойное море” (Ончук Неизд, с. 81). Мать убитых героем змеев летает пить воду “да сiняго мора” (Аф, № 134). Вертикальная и горизонтальная модели мира могут спокойно уживаться в пределах одного текста. Герой выбирается на белый свет с помощью волшебной птицы, чьих птенцов он спасает. Вылетает вверх. Но гнездо ее находится на Мировом древе, растущем по ту сторону моря-границы: “Глидит: сине море, и тут дуб бальшой, и там гниздо и дитята, и дошь пашол” (Азад 3, № 18).
В этот мир за морем, за грань миров, ведьма отсылает детей, превращенных ей в птиц: “Лятите за тихое море, за тихое лукаморье /…/. И где стаить изобка на курьих ножках, на бараньих рожках” (Двина, № 2), а заговорные тексты выгоняют болезни: “Я вас отсылаю за сини моря, там вам и гулянье”, “У синям морэ сталы (вам) засциланыя”, “Нэситэ за тёмны лиса, за глыбоки мора занэситэ” (Полесские, № 339, 241, 266), “вся худоба, вся тягота в быстрые реки, в пригрубые ручьи, в широкое море”, “все уроки, прикосы /…/ уйдите в синее море” (Науменко, с. 163, 190); заговор от червей: “полетети за море, тамо у червей свадьба” (Майков, № 202). Сербские заклички выгоняют в Ино градовые тучи: Усту, облаче! /…/ Над пусто Црно Море – Назад, туча! /…/ На пустое Черное море; Но иди тамо у пусту гору, // У дубоку воду гди људ нема, // Гди петао не поjе, // Гди кокошке не кваче, // Гди волови не мчи – И иди туда в пустоши лесные, // В глубокую воду, где людей нет, // Где петух не поет, // Где курицы не кудахчут, // Где волы не мычат (Толстой, с. 173, 194). Только там, в Ино, всей этой худости и место.
Заморский край оказывается на поверку типичным миром-перевертышем, антимиром, в котором обыденным считается невозможное у нас. Герой сказки, рассказывает небывальщину: услышали де они с отцом, “што за морем на мух скота меняют” (Перм, № 50), “Вот прослышал мой деде, что за морем за муху с мушуненком дают корову с теленком” (РНБСС, № 102); переправляется туда, нагрузившись “товаром”: “мне нужно было переплыть через море /…/. Взял я мешок с мухами, разболтал его и бросил, а сам схватился за угол мешка и перелетел на другую сторону моря” (РНБСС, № 93). По сему поводу припоминается пословица, в целом подтверждающая мысль о “заморском царстве”, как об удивительной стране “больших возможностей”: “За морем телушка полушка, да рубль перевоз”. Варианты упомянутой сказки, где вместо “заморья” фигурирует небо (Рай), подтверждают, что “за морем”, означает “на Том Свете”: “пошел гулять по небу; слушаю, там комары да пауты дорого продают” (КВСО 1, № 10), “Мне сказали, что на небе мухи и мыши дороги, а коровы и телята дешевы. Наимал я столько мух и мышей и полез по этому дубу. Даю муху да мышонка, а мне дают корову да теленка” (Смирн, № 360); “Однажды услыхал я, что на небе одного кумарика на десять коров меняют” (РНБСС, № 94).
Сказки в один голос описывают как из моря выходят Змеи, требующие людских жертв: “Море забурлило, этот вышел” (РСУ, с. 23), “Но море заколебалось, волны заходили” (Ончук Неизд, с. 95), “каждый день выходит из синего моря, из-за серого камня, двенадцатиголовый змей” (Аф, № 155), “Вот видит, море раздваиватца на двое. Вылазит змей трехглавой” (Азад 1, № 6). “Вдруг поднелась буря, ветер; змей вышол из моря” (Азад 3, № 12). Так вот, не из моря, а ИЗ-ЗА моря, из-за грани миров”. Нигде, даже в тех случаях, когда противников зовут “Морское Чудбище” (ЗЗ, с. 213), “чудо морское” (Перм, № 19), и говорится, что “у нас змей из моря подымаится” (СС, № 4), “У нас есть небольшое красное море, а в том море живет девятиглавый змей” (СиБ, № 18), эти земноводные монстры не описываются, как именно морские, на самом деле обитающие в подводном мире существа. Герой их обнаруживает и бьет только на суше: “выходи змея с изморья на крутой берег” (Пушк, № 45), “И поехал Иван-Царевич сражаться на изморье” (Молд, с. 55), “Иван пошел к морю на тое место, где с моря выползае двенадцатиглавая змея” (Ончук Неизд, с. 226). Битва случается либо на нашей территории, если противники вторгаются к нам, либо в потустороннем мире, если нужда заставляет устраивать маленькую победоносную войну на их территории. За морем, которое герою приходится преодолевать на ковре-самолете, находится “квартира” Кощея (Вологод, № 9); “Много ли шел, мало ли, нашел Кощеев дом за морем-океаном, на острове Буяне” (ЗЗ, с. 60); пересекая море, он “Подъезжает к царству, где этот самый Змей Горыныч живет” (Сад, № 2). Так что, когда мы читаем “в море / на море”: “А в этом море живет змей” (Морохин 90, с. 59), “Шел-шел, подходит к синему морю. Уехал в море – стоит избушка на курьих ножках” (СиВ, № 15), то можно не сомневаться, что, скорее всего, речь идет о том, что на самом деле находится за морем. Ворона летит за живой и мертвой водой для погибшего героя: “В море была живая и мертвая вода” (Урал, с. 229). Как она может быть в море? Никак. Но вот за морем, в “заморском государстве”, где есть всё, что душе угодно, такая вода бьет ключами.
Из-за моря появляются не только демоны, но и благие персонажи, несущие нечто доброе. В заговорах это наделенные способностью исцелять Боги и духи: “Iшла дiвка понад морем, несла води цебер повен”, “Литит из-за синёго моря орел”, “Летiла ворона через море”, “Ляцеў ворон чараз мора” (Агапкина, с. 70, 83, 86), “Шла Ева через морэ /…/ две душечки на этый свет ўзволяла” (Полесские, № 13), “Чираз моря-акиянь шила божжия матирь” (Петров, с. 127). В детской игре Весна говорит о своем приходе по воде, тем самым указывая на свою прежнюю дислокацию за “большой водой”: “Я по рекам быстрым в челночке плыла”, “Плыла морем – рыбой-щукой” (Науменко 2003, с. 468, 469); оттуда ее зовут заклички-веснянки: “Из-за темных лесов, // Из-за синих морей // Приходи!” (ОП, № 306). Напомню, что когда ее пора проходит, Весну, в образе чучела Ярилы, провожают, сжигая или пуская по воде. Умерщвляют ее. Посему получается, что все время до нового появления Весна-красна проводит в потустороннем мире, за морем. А когда она прибывает, туда спроваживают Зиму: “А ты, зима, // Ступай на моря” (ОП, № 304). Герой идет в гости к Богу, пересекая море: “Подходит к морю. По морю лежит риба, пошла по ей тропа-земля. Идет по етой тропе, перешел море, выходит на берег” (Асламов, № 14); “Иванушка пошел с овцами к синему морю. Овцы переплыли море, и он переплыл на баране”, тут он встречает двух баб, что говорят ему “Ты, добрый молодец, идешь ко Господу. Спроси его, когда будет ли душе спасенье?” (Верещагин, № 58). В народной легенде, приводимой у Афанасьева, герой отправляется к Богу в Рай: “Переехал царь море – и встречает его тот самый нищий… “Милости просим в родительский дом!” - говорит царю, и повел его в золотой дворец, из золотого дворца в сады райские” (Легенды, № 8а). Искать Беловодье пытались за “Ледовитым (Леденым, Ледовым) морем” (Криничная, с. 869). Божественные существа обитают в своем собственном мире, в нашей традиции именуемом Раем или, более архаично, Ирием. Название “Ирий/Ирей/Вырей”, праславянское *irijь или *vyrijь, этимологически возводится к и.-е. *iur “водоем, море” (ср. лит. j?ra “море”), что подтверждают лексемы: рус. вырь, вир “водоворот”, укр. вирей, вирiй “круговорот, водоворот, омут”, словен. virij “болото”, ir “глубина, глубь”. Другая этимология связывает название “Ирий” с з.-балт. iuriai “море”, прусск. iuriay “море”, а названия вирий, вырей возводит к фразеологизму *vъ irejь “в море”, что следует понимать как “за морем” (СД 2 – 423). По мнению О. Трубачева *raj – это место, связанное с водой и находящееся за водой; также любопытна связь с молд. дин выръи – “из-за моря” (Агапкина 2000, с. 249). Таким образом, “Ирий” примерно переводится как “заморье”.
В качестве ближайшей параллели “Ирию-Заморью”, стоит указать на название древнеиндийского загробного мира Naraka, которое сближается с корнем nar “вода”; а индоевропейское nau “смерть” сближают с индоевропейским же nau “корабль” (Криничная, с. 750, 754). Эти версии подтверждают традиция княжеских похорон в ладье, обычай возведения курганов виде корабля, общая терминология для обозначения гроба и лодки: полесск. колода, дуб. Лодка, согласно традиционным толкованям, снится перед смертью (Чистяков, с. 122). На корабле ждут, согласно словам причитаний, явления умершего в наш мир:
Все я думала победным своим разумом,
Как не едет ли любимая семеюшка
Корабельничком на синем на Онегушке
Он со этыим товаром заграничным
(Барсов 1, с. 34).
Мир за морем имеет и еще одно воплощение, вполне достойное самостоятельного рассмотрения. Упомянутое уже название Иномирья - “Задонское царство” (Пушк, № 84), может иметь в виду речное или морское дно, аналогично тому, как образовано имя потустороннего владыки – Поддонный царь. Такое предположение подкрепляется этимологией названия валлийского потустороннего мира Annwyn, возводимого к индоевропейскому *dheubhno – “темный, глубокий”, откуда произошло и наше “дно”. Славянский Рай/Ирий может локализовываться не только за морем, но и “в воде, море” (СД 2 – 423). Фольклорные тексты это подтверждают. Причем речь идет не о владениях Морского Царя, как в былинах о Садко, а о все тех же извечных демонических противниках героя, что в других вариантах сказок обитают на суше, за огненной рекой. Герой, некогда обещанный отцом демону, идет, куда было велено. Невеста, выступающая в роли волшебного помощника, советует ему: “седь на берег к морю. Море раскулыбается неизвестно от чего. И будет вал ходить на море. Восемь валов пройдут к берегу, ты пойди в море, очутишься у его, у Кривого Ерахты на лугах” (КВСО 2, № 38). Море выглядит и в этом случае не стихией, а границей, поверхностной пленкой, скрывающей за собой потусторонний мир. И если надо, там открывается путь: “Шел, шел и очутился возле большого озера. Вдруг озеро разделилось на две стороны – промеж вод открылась сухая дорога. Мальчик отправился этой дорогою и пришел в самую глубь – к черту” (Аф, № 226); в море обитает дед царевны-волшебницы: “Ехали, приезжают к морю. Морё раздвоилось. Они заходят” (Перм, № 48); Василиса Премудрая, дочь морского царя, “Щелкнула по морю железной тросточкой, сделалась железная дорога и спустились в глубину моря” (Поморье, № 48); “Вдруг ему подвернулась в море дорога, он по этой дороге пошел. Шел близко ль, далеко, низко ль, высоко /…/. Вдруг перед ним образовался серебряный дворец” (Поморье, № 51); “Вдруг река разъединилась, они пошли по сухому дну. Шли-шли – стоит палата. И такая высокая, если посмотреть наверх, то шапка с головы свалится” (Пашкова, с. 73). Таков же и Китеж на озере Светлояре; дорога туда идет прямо по воде: “На дне то же самое монастырь. И на самой середке (озера, - Б. М) главны ворота” (Криничная, с. 796). Герой оказывается там, причем то, что он видит, никак несвязанно с тем, что можно было бы ожидать от подводного мира. Никаких рыб, водорослей, утопленников, русалок и прочего. “Иван-царевич отправился в подводное царство; видит: и там свет такой же, как у нас; и там поля, и луга, и рощи зеленые, и солнышко греет” (Аф, № 222); “Очутился он в подводном царстве: кругом – зеленые поля, сады и рощи” (Аф, № 228). Такая картина гораздо более типична для Того Света, как подземного царства. Это подтверждается сказкой о Семи Симеонах. Один из братьев-умельцев похваляется тем, что может спрятать корабль прямо на море, буде на него нападет неприятель: “я б корабль взял за нос и повел бы его в подземельное государство” (ЛОЗ, № 4). Это тождество для мифологического сознания и текста двух состояний Того Света видим и в другой сказке. Неприятель убегает в пропасть: “Вот он /…/ где живет, в подземном царстве”; герой спускается туда, истребляет нежить, братья оставляют героя в подземелье и он выбирается на белый свет при помощи птицы, но птица при этом говорит: “сейчас я принесу тебя на берег” (Поморье, № 35).
Поскольку Тот Свет находится за “большой водой”, то и связь с умершими поддерживали через воду, передавая им своеобразный привет из мира живых. Поминальную еду отправляют по воде; дети в весеннее половодье отправляют щепки “про /…/ батьку, матку, бабу” (Седакова, с. 53). На “великую субботу” пускают в реку скорлупки от яиц, приговаривая “плыньте в рахманьски край”, чтобы и обитатели Блаженной страны – рахманы, тоже узнали о приходе праздника (Галиция); причем полагается, что там скорлупки станут снова целыми яйцами, и это лишний раз свидетельствует, что страна рахманов – мир мертвых, ведь именно поэтому в гроб умершему кладут сломанные вещи, чтобы в загробном мире они оказались целыми. У текучей воды жалились умершим, полагая, что слова дойдут до них:
Ты выдь-ко там ко быстрой ко риченьке,
Сядь, победнушка, на крутой этот бережок…
Тут повыскажи обидную обидушку
(Барсов 1, с. 14).
В реку бросают вещи покойного, и предметы, использовавшиеся в похоронном ритуале, например, мыло, которым обмывали тело. На реку же, имитируя похороны, бросают обрядовые чучела, символизирующие провожаемых Кострому, Ярилу; в Ульяновской области на троицу хоронили “шута” - тряпичное чучело: “А потом яво бросали в Суру: “Плвыи, куды хочишь!””, “и пускам по речке”, “Яво в речку кинут – поплывёт” (Чередникова 2001, с. 10). Также поступали и с прахом умершего.
В причети, что похоронной, что свадебной, потусторонний мир также локализуется за морем. Причитая по умершим детям, мать говорит о своем желании свидеться с ними:
Приплула бы я уси моря
И прыйшла б я синии балоты,
Толька б вас увидеть
(СМЭС, № 67).
“Все моря” этого текста, те самые “тридевять морей”, о которых мы говорили раньше. Сакральное число, обозначающее потустороннюю полноту. Через водную преграду, согласно причети, можно увидеть душу умершего:
На той стороны малого озерышка
Что незнамый человек шатается
(Барсов 1, с. 333).
В одном из текстов, приведенных А. Афанасьевым, “заморская сторона” описана весьма забирающее: “Он пошел той проталинкою и дошел до моря синего. По одну сторону моря синего плавает семьдесят семь уточек, по другую сторону изгорода стоит, на изгороде висят всё человечьи головы” (Аф, № 225). Вроде бы и море, но на другой берег кинуть взор вполне можно. А предстает взору типичное потустороннее зрелище – мертвый дом. Колядовщики-волочебники, изображая приход на праздник живых людей душ умерших предков, описывают в своих песнях долгий переход с Того Света, не забывая помянуть и водную преграду: “Чэраз поле шырокае, // Чераз мора глыбокае, // Iшлi, гулi валачеунiкi” (ЗКП, с. 155). За морскую границу посылается птица с приветом до умершего: “Уж слетай-ко за синё-то море соленое”, “Полети на кладбище. Ты лети-ко, сера маленька утушка, да по всем морям” (РСКП, с. 61, 62). Оттуда приходит Смерть: “Быв с того свету горюша объявилась, // Со синя моря горюша выставала” (Еремина, с. 158). Лучше всего идею “смерти за морем” характеризует старочешские пословицы: K Velesu za more; Zaletet' nekam za more k Velesu; Nekam k Velesu pryc na more. Все они обозначают “на Тот Свет”, но дословный их перевод – Улететь (куда-то) к Велесу (прочь) за/на море. Велес, проводник душ умерших в загробный мир, и этот мир расположен за морем. Поздняя христианская традиция сохранила его имя, переиначив во “святого Власия”. В заговорном тексте Велеса/Власия просят побывать в ином (“оном”) мире: “Святый Власей, побывай на оном свете, попытай на оном свете дедов, и прадедов, и баб: “Помните ли вы на беле свете /…/?”” (Отреченное, с. 224). Велеса связывают со светилом мертвых – месяцем. В связи с чем следует помянуть заговорные тексты от зубной боли, обращенные к персонифицированному Месяцу. В них он обычно описывается, как бывающий на Том Свете: “Молодик, молодик, где ты был?” - “Был на том свете” (РЗЗ, № 1414). Но в других примерах присутствует упоминание о хождении его за моря-окианы, т. е. таким образом Тот Свет и заморская земля приравниваются: “Свят злат месяц /…/ был ты за горами, был ты за долами, за сионскими морями” (РЗЗ, № 1412), “Месяц молодой, рог золотой, ходишь по морю, по океяну, там за морем, за океяном что люди говорят?” (Пыщуганье, с. 125). Или еще любопытнее: Мисяц ты, мисяц, золотые твои рога, везде ты летаешь, круг свету летаешь, чего ты видаешь? – Да, много я летаю, много видаю. Стоит на берегу океяна золотая церква, захожу я в эту церкву – лежит Адамова голова на престоле, ничего у нее болит” (Пыщуганье, с. 131). Череп волота (Адама), весьма характерная черта мира умерших предков.
“СЕДОЙ ПАРОМЩИК”
Начнем, пожалуй, с наиболее известного паромщика. С античного Харона, чье имя довольно ненадежно возводят к греч.??????? “?веселым (лучезарным) взором” (Язык и миф, с. 687), ибо работа его к радости отнюдь не располагает.
Воды подземных рек стережет перевозчик ужасный —
Мрачный и грязный Харон. Клочковатой седой бородою
Все лицо обросло — лишь глаза горят неподвижно,
Плащ на плечах завязан узлом и висит безобразно.
Гонит он лодку шестом и правит сам парусами,
Мертвых на утлом челне через темный поток перевозит.
Бог уже стар, но хранит он и в старости бодрую силу. /…/
Лодочник мрачный с собой то одних, то других забирает,
Иль прогоняет иных, на песок им ступить не давая. /…/
Лодочник этот — Харон; перевозит он лишь погребенных
(Вергилий. Энеида, VI, 298-304, 315-316, 326).
Цена за перевоз – один обол, который умершему клали под язык. Это же практикуется и в славянской традиции. Покойнику в гроб кладут “деньги за перевоз” – болг. пари за превз (Седакова, с. 53). “На Руси простой народ, во время похорон, бросает в могилу какую-нибудь медную или мелкую серебреную монету; часто завязывают несколько копеек в платок и кладут возле мертвеца сбоку или затыкают ему за пояс” (Афанасьев 1 – 577). Возможно, именно этот обычай упомянут в строках “Повести временных лет”, при описании конфликта киевского тысяцкого Яна Вышатича и волхвов: "И повеле Янь вложити има рубля въ уста”. Волхвы были еще живы, и поступок тысяцкого выглядит, как издевка. И еще намек на их будущее. В значимом труде Б. Успенского о культе Николая, приводится подборка примеров в тему: по свидетельству англичанина Коллинза, врача царя Алексея Михайловича, русские при похоронах клали монеты покойнику в рот; а “когда на пути из Ясс в Николаев неожиданно умер кн. Г. А. Потемкин, “стали искать по карманам империалов, чтобы закрыть ему глаз (единственный зрячий)... казак подал медный пятак, которым и сомкнули глаз умершему””; “Христианизированное переосмысление этого представления может быть усмотрено в повести Пафнутия Боровского “О милостыни”, где розданная при жизни милостыня оказывается на том свете как бы платой, обеспечивающей переправу через огненную реку”; в духовном стихе (Бессонов, V, с. 226, № 508). Михаил архангел не берет деньги у грешников, отказываясь перевозить их через “Сион-реку огненную” (Успенский, с. 148-149).
В более поздние времена, когда о перевозчике запамятовали, бросаемая в гроб или в могилу мелочь стала пониматься, как выкуп “старым покойникам”, чтобы пустили нового жильца, или оплата “земельному хозяину” за место на кладбище. Этого хозяина, украинцы, также как и перевозчика душ, именовали дидько (Успенский, с. 148), а значит, речь идет об одном и том же персонаже. Увы, и еще раз увы, исконное имя нашего Харона в отечественных текстах можно сказать, что не сохранилось. Его совершенно затмил заместитель эпохи двоеверия – архангел Михаил (иногда – с “напарником”). Утратив имя, фольклор, тем не менее, сохранил образ перевозчика весьма полно. Чтобы понять, с кем придется иметь дело, присмотримся к нему пристальней и мы. Вы думаете, простой уплаты будет достаточно? Даже умерших он берется переправлять не всех, а уж инопутешествующих…
Духовные стихи, основной наш источник сведений о потустороннем перевозчике, иногда никак не именует его, упоминая лишь, что на море-границе переправу держат сверхъестественные существа:
По морю, по синему Хвалынскому,
Тут и шли пробегали чрез кораблики,
В этих корабликах святые ангелы сидят
(Баренцев, с. 144).
Подойдут праведные к огненной реке, -
Сошлет Господь святых ангелов,
Ангелы возьмут душу за правую за руку,
Переведут через реку огненную
(Бессонов 2 - 150).
Ну, ангелы, так ангелы. Пускай. Мы-то в силах понять, что эти персонажи здесь совершенно не при чем. Но как малограмотному крестьянину, отродясь не слыхавшему о святоотеческих Богах, передать сведения об увиденных там, в Иномирье, стражах пути? Только прибегнув к христианской мифологии. Другой систмы образов для срввнения у него просто нет. Вот и появляются в древних текстах новации типа ангелов-архангелов. Не будем о том больше, учитесь читать промеж строк и глядеть глубже поверхностных названий. Итак, на переправе сидит архангел Михаил, перевозя с этого берега на тот достойные того души, и отказывая в том душам нечестивым:
Протекала тут река, да река огненна,
От востока да и до запада,
От запада да и до сивера;
По той ли по реки да по огненной
Ише ездит Михайло-арханьдел-свет,
Перевозит он души, души праведных…
А вить грешныя-ты души оставаютсе
(Афанасьев 1 – 577).
По словам тех же духовных стихов, есть у Михаила и помощник, равный ему по силе:
Протекает река, река огняная,
Ото въстоку течет река до западу,
От земьли пламя льетце равно до неба.
Шьто у той у реки был приставлён судья,
Был приставлен судья, судья милосьливой,
Судья милосьливой, судья жалосьливой
Шьчо по имени Михайло орханьдел-свет,
Шьчо по имени Гавриил орханьдел-свет
(Марков, № 126).
Через огнену реку да перевоз ведь есь.
Перевошшиком Михайло Архангил со Гавриилом.
Ишша праведных как душ дак перевозит за реку,
Перевезит да переносит их на ту сторону,
Ко присветлому раю…
(Озар, с. 97).
Вместо Михаила с Гавриилом на переправе могут стоять и другие персонажи. В сербской песне Илья-пророк зовет Николу-Угодника:
Та устани, Никола!
Да идемо у гору,
Да правимо корабе,
Да возимо душице
С овог света на онаj
(Афанасьев 1 – 577).
Благочестивые души получают перевоз в изобильный и хлебосольный Ирий:
Провожают их до раю до пресветлаго,
До раю до пресветлаго, до царства до небеснаго
(Бессонов 2 – 234).
Протекала тут река огненная;
Да тут ездит Михайло-арханьдел-царь,
Перевозит он души праведныя,
Церез огненну реку ко пресветлому раю,
Ко пресветлому раю да ко пресолнышнему…
(Афанасьев 1 – 576)
Нечестивые души просят стражей-перевозчиков не оставить и их:
Ай грешныя души со запада идут,
Да со запада идут сами плачут и ревут,
Сами плачут и ревут з главы волосы дерут,
Ай подходят-то души к реки огняною,
А Михайло-арханьделу возмолилисе:
“Уж ты вой еси, Михайло арханьдел-свет,
Уж ты вой еси, Гавриил-от арханьдел-свет,
Перевези да перенеси нас церез огняну реку,
Церез огняну реку, через кипучу смолу
(Марков, № 126).
Они вопят и кричат – перевозу хотят
(Бессонов 2 – 162).
Уж ты ой еси Михаиле Архандель-царь!
Уж ты што нас не перевозишь церезь огненну реку,
Церез огненну реку, да ко пресветлому раю,
Ко пресветлому раю, да ко пресолнысьнему?
(Баренцев, 149).
Как у каждого умершего, у них при себе есть деньги, положенные в гроб или могилу, пари за превз. Их-то и сулят перевозчику:
Они сами-то к Михаиле приближаются,
Золотой казной спосуляются:
Возьми с нас злата и серебра…
(Бессонов 2 – 229).
Но тщетно, Михаил отказывается от положенной за перевоз платы:
Не надобно нам ваше золото, серебро,
Ни силья, ни именья ни богачества
(Бессонов 2 – 229).
Вместо этого грешники получают “добрый совет”, поискать “броду мелкого” ниже по течению, и идти через реку там.
Вы подите, бредите, вы души, да души в огнену реку,
Души в огнену реку, да муку вечную!
(Озар, с. 96-97).
Они подчиняются, и принимают мучения в огненном русле. А тех, кто решает остаться на берегу, подгоняют железными прутьями (Бессонов 2 – 241). Такая вот эсхатология души…
У Афанасьева приводятся два западнославянских “описательных” имени потустороннего стража-проводника: Водец и Плавец (Афанасьев 3 – 814). Он может быть и таким, и другим, в зависимости от ситуации на границе. Нет переправы, будет работать перевоз. Ну а если в наличии мост, то на нем вы проводника/стража и увидите. В скандинавской мифологии он известен как Хеймдалль: “Есть ас по имени Хеймдалль, его называют белым асом. /…/ Он живет в месте под названием Химинбьёрг, у самого моста Биврёст. Он страж Богов и обитает у края небес, чтобы охранять мост от горных великанов” (Младшая Эдда, “Видение Гюльви”, с. 30). Божества-проводники упоминаются и в зороастрийском тексте, именуемом “Наставление Вехзад Фаррох Пероза”: “Они [=Боги] приводят их к проходу, от которого начинаются два пути к величественному мосту Чинвад” (Пехлевийские, с. 83). В сочинении “Арда Вираз Намаг”, излагающем опыт обмирания зороастрийского жреца, описание встречи с проводниками более развернуто: “Божественный Срош и бог Адур взяли меня за руки и сказали: “Пойдем с нами, мы тебе покажем Рай и Ад /…/ Мы покажем тебе мрак и тесноту, тяготы и лишения, несчастья и зло, боли и болезни, печали и страх, страдания и смрад в Аду, всевозможные наказания, которым подвергаются демоны, колдуны и грешники. Мы покажем тебе обитель праведников и обиталище лжецов” (пер. А. И. Колесникова). Для русских духовных стихов потусторонний проводник – всё тот же Михаил-архангел (точнее, подмененное им Божество):
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 20 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |