Я сидела тихо. Когда наконец выбралась в поликлинику к врачу, он едва осмотрел меня и сразу заявил: «Надеюсь, рожать в будущем не собираетесь? Вам это не грозит». Я не особенно поверила ему, потому что он был небритый и от него пахло водкой. В кабинете сидела еще какая-то жирная корова, она стала говорить, что это в старое недоброе время женщинам навязывалась только одна роль — плодить объекты капиталистической эксплуатации. Я сказала, что не нуждаюсь в ее советах, и вышла. Через год в «Правде» я прочитала, что мой партиец скоропостижно скончался от сердечного приступа.
Руди я говорю, что принимаю таблетки, так как он не пользуется презервативами — с самого начала он заявил, что кондомы пусть надевают слоны. Кто знает, что произойдет в Швейцарии? Все-таки там чистый воздух, чистая вода. Или, может, швейцарские врачи знают средство, о котором русские понятия не имеют. И по швейцарским лугам будет бегать маленькая девочка, похожая на меня и на Руди. Прелесть, что за девочка. А потом у нее появится братик, и Руди будет учить его охотиться в горах. А я научу нашу малышку вкусно готовить. Мы узнаем, как делать суп из ласточкиных гнезд — Джером говорит, что ел такой в Китае.
По-моему, главный хранитель Рогоршев меня избегает, хотя сегодня по графику наш вечер. Тем лучше. Делакруа — наше последнее дело, Руди обещал. Он говорит, что подбивает бабки и закругляется с бизнесом. Он говорит, что это требует времени, да я и сама понимаю. Руди объяснил нашу ситуацию Грегорскому, решительно отмел всевозможные «но» и «если», и Грегорский вынужден был смириться. В крайнем случае, говорит Руди, я выеду пораньше и поживу, дожидаясь его, несколько недель в лучшем отеле в Швейцарии. Это даже здорово! К его приезду успею купить шале — вот будет ему сюрприз! А он тем временем спокойно продаст все свои предприятия по самой выгодной цене. Кроме пиццерии, ресторана и модельного агентства, где я работала до Эрмитажа, у него еще есть таксопарк, строительная компания, экспортно-импортная фирма, акции фитнес-клуба и доля в сети ночных клубов, где он ведает вопросами безопасности и охраны и тому подобными делами. Руди дружит и с президентом. Президент назвал Руди представителем молодого поколения, которое в двадцать первом веке проведет корабль обновленной России через все рифы и мели.
В моем зале опять никого. Подхожу к окну. Огромные чайки парят в восходящих потоках. Погода быстро портится. Любуюсь собственным отражением в стекле. Руди ночью сказал чистую правду. Мы занимались любовью, и после третьего раза он сказал: «Чем старше ты становишься, тем моложе». У меня красота не поверхностная, которую любая может нарисовать румянами да тушью. У моей красоты другая природа, глубинная. Выразительные чувственные губы, шея как у лебедя — так мой адмирал говорил. Одно время я забавы ради побыла платиновой блондинкой, но вернулась к своему естественному цвету — золотому с рыжеватым отливом, как у старинных драгоценностей. Внешность мне передалась по наследству от матери — никакого другого наследства я от нее не получила, бог свидетель. Талант актрисы и танцовщицы достался мне от некогда знаменитой, но забытой прабабки. Глаза цвета морской волны — от покойного отца, в прошлом известного режиссера. Он не признал открыто своего отцовства, поэтому не буду называть его фамилии. Я уважаю его волю. Так вот, мои глаза. Руди часто говорит, что в моих глазах можно утонуть навек. Я ведь поступала в театральный, вы не в курсе? Могла бы добиться большого успеха на сцене или в кино. Но тогда, в самом начале актерской карьеры, меня подцепил мой политбюрошник, и мы вместе стали делать политическую карьеру. Мы обожали танцевать танго. Я до сих не разучилась, но Руди предпочитает дискотеки. Мне кажется, им не хватает элитарности. Там полным-полно потаскушек и шлюх, которых в мужчине интересует только его положение и кошелек. В Швейцарии общество выше классом. Руди еще будет умолять меня, чтобы я научила его хорошим манерам.
У Джерома в квартире нет ни одного зеркала: однажды, выпив бутылку дешевого бренди, он признался, что не выносит собственного отражения. Я спросила почему. Он ответил, что всякий раз, когда глядит в зеркало, видит в нем мужчину и задумывается: господи боже мой, это еще кто?
Змей все еще тут, обвил кольцами толстый ствол дерева…
Господи!
Опять этот сон!
Как будто я прячусь в туннеле. Мне страшно — такое чувство, что здесь затаилось зло. Мимо пробегают двое, мужчина и женщина, у них восточный разрез глаз. Мужчина хочет спасти женщину от дьявола. Он держит ее за руку, они мчатся изо всех сил. Я тоже бегу следом, потому что мне кажется, что мужчина знает выход из туннеля, но потом отстаю. Неожиданно оказываюсь на вершине лысой горы. Небо заляпано пятнами масляной краски и комет. Я понимаю, что стою у подножия креста. Рядом валяются кости, в которые римские солдаты разыграли одежду Иисуса. Вдруг крест начинает опускаться. У меня перед глазами оказываются ступни, прибитые гвоздями, потом бескровные, белые, как алебастр, бедра. Набедренная повязка, рана в боку, распростертые руки с пригвожденными ладонями и, наконец, — лицо. Оно обращено прямо ко мне, искажено ухмылкой. Это лицо дьявола. И я понимаю, что двухтысячелетняя история христианства — ужасная, злая, затянувшаяся шутка.
Жирная жопа Варвара Петровна приходит подменить меня на время обеда. Как всегда, она не говорит ни слова. Лицо праведницы — святее, чем у Папы Римского, в точности как у моей мамочки на смертном одре. Иду по моим отделанным мрамором коридорам. Ко мне обращается шаркун-иностранец с путеводителем в руке. Прохожу мимо. Иду мимо моих зеленых и кроваво-красных каменных драконов, через мои будуары с куполообразными позолоченными потолками, прохожу под олимпийскими богами — вот и Меркурий, он жил за счет своей смекалки. Иду мимо длинных комнат с голубыми оконными рамами и серебряными шнурами портьер, с инкрустированными перламутром столиками и бархатными туфельками и по темным задним лестницам и служебным переходам спускаюсь в мрачноватую столовую для сотрудников, где Татьяна сидит в полном одиночестве и высыпает в чашку с теплым молоком пакетик шоколада.
— Привет, Татьяна! Тебя тоже сослали сюда?
— Я обедаю, когда захочу. Выпей горячего шоколада. Плюнь сегодня на диету. Добавь сахару в кровь.
— А, была не была. Какая разница!
Сажусь. В зале жарко, и я снова встаю. Ножки стула с визгом царапают кафельный пол. Открываю зарешеченное окно, но это не помогает. Температура что снаружи, что внутри.
— Ты сегодня чем-то взволнована, Маргарита? — спрашивает Татьяна.
Ужасно хочется рассказать ей про Швейцарию. Ужасно хочется рассказать ей вообще все. Мне трудно удержаться.
— Что, заметно? Я думала о том, что мне надо уехать… отдохнуть. Может, даже за границу. Пока не решила куда.
Татьяна подносит зажигалку к моей сигарете. До чего красивые у нее пальцы.
Прислушиваемся, как шумит бойлер на кухне, как в коридоре стучит шваброй уборщица. Татьяна, наверное, хорошо играет на пианино — с такими-то пальцами.
— И у меня появилось странное чувство, — продолжаю я, — Очень грустно. Меня не будет — а здесь все останется по-старому.
Татьяна кивает головой.
— Да, мир как будто смеется тебе в лицо и говорит: «Посмотри, лапушка, я прекрасно могу обойтись без тебя». То же самое твердит человеку и море, просто люди не селятся посреди океана. Особенно обидно бывает, если ты в этом месте рос, или работал, или влюблялся.
Шоколад, которым угостила Татьяна, густой сладостью обволакивает мне язык до самого корня.
— Иногда мне чудится — вот выйду в коридор и нос к носу столкнусь с графом Архангельским из восемнадцатого века.
— И чего же хочет граф от Маргариты Латунской? — смеется Татьяна.
— Бывает по-разному. Иногда просит, чтобы я провела его в спальню императрицы на свидание. Иногда говорит, что закажет мой портрет и повесит в своей галерее. А порой хочет затащить в свою четырех-спальную кровать и так отделать, чтобы я три дня не могла ходить.
— Ты не заставляешь себя долго упрашивать?
Мы смеемся. На кухне открывают кран с водой.
— Похоже, ты большая мечтательница, — замечает Татьяна.
— Вот и Руди так говорит.
— Кто такой Руди?
— Мой друг.
Татьяна закидывает ногу на ногу, чулки шуршат.
— Твой любовник?
Мне нравится, когда Татьяна проявляет интерес к моей жизни. Мне нравится Татьяна.
— В том числе…
— Чем он занимается?
Татьяна находит, что Маргарита Латунская заслуживает интереса.
— Местный бизнесмен.
— Ах, вот как! Это о нем ты говорила на прошлой неделе…
— Разве?
Татьяна снимает ногу с ноги, чулки шуршат.
— Да-да. Расскажи мне о нем поподробней…
— Гроза закончилась.
Я киваю. Тихо, как в гроте.
— Татьяна, помнишь, ты сказала, что любви не существует. Признайся, ведь на самом деле ты так не думаешь?
— Мне жаль, что огорчила тебя.
— Нет, ты меня не огорчила. Но я все время думаю об этом. Если любви не существует, то какая сила удерживает зло и любовь в разных клетках?
— Сложный вопрос. Ты сохранила надежду, я поняла это с первого взгляда.
— Ты открыла мне свой секрет. Могу я доверить тебе свой?
— Конечно.
— Видишь ли, раньше я была верующей. В детстве мама тайком водила меня на службы в церковь. Еще при Брежневе. Это было довольно опасно, засекут — два года тюрьмы. Даже Библия считалась запрещенной литературой.
Татьяна нисколько не удивляется.
— Это, в общем, даже не секрет, — уточнила я. — Скорее притча. Из проповеди, которая мне запомнилась. Однажды человек отправился в путь, его сопровождал ангел. Они вошли в большой дом. Ангел открыл одну дверь. За ней оказалась комната, в ней — скамьи вдоль стен, на скамьях — люди, сидят вплотную друг к другу. У каждого в руках серебряная ложка с длинной, в рост человека, ручкой. В центре комнаты стоит стол с угощением, и все пытаются зачерпнуть, но у них ничего не получается: ложки слишком длинные, до рта не донести — все валится на пол. И хотя угощения для всех предостаточно — все голодны. «Смотри, — сказал ангел. — Перед тобой ад. Эти люди не любят друг друга. Каждый хочет наполнить собственный желудок». Затем ангел провел путника в другую комнату. В ней все было так же, как в первой, только каждый старался накормить не себя, а гостя на другом конце комнаты, и все у них ладилось. «Смотри, — сказал ангел, — Здесь каждый думает не о себе, а о другом. И потому все сыты. Это рай».
Татьяна подумала мгновение и сказала:
— Не вижу разницы.
— Как не видишь?
— Никакой разницы. И в аду, и в раю хотят одного: набить желудок. Но те, что в раю, обстряпывают свои делишки похитрее, вот и все. — И она рассмеялась.
Я не нашлась, что ответить. Увидев выражение моего лица, Татьяна прибавила:
— Прости, Маргарита…
Минуты еле ползут, как раненый гангстер из голливудского фильма.
Я знаю, что в бизнесе Руди иногда вынужден проявлять жесткость, но между решительностью и насилием есть различие, как есть оно между бизнесменом и гангстером. Я никогда не обольщалась на этот счет. Руди умеет действовать решительно. Но что ему остается делать, если люди не возвращают долги? Руди не может раздавать деньги направо и налево, он же не благотворительный фонд. Когда человек берет деньги в долг, он обещает вернуть их в срок, а если не выполняет свое обещание, Руди со своими друзьями имеет право принять те меры, которые сочтет нужным, чтобы в один прекрасный день не остаться с пустыми карманами. Просто в голове не укладывается, как некоторые люди не понимают таких простых вещей. Помню, два года назад, вскоре после того, как Руди согласился переехать ко мне, он однажды вернулся ночью с ножевой раной на шее. Вокруг нее запекалась густая, как зубная паста, кровь. Должник передумал возвращать деньги, объяснил Руди. В больницу ехать он отказался, и я сама перевязала рану, разорвав свою блузку из чистого хлопка. Больница — удел бедняков, сказал Руди. Он такой мужественный.
После той ночи Руди купил пистолет, а я — бинтов.
В послеполуденной синеве — облака и вершины Альп. Мороженое и мягкие кресла. В Эдемском саду время отдыха. В кущах дремотный шепот. В воздухе вьются насекомые. Ева принимает решение.
— Ну, спроси свой внутренний голос, чего ты хочешь, — подсказывает змей.
— Это ответственный шаг. За ним — изгнание, менструации, труд в поте лица и родовые муки. У меня к тебе последний вопрос.
— Валяй! — соглашается змей.
— Почему ты так ненавидишь Бога?
Змей улыбается и кончиком хвоста рисует в воздухе у ног Евы спираль.
— Будь добра, сначала пощекочи мне шейку, ну, прошшшу тебя…
Еве нравятся изумрудно-рубиновые узоры на золотистой коже змея. Она протягивает руку.
— Ну вот. А теперь отвечай.
— Ева, у тебя перед глазами плод. Этот ссспелый, готовый истечь соком плод содержит в себе ответы на все твои вопросы. И почему я ненавижу Бога. Зороастризм, манихейсская ерессь, юнговсские архетипы, тунгусский метеорит, виртуальные чассстицы… И в чем коренится змеиная проницательноссть и аморальноссть… И почему вссе происходит именно так, как происходит…
Глаза змея превращаются в калейдоскоп — в них вращаются разноцветные огоньки, словно в кристалле Нострадамуса. Ева не в силах отвести от них взгляд.
— Ева, детка, все, что от тебя требуется, — сжать покрепче своими пухлыми губками сочную мякоть этого плода и посмотреть, что из этого выйдет…
Ева закрывает глаза и приоткрывает рот.
Послы со свитой изволили оказать нам с Делакруа честь своим посещением. Дипломаты — разновидность идиотов, которые умеют одно: любезничать наперегонки на публичных церемониях. Уж я-то знаю. Насмотрелась на эту породу, когда вращалась в высших политических кругах. Начальник службы безопасности, атташе по культуре, директор Эрмитажа, главный хранитель Рогоршев — он делает вид, будто не замечает меня, — и многоязычный переводчик сопровождают восьмерку послов. Из каких они стран, я знаю, потому что сама печатала приглашения. Француза распознать несложно: он то и дело прерывает переводчика и сам начинает объяснять остальным. Немец поглядывает на часы. Итальянец — на мою грудь и шею. Англичанин вежливо кивает и у каждой картины восклицает: «Дилайтфул!» Американец с хозяйским видом снимает все на видеокамеру. Австралиец вынимает из внутреннего кармана фляжку и отпивает из нее большими глотками. Еще остались послы из Бельгии и Дании. Кто из них кто, не разобрать, да и какая разница. При каждом — личный телохранитель. Не понимаю, кому пришло в голову, что такие ничтожества нуждаются в охране. Телохранителей я тоже знавала. Гораздо забавнее дипломатов.
Вентилятор жужжит. Но звук его становится все тише…
Татьяна манит меня за собой. Гуси-лебеди несут нас, но ее гусь летит быстрее моего. Он первым ныряет в дымоход, задев лапой закопченную кочергу. На царском челне проплывает Екатерина Великая. Она подпорчена, в грязи и местами порвана. К счастью, у меня с собой бутылка оливкового масла экстра, и я поливаю им пострадавшие места. Императрица, сияя, усаживается, целая и невредимая.
Я склоняюсь перед государыней в низком поклоне.
— А, Маргарита! — говорит она. — Как почивала сегодня? Граф благодарит тебя. Полагаем, ты зело пособила ему вчера.
— Рада служить, ваше величество.
— Есть одно щекотливое обстоятельство, госпожа Латунская.
— Слушаю, ваше величество.
— Нам известно, что ты у нас из-под самого носа крадешь наши картины. Доселе мы сквозь пальцы смотрели на твои проделки, поелику мы с тобой, госпожа Латунская, одного поля ягоды. А твой вкус и отменное чувство стиля премного нас восхищают. Видит бог, долг женщины — ловить за клюв удачу, коли та сама в руки идет. Однако же мы почитаем за своевременное предупредить тебя, Маргарита. Во дворце ныне неспокойно. Нити заговора заглазно плетутся. Посему пора рвать когти. Ежели позаришься еще на одну картинку, то заплатишь за нее ценой таких страданий, о которых и помыслить не можно.
Я просыпаюсь оттого, что чувствую на себе чей-то взгляд: за мной наблюдает один из этих типов, любителей подглядывать.
— На кого пялишься, ублюдок?
Он затрусил прочь, раз или два посмотрев через плечо.
Не понимаю, отчего меня сегодня так клонит в сон. Наверное, из-за погоды. Гроза прошла стороной, не разогнав духоты. Сидишь как в бытовке со швабрами и тряпками.
Мы с Руди предоставляем друг другу полную свободу. Не надо принимать видимость за сущность! Руди — неограненный бриллиант, а наша любовь — чувство глубокое, прочное, подлинное. До Руди все мои любовники были старше меня, они меня защищали и опекали. Не стану отрицать, что Руди затронул во мне материнскую струнку. Но вся эта чушь собачья, что женщина должна принадлежать одному мужчине и на других даже не поглядывать, вся эта дребедень канула в прошлое вместе с двуличным поколением моей матери, и слава богу! Если моя мать действительно так думала, то как могла появиться на свет я? Мы с Руди продолжаем встречаться с разными людьми самым непринужденным образом, и это ровным счетом ничего не значит. У Руди такая работа, что присутствие рядом красивой женщины необходимо для имиджа. Я ничего не имею против. Он не может успешно вести бизнес, не имея соответствующего имиджа. Только не подумайте, что я для этой роли уже не гожусь — стара и непривлекательна. Нет, просто я в эти игры уже наигралась, мне больше неинтересно. Меня Руди обычно знакомит только с теми своими друзьями, которые принадлежат к самому избранному обществу и, разумеется, очень, очень богаты. Руди знает, что я привыкла блистать в обществе, и не хочет, чтобы я сгнила взаперти. Друзья Руди часто наведываются в Петербург по делам, и, естественно, им не помешает общество красивой женщины, которая знает город. Руди хорошо известно, что мой талант — очаровывать мужчин, окутывать атмосферой блаженства. Они бурно выражают Руди свою благодарность, в том числе и в денежной форме, и Руди иногда выплачивает мне компенсацию за потраченное время, но, видит бог, материальная заинтересованность тут ни при чем. Вообще это все пустяки. Руди знает, что он — мой единственный мужчина, а я знаю, что я — его единственная женщина.
Весь вечер торчу в кабинете главного хранителя Рогоршева, жду. Открыла окна, включила вентилятор, но все равно обливаюсь потом, белье прилипло к телу. В сумраке поблескивает огонек на кончике сигареты.
Няма, моя кисонька, умирает с голоду. А Руди придет поздно. А господин Сухэ-батор никогда не подходит к телефону. Ох уж этот господин Сухэ-батор. Странная личность. Я почти не вижу его. После того как я смирилась с его внезапным появлением в доме, я перестала его замечать. Он бесшумней, чем Няма. Очень часто я думаю, что его нет дома, и сталкиваюсь с ним в коридоре. Или, наоборот, стучусь к нему в комнату, не сомневаясь, что он дома, а там — никого. Я ни разу не видела, чтобы он ел что-нибудь или пользовался туалетом! Правда, он пьет много молока — стакан за стаканом. Уходя, закрывает дверь беззвучно. Когда я спрашиваю его о семье или о Монголии, он вроде бы отвечает, но когда потом я пытаюсь вспомнить, что же он сказал, оказывается — ровным счетом ничего. У меня сильная интуиция, а моя бабушка знала кой-какие заклятия. Обычно я вижу людей насквозь, но Сухэ-батор — человек-невидимка. Внешне он привлекателен, хотя лицо немного хищное, с полувосточными чертами. Интересно, какого типа женщины ему нравятся? Дикие азиатки или утонченные европейки? Или он, как Джером, не интересуется женщинами? Вряд ли. С виду он настоящий мужчина. Интересно все-таки, что за страна — Монголия? Надо будет расспросить его, пока не уехал.
В кабинете звонит телефон. Я предоставляю новому автоответчику главного хранителя ответить на звонок.
— Маргарита? Это Рогоршев, твой зайка. Ты там? Сними трубку… Не сердись на меня, ты не представляешь, как я страдаю.
Это меня совершенно не трогает. Снова закуриваю.
— Я забыл предупредить тебя, что сегодня у моей жены юбилей. Я обещал сводить ее и детей на новый фильм. Показывают какую-то чушь про динозавров… Мне ужасно жаль, моя сладенькая! На следующей неделе, да? Ты там или нет? Ну, пока… Надеюсь, ты услышала мое сообщение…
Ясно. Значит, зря наводила красоту. Пустая трата времени. Пустая трата денег. Мужчины не представляют, сколько стоит пристойная косметика. Вот бы в кинотеатре случился пожар и маленькие Рогоршевы превратились в жареные чипсы. Я бы их с удовольствием схрумкала, как скоро схрумкаю их папашу.
Начальник службы безопасности, не выключая радио, читает газету на спортивной странице и заедает бутербродом размером с кирпич, который истекает красным вареньем.
— Добрый вечер, госпожа Латунская! — сладко говорит он, — Как поживаете? Хорошо? Задержались по делам в кабинете главного хранителя?
Он поправляет яйца в штанах. Сукин сын. Жирная сволочь.
— А как ваши дипломаты, остались довольны? — спрашиваю я.
— А как же! Мы им такое показали, что будет о чем посудачить с любовницами!
Он смотрит на меня долгим взглядом.
Закуриваю. «Скоро тебе конец, жирная сволочь. Наслаждайся жизнью, пока есть время. В конце месяца ты уже будешь в тюрьме».
— На следующей неделе будут натирать паркет. Хозяин фирмы-подрядчика только что позвонил главному хранителю Рогоршеву, подтвердил. Все как обычно. Только на этот раз хозяин фирмы сам придет, чтобы проверить, как работают механические полотеры.
Начальник службы безопасности поворачивается на вращающемся стуле и смотрит на доску для записей:
— Все верно.
В угоду Руди выстукиваю на собственной двери этот дурацкий условный сигнал, но дома никого нет. Ни господина Сухэ-батора, ни Руди, ни даже маленькой Нямы. Принимаю душ, чтобы смыть дневной пот и макияж. Зеленые тени и персиковые румяна исчезают в сливном отверстии. В ванной очень чисто: господин Сухэ-батор всегда наводит за собой порядок. Он даже за мной наводит порядок. Не доверяю я мужчинам-аккуратистам. Джером — еще один такой же. Предпочитаю нерях вроде Руди. Заставляю себя съесть крутое яйцо и сажусь у окна, смотрю на Фонтанку. Проплывает прогулочный катер с туристами на борту. Мне чудится, что среди них — мои сын и дочка, они чему-то смеются. Светловолосые детишки. Хочется выйти, но не знаю, куда пойти. У меня, конечно, полно друзей по всему городу. Еще можно сесть на ночной поезд и махнуть в Москву к кому-нибудь из друзей по театральному прошлому. Сто лет не была в Москве. Меня уговаривают приехать, а я все — подождите да подождите. Надо будет пригласить всех в Швейцарию. Когда устроимся, конечно. Будут жить в гостевом домике, который я непременно построю. Они просто позеленеют от зависти! Я решила поселиться непременно возле водопада, чтобы каждый день пить свежую талую воду. В питерской воде столько металлов, что ее можно намагнитить! Курочек разведу, обязательно. Почему у меня слезы текут?
Да что сегодня со мной происходит? Может, хочу мужчину? Надеть бы красные чулки в сеточку, новый бархатный костюмчик, который Руди подарил мне на прошлой неделе как дополнительный подарок ко дню рождения, и подцепить парнишку-байкера в кожаной куртке и кожаных штанах, с ежиком густых волос и квадратной челюстью. Просто так, забавы ради. Сто лет этого не делала. Руди не будет против, особенно если не узнает. У нас с ним современные свободные отношения, я уже говорила.
Но нет. Если я кого и хочу, то только Руди. Мне нужны его плечи, его руки, его запах, его ремень. Мне нравится, когда его пряжка впивается мне в живот, хоть это и немного больно. За окном — большой город, крыши, шпили, трубы, купола… Где-то там Руди, он думает обо мне.
Со стороны Финляндии движется грозовой фронт. Я смотрю вдаль, туда, где ночь смешивается с грозой, где вспыхивают молнии, и думаю — куда же запропастилась малышка Няма.
*
Я стою в парадной в луче лунного света, как в колодце. Вверх, к моей квартире, ведет винтовая лестница. Время за полночь. Вокруг ни темно, ни светло. Трепещут летучими мышками звезды на небе, словно позаимствованном из декорации к старому кинофильму. В воздухе разлита тревога. Лифт опять не работает, я пытаюсь открыть дверь и отдергиваю руку — бьет электричеством. Никогда не думала, что по ночам бьет электричеством. В сотый раз с той минуты, как Руди отъехал в своем фургоне с Делакруа в багажнике, я говорю себе, что все в порядке. Скоро начнется новая жизнь. И в сотый раз чей-то голос отвечает мне, что не все в порядке. Всю неделю на душе тревога. Чей-то голос пытается мне что-то сообщить, только чей и что? Закуриваю. Все спокойно, видишь? Все в порядке, ступай скорее домой и убедись. Я медлю на пороге квартиры, докуриваю сигарету.
Процедура замены подлинника фальшаком хорошо отработана и прошла четко, без накладок. Почти без накладок.
Я встретила Руди и трех бабулек уборщиц у служебного входа ровно в восемь вечера. Жирная жопа Петровна, все еще в своей мерзкой форменной одежде, с двумя своими приятельницами были там, чтобы присматривать за уборкой. Четвертой эрмитажницей была я. Когда я подошла, они замолчали. Причем демонстративно. Пока я распределяла помещения между уборщицами, жопа Петровна еле терпела и уже хотела вставить слово, но в последний момент прикусила язык. Очень мудро с ее стороны. В дежурке начальник службы безопасности играл в карты со своим мордастым свояком. Он кивнул Руди и пропустил нас. Уборщицы покатили в разные стороны громоздкие полотеры, каждую сопровождала дежурная. Я пошла вместе с Руди.
Мы не говорили ни слова. Мы с Руди понимаем друг друга без слов. Мы же суперкоманда. В добрые минуты он сам это признает. Вот, например, когда я пришла поздравить его с днем рождения в банкетный зал «Хилтона». Когда на нас никто не смотрел, он поднес свой бокал шампанского к моему, чокнулся и шепнул: «Детка, мы с тобой — суперкоманда!»
Когда мы подменяли картину зимой, приходилось работать при слабом в Зимнем дворце электрическом освещении.
А летние вечера такие светлые, что можно обойтись без электричества. Я стояла на посту перед залом Делакруа, пока Руди открывал специальный контейнер, встроенный в станину полотера. Руди вынул шедевр Джерома и прислонил его к столику в форме полумесяца, инкрустированному цветами лотоса и орхидей из янтаря и нефрита.
Было тихо, если не считать жужжания полотеров вдалеке.
Руди приподнялся, снял со стены подлинного Делакруа, спрятал в контейнер и защелкнул замок. Я подумала о том, что Еве предстоит дальнее путешествие в компании змея.
Послышались тяжелые, решительные шаги — они приближались.
— Руди!
У змея переполнились ядовитые железы, из протоков начал сочиться яд.
Руди замер, вопросительно глядя на меня.
Я почувствовала себя в ловушке.
Но нет, мне почудилось. Просто где-то стучали по стене. Тихо. Только жужжание полотеров разносится эхом.
Руди неодобрительно покачал головой и снова принялся за работу. Наконец-то шедевр Джерома занял опустевшее место на стене.
Душу продала бы за сигарету.
Затем Руди приступил к натирке полов в зале с портретами семнадцатого века. Он двигался со своим хитроумным сооружением туда и обратно, туда — до зала с прикольными картинами кубистов. Вот так же размашисто садовник будет косить газоны вокруг нашего швейцарского дома. Я наблюдала за Руди — у него был скучающий вид, как и положено уборщику. Я хотела помочь ему, но это показалось бы странным. Я подгоняла время, чтобы мы поскорее покинули проклятый дворец и завладели сокровищем по-настоящему. Я не устояла перед искушением помечтать о том, как мы прогуливаемся в Цюрихе по самым дорогим магазинам, вереница продавцов заворачивает отобранные мной вещи в узорчатую бумагу и перевязывает золотыми ленточками. Потом стала мечтать о том, как в кондитерском отделе Руди в приступе страсти набрасывается на меня.
В полночь у Руди прозвонил его новый итальянский хронометр, и он выключил полотер. Мы спустились к служебному входу. По дороге Руди улыбнулся мне:
— Потерпи, детка, немного осталось!
Хотела бы я, чтобы у нашего сына была такая улыбка! Я закусила губу и представила, в какие одежки буду наряжать его.
— И ты наконец сделаешь мне ребенка! — прошептала я в ответ.
В своей дежурке, широко расставив ноги и похрапывая, дремал начальник службы безопасности. Две бабульки из трех уже стояли внизу, жалуясь на поясницу, на погоду, на полотеры. Попрошу Руди, чтоб усыпил меня прежде, чем докачусь до такого маразма. Минуту или две мы смотрели на спящего начальника службы безопасности, пока не пришла жопа Петровна со своей уборщицей и не ткнула его в бок.
Он заморгал и вскочил на ноги.
— Чего?
— Мы закончили, шеф, — сказал Руди.
— Ну, ступайте тогда.
— А как же личный досмотр? — встряла жопа Петровна. — Инструкция номер пятнадцать: «Весь вспомогательный персонал, включая сотрудников музея, должен в обязательном порядке подвергаться личному досмотру при выходе из…»
Начальник службы безопасности высморкался в салфетку и выбросил ее в корзину для бумаг. Ему было скучно.
— Не надо мне тут цитировать эти инструкции, черт бы их побрал. Я знаю, что в них написано. Сам писал.
— Я не позволю, чтобы он прикасался ко мне, — заявила самая древняя из бабулек, — А если вы это допустите, то я возьму расчет, — обратилась она к Руди.
Бабулька помоложе выразила солидарность со старшей коллегой.
— Я тоже не позволю. Нечего со мной обращаться, как со шлюхой в милиции.
— Инструкция есть инструкция! — рявкнула Петровна. — Она распространяется на всех.
О господи, ну и что, ведь не просят же никого переспать с этим бородавчатым троллем!
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 17 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |