Наемники, находившиеся в доме, были уже на ногах и пребывали в возбуждении. Близился рассвет, и оставались считаные часы до того момента, когда они покинут это место, как раньше ушли другие. Каждые три дня доктора Шиффера перемещали в новое убежище – быстро и незаметно, причем конечный пункт назначения им собщали буквально в последнюю минуту. Согласно правилам безопасности, после того как охраняемый объект увозили на новое место, в предыдущем убежище оставалась специальная группа. Она должна была проследить за тем, чтобы там не осталось ни малейшего следа, указывавшего на их присутствие.
В этот момент наемники разбрелись по дому. Один из них находился на кухне и варил крепкий турецкий кофе, другой умывался в ванной комнате, третий включил спутниковое телевидение. Посмотрев без всякого интереса на телеэкран, он отошел к окну, отдернул штору и выглянул на улицу. Все казалось спокойным. Он по-кошачьи потянулся, нагнулся вправо, затем влево, а потом, надев наплечную кобуру, отправился совершать традиционный утренний обход.
Мужчина отпер входную дверь, распахнул ее и тут же получил в сердце стрелу из арбалета Спалко. Раскинув руки в стороны, он изогнулся назад, закатив глаза под лоб и умер раньше, чем его тело упало на пол.
Спалко и Зина оказались в холле дома одновременно с тем, как двое других его людей выбили дверь заднего входа. Наемник, находившийся на кухне, бросил кофейную чашку, выхватил оружие и успел ранить одного из нападавших, но тут же был убит.
Кивнув Зине, Спалко, перепрыгивая сразу через три ступеньки, побежал на второй этаж.
Услышав выстрелы из ванной комнаты, Зина знаком велела одному из людей Спалко, вошедших с черного входа, выйти на улицу и отправиться к окну ванной, а второму приказала выбить дверь в ванную, что тот и проделал – быстро и эффективно. Ванная была пуста, а окно, через которое бежал наемник, распахнуто настежь. Она предвидела такую вероятность, потому и послала бойца на улицу. В следующий момент до ее слуха донесся звон тетивы, шлепок стрелы, вонзившейся в человеческую плоть, и мучительный стон. Все было кончено.
Спалко тем временем обшаривал верхний этаж – комнату за комнатой. Первая спальня оказалась пустой, и он направился во вторую. Проходя мимо кровати, Спалко заметил краем глаза какое-то движение, отразившееся в зеркале стенного шкафа. Под кроватью кто-то шевельнулся! Спалко упал на колени и выпустил туда стрелу, которая, пробив пыльное покрывало, исчезла в темноте. Кровать подпрыгнула, и из-под нее послышался стон боли. Не поднимаясь с колен, Спалко снова зарядил арбалет и попытался прицелиться, чтобы добить раненого, но в этот момент на него напали сзади. Что-то твердое ударило его по голове, пуля просвистела возле виска, и на него кто-то навалился. Разжав ладонь, в которой он держал арбалет, Спалко выхватил большой охотничий нож, извернулся и сделал выпад. Когда лезвие погрузилось в тело противника по самую рукоятку, Спалко, сжав зубы от усилия, провернул тесак и был вознагражден обильным фонтаном крови, хлынувшей из распоротого живота врага. С рычанием он столкнул с себя труп наемника, вытащил окровавленное лезвие ножа и вытер его о покрывало.
После этого Спалко снова разрядил арбалет – прямо в кровать, под прямым углом к полу. В воздух взлетела набивка матраца, и стоны под кроватью прекратились.
Проверив остальные комнаты второго этажа, Спалко спустился вниз, в гостиную, где стояла нестерпимая пороховая вонь. Один из его людей втаскивал в дверь черного хода последнего из наемников, который был серьезно ранен. Все сражение продолжалось не более трех минут, и Спалко это вполне устраивало. Чем меньше они наделают шума, тем больше у них будет шансов на успех.
Доктора Шиффера в доме не было и следа, и все же Спалко знал, что Ласло Молнар не солгал ему. Все эти люди являлись частью бригады наемников, которых Молнар и Конклин завербовали, когда организовывали побег Шиффера.
– Докладывайте! – приказал он своим подчиненным.
– Марко ранен, – сказал один из них. – Ничего серьезного – сквозное ранение в левую руку. Два противника уничтожены, один – серьезно ранен.
Спалко кивнул.
– Наверху еще два трупа, – сообщил он.
Передернув затвор своего автоматического пистолета и направив его на раненого наемника, мужчина добавил:
– Этот тоже не протянет долго, если не оказать ему квалифицированную медицинскую помощь.
Спалко посмотрел на Зину и кивнул. Она приблизилась к раненому и перевернула его на спину. Он застонал, и из его раны вновь потекла кровь.
– Как ваше имя? – спросила женщина по-венгерски.
Он посмотрел на нее взглядом, потемневшим от боли и осознания близкой смерти.
Зина вытащила коробок спичек.
– Как ваше имя? – повторила она свой вопрос, теперь уже по-гречески.
Когда ответа не последовало и на сей раз, она велела людям Спалко:
– Держите его крепче.
Двое из них наклонились, чтобы выполнить приказ. Наемник предпринял короткую попытку сопротивляться, но тут же затих и хладнокровно смотрел на Зину. В конце концов, он был профессиональным солдатом.
Женщина зажгла спичку, и вместе с огнем появилось сизое облачко остро пахнущего серного дыма. Указательным и большим пальцами руки она растянула веко несчастного и поднесла горящую спичку к обнажившемуся глазному яблоку. Отражаясь в радужной оболочке, пламя неумолимо приближалось. Зина чувствовала, что пленник испытывает страх, но в глубине души все же не верит в то, что эта страшная угроза будет и впрямь приведена в исполнение. Увы, ей на все это было наплевать.
Горящая спичка прижалась к глазному яблоку и с шипением погасла. Наемник дико закричал, и, несмотря на усилия двоих державших его мужчин, его тело выгнулось дугой. Точно так же он завывал и корчился от боли, когда вторая горящая спичка упала на его грудь, с которой сорвали рубашку. Волосы на груди трещали и дымились. Единственный уцелевший глаз мужчины дико метался в глазнице, словно в поисках спасительного выхода.
Зина хладнокровно зажгла новую спичку, и в этот момент пленника вырвало. Женщина не испытала ни капельки отвращения. Сейчас главным было одно: он должен сообразить, что может прекратить свои мучения только одним способом – ответить на их вопросы. Он не дурак и прекрасно понимает, что тут происходит. Понимает также и то, что, сколько бы ему ни заплатили прежние хозяева, такие мучения не могут окупиться никакими деньгами.
Из здорового глаза мужчины текли слезы, но и они не помешали Зине увидеть в нем знак того, что он сдается. Однако она не была намерена прекращать свое жестокое занятие – по крайней мере, до тех пор, пока наемник не сообщит ей, куда они переправили Шиффера.
Стоя чуть поодаль, за всей этой сценой – от начала и до конца – наблюдал Степан Спалко. Он был впечатлен до глубины души, поскольку, отдавая Зине приказ провести допрос с пристрастием, еще не знал, как женщина на это отреагирует. В какой-то степени это было своеобразным экзаменом, но еще важнее для Спалко было понять эту женщину, открыть самые потаенные уголки ее натуры.
Поскольку он сам на протяжении всей жизни ежедневно использовал слова, чтобы манипулировать людьми и управлять событиями, Спалко никому и ничему не верил. Люди лгали на каждом шагу, и в этом заключалась простая истина бытия. Одни лгали, стремясь насладиться произведенным эффектом, другие сами не знали, что лгут, третьи лгали, чтобы защитить себя, а все остальные лгали сами себе. Истинная природа любого человека проявлялась только в его поступках, особенно в экстремальных ситуациях. Тут не соврешь, поскольку за тебя говорят твои действия!
Теперь Спалко открыл для себя правду относительно Зины. Правду, которой не знал раньше и которую вряд ли знает Хасан Арсенов, а если ему сказать – все равно не поверит. Наблюдая, как Зина вытягивает из беззащитного наемника нужную информацию, Спалко понял: она сможет обойтись без Арсенова, а вот он без нее – никак.
Борн проснулся от звуков музыкальных гамм и аромата свежесваренного кофе. Некоторое время он находился между сном и бодрствованием. Он знал, что лежит на диване в квартире Аннаки Вадас, укрытый стеганым одеялом из гагачьего пуха, а голова его покоится на пуховой подушке. В следующий момент он окончательно стряхнул с себя остатки сна и вскочил с дивана. Комната была залита солнечным светом. Обернувшись, он увидел хозяйку квартиры. Она сидела за большим, сияющим лаком роялем, а рядом с ней стояла большая чашка кофе.
– Который час?
– Около полудня, – ответила женщина, не прекращая играть переливчатые гаммы.
– Боже святый!
– Да, как раз в это время я начинаю репетировать, так что вы проснулись вовремя. – Аннака заиграла мелодию, которая казалась Борну знакомой, но он никак не мог вспомнить, что это за произведение. – Откровенно говоря, проснувшись, я решила, что вы отправились к себе в гостиницу, но вот заглянула сюда и застала вас здесь, спящим сладко, как младенец. Поэтому я пошла на кухню и сварила себе кофе. А вы хотите?
– Еще как!
– Тогда вы знаете, куда идти и что делать.
Ее голова была повернута в сторону Борна, и женщина не отвернулась, когда, вылезя из-под гагачьего одеяла, он натягивал штаны, а затем рубашку. Сначала он отправился в ванную комнату, а закончив умываться – на кухню. Когда Борн наливал себе кофе, из гостиной раздался ее голос:
– У вас красивое тело, хотя на нем, пожалуй, многовато шрамов.
Борн безуспешно искал сливки, но хозяйка квартиры, по-видимому, предпочитала черный кофе.
– Они придают мне героический вид, – ответил он.
– Даже тот, который у вас на шее?
Роясь в холодильнике, Борн не ответил, однако рефлекторным движением положил руку на рану и словно снова ощутил заботливые прикосновения рук Милен Дютронк.
– Эта рана совсем свежая, – снова заговорила Аннака. – Откуда она?
– Мне пришлось вступить в схватку с одним очень сильным и очень злым существом, которое находилось в очень плохом настроении.
Аннака поерзала, поудобнее устраиваясь на скамеечке.
– Кто-то пытался вас задушить.
Борну наконец-то удалось найти сливки. Долив их в чашку с кофе, он добавил туда же две чайные ложки сахара, размешал и сделал первый глоток. И только после этого, вернувшись в гостиную, ответил:
– Злость способна толкнуть человека на любой шаг, разве вы не знаете?
– Откуда мне знать! Я не являюсь частью вашего жестокого мира.
Стоя рядом с роялем, Борн поглядел на сидящую Аннаку сверху вниз.
– Однако вчера вы намеревались меня застрелить, или запамятовали?
– Я никогда ничего не забываю, – отрезала женщина.
Было видно, что его слова саднят ей душу, но какие именно? Может быть, напоминание о вчерашнем дне, когда на ее глазах был безжалостно убит отец? Так или иначе, Борн счел за благо переменить тему разговора.
– Ваш холодильник напоминает пустыню, – заметил он.
– Я редко ем дома, – ответила Аннака. – В пяти кварталах отсюда есть прекрасное кафе.
– Может, наведаемся туда? – предложил Борн. – Я умираю от голода.
Женщина уселась поудобнее, и, отвечая на это движение, скамеечка у рояля негромко скрипнула. А затем гостиную наполнили аккорды ноктюрна Шопена в си-бемоль миноре. Звуки поплыли по квартире, кружась, как листья, опадающие золотым осенним днем. Борн удивился тому, какое огромное наслаждение доставляет ему эта музыка.
Постояв с минуту, он подошел к небольшому секретеру и открыл стоявший на нем компьютер Аннаки.
– Не надо, – сказала она, не отрывая глаз от нот, – вы меня отвлекаете.
Борн сел у секретера, купаясь в волнах изумительной музыки.
Когда ноктюрн был закончен и последние ноты все еще отдавались эхом в разных уголках квартиры, Аннака встала из-за рояля и вышла на кухню. Борн слышал, как в дно мойки ударилась тугая струя. Вода текла долго – видимо, женщина ждала, пока она станет холоднее. Затем хозяйка квартиры вернулась со стаканом воды и осушила его, не отрываясь. А пока она пила, Борн со своего места у секретера рассматривал изысканный изгиб ее шеи и несколько небрежно выбившихся из прически локонов цвета начищенной меди.
– Вы вчера показали себя просто молодцом! – похвалил ее Борн.
– Кстати, спасибо за то, что помогли мне спуститься с тех кошмарных карнизов, – потупилась Аннака, словно желая показать, что не заслуживает его похвалы. – Я за всю свою жизнь так не боялась.
Они сидели в кафе с хрустальными люстрами, бархатными кушетками и матовыми конусами бра на стенах из вишневого дерева. Столик, за которым они устроились, располагался у окна в дальнем конце почти пустого в этот час кафе, так что все помещение просматривалось, как на ладони.
– Сейчас меня больше всего тревожит то, что за квартирой Молнара наблюдали, – озабоченно проговорил Борн. – Ничем иным столь… гм… своевременный приезд полиции объяснить невозможно.
– Но зачем кому-то понадобилось наблюдать за квартирой?
– Чтобы знать, когда мы там окажемся. С тех пор как я приехал в Будапешт, за мной постоянно кто-то следит.
Аннака бросила нервный взгляд в окно.
– А сейчас? От мысли о том, что кто-то следит за моей квартирой, за нами, у меня мурашки по коже бегут.
– От вашей квартиры и до этого места за нами никто не следил, я в этом убедился. – Принесли их заказ, и Борн умолк, а после того как официант удалился, продолжил: – Вспомните, какие предосторожности мы предприняли вчера, после того как улизнули от полиции. Поехали в разных такси, дважды меняли направления.
Аннака кивнула.
– Я тогда слишком устала, чтобы противиться вашим странным инструкциям.
– Никто не знает, куда мы поехали и что теперь мы – вместе.
– И на том спасибо, – проговорила она с глубоким вздохом облегчения.
«Несмотря на самонадеянную уверенность Спалко в том, что Борну до него нипочем не добраться, тот с каждым днем подбирается к его логову все ближе и ближе», – злорадно подумал Хан, увидев Борна и женщину, выходящих из дома, где располагалась ее квартира. Каким-то образом Борну стало известно и про Ласло Молнара – того самого человека, который привлек внимание Спалко. Более того, он выяснил, где живет Молнар, и, когда приехала полиция, судя по всему, находился в его квартире. Чем важен Молнар для Борна? Хану предстоит это выяснить.
Он провожал взглядом Борна и женщину, удалявшихся по улице, а затем выбрался из машины и вошел в подъезд, откуда они только что вышли. Открыв дверь вестибюля отмычкой, он двинулся по коридору, а затем, поднявшись на лифте на верхний этаж, нашел дверь, ведущую на крышу. Она, естественно, была подключена к сигнализации, но для Хана обмануть эту примитивную систему было плевым делом. Выйдя на плоскую крышу, он подошел к ее краю, глянул вниз и увидел широкий карниз. Вскоре, спустившись на него, Хан подошел к тем самым окнам, которые вчера ночью загорелись после возвращения домой неизвестной спутницы Борна. Первое оказалось запертым, но второе поддалось его усилиям, и через секунду Хан спрыгнул на пол квартиры.
Ему нестерпимо хотелось тщательно обыскать все помещение, но Хан не знал, когда они вернутся, и поэтому не мог рисковать. Нужно было заниматься делом, а не потворствовать своим желаниям. Оглянувшись в поисках подходящего места, он остановил свой выбор на люстре с матовыми плафонами, висевшей посередине гостиной под потолком. Как раз то, что нужно, решил он. Не хуже, чем любое другое место, но – лучше всех остальных.
Передвинув стоявшую у рояля скамейку на середину комнаты, он встал на нее ногами, вынул из кармана миниатюрный электронный микрофон, поместил устойство в плафон и укрепил к его краю. Затем спрыгнул на пол, сунул в ухо крохотный радиоприемник и активировал «жучок».
Хан слышал недоступные для простого уха звуки, ставя на место скамейку, слышал топот собственных ног по полированному паркету, когда шел к дивану с валявшимися на нем одеялом и подушкой. Поднеся подушку к лицу, Хан сделал глубокий вдох. Он ощутил запах Борна, но тот вдруг всколыхнул в его мозгу дремавшие раньше воспоминания. Хан бросил подушку с такой поспешностью, как если бы она вспыхнула в его руках. Быстро двигаясь, он покинул квартиру тем же путем, что и пришел, и вскоре уже оказался в вестибюле. Однако из здания Хан вышел не через парадный, а через черный ход. Лишняя осторожность никогда не помешает.
Аннака энергично принялась за завтрак. Солнечные лучи, лившиеся через окно, освещали ее удивительные пальцы. Она ела так же, как играла, управляясь с ножом и вилкой легко и грациозно, словно это были музыкальные инструменты.
– Где вы научились так мастерски играть на рояле? – спросил Борн.
– Вам понравилось?
– Да, очень!
– А почему?
Борн непонимающе наклонил голову.
– Что значит «почему»?
– Почему вам понравилась моя игра? Что вы в ней услышали?
– Мне показалось, печаль.
Аннака положила нож с вилкой и стала напевать мелодию ноктюрна, «играя» на скатерти, как на рояле.
– Видите ли, все дело в неразрешенной доминанте одной седьмой. С помощью этого приема Шопен расширил допустимые границы диссонанса и тональности. – Она продолжала напевать, постукивая пальцами по столу. – Вот отсюда – и печаль. А все дело – в неразрешенной доминанте одной седьмой.
Женщина замолчала и положила свои прекрасные бледные руки ладонями на скатерть. Ее длинные пальцы все еще были слегка изогнуты, словно хотели удержать только что звучавшую музыку. Затем она взяла столовый прибор и вновь принялась за еду.
– Играть меня учила мама. Это была ее профессия – учительница игры на фортепиано, и, как только она почувствовала, что из меня выйдет толк, мы сразу начали разучивать ее любимого композитора – Шопена. Но его музыка чрезвычайно сложна для исполнения, причем не только с точки зрения техники, но и эмоционально.
– Ваша мама до сих пор играет?
Аннака отрицательно покачала головой.
– У нее, как и у Шопена, оказалось очень хрупкое здоровье. Туберкулез. Она умерла, когда мне было восемнадцать.
– Неподходящий возраст, чтобы терять мать.
– После этого моя жизнь изменилась навсегда. Я, конечно, была раздавлена горем, но, кроме того, к собственному стыду и удивлению, поняла, что злюсь на нее.
– Злитесь?
Она кивнула.
– Я чувствовала себя брошенной, оставленной на произвол судьбы, заблудившейся в лесу, без малейшего понятия, как найти дорогу к дому.
Борн внезапно понял, почему его рассказ о потере памяти вызвал у этой женщины столь сильное сопереживание.
– Но больше всего мне не дает покоя другое, – наморщила лоб Аннака. – То, как скверно я к ней относилась. Когда она впервые предложила мне заниматься музыкой, я устроила настоящий бунт.
– Ничего удивительного, – мягко проговорил Борн, – ведь эта идея исходила от нее. Более того, это было ее профессией. – В глубине груди он ощутил легкое покалывание, будто в этот самый момент Аннака играла знаменитые диссонансы Шопена. – Когда я заговорил со своим сыном о том, что неплохо бы ему научиться игре в бейсбол, он тут же стал воротить нос и доказывать, что хочет играть в футбол. – При воспоминании о Джошуа глаза Борна словно бы обратились внутрь. – Все его друзья действительно играли в футбол, но тут было что-то другое. Его мать была тайкой, и согласно ее воле сын с самых ранних пор воспитывался в традициях буддизма. Поэтому казалось, что сына не интересует американская часть его собственной природы.
Аннака закончила есть и отодвинула тарелку.
– Однако, – продолжал рассказывать Борн, – мне кажется, что его частичная принадлежность к американскому миру на самом деле не давала ему покоя. А разве могло быть иначе? Ведь одноклассники, без сомнения, напоминали ему об этом каждый день.
В сознании Борна незвана-непрошена возникла картинка: Джошуа с перевязанной головой и затекшим глазом. Когда он пытался выяснить у Дао, что произошло, она, смутившись, начала лепетать, что мальчик поскользнулся и упал, но на следующий день сама повела Джошуа в школу и провела там не менее пяти часов. Вебб никогда не допрашивал жену. Слишком много было работы и слишком мало времени. Он и сам вскоре забыл об этом инциденте.
– Мне такое и в голову не приходило. – Аннака передернула плечами и слегка иронично добавила: – Впрочем, вам виднее. Вы же американец, хозяин мира!
«В чем причина ее враждебности? – подумал Борн. – Может, это передается на генетическом уровне? Или просто страх перед отвратительным американцем, который только что воскрес из мертвых?»
Женщина попросила официанта принести еще кофе.
– По крайней мере, вы имеете возможность поговорить со своим сыном и расставить все по своим местам. Я же со своей мамой… – Аннака не закончила фразы и лишь пожала плечами.
– Мой сын погиб, – сказал Борн, – вместе со своей матерью и сестрой. Их убили в Пномпене много лет назад.
– О-о-о!.. Простите мне мою бестактность!
Борну показалось, что безупречный, непробиваемый панцирь, в котором пряталась эта женщина, впервые дал трещину. Он отвернулся. Любое упоминание о Джошуа производило на него такой же эффект, как жгучий перец, высыпанный на открытую рану.
– Я уверен, что отношения между вами и вашей мамой уладились раньше, чем ее не стало.
– Мне бы хотелось в это верить. – Аннака сосредоточенно смотрела в свою чашку. – До той поры, пока она не открыла для меня Шопена, я была не в состоянии оценить, насколько драгоценен дар, которым она наделила меня. Какое великое наслаждение я получала, играя этот ноктюрн, даже при том, что мое исполнительское мастерство было далеко от совершенства!
– И вы не сказали ей это?
– Я была подростком, мы с ней почти не разговаривали. – Глаза Аннаки потемнели от грусти. – А теперь, когда ее нет, я об этом жалею.
– Но у вас был отец.
– Да, – склонила голову Аннака, – да, был.
Глава 17
Управление по разработке тактических несмертельных вооружений располагалось в комплексе невзрачных зданий из красного кирпича, с увитыми плющом стенами, где раньше находился закрытый пансион для девочек. Агентство решило, что это место в достаточной степени отвечает требованиям безопасности и гораздо целесообразнее разместить управление здесь, нежели с нуля строить что-то новое. И вот в бывшем пансионе появился целый лабиринт лабораторий, конференц-залов, испытательных стендов, без которых управление не могло обходиться, а по коридорам, которые казались бесконечными, забегали многочисленные сотрудники – квалифицированные, высокопрофессиональные специалисты. Привлекать к работе управления людей со стороны категорически запрещалось.
Даже несмотря на то, что на входе Линдрос предъявил охранникам свое служебное удостоверение, его – заместителя директора ЦРУ, структурным подразделением которого являлось управление! – провели в специальную комнату без окон и с белыми стенами, сфотографировали, сняли опечатки пальцев, отсканировали сетчатку глаз и наконец оставили в одиночестве, приказав ждать. Примерно через пятнадцать минут в комнату вошел «пиджак», как называли в других ведомствах сотрудников ЦРУ, и произнес:
– Господин заместитель директора Линдрос, начальник управления Драйвер готов вас принять.
Не ответив ни слова, Линдрос пошел следом за мужчиной. Они шли по бесконечным, скудно освещенным коридорам не меньше пяти минут. Линдросу уже стало казаться, что его водят по кругу. Наконец «пиджак» остановился перед одной из дверей. Внешне она ничем не отличалась от десятков других, мимо которых они успели пройти во время скитаний по этому лабиринту. Ни на самой двери, ни на стенах рядом с ней не было ни таблички, ни номера, ни каких-либо иных обозначений, указывающих на то, кто здесь работает. Однако над дверью располагались две лампочки. Одна из них горела красным цветом. «Пиджак» трижды постучал в дверь костяшками пальцев, и через пару секунд красная лампочка погасла, зато соседняя загорелась зеленым. «Пиджак» распахнул дверь и отступил в сторону, пропуская Линдроса.
Войдя внутрь, он обнаружил там начальника управления Рэнди Драйвера – мужчину с волосами песочного цвета и короткой стоячей прической морского пехотинца. У Драйвера был острый нос и узкие голубые глаза, придававшие его лицу выражение постоянной подозрительности. Драйвер был широкоплеч и обладал мускулистым торсом, демонстрировать который ему доставляло удовольствие. В данный момент он сидел во вращающемся кресле причудливой конструкции за письменным столом из хромированной стали и со столешницей из матового стекла. В центре каждой из белых металлических стен висели репродукции картин Марка Роско, напоминавшие разноцветные повязки, наложенные на свежие раны.
– Какое неожиданное удовольствие – видеть вас, заместитель директора! – произнес Драйвер с натянутой улыбкой, говорившей о том, что на самом деле это «удовольствие» представляется ему весьма сомнительным. – Однако, признаюсь вам, я не привык к внезапным инспекциям. Я предпочел бы такое проявление элементарной вежливости, как телефонный звонок и предварительная договоренность о встрече.
– Приношу извинения, – сказал Линдрос, – но это не «внезапная инспекция», как вы изволили выразиться. Я расследую убийство.
– Убийство Алекса Конклина, я полагаю?
– Совершенно верно. И я приехал сюда, чтобы задать ряд вопросов одному из ваших сотрудников, а именно доктору Феликсу Шифферу.
Драйвера словно парализовало. Он сидел за своим столом совершенно неподвижно, а улыбка словно примерзла к его лицу. Наконец начальнику управления все же удалось выйти из состояния шока и обрести дар речи.
– Зачем, черт побери? – с усилием выдавил он.
– Я ведь только что сказал вам: это необходимо для расследования, которое я веду.
Драйвер развел руками:
– Не вижу связи.
– А вам это и необязательно, – отрезал Линдрос. Драйвер подверг его унизительной процедуре проверки, затем заставил ждать в пустой комнате, как провинившегося мальчишку, поставленного в угол, а теперь еще и нахамил. От всего этого Линдрос кипел, как чайник, который забыли снять с плиты. – Все, что от вас требуется, – это сообщить мне, где я могу найти доктора Шиффера.
На лице Драйвера появилось упрямое, замкнутое выражение. Он встал.
– Переступив порог этого здания, вы оказались на моей территории. Пока вы проходили процедуру идентификации личности, я позволил себе вольность позвонить Директору. Так вот, в его офисе никто не знает, что вам здесь понадобилось.
– Естественно, – фыркнул Линдрос, понимая, что он уже проиграл это сражение. – Директор дает инструкции лично мне, не ставя об этом в известность никого больше.
– Меня нисколько не интересуют ваши операции, господин заместитель директора. Хочу сообщить вам только одно: никто не имеет права задавать вопросы моим сотрудникам без личного разрешения директора ЦРУ, представленного, прошу обратить внимание, в письменной форме.
– Директор уполномочил меня предпринимать любые действия, которые я сочту необходимыми для успеха расследования.
– Все это только слова, – передернул плечами Драйвер. – Моя точка зрения заключается…
– Она меня не интересует, – перебил его Линдрос. Он понимал, что продолжение разговора в таком тоне ни к чему не приведет, но Рэнди Драйвер унизил его, и Линдрос, помимо своей воли, пошел вразнос. – Зато могу сообщить вам свою точку зрения: вы проявляете необоснованное упрямство и препятствуете расследованию первостепенной важности.
Драйвер набычился и уперся кулаками о письменный стол.
– Ваши разглагольствования неуместны! Если у вас нет письменного распоряжения вышестоящего начальства, то мне нечего вам больше сказать. Разговор окончен!
Давешний «пиджак», должно быть, слышал весь разговор, поскольку после заключительных слов Драйвера дверь открылась и на пороге возник он, демонстрируя готовность препроводить Линдроса к выходу.
Это произошло в тот момент, когда детектив Гаррис ехал в своей служебной машине. Мартин Линдрос, не утруждая себя объяснениями, неожиданно отстранил его от дела Конклина – Панова, поэтому сейчас Гаррис был занят заурядным расследованием ограбления, в ходе которого один человек был убит. Полицейская рация ожила, и диспетчер передал сообщение, адресованное всем патрульным машинам: около церкви Фоллз белый мужчина, управляющий «Понтиаком GTO» с регистрационными номерами штата Вирджиния, на высокой скорости проехал на красный сигнал светофора и направился на север по дороге 649.
Гарри ехал как раз по этой дороге. Резко развернув машину на 180 градусов, Гаррис включил мигалку, сирену и рванулся в обратном направлении. Он несся по разделительной полосе, а вслед ему летели возмущенные сигналы водителей и визг шин от резкого торможения. Почти немедленно он увидел впереди себя черный GTO, который преследовали три полицейские машины. Гаррис присоединился к погоне, виляя между тормозящими автомобилями, выезжая то на полосу встречного движения, то на обочину дороги. Наконец он обогнал беглеца и бросил машину вправо, заставив GTO свернуть с дороги, вильнуть в сторону и заехать на боковую дорожку, ведущую к бензоколонке. Затем GTO с визгом тормозов остановился, и, выскочив из служебного автомобиля, с пистолетом на изготовку, Гаррис бросился к машине нарушителя.
– Выходи из машину! Руки за голову! – прокричал он.
– Офицер…
– Заткнись и делай, что велят! – велел Гаррис, медленно приближаясь к GTO и пытаясь определить, вооружен ли водитель.
– Хорошо, хорошо!
Подъехали остальные полицейские машины, принимавшие участие в преследовании. Водитель вышел из автомобиля. Он был не старше двадцати двух лет и тощ, как палка. Обыскав GTO, стражи порядка нашли бутылку виски, а под водительским сиденьем – пистолет.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 22 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |