Благодарный пациент, оказавшийся человеком довольно влиятельным, отплатил за услугу, тайно выведя своего спасителя из дворца и организовав его побег из Кабула. В тот день судьба улыбнулась Тайму су дважды, ибо всего через пять минут после его прыжка с крыши дома посланника, когда он еще отчаянно пробивался через разъяренную толпу, гарнизон в резиденции, так же отчаянно сражавшийся с пожаром, занимавшимся у фундамента здания офицерского собрания, бежал от пламени, мощно полыхнувшего в густых клубах дыма, – и через несколько секунд весь нижний этаж был охвачен огнем.
О спасении раненых нечего было и думать: пожар распространился слишком неожиданно и стремительно. Те, кто мог передвигаться самостоятельно, выскочили из огня и, покрытые ожогами, полузадохшиеся, полуослепшие, проковыляли через окутанный дымом двор, чтобы укрыться в доме посланника.
Афганцы на крыше горящего здания сразу поняли, что огонь в считаные минуты уничтожит ветхое строение из досок и штукатурки. Они спешно удрали оттуда по своим лестницам и мгновенно перевели внимание на противоположный дом. Перекинув другие лестницы на высокую парапетную стенку, с которой спрыгнул Таймус, они проползли по ним и соскочили на крышу, где полдюжины джаванов все еще держали оборону. Первые из мятежников погибли от пуль, падая вниз на улицу или на крышу, следующие за ними упорно продвигались вперед, а когда Уильям и джаваны стали перезаряжать оружие, они ринулись в атаку…
Надежды удержать крышу не было, даже если бы Уолли и все до единого оставшиеся в резиденции разведчики бросились наверх, чтобы попытаться остановить натиск врагов, которые прыгали с парапета, точно стая голодных мартышек на бахчу. Огромная численность противника делала подобную задачу невыполнимой и предрешала исход боя.
Гарнизон, сомкнув ряды и орудуя бесполезными винтовками и карабинами, как дубинками, отступил к лестнице и стал спускаться по ней, ступенька за ступенькой, пока наконец последний человек не захлопнул дверь на лестничной площадке и не задвинул засовы. Но эта дверь, как и все прочие в старом ветхом здании, не могла выстоять против решительного натиска, а времени да и предметов, чтобы ее забаррикадировать, не было.
В самом доме грозил вот-вот вспыхнуть пожар. Если афганцы, пробивающие стены внизу, еще не успели поджечь здание, снопы искр и языки пламени, вырывающиеся из всех окон и дверей офицерского собрания, сделают работу за них. И даже если этого не случится, удержать резиденцию все равно не удастся, ибо противник, воспользовавшись схваткой на крыше, под прикрытием дыма пробил очередную дыру в задней стене двора и, беспрепятственно расширив пролом, валил в него сплошным потоком.
Сквозь клубы едкого дыма Уолли мельком увидел кошмарную картину: афганцы расстреливали и рубили тулварами охваченных паникой слуг, спасшихся из горящего здания офицерского собрания и укрывшихся за кучей багажа, наваленного у задней двери во двор. Среди них он заметил носильщика сэра Луи и своего собственного носильщика, толстого Пир Бакша, который отчаянно защищался, держа в одной руке нож, а в другой сапожную колодку. Но Уолли ничем не мог помочь несчастным; он отвернулся, чувствуя дурноту, стремительно подошел к ближайшему из двух окон, выходивших на казарменный блок, рывком распахнул ставни и вскочил на подоконник.
– За мной! – проорал Уолли, взмахом руки призывая своих товарищей, и в следующий миг с силой оттолкнулся от подоконника ногами и, перелетев через узкую улочку в прыжке вперед и вниз, приземлился на крышу казарм.
Они не стали ждать дальнейших приглашений и без колебаний последовали за ним, один за другим перепрыгнув на крышу напротив: Дженкинс, Келли, джаваны, уцелевшие после схватки наверху, и полдюжины штатских, которые помогали бороться с огнем и прибежали с первого этажа.
Когда последний человек прыгнул и приземлился, крыша офицерского собрания обрушилась с грохотом, подобным грохоту пушечного залпа. Ослепительный фонтан искр, яркий даже при свете солнца, высоко взметнулся над погребальным костром, в котором горело тело сэра Луи, а вместе с ним множество солдат и слуг, сопровождавших посланника в Кабул.
«Точно вождь викингов, отправляющийся в Валгаллу со своими воинами и прислугой», – подумал Уолли.
Он отвернулся и приказал своему маленькому отряду спуститься с крыши вниз. Сейчас, когда резиденция сдана и дом посланника захвачен, афганцы смогут вести прицельный огонь из окон, откуда минуту назад выпрыгнули он и остальные уцелевшие, причем под таким углом, что возможность укрыться за невысокой парапетной стенкой исключается. Но внизу старые двери казарменные блока так же прочны, как наружные стены, а парусиновый навес над центральным двором хотя и не защищает от пуль, зато не позволяет врагу видеть, что там происходит.
– По идее, мы сможем продержаться здесь довольно долго, – задыхаясь, проговорил Уолли, окидывая взглядом массивные каменные опоры и кирпичные арки, за которыми находились прохладные комнатушки без окон. – Гореть здесь особо нечему. Если не считать дверей, разумеется. Не понимаю, почему мы раньше не перешли сюда.
– Потому что здесь мы не можем ни видеть противника, ни стрелять по нему, и вообще ни черта не можем, кроме как пытаться помешать этим дьяволам выломать двери, – раздраженно проговорил Рози.
Недавно он работал как одержимый, перетаскивая раненых во двор резиденции, но в результате оставил всех там, бросившись на защиту дома посланника, и теперь испытывал такое чувство, будто бросил беспомощных людей погибать от рук афганцев или гореть заживо в здании офицерского собрания.
– Да. Пожалуй, ты прав. Об этом я не подумал. Но по крайней мере, мы в состоянии помешать врагу прорваться сюда, и если они не подожгут двери…
– Или не пробьют снарядом дыру в стене, – сказал Рози, – или не…
Он пошатнулся, когда снова грохнули пушки и каменные столбы сотряслись от мощного удара и взрыва снарядов, которые попали в переднюю стену казарм, в стороне от сводчатого прохода, и погребли восточную лестницу под завалом битого кирпича.
Не требовалось быть профессиональным артиллеристом, чтобы понять, что второй залп произведен с гораздо более близкого расстояния, чем первый. Всем людям в казармах стало ясно, что после прекращения снайперского огня, который сипаи безостановочно вели из-за парапета на крыше, мятежники не теряли времени даром, быстро перезарядили и передвинули вперед орудия. А также что в следующий раз пушки выстрелят по входной арке практически в упор и снаряды разнесут в щепы обе двери, открывая врагу доступ в казармы.
Снова с небес посыпались осколки, и изнуренный доктор, который судорожно схватился за каменный столб, а потом бессильно сел и привалился к нему, увидел, как Уолтер Гамильтон и дафадар Хира Сингх бегут к внутренней двери сводчатого прохода и открывают створы. Он ошеломленно подумал, что оглушительный грохот взрыва, видимо, привел обоих к помрачению рассудка и они собираются выбежать наружу и атаковать толпу, пока пушки не перезаряжены. Но нет, они не притронулись к новой наружной двери, испещренной пулевыми отверстиями до состояния дуршлага. Они вернулись, коротко переговорили с хавилдаром Хасаном и ланс-наиком Джанки, потом Уолли резко кивнул и, вернувшись к Уильяму и Рози, отрывисто сказал:
– Так, нам необходимо добраться до орудий. Необходимо! Я не собираюсь их заклепывать. Я собираюсь захватить их. Если нам удастся притащить пушки сюда, мы сможем взорвать арсенал к чертовой матери – и вместе с ним уничтожить большую часть толпы, а заодно половину Бала-Хиссара. Нужно только послать один снаряд точно в цель – и хранящиеся там боеприпасы и порох взорвутся с такой страшной силой, что разрушатся все строения в радиусе нескольких сотен ярдов.
– Включая наши казармы, – с иронией заметил Уильям.
– Какое это имеет значение, черт возьми? – раздраженно осведомился Уолли. – К тому же нам это не грозит: казармы расположены гораздо ниже и стены здесь слишком толстые. Да, я понимаю, идея кажется безумной, но попытаться стоит – сейчас любая попытка имеет смысл. Если мы сумеем захватить орудия, у нас появится шанс, иначе нам остается только молиться.
Уильям заморгал, и его молодое лицо под маской запекшейся крови и пыли побледнело. Он устало сказал:
– У нас ничего не получится, Уолли. Мы уже пытались – и безрезультатно.
– В прошлый раз у нас было недостаточно веревок. Кроме того, тогда пушки находились слишком далеко от казарм. Но сейчас расстояние сократилось, и я готов поспорить с тобой на что угодно: сию минуту орудия подтаскивают еще ближе. Эти ублюдки уверены, что взяли над нами верх и мы больше не в силах ничего сделать. Мой хавилдар говорит, что факир, подстрекавший толпу весь день, вопит, чтобы они выбили пушечным выстрелом дверь, получив таким образом возможность посылать снаряды прямо через казарменный двор, и пробили заднюю стену, дабы их друзья в резиденции смогли напасть на нас с тыла. Вот почему я открыл внутреннюю дверь: если они вышибут наружную, у нас еще останется хоть какое-то прикрытие.
– Ты сумасшедший, – коротко сказал Рози. – Даже если мы захватим пушки, чем мы станем стрелять из них? Пулями?
– Снарядами, которые мы забрали с собой в прошлый раз, разумеется. Мы оставили их в одной из комнат – двенадцать штук. То есть по шесть на каждое орудие. Ты только представь, что можно сделать, располагая такими средствами!
Но Уильям остался при своем мнении.
– Я ничего не имею против того, чтобы пойти в атаку и снова захватить чертовы пушки, – сказал он. – Но если они окажутся у нас в руках, ради бога, давай просто заклепаем их и на том покончим с делом, не пытаясь притащить их сюда.
– Нет! – горячо возразил Уолли. – Если мы так поступим, нам всем конец, ведь у них есть другие орудия. К тому же у них полно боеприпасов, а у нас они иссякают. Как только у нас кончатся все патроны и афганцы поймут, что мы прекратили стрельбу, они бросятся в наступление всеми силами и захватят казармы за пять минут. Нет, нам остается одно: лишить противника источника боеприпасов, а сделать это можно, лишь взорвав арсенал – и убив по ходу дела как можно больше врагов. Говорю вам, нам позарез нужно захватить пушки! Хотя бы одну. Вторую мы заклепаем – я прикажу Такур Сингху сделать это, пока все остальные тащат другую к казармам. У нас должно получиться. Да, я понимаю, план кажется безумным, но это всяко лучше, чем укрываться здесь, пока они не поймут, что у нас иссякли боеприпасы и надо только притащить несколько приставных лестниц, взобраться на крышу и атаковать нас сверху, как они сделали в резиденции. Ты так хочешь умереть?
Майор медицинской службы Келли испустил хриплый смешок и с трудом поднялся на ноги.
– Успокойся, мальчик, – сказал он. – Мы с тобой. Затея безумная, спору нет. Но кто знает, что из нее выйдет. А если мы не предпримем попытку, нам в любом случае конец. Ну так давай, говори, что нам делать – и когда.
Уолли не ошибался насчет орудий. Пока они разговаривали, мятежники подтаскивали пушки все ближе и ближе, и теперь обе они, заряженные и нацеленные в стену слева от арочного прохода, находились на расстоянии менее семидесяти ярдов от казарм.
И снова за грохотом двойного выстрела последовал дикий торжествующий вопль. А когда раскатистое эхо утихло и толпа с иссушенными жаждой глотками умолкла, сквозь громкое стаккато мушкетных выстрелов, глухой рев пламени, треск горящего дерева и хриплый вороний грай Аш услышал пронзительный голос факира, воодушевляющего мятежников, которые тащили орудия к арке в стене казарменного блока.
Он не видел, как казарменная дверь распахнулась. Но внезапно в поле его зрения появился Уолли – вместе с Уильямом, Рози и дюжиной разведчиков он бежал к пушкам под градом пуль.
Во второй раз за день они обратили орудийные расчеты в бегство, а потом восемь мужчин развернули одно орудие кругом, направив на толпу, и шестеро из них впряглись в веревки, двое навалились плечом на колеса и начали тащить, толкать его к баракам, тогда как остальные отгоняли противника саблями и револьверами, а один джаван бросился к другой пушке, чтобы ее заклепать. Но задача снова оказалась им не по силам.
Град пуль убил двух мужчин, стоявших в упряжи, и совара, который пытался заклепать второе орудие, но, умирая, выронил «шпильку» в залитую кровью пыль под колесами. Еще четверо получили ранения, и Уолли крикнул остальным спасаться бегством, а сам вложил саблю в ножны и торопливо перезарядил револьвер. Уильям и Рози последовали его примеру, и, пока другие сбрасывали веревки и бежали к казармам, забрав с собой раненых, три англичанина прикрывали их отход, пятясь к зданию и безостановочно стреляя, причем столь метко, что афганцы дрогнули и остановились, позволив маленькому отряду благополучно добраться до сводчатого прохода и укрыться там.
В последний момент Уолли обернулся и, устремив взгляд на окно Аша, вскинул руку в римском воинском приветствии. Но прощальный жест остался без ответа. Аша там уже не было. Охваченный отчаянием при виде пушек, он, наверное, в сотый раз за день напряг ум, пытаясь найти способ выбраться из ловушки, и внезапно вспомнил одну вещь. Одну вещь, обдумать которую не догадался прежде: план нижнего этажа…
Он знал, какая комната находится непосредственно под ним, но напрочь забыл о помещениях, расположенных по обе стороны от нее, а когда вспомнил, сообразил: под библиотекой мунши находится пустующая каморка, где раньше была дверь на балкон. Сам балкон давно обвалился, и дверь впоследствии забили досками, но доски, вероятно, давно прогнили, и, если он проделает дыру в полу библиотеки и проберется вниз, ему не составит труда их выломать. После чего останется только воспользоваться веревкой, изготовленной из разорванного на полосы покрывала, и спуститься с высоты двадцати футов.
Любой афганец, увидевший, как он спускается из окна, примет его за союзника, одержимого желанием поскорее вступить в схватку с врагом. Единственная опасность состоит в том, что один из джаванов на крыше казарм тоже может заметить его и, придя к аналогичному мнению, застрелит, прежде чем он достигнет земли и укроется за низкой глинобитной стеной, отделяющей высокие дома от территории миссии. Но рискнуть так или иначе придется, и Аш выбросил из головы все тревожные мысли на сей счет и уже через несколько секунд лихорадочно выламывал доски из пола в библиотеке мунши.
Уильям, увидев прощальный жест Уолли и придя к неверному заключению, схватил товарища за руку и, задыхаясь, проговорил:
– Ты кому там махал? Кто-нибудь пытается подать нам сигнал? Что, эмир… они все-таки…
– Нет, – выдохнул Уолли, наваливаясь на дверь, чтобы помочь ее закрыть. – Там… просто… Аш…
Уильям тупо уставился на него: имя ничего ему не говорило, и надежда, вспыхнувшая было в душе, снова погасла. Он отвернулся и бессильно опустился на землю, но Амброуз Келли, занимавшийся раненым сипаем, поднял глаза и резко спросил:
– Аш? Ты ведь не… ты имеешь в виду Пелам-Мартина?
– Да, – пропыхтел Уолли, задвигая засовы на наружной двери. – Он там… в одном из тех… домов.
– В одном из… Во имя всего святого! Тогда почему он ничего не делает для нас?
– Если бы он мог что-нибудь сделать, он сделал бы. Видит бог, он достаточно часто предупреждал нас, но никто его не слушал – даже шеф. Отведи этого парня в одно из помещений, Рози. Мы находимся слишком близко к двери, а они сейчас снова пальнут из пушек. Отходите назад, все вы.
Едва дверь закрылась, толпа ринулась вперед, чтобы снова завладеть орудиями, развернуть их и подтащить еще ближе к входной арке, а афганцы, занимавшие позиции на крышах домов, открыли ураганный огонь по прочным глухим стенам казарм, пустой крыше и изрешеченному пулями парусиновому навесу.
В казарменном дворе было темно: солнце уже скрылось за вершиной Шер-Даваза, и всю территорию миссии накрывала тень. Но по мере угасания дня бушевавший в резиденции огонь становился все ярче, и, когда пушки снова выстрелили, дульное пламя, прежде бледное при солнечном свете, полыхнуло ослепительной вспышкой, резанувшей глаза и за долю секунды предупредившей об оглушительном грохоте, который последовал за ней.
На сей раз они не пытались выстрелить из двух орудий одновременно. Первым снарядом мятежники собирались вышибить обе двери в сводчатом проходе и решили, что преуспели в своем намерении, так как не знали, что вторая дверь оставалась открытой. Они увидели, как наружная дверь разлетается в щепки, а когда дым рассеялся, увидели в арочном проеме длинный центральный двор и заднюю стену.
С дикими торжествующими воплями они пальнули из второй пушки. Снаряд пролетел через весь казарменный блок и пробил в задней стене дыру, открывавшую доступ в казармы с узкой улочки. За проломом находился двор резиденции, полный их победоносных собратьев, которым оставалось только пересечь улицу и напасть на неверных с тыла, пока их ликующие союзники атакуют со стороны главного входа. План был блестящим, но имел два серьезных изъяна, один из которых стал очевиден сразу: внутренняя, гораздо более прочная дверь не пострадала от снаряда и с грохотом захлопнулась на глазах у мятежников.
Второй и более существенный изъян, о котором знал осажденный гарнизон, но еще не догадывались мятежники, заключался в том, что, устроив пожар в резиденции, афганцы лишились возможности закрепиться там. Вместо того чтобы сосредоточить в тылу противника крупные силы, они захватили все добро, какое смогли, и спешно отступили подальше от ревущего пламени. Таким образом, вероятность нападения с той стороны представлялась минимальной, и Уолли мог скинуть ее со счетов и бросить все силы на один фронт, поскольку теперь из резиденции снайперский огонь вестись не будет, а густой дым от горящих зданий усложнит задачу многим стрелкам на крышах ближайших домов.
Поэтому, как только разведчики отошли обратно в казармы и закрыли хлипкую наружную дверь, Уолли первым делом приказал четырем своим людям подняться по лестнице в дальнем конце и затаиться там до пушечных выстрелов, а потом под прикрытием дыма броситься вперед и занять прежние позиции за парапетом над аркой, откуда они откроют огонь по орудийным расчетам, не давая перезарядить пушки.
Все остальные рассыпались налево и направо. Никто не питал иллюзий относительно дальнейших событий, которые последовали в самом скором времени. Наружная дверь разлетелась в щепки, и уничтоживший ее снаряд повредил один из каменных столбов; сверху дождем посыпались кирпичи, но, по счастью, никого не задели.
Они напряженно ждали следующего выстрела и, как только он грянул, бросились вперед, чтобы закрыть и заложить засовами внутреннюю дверь, а четыре джавана, сидевшие на корточках на верхних ступеньках лестницы, вскочили на ноги и под прикрытием густого дыма побежали по крыше, чтобы укрыться за парапетом и открыть огонь по торжествующей толпе.
Для людей неопытных заряжать крупные орудия и стрелять из них дело сложное, а мятежники не были артиллеристами. После выстрела пушечный ствол необходимо прочистить банником, потом надо туго забить в него снаряд, затравить порохом скважину и поднести к ней запал или спичку. Все это требует времени и при стрельбе с близкого расстояния порой бывает делом чрезвычайно трудным и опасным.
Будь в стенах казарменного блока бойницы, обеспечивающие защиту и достаточно широкий сектор обстрела, гарнизону было бы нетрудно помешать мятежникам перезарядить орудия. Но поскольку вести огонь они могли лишь из-за парапета на крыше, пушки оставались козырными картами, которые не побьешь, и Уолли знал это.
Он знал также, что рано или поздно у четырех джаванов на крыше выйдут все патроны и что у всех остальных патронов тоже осталось мало. Когда боеприпасы закончатся, мятежники беспрепятственно зарядят орудия и вышибут дверь.
Исход боя был предрешен, и сейчас Уолли осознал, что в глубине души он давно понял это и во всех своих действиях безотчетно руководствовался этим пониманием.
Если им суждено умереть, по крайней мере они умрут такой смертью, которая сделает честь разведчикам и традициям, ими хранимым. Они погибнут в сражении, приумножив славу корпуса и став легендой и вдохновляющим примером для будущих поколений разведчиков. Это единственное, что они могут сделать.
Уолли знал, что времени осталось мало и оно стремительно иссякает, но несколько секунд он стоял молча, глядя перед собой невидящим взглядом и думая о самых разных вещах… О родном Инистиоге, о родителях и братьях; об Аше и Уиграме, обо всех отличных парнях, служивших в корпусе… Он прожил хорошую жизнь, замечательную жизнь. Даже сейчас он не обменял бы ее ни на какую другую.
Перед его мысленным взором вереницей проносились дурацкие воспоминания, удивительно четкие и яркие. Он с братьями охотится за птичьими гнездами на общинной земле Уимблдон. Бал в военной академии. Долгое морское путешествие в Бомбей и берег Индии, показавшийся на горизонте. Счастливые дни в бунгало в Равалпинди, а позже в Мардане, и беспечное время отпусков, которые они с Ашем проводили вместе… Работа и развлечения, разговоры, смех и шутки. Прелестные девушки, в которых он влюблялся, – веселые и серьезные, скромные и кокетливые… Все их лица слились в одно – лицо Анджули, и Уолли улыбнулся и подумал: какое счастье, что он познакомился с ней.
Теперь он точно никогда не женится, и, возможно, это и неплохо: вряд ли он нашел бы женщину, соответствующую идеалу, воплощенному в Анджули. Он будет избавлен от печали, какую неминуемо испытал бы, обнаружив, что любовь недолговечна и что время, уничтожающее красоту, молодость и силу, разрушает и многие гораздо более важные вещи. Он никогда не узнает разочарования, горечи неудач и не доживет до того времени, чтобы увидеть низвержение своих кумиров, у которых окажутся глиняные ноги…
Он подошел к концу своего пути, но ни о чем не сожалел, даже о расставании с той воображаемой личностью, фельдмаршалом лордом Гамильтоном Инистиогским, – ибо разве он не получил самую вожделенную из всех наград, «Крест Виктории»? Одной такой славы достаточно, чтобы восполнить все остальное; и к тому же разведчики будут помнить его. Может статься, когда-нибудь, если он оставит свое имя незапятнанным, его сабля будет висеть на стене в офицерском собрании Мардана и молодые офицеры корпуса, ныне еще не рожденные, будут дотрагиваться до нее и слушать историю давно минувших дней. Историю, как однажды семьдесят семь разведчиков под командованием некоего лейтенанта Гамильтона, кавалера ордена «Крест Виктории», были осаждены в британской резиденции в Кабуле и отражали натиск превосходящих сил противника почти весь день – и погибли все до единого…
– Stat sua cuqie dies, breve temus / Omnibus est vitae; sed famam extendere factis / Hoc virutis opus, – тихо пробормотал Уолли.самое подходящее время, чтобы вспоминать латинскую цитату из «Энеиды», и Аш повеселился бы от души, когда бы знал. Но слова подходят к случаю: «Каждому свой положен предел. Безвозвратно и кратко время жизни людской. Но умножить деяньями славу – в этом доблести долг».
Сегодня его долг состоит в том, чтобы умножить славу разведчиков, и Аш поймет это. Приятно знать, что Аш где-то поблизости, что он все увидит и одобрит – и поймет, что Уолли сделал все возможное, и мысленно будет с ним. О лучшем друге он и мечтать не мог, и он знает: Аш не виноват, что помощь не пришла. Если бы он мог…
Молодой человек через силу собрался с мыслями и окинул взглядом горстку израненных, окровавленных, покрытых копотью, оборванных мужчин, уцелевших из семидесяти семи человек, которых он мог собрать на перекличку сегодня утром. Он понятия не имел, сколько времени молча простоял здесь, думая о других вещах, или который сейчас час, – теперь, когда солнце скрылось, в казармах сгустились тени. Дневной свет угасал, и нельзя было терять ни минуты.
Лейтенант Уолтер Гамильтон, кавалер ордена «Крест Виктории», расправил плечи, глубоко вздохнул и обратился к своим людям на хиндустани – языке общения корпуса, в котором служили сикхи, индусы, пенджабцы, а также говорящие на пушту патханы.
Они сражались, как герои, сказал он, и не посрамили чести разведчиков. Никто не сумел бы сделать больше. Теперь им осталось только умереть равно доблестно, сражаясь с врагом. Иначе их перебьют, точно крыс в ловушке. Другого выбора нет, и он считает излишним спрашивать, что они выберут. Посему он предлагает предпринять последнюю попытку захватить орудие. На сей раз они все в него впрягутся, а он один будет прикрывать их отход.
– Мы бросимся в атаку на пушку слева, – сказал Уолли. – А когда мы до нее доберемся, вы даже взгляда не кинете в сторону, мигом впряжетесь в веревки, навалитесь плечом на колеса и дотащите ее до казарм. Не останавливайтесь ни в коем случае – вы поняли? Не оглядывайтесь назад, а я сделаю все возможное, чтобы прикрыть вас. Если вы притащите орудие сюда, стреляйте по арсеналу. Если же нет, то независимо от того, погибну ли я или сколько вас погибнет, помните: честь разведчиков по-прежнему остается в руках у уцелевших. Не отдавайте ее легко. Говорят, великий воин, много веков назад захвативший эту страну и покоривший половину мира, – всем известный Сикундар Дулхан (Александр Великий) однажды сказал: «Великое счастье прожить жизнь доблестно и умереть, покрыв свое имя вечной славой». Вы все жили доблестно, а сегодняшние ваши деяния покроют вас вечной славой, ибо память о вашем подвиге будет жить, пока жива память о разведчиках. Дети ваших детей будут рассказывать своим внукам эту историю и гордиться тем, что вы сделали. Бейтесь до последнего, братья, бейтесь до последнего! Разведчики ки-джай!
Боевой клич был встречен громкими возгласами, гулкое эхо которых раскатилось под арками и запрыгало по погруженным в тень галереям казарм, и под конец показалось, будто все разведчики, погибшие сегодня, кричат в унисон с немногими оставшимися в живых. А когда эхо стихло, Уильям проорал:
– Да здравствует Шотландия! Политический департамент киджай!
И все рассмеялись и подняли с земли сабли и веревки.
Амброуз Келли с трудом поднялся на ноги и устало потянулся. Он был самым старшим по возрасту в группе и, как Гобинд, видел свое призвание в том, чтобы спасать жизнь, а не отнимать ее у людей. Но сейчас он зарядил и проверил свой револьвер, прицепил к поясу саблю, с которой не умел обращаться, и сказал:
– Ну ладно, признаться, я буду даже рад покончить со всем этим. Сегодня был трудный день, и я устал как собака – и, как сказал какой-то поэт, «нет для мужчины смерти лучше, чем пасть в бою неравном». Хаким ки-джай!
Разведчики снова рассмеялись, и у Уолли наполнилось гордостью сердце и к горлу подкатил ком. Он широко улыбнулся своим товарищам с восхищением и любовью, какие не выразить словами. Да, жизнь стоило прожить хотя бы ради возможности служить и воевать плечом к плечу с такими вот мужчинами. Для него большая честь командовать ими, великая честь; и еще более великая честь – погибнуть с ними. Они – соль земли. Они – разведчики. У него перехватило горло, и он снова почувствовал тугой ком, но глаза его ярко блестели, когда он взял свою саблю и, с трудом сглотнув, сказал почти весело:
– Ну что, мы готовы? Отлично. Тогда открывайте дверь…
Сипай бросился вперед и поднял тяжелый железный засов, а двое других распахнули толстые деревянные створки. И с воплем «Разведчики ки-джай!» маленький отряд пронесся через сводчатый проход и устремился к пушке слева, причем Уолли бежал на целых шесть шагов впереди.
Их появление оказало на толпу странное действие. После последней неудачной вылазки все до единого афганцы решили, что «иностранцы» сделали все возможное и больше уже ничего не предпримут, – однако вот они, снова несутся на них, все такие же свирепые и неукротимые. Просто уму непостижимо, просто жуть… Несколько мгновений оцепеневшая толпа смотрела на горстку оборванных чумазых мужчин с чувством, похожим на суеверный ужас, но секунду спустя бросилась врассыпную, точно гонимые ветром сухие листья, под бешеным натиском Уолли, который яростно орудовал саблей и стрелял из револьвера.
В следующий миг одинокий афганец без тюрбана, в белой от штукатурки и кирпичной пыли одежде подбежал слева и встал плечом к плечу с ним, и два совара, узнавшие его, завопили:
– Пелам-дулхан! Пелам-дулхан!
Уолли расслышал приветственный крик сквозь шум битвы и, бросив быстрый взгляд в сторону, увидел рядом Аша с ножом в одной руке и тулваром, выхваченным у мертвого гератца, в другой. Он торжествующе рассмеялся и прокричал:
– Аш! Я знал, что ты придешь! Ну, теперь мы им покажем!
Аш рассмеялся в ответ, опьяненный азартом боя и безмерно счастливый возможностью действовать быстро, решительно, беспощадно после всех разочарований мучительно долгого, измотавшего нервы дня, когда он беспомощно наблюдал, как товарищи умирают один за другим, но не мог даже пальцем пошевелить, чтобы помочь им. Его дикое возбуждение передалось Уолли, который, внезапно впав в экстатическое состояние, сражался, словно вдохновленный свыше.
Афганцы люди рослые, но этот мальчик, казалось, возвышался над ними, орудуя саблей, как истинный мастер – или один из паладинов Карла Великого. И, сражаясь, он пел. Это был, как обычно, гимн – тот самый, который пел сам Аш, несясь галопом на Дагобазе по Бхитхорской равнине утром в день похорон раны. Но сейчас у Аша екнуло сердце, ибо Уолли пел куплет, которого не исполнял никогда прежде, и, прислушиваясь к словам, он понял, что мальчик не питает никаких ложных надежд: он знает, что это его последний бой, и выбрал куплет сознательно – он прощается. Хотя Уолли никогда не стремился к покою и мирной жизни, сейчас он пел о них – громко и радостно, так что слова явственно слышались сквозь шум битвы.
– «Уже закат пылает золотой, – пел Уолли, размахивая смертоносной саблей. – Солдаты веры, скоро вам покой и вечный мир дарует рай святой! Ал-ли-лу…»
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 25 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |