– Покуда мы им платим, – сухо заметил Аш. – Но не приходи к ошибочному заключению, что, если наши хозяева старые, подслеповатые и нисколько нами не интересуются, все прочие бхитхорцы похожи на них. Они другие, и тебе следует помнить об этом и постоянно быть начеку вне дома. Нам нельзя привлекать к себе внимание.
В течение следующих нескольких дней они проводили все время (кроме часа утром и часа вечером, когда выгуливали лошадей), бродя по городу, приглядываясь и прислушиваясь, собирая все сведения, какие только могли почерпнуть из разговоров на базарах и в винных лавках. Тем, кто спрашивал, они рассказывали историю, о которой договорились заранее: мол, они входили в группу паломников, направлявшихся к горе Абу, но случайно отстали от спутников и заблудились в горах. Умирающие от жажды, они несказанно обрадовались, очутившись в столь благоприятном для здоровья и гостеприимном краю, и намерены задержаться здесь на несколько дней, чтобы оправиться после пережитых тягот и дать отдых лошадям.
Очевидно, история звучала правдоподобно, поскольку принималась всеми на веру без всяких вопросов. Но если это Аша успокаивало, то другое тревожило: выслушав историю, все до единого говорили, что ему придется задержаться гораздо дольше, ибо всего неделю назад вышел указ, запрещающий кому бы то ни было покидать княжество до дальнейшего уведомления. Таково распоряжение визиря и советников, действующих от имени раны, который «временно недомогает». «Так что пройдет не несколько, а много дней, прежде чем вы получите возможность продолжить путешествие к горе Абу, – месяц или даже больше…»
– Но почему? – спрашивал Аш, обеспокоенный известием. – По какой причине?
На это собеседники либо пожимали плечами, либо давали ответ, обычный для любого, кто видит в каждом велении правительства или судьбы нечто выходящее за рамки понимания: «Кто знает?» Но один мужчина, случайно услышавший разговор Аша с торговцем, который отвесил сир[13] мушмулы и дал вышеупомянутый традиционный ответ, оказался более откровенным.
Причина, сказал сей горожанин, совершенно очевидна для любого осла. Визирь (как и все бхитхорцы) знает, что рана умирает, и не хочет, чтобы эта новость достигла слуха какого-нибудь назойливого фаранги, который сочтет необходимым заварить кашу с властями и начнет совать нос во внутренние дела Бхитхора. Поэтому визирь поступил правильно, «закрыв ворота княжества», дабы ни один шпион, состоящий на службе у правительства Индии, или какой-нибудь праздный болтун не смог донести лживые россказни и клеветнические измышления до сахиб-логов в Аджмере да и вообще ни до кого, коли на то пошло. «Ибо что мы хотим делать и чего не хотим, никого не касается. И мы, бхитхорцы, не терпим вмешательства иноземцев в наши дела».
Так вот, значит, в чем дело: визирь позаботился о том, чтобы из Бхитхора во внешний мир поступали лишь такие новости, какие будут одобрены им и его советниками, и чтобы все сообщения доставляли только его собственные люди, и никто другой. Аш задался вопросом, впустят ли Манилала на территорию княжества, и если не впустят, тогда как он, Аш, собирается установить связь с Гобиндом. Но этот повод для тревоги казался незначительным по сравнению с тем фактом, что здесь все еще не появилось ни одного отряда полицейских или солдат из Британской Индии и ничто не свидетельствовало о намерении правительства проявить интерес к делам Бхитхора.
Прошлый опыт заставлял Аша презрительно отзываться о политических управлениях, которые занимали по отношению к независимым княжествам Раджпутаны позицию «ничего плохого не вижу, ничего плохого не слышу» и деликатничали с правящими князьями. Но, зная, что подавляющее большинство политических офицеров выполняют чрезвычайно полезную работу и совершенно не заслуживают уничижительных отзывов, он ни минуты не сомневался, что в данном случае заинтересованные лица станут действовать быстро и решительно, едва лишь узнают о назревающих событиях. А поскольку и сам он, и мистер Петтигрю из полиции поставили их в известность о положении дел, Аш ожидал по прибытии в Бхитхор застать в городе хорошо вооруженный отряд солдат либо полицейских или хотя бы узнать, что политический офицер Спиллер занимает один из княжеских гостевых домов в Рам-Багхе.
Меньше всего он ожидал обнаружить, что ни один полномочный представитель раджа в Бхитхоре не появился и, судя по всему, не собирается появляться. А теперь, когда «ворота княжества» закрыты и он, Сарджи и Гобинд отрезаны от внешнего мира, будет очень трудно или вообще невозможно передать какое-либо сообщение британским властям – разве только воспользоваться тайной дорогой Букты, но этот окружной и трудный путь до Аджмера займет слишком много времени и окажется бесполезным. Наступил жаркий сезон, и, если рана умрет, его кремируют уже через несколько часов – а вместе с ним Джули и Шушилу.
– Я не понимаю, – говорил Аш, расхаживая взад-вперед по комнате над лавкой, точно волк в клетке. – Положим, одна телеграмма могла затеряться, но не все же четыре! Такого быть не может. Кака-джи и Джхоти, безусловно, предприняли какие-то шаги. Они-то уж знают, на что способны эти люди, и Мулрадж знает! Они наверняка предупредили власти в Симле. На самом деле они, вероятно, телеграфировали прямо вице-королю и генерал-губернатору Раджпутаны. Однако, похоже, никто и пальцем не пошевелил. Я не могу понять. Не могу!
– Успокойся, друг мой, – увещевательно сказал Сарджи. – Кто знает, может, сиркар уже заслал сюда переодетых агентов?
– Да какой в этом толк? – раздраженно спросил Аш. – Что, по-твоему, могут сделать два или три шпиона – пусть даже шесть или дюжина – против всего Бхитхора? Здесь нужен какой-нибудь высокопоставленный сахиб из политического департамента или полиции, с двумя, самое малое, ротами солдат или с сильным полицейским подразделением, например сикхами. Но ничто не свидетельствует о намерении правительства Индии вмешаться в это дело, а теперь граница закрыта и его шпионы – если таковых сюда заслали, в чем я очень сомневаюсь, – не могут покинуть пределы княжества. А мы с тобой ничего не можем сделать. Ничего!
– Разве что молиться, чтобы боги и твой друг хаким продлили жизнь раны до времени, когда бара-сахибы в Симле и Аджмере решат взяться за дело и навести справки о ситуации в Бхитхоре, – заметил Сарджи, нимало не утешив друга.
Он вышел из комнаты, оставив Аша мерить шагами комнату, и спустился во двор, чтобы позаботиться о лошадях, а потом отправился бродить по базарам в надежде услышать какие-нибудь новости и увидеть в толпе пухлое глуповатое лицо. Но Манилал так нигде и не показался, и Сарджи вернулся в каморку над лавкой угольщика в подавленном настроении, уверенный, что со слугой хакима приключилась какая-нибудь беда или что его остановили часовые на границе и запретили въезжать в княжество. В этом случае сахиб – Ашок – наверняка отправится в дом хакима и настойчиво попросит о встрече с ним, а тем самым привлечет к себе внимание врагов хакима – всех этих завистливых лекарей, которых он посадил в лужу, и многочисленных придворных, советников и жрецов, возмущенных благосклонностью раны к чужаку с севера.
Сарджи пробыл в Бхитхоре пять дней, но уже через два дня убедился, что Аш ничего не преувеличил в своем рассказе о правителе и подданных княжества; и той ночью ему впервые пришло в голову, что маскарад, на который он столь легкомысленно согласился, скорее всего окажется гораздо более опасным делом, чем он думал, и что, если этому хитрому толстяку, Манилалу, не удастся вернуться в Бхитхор, у него самого шансы выбраться отсюда живым слишком малы.
Лежа без сна в жаркой темноте и прислушиваясь к тихому дыханию Аша и заливистому храпу придурковатого парня в лавке внизу, Сарджи невольно задрожал и страстно возжелал снова оказаться в своем чудесном безопасном доме среди зеленых полей и банановых рощ на берегу реки Джанапат. Он любил жизнь и не хотел умирать, особенно от руки этих бхитхорцев, с их темным средневековым умом. Он услышал лошадиное фырканье и глухой стук копыта о деревянную стенку сарая, когда Дагобаз или его собственный Моти Радж сердито дернулся при виде крысы или мангуста, и эти звуки напомнили ему, что путь к бегству все еще открыт для них: тайная дорога Букты. Она не перекрыта и не охраняется, и завтра, если жирный слуга по-прежнему не появится, он, Сарджи, займет твердую позицию.
Он поговорит с Ашоком начистоту и объяснит, что при данных обстоятельствах не имеет никакого смысла навлекать на себя подозрения и опасность разоблачения, оставаясь в Бхитхоре, и что для них разумнее всего покинуть княжество тем же путем, каким они прибыли, и отправиться в Аджмер через Дису и Сирохи. В Аджмере же Ашок, в собственном своем обличье, сможет встретиться и поговорить с высокопоставленными представителями политического департамента и полиции, обрисовать ситуацию и сообщить им (коли они еще не знают), что Бхитхор отгородился от внешнего мира и превратился практически в крепость.
Сарджи не доверял телеграфу и всем новомодным средствам связи и нисколько не удивлялся, что телеграммы друга остались без ответа. Письмо, доставленное надежным посыльным, он считал куда более верным делом. А еще лучше – разговор с глазу на глаз, исключающий всякую возможность недопонимания.
Но как оказалось, у них не было необходимости ехать в Аджмер. Манилал уже находился в Бхитхоре. Он прибыл поздно вечером, как раз когда закрывались ворота. А на следующее утро он отправился на базар за разными мелкими покупками, где затеял разговор с двумя приезжими – высоким узколицым мужчиной из Бароды и сухощавым гуджаратцем, которые спорили о сравнительных достоинствах манго и папайи с владельцем фруктовой лавки.
Гобинд не обрадовался при виде сахиба.
Вопреки всему врач из Каридкота надеялся услышать от вернувшегося Манилала, что помощь уже в пути. Всю последнюю неделю он со дня на день ждал, что у ворот Хатхи-Пол появится политический офицер или высокопоставленный полицейский-сахиб с многочисленным, хорошо вооруженным отрядом. Вместо этого он узнал, что Пелам-сахиб, отправив несколько срочных телеграмм и ни на одну не получив ответа, решил, невзирая на все советы, самолично приехать в Бхитхор и в настоящее время предположительно находится в городе, под чужим обличьем и в обществе своего друга-гуджаратца, изображающего слугу.
Тревога Гобинда из-за бездействия властей по силе своей могла сравниться только со смятением, охватившим его при этом известии. Он редко терял самообладание, но сейчас вышел из себя, что было простительно, поскольку он жил в постоянном нервном напряжении, которое еще более возросло с присутствием Аша. Гобинд не видел решительно никакой пользы в приезде сахиба в Бхитхор – разве что он прибыл бы открыто и при полной поддержке правительства. Это было гибельное безрассудство: он все равно не в силах чем-то помочь, а если его вдруг опознают, то наверняка убьют, и никто из его соотечественников никогда не узнает, что с ним случилось, ведь, по словам Манилала, он уехал, никому не сообщив о своих намерениях.
По мнению Гобинда, вся эта авантюра была чистой воды безумием и могла лишь усугубить ситуацию, и без того чреватую бесчисленными опасностями, о которых он даже думать боялся. У него просто в голове это не укладывалось. До сих пор он считал Пелама-сахиба человеком здравомыслящим и ожидал, что в подобной ситуации тот отправится прямо в Аджмер, чтобы выяснить, почему телеграммы остались без ответа и какие меры приняты в связи с ними, а не переоденется индусом и явится в Бхитхор ломать комедию, как будто один человек в состоянии помешать нескольким тысячам осуществить задуманное.
– Он должен немедленно покинуть княжество! – набросился Гобинд на Манилала, давая выход гневу. – Своим присутствием он подвергает опасности всех нас: тебя, меня, нескольких оставшихся служанок из Каридкота и обеих рани, которые и так находятся в крайне угрожающем положении. Если сахиба или его друга разоблачат, никто не поверит, что мы не посылали за ним, и бхитхорцы позаботятся о том, чтобы ни один из нас не выбрался из княжества живым. Пользы от него не будет никакой, а вреда выйдет много. Тебе следовало так и сказать ему и сделать все возможное, чтобы отговорить его от этого безумия.
– Я старался как мог, – возразил Манилал, – но он рвался сюда всем сердцем и не желал меня слушать.
– Он выслушает меня, – мрачно пообещал Гобинд. – Завтра приведешь сахиба ко мне. Но подумай хорошенько, как это сделать. Сам знаешь, мы ходим по лезвию ножа, и нам нельзя привлекать внимание к сахибу или навлекать подозрение на себя.
Манилал действовал осторожно. На следующее утро, за час до его встречи с Ашем и Сарджи у фруктового прилавка, половина базара уже знала, что приезжий из Бароды изучал аюрведическую медицину в Каши (Бенаресе) и надеется стать врачом, практикующим методы сей древней науки. Поэтому никому не показалось странным, что такой человек пожелал встретиться и побеседовать с хакимом, представляющим другую школу, ибо всем известно, что ученые, исповедующие разные взгляды, находят удовольствие в спорах и дискуссиях. Манилал позаботился о том, чтобы все, кого он подозревал в слежке за хозяином, услышали эту историю, и во избежание всякого намека на секретность встречи условился о ней таким образом, чтобы гость явился к хакиму-сахибу открыто и при свете дня.
Последнее оказалось не так-то просто. Незадолго до назначенного часа встречи Гобинда вызвали во дворец, откуда он вернулся лишь во второй половине дня, усталый, удрученный и не расположенный принимать гостей, особенно человека, на которого он возлагал столько надежд, но потерпел жестокое разочарование.
Он без улыбки приветствовал Аша, молча выслушал объяснения, почему тот счел необходимым приехать в Бхитхор, а затем сказал бесцветным голосом:
– Я надеялся, что вы сумеете прислать подмогу. Поскольку помощь не пришла, я испугался, что сокол убил последнего почтового голубя по пути домой, а моего слугу остановили у границы и задержали по какому-нибудь ложному обвинению, или же его постигло какое-нибудь бедствие, помешавшее добраться до вас. Но я не допускал мысли, что вы не получите ответа на свои предупреждения, отправленные сахиб-логам в Аджмер и его высочеству махарадже Каридкота. Это выше моего понимания.
– И моего тоже, – с горечью признался Аш.
– Если хотите знать мое мнение, – сказал Сарджи, сопровождавший Аша на встречу с хакимом, – служащий, принимавший эти телеграммы, оказался жуликом: он просто прикарманил деньги, не отправив твои сообщения. Такое случается не в первый раз, и…
– Ох, да какая теперь разница, куда делись телеграммы? – раздраженно перебил Аш. – Они куда-то делись, и это главное. Вопрос в том, что же нам делать?
– Безотлагательно отправиться в Аджмер, – быстро сказал Сарджи, повторяя принятое бессонной ночью решение, к которому он ранее уже пытался склонить Аша. – Там мы потребуем встречи с самим генералом-сахибом, а также с полицейскими-сахибами и скажем им…
На сей раз его перебил Гобинд.
– Слишком поздно, – коротко промолвил он.
– Потому что границы закрыты? Но из Бхитхора есть другой путь, которым мы прибыли сюда. Он по-прежнему открыт, так как о нем никто не знает.
– Мой слуга Манилал так и сказал мне. Но даже если бы вы могли покинуть княжество любым путем, каким пожелаете, все равно слишком поздно. Рана умрет сегодня ночью.
У Аша перехватило дыхание на резком вдохе, прозвучавшем неестественно громко в наступившей тишине. Гобинд повернулся к нему, увидел мертвенно-бледное лицо и осознал – не в силах поверить в такое, – что сахиб испуган, безумно испуган. И в следующий миг он понял почему, понял так ясно, словно об этом прокричали во все горло.
Так вот она, причина присутствия сахиба в Бхитхоре! Не просто безрассудство и бравада или эгоистическая уверенность, что ни один «темнокожий» не посмеет поднять руку на представителя победившего народа и что только ангрези в состоянии внушить больший трепет, чем визирь и советники, и вселить страх перед раджем в сердца местных жителей. Нет, сахиб приехал, потому что не мог поступить иначе. Потому что должен был приехать. Манилал говорил чистую правду, когда сказал, что он «рвался сюда всем сердцем».
Подобного осложнения ситуации Гобинд ну никак не ожидал, и это открытие привело его в такой же ужас, в какой оно привело Кака-джи и Махду, и по тем же самым причинам. «Пария… иностранец… христианин», – подумал Гобинд, потрясенный до глубины своей ортодоксальной души. Вот что получается, когда смягчают правила пурдаха и позволяют юным девам видеться и свободно разговаривать с посторонним мужчиной, сахиб он или нет. Если мужчина молод и привлекателен, а девушки красивы, чего еще можно ожидать? Этого нельзя было позволять ни в коем случае, и Гобинд винил рао-сахиба, юного Джхоти и всех остальных, кто был обязан заботиться о безопасности и благополучии будущих рани. А больше всего – Анпору-Баи.
Однако он понимал бесполезность подобных мыслей. Сделанного не воротишь, и к тому же у него нет оснований полагать, что на чувства сахиба ответили взаимностью. Скорее всего, девушка, которой он отдал свое сердце, осталась в полном неведении. Гобинду оставалось только надеяться на это. Но внезапная догадка о мотивах сахиба нисколько не умерила тревоги Гобинда, а, напротив, усугубила ее – кто знает, на какое безрассудство способен влюбленный мужчина?
Довольно долго в комнате царило молчание, и даже Сарджи, похоже, не хотел нарушать его. Гобинд увидел, как кровь медленно приливает обратно к лицу сахиба, и прежде, чем тот открыл рот, понял, что он сейчас скажет…
– Я должен сам увидеться с визирем, – проговорил Аш. – Это наш единственный шанс.
– Бесполезно, – резко ответил Гобинд. – Это я могу вам точно сказать. Если вы считаете иначе, значит, вы не знаете визиря и не имеете ни малейшего представления о нраве и настроениях придворных советников или жителей города.
– Возможно. Но по крайней мере, я предупрежу, что, если он разрешит сжечь рани, отвечать за это будет он и прочие советники и что радж пришлет политического сахиба и полк из Аджмера, чтобы арестовать его, захватить княжество и присоединить к Британской Индии.
– Он вам не поверит, – тихо сказал Гобинд. – И будет прав. Даже до такого маленького и удаленного княжества дошли слухи о беспорядках на севере и о палтонах, собирающихся на войну. Наверняка вы тоже слышали об этом, потому что ваш собственный палтон, безусловно, будет среди них, а раз слышали, значит, вы должны понимать, что радж не станет вмешиваться в это дело, после того как сати состоится и уже ничего нельзя будет поправить. Они не захотят тревожить осиное гнездо в Раджпутане, когда у них ум занят такими серьезными проблемами, как война с Афганистаном. И учтите, сахиб: новости о сати могут не дойти до властей еще много дней или даже недель, а когда дойдут, будет поздно предпринимать что-либо – они разве только пришлют сюда Спиллера-сахиба поговорить с визирем и советниками и, возможно, наложить штраф на княжество. Но от суровых слов никто не умирает, а штраф заплатят из казны или из дополнительных налогов, взятых с населения. Ни сам визирь, ни его кошелек не пострадают.
– Есть еще одно обстоятельство, – вставил Сарджи, обращаясь к Ашу. – Если визирь не дурак, он поймет, что ты прибыл сюда не в качестве уполномоченного представителя раджа, ведь тогда ты не стал бы пробираться в Бхитхор тайно. Как вор и в чужом обличье.
– Совершенно верно, – подтвердил Гобинд. – А поскольку визирь не дурак, вы не отвратите его от задуманного и не спасете рани от костра. Вы просто напрасно пожертвуете своей жизнью, а заодно и нашими, ибо вы и ваш друг открыто явились в этот дом, за которым ведется наблюдение. Как только станет известно, кто вы такой, нам всем отрубят головы, дабы в живых не осталось никого, кто мог бы рассказать о вашей участи. Даже людей, у которых вы снимаете комнату, не пощадят, потому что за последние несколько дней они могли заметить больше, чем следовало, и почувствовать искушение разболтать об этом.
Аш мог бы оспорить некоторые предыдущие доводы Гобинда, но был вынужден признать справедливость последнего. Если бы речь шла лишь о том, чтобы рискнуть собственной жизнью в попытке спасти Джули, он сделал бы это охотно и без раздумий. Но он не имел права жертвовать жизнями еще восьми человек (ибо глотку перережут не только угольщику и его жене – всех пятерых обитателей лавки убьют за преступление, состоящее в сдаче ему комнаты для проживания).
Он сидел, уставившись невидящим взглядом в окно, на пламенеющие в лучах закатного солнца стены Рунг-Махала, и лихорадочно перебирал в уме дикие планы спасения Джули, один опаснее и неосуществимее другого…
Если бы он нашел способ проникнуть во дворец, то застрелил бы охраняющих занан стражников, заложил засовом дверь за собой, схватил Джули и спустил на веревке со стены, а сам последовал за ней, а потом… Нет, это невозможно: придется связать два десятка визжащих женщин, иначе они отопрут дверь, едва он отвернется. Ему понадобится помощь…
Они с Сарджи располагают пятью единицами оружия на двоих, а Гобинд и Манилал, несомненно, смогут раздобыть мушкет или два. Тогда, если прогноз Гобинда относительно раны верен, в суматохе, которая будет царить во дворце сегодня ночью, пятеро полных решимости мужчин сумеют пробиться в занан и освободить двух женщин, поскольку почти все будут находиться в опочивальне умирающего или рядом с ней и подавляющему большинству будет не до женщин. Бдительность непременно ослабнет, и, возможно даже, им удастся пройти во дворец вместе с Гобиндом, которого впустят без всяких вопросов и…
Ну да, конечно: вот как это можно сделать! Гобинд представит его как своего коллегу, известного врача и знатока аюрведы, чье мнение может оказаться полезным в столь критический момент. Сарджи они выдадут за его помощника, а Манилала, как слугу хакима, несущего лекарства, едва ли остановят и подвергнут допросу. Как только они проникнут во дворец, худшее останется позади. Оттуда они наверняка сумеют пробраться к дверям занана, не прибегая к силе, а когда окажутся там, все остальное не составит особого труда. Если к тому времени рана умрет или будет находиться при смерти, крики и вопли женщин не привлекут ничьего внимания, и там будет полно простыней и сари, чтобы заткнуть рты и скрутить руки самым буйным женщинам и связать веревки, по которым рани и их спасители спустятся в сухой ров за наружной стеной и обратятся в бегство, пока город спит. Конечно, план безрассудный, но он может сработать. И всяко лучше предпринять любые действия, сколь угодно безумные, чем бросить Джули на произвол судьбы. Но если попытка не удастся…
«Мне надо было отправиться прямиком в Аджмер, – подумал Аш. – Я бы заставил их выслушать себя. Я должен был предвидеть, что такое может случиться… что телеграммы затеряются или будут прочитаны и положены под сукно каким-нибудь мелким служащим, который не понимает… Мне нельзя было… Джули, о боже, Джули! Любимая моя… Нет, это невозможно… наверняка есть какой-нибудь способ… наверняка что-то можно сделать для ее спасения. Я не могу остаться в стороне и позволить ей умереть…»
Он не сознавал, что произнес последние слова вслух, пока Сарджи не спросил:
– Ей? То есть ты полагаешь, что только одну из них собираются отправить вслед за телом мужа на площадку для сожжения, а другую оставят в живых?
Взгляд Аша утратил бессмысленное выражение, и на щеках у него проступили два алых пятна. Он проговорил в замешательстве:
– Нет, я не имел в виду… Думаю, они обе станут сати. Но мы не должны допустить такого. Я думал вот о чем…
Он принялся излагать свой план. Слушая его, Гобинд сохранял бесстрастие, а более экспансивный Сарджи время от времени одобрительно кивал и изредка тряс головой. Когда Аш закончил, Сарджи заговорил первым:
– Из этого может выйти толк. Но выбраться из дворца недостаточно. Городские ворота закрываются и закладываются засовами на ночь, так что мы все равно останемся в западне. Даже если мы свяжем всех до единой женщин в занане и тревога во дворце поднимется только после рассвета, нам не удастся выехать из города незаметно.
– Нам придется оставить лошадей за городской чертой, а покинуть город мы сможем таким же способом, каким покинем дворец: спустившись со стены по веревке. И если все сложится удачно, мы присоединимся к Букте и выберемся из долины еще до рассвета. Я понимаю, что это дело трудное и опасное. Я знаю, что риск велик и в любой миг все может пойти не так. Но это наш шанс.
– Воспользоваться которым у нас не получится, – бесцветным голосом сказал Гобинд.
– Но…
– Нет, сахиб. Выслушайте меня. Нужно было сказать вам это раньше: я больше не могу вернуться в Рунг-Махал. Сегодня я был там в последний раз.
По словам Гобинда, придворные советники уговаривали рану усыновить наследника с того самого дня, как стало известно, что первая рани родила девочку, а когда он заболел, они принялись уговаривать с удвоенной силой, но тщетно. Рана не верил, что болен смертельно: он выздоровеет и произведет на свет других детей, сыновей, которые вырастут и станут сильными мужчинами. Поскольку у него не было близких родственников, кроме двух болезненных дочерей (которые не смогли подарить ему внуков и мужей которых он презирал), он отказался рисковать будущим своего рода, усыновляя чужого отпрыска. Он оставался непреклонным.
Никакие доводы не оказывали на него действия… до сегодняшнего утра. Сегодня, в предрассветный час, он наконец признал, что умирает, и, устрашенный перспективой попасть в ад под названием Пат, куда обречен сойти любой мужчина, не имеющий сына, который зажег бы погребальный костер, он согласился усыновить наследника – но не ребенка из семьи визиря или одного из нынешних фаворитов, как все опасались.
Рана остановил выбор на младшем внуке своего дальнего родственника по материнской линии – того самого, который встречал невест из Каридкота по их прибытии в Бхитхор. За мальчиком послали в срочном порядке, и все необходимые церемонии были спешно проведены: хотя выбор правителя многих разочаровал, даже царедворцы, питавшие надежды относительно собственных сыновей, предпочитали, чтобы наследником оказался незначительный шестилетний ребенок, а не отпрыск какого-нибудь соперника. Рана до конца находился в ясном уме, но напряжение, потребовавшееся от него при проведении обряда, лишило его последних сил, и он впал в бессознательное состояние.
– Он больше не узнает меня, – сказал Гобинд. – И вообще никого. Поэтому придворные жрецы и лекари, всегда питавшие ко мне глубокую неприязнь, воспользовались случаем и изгнали меня из комнаты больного. Они также убедили визиря, не любящего Каридкот, запретить мне впредь показываться во дворце. Поверьте, они ни под каким видом не разрешат мне вернуться туда, так что вы не сможете прикрыться мной при попытке проникнуть в Рунг-Махал. А если вы собираетесь прорваться туда с оружием в руках, вы просто сумасшедший: правителям не позволяют умирать в одиночестве и покое, и сегодня ночью во дворце будет гораздо больше стражников и бодрствующих людей, чем в любое другое время, так как теперь все знают, что рана умирает. Все коридоры и дворы будут заполнены придворными и слугами, ожидающими известия о кончине правителя, а поскольку во дворце много ценностей, визирь распорядился поставить дополнительную охрану у каждой двери каждой комнаты, опасаясь, как поговаривают, что различные безделицы вроде нефритовых ваз и украшений из золота и слоновой кости успеют пропасть, прежде чем он сам сумеет их украсть. Это может быть всего лишь злостной клеветой, но одно представляется несомненным: любая попытка проникнуть во дворец с помощью оружия обречена на провал.
Аш ничего не ответил, но выражение его лица было красноречивее любых слов, и Гобинд мягко сказал:
– Сахиб, я не настолько дорожу жизнью, чтобы побояться рискнуть головой, если бы я видел хоть самый ничтожный шанс на успех вашего плана. Я не позволю вам предпринять такую попытку просто потому, что точно знаю: шансов нет. А также потому, что в случае неудачи – а ваш план обречен на неудачу – именно тех, кого вы надеетесь спасти, могут заподозрить в участии в заговоре и предать даже более страшной смерти, чем смерть на костре. Но если вы проявите терпение и воздержитесь от опрометчивых шагов, возможно, в самую последнюю минуту сиркар примет меры к тому, чтобы предотвратить сожжение вдов… Да-да, сахиб! Я знаю, это кажется маловероятным. Но откуда нам знать, не составило ли правительство тоже какие-то планы? Нам ничего не известно наверное, и если мы зря положим свои головы, неминуемо убив многих в сражении и тем самым подвергнув рани еще большей опасности, вполне может оказаться, что мы, как говорится, из-за рыбы потеряли Дели.
– Хаким прав, – подтвердил Сарджи. – Раз доступ во дворец для него отныне закрыт, нас туда не впустят ни при каких обстоятельствах, а пытаться пробиться туда с оружием в руках – чистое безумие. Возможно, я глуп, но я не безумен. Надеюсь, и ты тоже.
Губы Аша искривились в слабом подобии улыбки, и он проговорил:
– Пока еще я в своем уме, но… но я по-прежнему не могу смириться с мыслью, что ничего не в силах сделать и мне придется увидеть…
Он осекся, невольно содрогнувшись, и вновь погрузился в молчание. Гобинд, наблюдавший за ним профессиональным взглядом, решил, что до безумия недалеко. Сахиб, вне всяких сомнений, претерпевал великие страдания последнюю неделю или две, и неослабное душевное напряжение, страх и тревога вкупе с упрямым нежеланием впадать в отчаяние и медленным угасанием надежды привели к тому, что сейчас нервы у него натянуты, точно струны, готовые лопнуть. В таком состоянии он представляет опасность для всех них, и у него наверняка зреет какой-нибудь дикий план, состоящий в том, чтобы похитить рани на пути к площадке для сожжения, полагаясь на преимущество внезапности и надеясь скрыться в сумятице и неразберихе, каковые неминуемо вызовет подобный поворот событий во взбудораженной и неуправляемой многотысячной толпе зрителей.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 26 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |