Так супруги Малышевы оказались за решеткой, а Букийон был выдворен из СССР. В восемьдесят шестом году Людмила, а в восемьдесят восьмом – Юрий были условно-досрочно освобождены, не досидев, соответственно, пять и четыре года. Болели они шибко!
Оказавшись в тюрьме в самый что ни на есть период застоя, Малышевы вернулись на свободу, когда по стране катила перестройка. Уже качалась казавшаяся прежде незыблемой система, уже появились первые ростки предпринимательства. Бывшие комсомольцы, бывшие криминальные лидеры осваивали азы рыночных отношений. Юрий и Людмила оказались в стране «с человеческим лицом», в социализме с этим самым лицом. В ноябре восемьдесят восьмого года Юрий Михайлович устраивается на работу в областное отделение под названием «Народные художественные промыслы». Во как! И устраивается он на должность художника – изготовителя ювелирных изделий, с окладом в сто двадцать два рубля. Для него это было круто! Это для него, ворочающего десятками и сотнями тысяч. Характеристика: «На работе проявляет себя только с положительной стороны, устойчив, скромен, интеллигентен, пьяным замечен не был».
Но страсть к собирательству, страсть, которой он посвятил себя, не оставляет его ни на миг.
В то же время в Бельгии у друга Готфрида мертвым грузом лежит товар Малышевых – на сумму более четырехсот тысяч долларов. Букийон готов говорить об иконах и прочем только с Людмилой лично, исключая телефонную, телеграфную, почтовую, да и другие связи. Но поскольку после отсидки Людмила оставалась еще невыездной, в Берлин выезжает ее муж – погостить у свояченицы, а заодно и изучить в магазинах и антикварных лавках спрос на иконы и их стоимость. Там же фортуна улыбается Малышеву, он знакомится с гражданином Федеративной Республики Городецким Зиновием Львовичем, вице-президентом фирмы «Динамик-Маркетинг», и его женой Марой Ефимовной, работающей в совместном предприятии «Фиотекс» города Черновцы.
Городецкие берут на себя обязанности по организации вывоза из СССР икон и предоставляют Малышеву денежные средства для их приобретения. Малышев оные иконы приобретает. За организацию канала и деньги Городецкие получают двадцать процентов от проданной партии, сорок процентов идет Малышевым, еще сорок – покупателю. Но Городецкие не подозревают, что покупателем, номинальным покупателем, является свояченица Юрия – Нина Бальсс… Таким образом, Малышевы покупают товар сами у себя.
Но это все лирика.
Вернувшись из командировки, Юрий Николаевич занимается восстановлением старых и поиском новых связей в среде коллекционеров. Ведь у каждого собирателя, у каждого творца есть собственный обменный фонд. Это те вещи, которые коллекционер продает или меняет, чтобы приобрести то, что ему необходимо. Выгодный обмен или нет – во многом зависит от умения и удачи, как в любом коммерческом предприятии. Вряд ли Юрий Николаевич стал бы обладателем собрания русских икон, множества редкостных, дорогостоящих предметов, если бы не вел такой обмен. Искал, приобретал и выгодно продавал, оставляя себе лишь самое ценное.
Слывя деловым, знающим человеком, Малышев очень бережно относился к коллекционерам меньшего размаха и полета. Ведь именно у этих людей, «мальчиков» из глубинки, очень часто можно было выменять или выгодно купить бесценные вещи. Будучи отличным знатоком и реставратором, Малышев некоторые иконы «доводил до ума» и с выгодой менял или продавал. Кроме того, Людмила Николаевна занялась благотворительностью. Иконы, которые не представляли для супругов определенной ценности, передавались, дарились в различные богоугодные и прочие учреждения. Бог ведь велел делиться!
Итак, товар был собран, и осталось лишь дождаться результатов работы Зиновия, который тоже не сидел сложа руки. Будучи в январе девяностого года в Венгрии, он договаривается со своим знакомым Вадасом Михаем, сотрудником фирмы «Волен камион», об организации вывоза из СССР неких вещичек, принадлежавших знакомым из Ленинграда: «Так, ерунда, какое-то там барахлишко, ничего незаконного. Впрочем, можно заработать! Позвони знакомому в Москве, Чаки Эрне, работающему в торговом представительстве, скажи, что ты от меня. Он поможет». Что Городецкий и делает.
Получив согласие, он связывается с Малышевыми. Людмила Николаевна выезжает в Москву, где встречается с Городецким, который вместе с супругой проживает в гостинице «Россия». Там же она получает от них сто восемьдесят тысяч рублей на приобретение антиквариата.
Кстати, интересная информация: примерно в это же время на Вадул-Сиретской таможне в машине «КамАЗ» была обнаружена партия не указанных в декларации вещей. Два магнитофона, два фотоксерокса, еще кое-что. Получатель груза – предприятие «Фиотекс». Не в нем ли работала Мара Ефимовна? И еще. Когда Мара приезжала в Киев, то принимающей ее организацией значилось общество футбольный клуб «Динамо» господина Сукриса. Оперативники предполагали, что взамен за спонсорскую помощь руководство клуба и некоторые футболисты принимали активное участие в делишках господ Городецких.
Тридцатого марта Малышевы выезжают в Москву. Не на прогулку, а с товаром. В московской квартире на улице Демьяна Бедного они тщательно упаковывают иконы в коробки, и за ними приезжает Эрне. Юрий Николаевич помогает погрузить коробки в машину, после чего возвращается домой и ложится спать. Чаки же загружает коробки в фургон, готовый к отправке в Венгрию. Четвертого апреля фургон проходит досмотр на Московской центральной таможне. После передачи представителю таможни таможенной декларации тот просит водителя Сени открыть брезент.
– Откиньте брезент, товарищ водитель.
Сени отвязывает веревки и откидывает брезент. Далее следует диалог Сени с присутствующим там же Чаки Эрне, но на венгерском языке:
– Товарищ Сени, принесите документы товарищу из таможни.
– Так я же принес.
– И где они?
– Так у таможенника, товарищ Чаки.
– А, ну-ну… Тогда сходите там, пивка попейте…
– Так мне же нельзя, я ж за рулем. Да и где взять его, пиво-то, в Москве?
Эрни нервно:
– Тогда кваса попейте. Вы пробовали русский квас?
– Ну ладно, пойду, раз вам так хочется.
Сени уходит, а таможенник спрашивает Эрне:
– О чем это вы?
– Да тооваррищ Сени, как это луудше сказать поррусски, по нужде попросил.
– А, по нужде. По малой?
– Это как посмотреть, – и достает из-под полы куртки блок «Мальборо».
Таможенник многозначительно смотрит на Эрне и прячет сигареты за пазуху.
– Закончен досмотр!
Таможенник отдает документы водителю и пломбирует фуру.
Вероятно, вся эта история закончилась бы благополучно для обеих семей, если бы за семейством Малышевых не было старых грешков. За ними уже приличное время велось наружное наблюдение, наружка, как это называют сотрудники КГБ, когда все действия подозреваемых фиксируются на пленку.
Поэтому очередная попытка контрабанды закончилась неудачно. Закончилось откровенным провалом. Десятого апреля чета Малышевых задерживается органами в Ленинграде, а тринадцатого следует арест Мары Городецкой. Ефим Городецкий успел уехать в Германию. Всем арестованным инкриминируется попытка контрабанды по двум статьям. Одновременно с этим сотрудники ГБ проводят ряд обысков на квартирах Малышевых и их ближайших знакомых – в «целях установления истины по делу о контрабанде». Обыски поражают видавших виды чекистов. Некоторые квартиры просто ломятся от ценностей и антиквариата, более напоминая музейные хранилища, нежели квартиры рядовых советских граждан.
Через некоторое время после ареста Малышевых в поле зрения оперативников попадает некто Песочинский, близкий друг семьи, – по мнению чекистов, близкий друг Людмилы. Чекисты полагали, Песочинский готовит покушение на следователей, ведущих это дело. Восемнадцатого апреля его задерживают на Васильевском острове. Во время задержания Песочинский пытается выбросить находившийся у него револьвер системы наган. Трижды судимый мужчина от объяснений отказывается, заявляя, что пистолет принадлежит не ему. Однако во время обыска у него на квартире оперативники находят сорок два патрона к этому пистолету, и он привлекается к уголовной ответственности.
Во время допросов и на суде Малышевы всячески отказываются от предъявленных им обвинений и сваливают все на Городецких и Эрне. Ведь одной из основных улик являются газеты с номером ленинградской квартиры Малышевых и их абонентским ящиком. Именно в эти газеты были упакованы иконы.
– Мы думали, что Городецкий покупает иконы для себя, что он отвозит их к себе в Киев. Я же три года зону топтала, – заявила Людмила, – я что, лох какой? Я же не дупло, чтобы иконы для контрабанды заворачивать в вещдоки? Это они во всем виноваты, товарищи судьи!
Суд длился три года. Вину Малышевых суд признал частично доказанной и осудил их на четыре года. По окончании процесса произошел эпизод, который возможен разве что в нашей стране. Поболтав с родственниками и адвокатами и видя, что никому не нужны, Малышевы преспокойно выходят из зала суда. Пришедшие омоновцы разыскивают осужденных, не зная их в лицо. Слава Богу, их задержали в коридоре и увели на заслуженный отдых.
На этом можно было бы поставить точку в этой истории. Но при чем здесь магазин «Рапсодия» на Конюшенной, спросит читатель? А вот при чем. Как и в восьмидесятых, Людмила Николаевна была освобождена по состоянию здоровья, а Юрий Николаевич получил химию. Причем Юрий Малышев отрабатывал, как бы это попроще сказать, ну вообще, стройки народного хозяйства в магазине, которым владела его жена. «Рапсодию» Людмила приобрела, находясь под следствием, но это уже другая история.
Магазин постепенно превращается из музыкального в антикварный. Юрий Николаевич занимается любимым делом, пополняет коллекцию. Его даже показывали по НТВ как известного эксперта.
Времена меняются. Меняется Россия. Возможно, людям, сколотившим в советские времена огромные состояния, нет больше нужды скрывать свои деньги и пытаться самим отправлять на Запад очередные партии антиквариата. За супругов Малышевых это сделают другие, а у них иная дорога. Пора входить во власть.
Маккена
Александр Федорович Седюк – личность в Петербурге известная, потому что банда братьев Седюков по праву считается предтечей современного питерского бандитизма. Два брата – Маккена и Коля-Каратэ – в середине 80-х годов, безусловно, были в Ленинграде центровыми фигурами. Согласиться на интервью Маккену подтолкнуло одно любопытное обстоятельство – в вышедшей в 1996 году книге «Бандитский Петербург» было упоминание о том, что легендарный некогда Маккена, дескать, несколько подрастерял свой авторитет и часто ходит по рюмочным, где ему за былые заслуги подносят рюмку-другую.
Маккена позвонил к нам в Службу расследований и предложил встречу. Всего встреч было две – первая в кафе «Морж» на Садовой, а вторая непосредственно у нас в офисе. Александр Федорович был в некоторой претензии: «И кто вам сказал такую глупость, что я, дескать, от кого-то какие-то рюмки принимаю? Сроду алкоголиком не был. На „кайфе“ сидел, не спорю, но и с этим справился, а спиртным уж никогда не увлекался».
Разговор, носивший сначала несколько напряженный характер, постепенно перешел просто в интересную и чрезвычайно познавательную беседу. Маккена – «мужчина с пронзительными глазами», как он сам себя отрекомендовал, в конце 1996 года был уже, безусловно, не молод, но сохранил подтянутую фигуру и энергичность движений. Возможно, его время и ушло, но он для бандитского Петербурга – несомненно, фигура знаковая… [103]
– Мы с Николаем родом из Кабардино-Балкарии. Есть там такое местечко Прохладное. Нас там все знают, все там нами гордятся. Колька, братишка мой, там на кладбище лежит. Я ему памятник сделал из гранита и черного мрамора. И я там лягу, рядом с ним… А семья у нас была большая, мать и отец умерли, когда я заканчивал школу, а Коля еще учился. Старшая сестра определилась в Питер, я тоже приехал в Ленинград и поступил в институт. И пришлось мне Колю, брата младшего, самому воспитывать. А это было очень нелегко – на тридцать шесть рублей стипендии умудриться и самому выжить: одеться, обуться, остаться в институте учиться, и еще за братом следить. Я днем учился, а ночью работал в магазинах грузчиком, сторожем… Братишку, как мог, старался оберегать от преступного мира. Но мне пришлось, мягко говоря, суетиться. В семидесятых годах мне попались умные люди, которые, что называется, сориентировали меня. Познакомился я с Юрием Васильевичем Алексеевым – с Горбатым, с Геной-рукой – чудесные люди. Они могли сделать мне много зла, но не сделали. Потому я о них и вспоминаю с добром. Тогда же, в семидесятых, встретился я и с Сережей Сельским. Он на Пржевальского последние уголовные малины держал – классические. Я-то захватил остатки еще той, старой, волны. Когда действительно гуляли, когда была кровь на потолке, когда гитары звенели, кто-то с зоны приходил, его встречали – картишки… И тут же, оп – на работу поехали. Волына под мышкой, вторая за поясом. А я кто для этих людей был – зеленый. Тем более студент нормальный. Но они меня правильно оценили, и я попал в руки к Горбатому, которого всю жизнь буду уважать, потому что он меня воспитывал и отрихтовал для дальнейшей жизни. Правда, по воровскому пути я не пошел – не потянул бы. Ведь чтобы по воровскому пути пойти, для этого родиться нужно. Я не хочу подробно останавливаться на понятиях «воры в законе», об этом много сейчас пишут. Правда, в основном те люди, которые не знают, что это за явление, и не понимают его суть. Если бы воры взялись за месяц навести порядок – то, я уверяю, что везде было бы нормально. То есть мужик был бы накормлен и не было бы этих так называемых «бандитов»…
Мало-помалу жизнь продолжалась, у нас компания потихоньку складывалась. Но тут я пошел по первому сроку, а когда вернулся, то Николая уже очень хорошо знали в Питере, потому что он был мастером боевых искусств и очень сильным по духу человеком. Я тогда на «кайф» засел, а Николай меня вытащил. Начали мы дело делать. Кстати говоря, боевыми искусствами я тоже занимался с молодости. Вот и Николая к этому пристроил. Собственно говоря, мальчишка и сам был как кремень, как алмаз. А уже потом жизнь отшлифовала все ненужное, и он засверкал, как бриллиант. Вернулся я с зоны в тысяча девятьсот восемьдесят пятом году, а у Николая уже была своя группа. Мы ведь с Колькой как решили? Самой простое – это кулак, рука, пять пальцев. Стало быть, такой и должна быть группа. Точнее, не группа, а коллектив, который объединен общностью интересов. Нас спорт объединял, хорошее отношение к жизни, возможность получать удовольствие от того, что ты действительно можешь сделать. Наверное, это называется возможностью к самореализации. Время-то какое было – все только знаменами махали, в каждом кабинете Дзержинский висел – садист, кокаинист и все прочее. Я, когда в то время общался со своими сверстниками с Запада, то чувствовал себя каким-то ущербным. А в группу нашу кто входил? Я, Колька, Шалик Аркаша – актер (Аркадий Шалолашвили. – Прим, авт.), Гога (Гога Геворкян) – Громила Геворкян, как писали потом, потому что он весил сто тридцать шесть килограмм. Правда, потом, когда он в отношении Кольки с «рамсами» попутал, то стал весить всего-навсего семьдесят с чем-то. Но это, правда, Колькины личные дела. Ну и пятым был Витька Свердловский (Виктор Казанцев). А Олег, он уже позже к нам пристал по эпизодам (имеется в виду Олег Мифтахутдинов-Микотадзе). Про нас говорили, что у нас огромная организация, частично это справедливо – мы действительно могли обратиться в любую начинающую команду и, так сказать, подтянуть силы. Мы с Колькой могли поднять столько людей, сколько нужно. Спортсменов могли подключить, через меня – уголовный мир. Были у нас и машины, и оружие. А то, что говорили, что некий Голубев – Бармалей – нашим идейным вдохновителем был, так это просто ерунда какая-то. Ну какой он идейный вдохновитель? Он, конечно, человек умный, аферюга, брачный аферист великолепный. Но какой же он бандит? Да и мы не сказать что уж такими страшными бандитами были. Мы на чем тогда деньги делали? У «Березок» альбатросовских и внешпосылторговских работали тогда бригады ломщиков. То есть человек хочет продать чеки по хорошему курсу, а его кидают. У ломщиков большие заработки тогда были. Около тысячи рублей в день. По тем временам – это как сейчас тонна баков. Ну, и эти ломщики отдавали треть доходов нам, за что мы прикрывали их от ментов. То есть те менты, которые следили за ломщиками, они от нас питались. И только с нашего позволения могли убрать того или другого. Не то чтобы мы ими руководили, но отмазать через них могли любого. Конечно, если приезжали залетные, то они могли работать – никто им слова не говорил. Залетным, так сказать. карт-бланш был. Кто с тебя может что взять, если ты – залетный? Поработал – сваливай. Кто может запретить воровать? Никто. Я считаю, что тогда у нас правильно было построено, не так, как сейчас. А то вот недавно тут в гостинице «Москва» карманники начали свое отрабатывать, к ним подошли, говорят: «Что это вы тут у нас, вы мешаете…» – «Да что же это такое, менты вы, что ли? Надевайте тогда форму, идите махайте палочками, говорите, как ездить. Какие же это бандиты, которые другим преступления совершать мешают?»
Тесно мы на Москву завязаны были, с Стариком работали, с Квантришвили, с Антибиотиком. Был такой большой московский авторитет, интересный человек. И как потом интересно получилось – когда Кольку убили в тысяча девятьсот девяносто третьем, сразу брата Старика расстреляли из пулемета, а потом и самому Старику влепили. И Шалик помер за несколько дней до Кольки. Я лично считаю, что Шалика даванули. Это мое мнение, я так считаю, и дальнейшее развитие событий тоже знаю. Что касается Антибиотика московского, то это был величайший ум, уникальный. Вором он не был, но человеком был крупным. Он был козырным человеком. Про Япончика рассказывать не буду, не хочу, да и не имею права об этом говорить. Кстати, что касается деления на якобы воровскую Москву и бандитский Питер, то я с этим не согласен. Правда – она одна, и преступный мир тоже – один. И общак у нас был, и действительно, мы единственные тогда в Питере отправляли деньги в Москву через Жору… Сейчас все кричат, что у них есть общаки, но пусть это останется на их совести. Я лично делал наш общак не для того, чтобы говорили: «Вот, мол, у них общак был!» Просто это было мне необходимо. Мне нужно было каждый день бриться и смотреть самому себе в зеркале в глаза. Вот и все, остальное все цветы. А уходило в Москву от нас от трети до четверти. В общем, по возможности. Людей, которые с зон возвращались, мы подогревали. А с Москвой работали очень плотно. Колька постоянно к Старику ездил. И Антибиотик, между прочим, к нам сюда прилетал, если нужно было, через несколько часов, когда мы ему звонили. Это ведь о чем-то говорит?
Про Кольку много всякой лабуды написали, что он, дескать, жадным был. А Колька жадным не был. Он просто не любил деньги тратить, потому что знал, как тяжело они доставались. Вот писали, что, мол, у Кольки дома чучела в милицейской форме были… Какие чучела? Обычные макивары. По бабам он никогда не ходил, жил с одной халдейкой и воспитывал ее пацаненка. Двенадцать лет он с ней жил, а ребенок ее был ему как сын. Терпел от нее такое… Стирал за нее, та забухает с очередным мужиком, а Колька с пацаненком Мишкой в Дом пионеров ездил. Ну а потом уже, когда пацаненок подрос, все-таки ушел от этой бабы. Она связалась с одним уродом, тот задушил ее, а, уходя из квартиры, пацаненку газ включил… И когда нас уже всех взяли, менты сделали так, что Кольке в хату бросили этого убийцу. То есть хотели прямо зафиксировать на него прямую мокруху. Тот только в камеру вошел, сразу заорал: «Коля, я только Людку убил, а сына твоего не убивал». А Колька ему и отвечает: «Хорошо, за бабу я не могу с тебя спросить, тем более что я с ней развелся, но за Мишку я с тебя спрошу – не сейчас, а когда ты освободишься. Вот тогда мы пойдем с тобой клюкву собирать на болоте, а до той поры ты в педерастах побудешь». И он взял его и засунул мордой в толчок, прямо так вмял в дерьмо зековское. И сразу сделал педерастом. А пятнадцать лет пидером побыть – это нелегко.
Что касается того, что мы сгорели, то мы по большому счету не сгорели, мы просто вовремя не тормознулись. Всегда нужно уметь вовремя остановиться. А мы машину запустили, но не успели набрать такую сумму, чтобы легализоваться и жить спокойно. Чуть-чуть нас опередили…
В те времена был такой Дахья – барыга, так сказать, «корм». Он тогда все время в «Тройке» торчал. Мы его уже разрабатывали, смотрели на него, он нам интересен был. Я тогда у одной балеринки знакомой спросил: «А вот тот дядя, он кто?» Она говорит: «Из комитета». Я сразу Кольке говорю: «Стоп». А то ведь мы уже готовы были, знали, где у этого Дахьи какие налички запрятаны были. Хотели его, так сказать, обезжирить. Мы ж никогда не выхватывали каких-то нормальных людей, только негодяев. Мы, если можно так сказать, были волками каменного леса… Когда всех взяли, я еще долго на воле бегал, концы подбирал. Ну а потом и меня взяли. Пытались нас расколоть на тех ментов, которые с нами работали, а мы никого не отдали. Как сели впятером, так и все. Никто за нами не имел неприятности. Почему меня и уважают до сих пор. Потому что, имея возможность сдать ментов, мы их не сдали.
В городе нас знали все, и Васильевых мы в свое время переломили и получали с них в спорных вопросах. И с братьями Виноградовыми бились, с Фекой схлестывались. Он один раз бабу у меня украл, я на него с бритвой ходил. А Колька дрался редко, зачем ему было драться? Я ему всегда говорил: «Коля, тебя возьмут в спину, когда ты ждать не будешь. И возьмет тебя дилетант, Коля. Ты готовишься всю жизнь к встрече с профессионалом, а профессионалы у нас редкость». И ведь так оно все и получилось. У Кольки были прозрачные голубые глаза, бледно-голубые, как у настоящего воина. Это очень страшно, когда ты видишь мертвые глаза своего брата, уже подернутые пленкой, в которых есть какое-то знание, недоступное смертным. Я потом долго по всем этим смертям разбирался. И сделал все за три года. И менты знают, что я все сделал. Но никто мне ничего не докажет и не предъявит. И никто мне не помогал. Хотя тогда, в тысяча девятьсот девяносто третьем, когда Колька погиб, у меня даже не было денег, чтобы его похоронить. Все вместе с Колькой ушло. И мне давали деньги взаймы на похороны! И я все потом отдал. И ведь что самое смешное – брали эти деньги назад. Похоронные деньги! Имен называть не буду, но только два человека деньги назад не взяли.
А меня и сейчас все в городе знают. Я везде спокойно сажусь туда, где считаю нужным. А мое место там, где я имею право решать вопросы. У меня великолепная жена, чудесная дочка. Меня здесь уважают и на Кавказе. Сейчас вот в Чечню собираюсь. И будь уверен, примут меня там как надо. Мне ведь дороги везде открыты…
Судя по всему, съездить в Чечню Маккена не успел. В самом начале 1997 года он был задержан РУОПом и арестован по обвинению в вымогательстве. Статья 148 – самая распространенная бандитская статья.
Стирала
… В каком-то смысле он – человек легендарный. Потому что всю свою жизнь (а родился он в 1940 году) был профессиональным игроком в карты – «стиралой» или «каталой», кому как нравится. Слово «стирала» пошло от блатного наименования карт – «стиры». А происхождение термина «каталы», может быть, уходит в еще более старые времена. По крайней мере, сам Лобовик (таким прозвищем мы будем называть этого человека потому, что он не согласился, чтобы его настоящее имя и кличка были упомянуты – слишком многие его слишком хорошо помнят) считает, что «катать» начали еще в XIX веке. Допустим, продал какой-нибудь купец на хорошие деньги товару, возвращается с толстым кошельком домой на пароходе – тут его и надо прокатить: подсаживались к купчине игроки и… в общем, не умеешь играть, не садись, никто тебя насильно не тянул, а карточный долг, известное дело, – долг чести.
Лобовик родился в одном южном русском городе, и его биография могла бы послужить основой для интереснейшего боевика. А может быть, даже для приключенческого сериала. В его жизни было много крутых поворотов, он вырос в приличной семье, получил высшее образование и даже проработал какое-то время за границей. Активно занимался когда-то спортом, но «стиры» повернули его жизнь совсем в другое русло – видать, так карта легла. За ним стоит целое направление в криминальном и околокриминальном мире России и Союза. Он согласился дать интервью в декабре 1996 года при условии сохранения его полного инкогнито. Многие хорошо информированные эксперты считают, что клан карточных шулеров и мошенников был, в какой-то степени, одним из краеугольных камней, на которых позже было выстроено поражающее воображение здание современной российской организованной преступности. Наверное, мало осталось таких людей, которые смогли бы рассказать о зарождении и развитии «катки» лучше и интереснее Лобовика [104].
В карты играли всегда на деньги, естественно. Без денег-то, как известно, интереса нет. В старой дореволюционной России это все было очень развито. Потом поутихло немножко. В сталинские времена, конечно, тоже играли, но у людей особых денег не было, а те, у кого они были, долго на воле не засиживались. Был даже такой анекдот про еврея, который купил «Победу», а его вызывают в органы и спрашивают: «На какие деньги?» Он отвечает: «Так у меня ж был мотоцикл, я его продал, немножко добавил и купил». «А мотоцикл на какие деньги?» А еврей: «А вот за мотоцикл, гражданин начальник, я уже отсидел». К началу 60-х годов люди с деньгами снова стали появляться, и возник интерес эти деньги у них отобрать. Но в тюрьму, известное дело, идти никому не хотелось, вот поэтому умные люди и нашли лазейку в Уголовном кодексе, где никакой статьи за карточную игру предусмотрено не было, дырку, так сказать, обнаружили. В катке ведь самое главное что? В катке самое главное – лоха найти хорошего. Кстати, как мне евреи объясняли, «лох» это на их языке и значит «дырка». То есть ноль, пустое место. Хотя лохов обижать грех, лохи – это, между прочим, самые хорошие люди, потому что они доверчивые и в добро верят. Да и, так сказать, все мы по жизни лохи. Я вот кого-нибудь в карты обкатаю, а потом в кабаке халдеи меня по-своему обкатывают. Круговорот воды в природе получается. Поначалу катка в южных городах расцвела, на курортниках. Тогда смотрели: если загара нет на человеке – значит, он недавно приехал, значит, с деньгами, значит, обкатать его еще не успели. Ну, и начинали к нему разные подходы искать. Если кто-то думает, что в нашем деле самым главным были крап и зарядка колод, так это не так. Самым главным всегда была психология, чтобы Лох Петрович поверил. Тут, конечно, иногда до полного идиотизма доходило. Скажем, подходит иной раз кто-нибудь к приезжему и говорит: «Хочешь, я тебя сейчас отведу, покажу обезьяну с медным клювом». Тот говорит: «Конечно хочу». Ну и ведут его, родимого, туда, где люди стиры месят. Слово за слово, лошок уже в игре. Ну, шансов-то у него, ясное дело, никаких, он потом вскинется, вспомнит: «А обезьяну-то, обезьяну-то показать обещали!» А ему и говорят: «А ты к зеркалу подойди и смотри сколько хочешь». Но это все шуточки, конечно. Надо сказать, что в катке всегда своеобразный кодекс был – если человек, скажем, на похороны приезжал, его никогда никто не обкатывал, горе у человека, надо понимать. Рабочих – слесарей да токарей – тоже никто не трогал. Их не на что обкатывать было, люди-то они что тогда были, что сейчас – небогатые. А обыгрывали в основном евреев из Ленинграда (правда, евреи играли только в преферанс и только в стационарной обстановке). Ну, не только евреев, но и торгашей. А почему из Ленинграда в основном, так потому, что москвичи, скажем, они тоже с деньгами приезжали, но уж больно скандальными были, ну и порасторопнее, чем питерские. Еще любили обкатывать северян, которые на юга с длинными рублями заявлялись, дальнобойщиков там, шабашников. В катке с лохами, конечно, определенную сноровку в руках иметь нужно было. Но при этом подниматься до квалификации фокусника не требовалось. Ведь колоду зарядить (то есть растасовать в определенном порядке, так, как это выгодно «катале» – прим. А. К.) и при лохе можно было. Заряжали по-разному, можно было «собрать со стола», был «чес» (хитрая тасовка. – прим. А. К.), когда лошку даже снимать давали – ничего это не меняло. Вообще вольтов было много, но все они, конечно, годились только для Лохов Петровичей. А для лобовой игры все это уже не катило. В лобовой игре ведь профессионалы друг с другом садились, их так и звали – лобовики. Ну, мы все по Союзу друг друга знали, знали, кто на что способен, кто в какой игре силен, у кого какие сюрпризы заготовлены. Вообще, лобовая игра – это схватка нервов, характеров и психологии. Я, скажем, в терце силен был – ну, естественно, старался свою игру навязать. Ну а мне предлагали свою. Ну а подпишусь я на нее или нет, это уже вопрос. В лобовой игре самое главное – это замазать человека («замазать» – втянуть в игру на своих правилах и условиях и вообще отобрать у противника инициативу. – прим. А. К.). Если лобовик настоящий, с холодным разумом, то он никогда не замажется. Хотя все относительно, потому что в душе все-таки каждый лох, и я сам не исключение. Скажем, был такой Плинтус, вот он не человек был, а настоящий компьютер, с ним бесполезно играть садиться было, а я все равно, как баран, к нему шел и предлагал ему в терц перекинуться. Я очень хорошо играл в терц. Можно сказать, второй в Союзе был. Но с Плинтусом у меня шансов никаких не было, и я ему всегда деньги засаживал. Ну, почти всегда. Один раз засадил ему четыреста, а потом сотку отыграл. И игру прекратил. Кстати говоря, все знают, что игру в любой момент прекратить можно было всегда, это право игрока. И никто никакой предъявы сделать не мог. А рассказы всякие про то, что человека силком заставляли играть – брехня это наглая… Я вот сказал, что Плинтус по Союзу в терц первым был, а я сам вторым, но это все, так сказать, профессиональный рейтинг. Никаких чемпионатов Союза между лобовиками никогда не было, просто мы знали, где друг друга найти. Но это так, лирическое отступление. Настоящая катка началась, когда умные люди додумались, где именно можно с наибольшей выгодой лоха выбивать. А где? В такси, конечно…
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 36 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |