— Я т–так н–не думаю, — отозвалась я.
Губы мои, как, впрочем, и все остальное, онемели, слова выговаривались с трудом. Не поднимая глаз, я пыталась — и тщетно — приладить подвязки.
— Послушай меня! — взревел он и обрушил кулак на стол с такой силой, что я подскочила, вскинула голову и увидела, что он навис надо мной.
С растрепанной рыжей гривой, небритым подбородком, обнаженной грудью и расцарапанной физиономией он выглядел как совершающий разорительный набег викинг. Впрочем, я тут же отвернулась и принялась рыться в простынях, ища свою сорочку. В дверь с той стороны начали барабанить, а когда эта суматоха привлекла внимание обитателей дома, к стуку добавились еще и крики.
— Ты лучше ступай и объясни все это своей дочери, — гневно предложила я.
— Она не моя дочь!
— Вот как? — Я просунула голову в ворот сорочки и уставилась на него. — И ты, как я полагаю, не женат на Лаогере?
— Я женат на тебе, черт возьми! — взревел он, снова ударив кулаком по столу.
— А мне так не кажется!
Неожиданно я снова почувствовала, что в комнате очень холодно. Мои негнущиеся пальцы не могли справиться с завязками корсета, так что в конце концов я отбросила его в сторону и встала, чтобы надеть платье. Но оно находилось по другую сторону комнаты, позади Джейми.
— Мне нужно мое платье.
— Ты никуда не уйдешь, англичаночка. Пока не…
— Не называй меня так! — воскликнула я, удивив нас обоих.
Он воззрился на меня, потом кивнул.
— Ладно, — тихо ответил Джейми, взглянул на сотрясающуюся от стука дверь, сделал глубокий вдох и выпрямился, расправив плечи. — Я пойду и все улажу. Потом мы поговорим, мы вдвоем. Оставайся здесь, англ… Клэр.
Джейми схватил рубашку, натянул ее через голову, отворил дверь и выйдя в неожиданно притихший коридор, закрыл ее за собой.
Мне удалось–таки взять платье, но на этом я сломалась и плюхнулась на постель, дрожа и комкая зеленую шерстяную ткань, лежащую у меня на коленях.
Переварить все случившееся у меня никак не получалось, все мысли вращались вокруг одного основного факта: Джейми женат! Женат на Лаогере. У него есть семья. И при этом он пускал слезу по Брианне!
— О Бри! — произнесла я вслух. — О господи, Бри!
И тут меня прорвало: я разрыдалась и от потрясения, и от тоски по Брианне. С логикой тут было плоховато, но мне все это виделось предательством по отношению к ней, ко мне… И даже к Лаогере.
Впрочем, одной только мысли о Лаогере хватило, чтобы потрясение и растерянность мигом обернулись яростью. От злости я принялась энергично вытирать слезы колючей зеленой шерстью.
Будь он проклят! Как он смел? Ладно, сама женитьба: я была готова — хотя и боялась этого — к тому, что, считая меня умершей, он свяжет себя новыми узами. Но одно дело — просто жениться, а другое — на этой женщине, этой злобной, подлой маленькой стерве, пытавшейся убить меня в замке Леох… Правда, он, скорее всего, этого не знал, тут же подсказал мне еле слышный голос рассудка.
— Что ж, ему следовало это знать! — заявила я вслух, споря сама с собой.
Да чтоб ему в ад провалиться, если он вообще мог с ней спутаться!
Горючие слезы, ручейки обиды и злости, струились по моему лицу, заодно текло и из носа. Я потянулась за носовым платком, не нашла его и в отчаянии высморкалась в уголок простыни.
Она пахла Джейми. Хуже того, от нее пахло нами обоими: на ней сохранился слабый запах нашего наслаждения. Да что там простыня: на внутренней стороне моего бедра остался след его укуса, там даже покалывало. Вне себя от злости я изо всех сил хлопнула по этому месту ладонью, чтобы ничего не чувствовать.
— Лжец! — воскликнула я и, схватив кувшин, которым порывалась запустить в меня Лаогера, швырнула его изо всех сил в дверь. Он со стуком ударился о косяк и разлетелся на мелкие осколки.
Я стояла посреди комнаты, прислушиваясь. Было тихо. Снизу не доносилось ни звука, никто не спешил выяснить, что тут за грохот. Ну конечно, им не до меня! Все только и думают, как успокоить свою драгоценную Лаогеру.
Интересно, они жили здесь, в Лаллиброхе? Я вспомнила, как Джейми отвел Фергюса в сторонку и послал его вперед, скорее всего для того, чтобы предупредить Айена и Дженни о нашем прибытии. И вероятно, чтобы спрятать Лаогеру к моему приезду.
Бога ради, а Айен с Дженни, они–то что обо всем этом думали? Не могли же они не знать о Лаогере! И тем не менее приняли меня вчера вечером как ни в чем не бывало. Но если Лаогеру отослали, почему она вернулась? Черт, от одной этой мысли у меня началась пульсирующая боль в висках.
Однако выходка с кувшином дала моему гневу некоторую разрядку, пальцы перестали дрожать, и я смогла, отшвырнув пинком в угол чертов корсет, натянуть через голову зеленое платье.
Нужно отсюда убираться. Это была единственная более или менее связная мысль, появившаяся в моей голове, и я уцепилась за нее. Убираться. Невозможно оставаться в одном доме с Лаогерой и ее детьми. Кстати, сколько их? В конце концов, они принадлежат к этому миру, а я нет.
На сей раз мне удалось справиться с подвязками и шнуровкой лифа, застегнуть все бесчисленные крючки, а также найти туфли. Одна оказалась под умывальником, другая — рядом с массивным дубовым шкафом: я небрежно разбросала их накануне, стремясь поскорее забраться в манящую постель и оказаться в теплых объятиях Джейми.
Я поежилась. Огонь снова догорел, из окна тянуло холодом. Я почувствовала, что продрогла до костей.
Некоторое время ушло на напрасные поиски плаща, оставленного мной, как вспомнилось потом, внизу, в гостиной. Будучи слишком раздражена, чтобы искать невесть куда завалившийся гребень, я принялась приводить волосы в порядок пальцами, и мои кудри, наэлектризованные при надевании шерстяного платья, затрещали. Отдельные пряди пристали к лицу, и я раздраженно их отбросила.
Ну вот, готова. Во всяком случае, насколько это возможно. Я задержалась для того, чтобы последний раз оглядеться по сторонам, и тут услышала шаги по лестнице.
Не быстрые и легкие, как до того, а тяжелые и медленные. Я сразу поняла, что это Джейми и что он не горит желанием видеть меня. Прекрасно. Я тоже не хотела его видеть. Лучше уйти сразу, без разговоров. Да и о чем тут разговаривать?
Когда дверь отворилась, я попятилась и продолжала отступать, не осознавая этого, пока не ударилась ногами о кровать и, потеряв равновесие, села. Джейми остановился на пороге, глядя на меня сверху вниз.
Он побрился. Это было первое, что я заметила. Подобно Айену–младшему днем раньше, он наспех побрился, зачесал волосы назад и привел себя в порядок перед неприятным разговором. Видимо, эти мысли нашли отражение на моем лице, потому что Джейми едва заметно улыбнулся, потер свежевыбритый подбородок и спросил:
— Как думаешь, это поможет?
Я облизала сухие губы, но не ответила. Джейми вздохнул и ответил сам:
— Наверное, нет.
Он вошел в комнату, закрыл дверь, неловко постоял и двинулся к кровати, протянув ко мне руку.
— Клэр…
— Не прикасайся ко мне!
Я вскочила на ноги и постаралась обогнуть его, чтобы пройти к двери. Руку Джейми опустил, но, шагнув, встал передо мной, загородив мне дорогу.
— Неужели ты не позволишь мне объяснить, Клэр?
— Сдается мне, что объяснения запоздали, — произнесла я, стараясь, чтобы мои слова прозвучали холодно и презрительно.
К сожалению, мой голос дрогнул. Джейми захлопнул позади себя дверь.
— Ты никогда раньше не была неразумной, — тихо сказал он.
— Не говори мне, какой я была раньше!
Слезы слишком близко подступили к глазам, и я закусила губу, чтобы не заплакать.
— Ладно.
Его лицо было очень бледным, отчего царапины, нанесенные Лаогерой, выделялись особенно отчетливо, тремя красными линиями.
— Я не хотел жить с ней, — сказал он. — Она и девочки живут в Балриггане, близ Брох–Мордхи.
Джейми пристально наблюдал за мной, но я ничего не сказала. Он слегка пожал плечами, поправляя рубашку, и продолжил:
— Наш брак был большой ошибкой.
— Ага, но чтобы понять, что это ошибка, тебе потребовалось некоторое время, достаточное, чтобы прижить двоих детей! — не сдержалась я.
Он плотно сжал губы.
— Девочки не мои. Лаогера была вдовой с двумя детьми, когда я на ней женился.
— Вот как?
Вообще–то особой разницы тут не было, но я все равно почувствовала облегчение: выходит, Брианна — единственный ребенок Джейми. Истинное дитя его сердца, даже если…
— Я давно живу отдельно от них, в Эдинбурге, а им только высылаю деньги, но…
— Тебе нет нужды мне рассказывать, — перебила я. — Можно подумать, будто это так важно. Пропусти меня, пожалуйста, я ухожу.
Густые рыжие брови взметнулись.
— Куда уходишь?
— Обратно. Прочь. Я не знаю. Пропусти меня!
— Ты никуда не уйдешь, — решительно сказал он.
— Ты не можешь остановить меня!
Он потянулся и схватил меня за руки.
— Могу, — сказал он.
Он и вправду мог: я яростно задергалась, но хватка у него была железной.
— Отпусти меня сейчас же!
— Нет, не отпущу!
Джейми хмуро взглянул на меня, и я вдруг поняла, что, несмотря на внешнее спокойствие, он расстроен так же сильно, как и я. Он с трудом сглотнул, пытаясь контролировать свой голос.
— Я не отпущу тебя, пока не объясню, почему…
— Да что там объяснять? — гневно заявила я. — Ты снова женился! Чего еще?
Краска залила его лицо. Кончики ушей покраснели — верный признак надвигающегося гнева.
— А разве ты жила как монахиня эти двадцать лет? — требовательно спросил он, слегка тряхнув меня.
— Нет! — бросила я ему в лицо, и он слегка вздрогнул. — Нет, черт тебя побери! И думаю, ты тоже не был монахом.
— Тогда… — начал он, но я слишком разозлилась, чтобы слушать дальше.
— Ты солгал мне!
— Я никогда тебе не лгал!
У него заходили желваки на щеках, как бывало, когда он злился по–настоящему.
— Ты лгал, мерзавец! Ты знаешь это! Отпусти!
Я пнула его по голени так сильно, что у меня онемели пальцы ног. Он охнул от боли, но не отпустил меня, а, наоборот, сжал еще крепче, отчего я вскрикнула.
— Я никогда не говорил тебе…
— Да, не говорил! Но все равно лгал! Ты дал мне понять, что не женат, что не было никого, что ты… что ты…
Я задыхалась от ярости, и мне через слово приходилось переводить дух.
— Ты должен был сказать мне, как только я вернулась! Почему не сказал?
Его хватка ослабла, и мне удалось вырваться. Он сделал шаг в мою сторону, его глаза сверкали от гнева, но я, ничуть не испугавшись, замахнулась кулаком и ударила его в грудь.
— Почему? — закричала я, ударяя его снова и снова. — Почему, почему, почему?
— Потому что я боялся!
Он схватил меня за запястья, швырнул на кровать и встал надо мной, сжав кулаки и тяжело дыша.
— Потому что я трус! Я не мог сказать тебе, потому что боялся, что ты бросишь меня. И пусть это не по–мужски, но я подумал, что мне этого не вынести!
— Не по–мужски? С двумя женами? Ха!
На миг мне показалось, что он даст мне пощечину — рука уже поднялась, — но потом он сжал открытую ладонь в кулак.
— По–мужски ли это — хотеть тебя так сильно, что ничто другое не имеет значения? Видеть тебя и знать, что я готов пожертвовать честью, семьей, самой жизнью, чтобы быть с тобой, хотя ты и оставила меня!
— И ты имеешь наглость говорить мне такие вещи? — От злости мой голос превратился в свистящий шепот. — Ты винишь меня?
Джейми замер, лишь грудь его бурно вздымалась, словно ему не хватало воздуху.
— Нет. Нет, я не могу винить тебя. — Он отвернулся и невидящим взглядом уставился в сторону. — Как это могло быть твоей виной? Ты хотела остаться со мной, умереть со мной.
— Да, вот такая я была дура! Ты отослал меня, ты заставил меня уйти! И теперь пытаешься меня в этом обвинить!
Он снова повернулся ко мне с почерневшими от отчаяния глазами.
— Я был вынужден отослать тебя! У меня не было другого выхода. Ради ребенка!
Его взгляд непроизвольно переместился на крючок, на котором висел его плащ с фотографиями Брианны в кармане. Джейми судорожно вздохнул и с видимым усилием взял себя в руки.
— Нет, — сказал он гораздо более спокойно. — Я не могу сожалеть об этом, невзирая на цену. Я бы отдал свою жизнь за нее и за тебя, даже если бы это стоило мне сердца и души… — Опять прерывистый вздох и попытка совладать с эмоциями, — Нет, я не могу винить тебя за то, что ты ушла.
— Однако ты винишь меня за то, что я вернулась.
Джейми потряс головой, как будто чтобы прояснить мысли.
— Нет, господи! — Он так сжал обе мои руки, что кости хрустнули. — Ты понимаешь, каково это — двадцать лет жить без сердца? Жить получеловеком и приучать себя довольствоваться теми крохами, которые остались, заполняя трещины тем строительным раствором, который оказался под рукой?
— Понимаю ли? — эхом отозвалась я, пытаясь высвободиться, но без особого успеха. — Да, мерзавец, прекрасно понимаю! А ты думал, что я вернулась к Фрэнку и с тех пор жила счастливо?
Я пнула его изо всех сил. Он вздрогнул, но не выпустил меня.
— Порой я надеялся на это, — процедил Джейми сквозь зубы. — А порой я видел его с тобой, днем и ночью, лежащего рядом с тобой, пользующегося твоим телом, берущего твоего ребенка. Моего ребенка! И, господи, я готов был убить тебя за это!
Неожиданно он выпустил мои руки, развернулся и с силой ударил кулаком в стенку дубового шкафа, пробив дыру. Это был впечатляющий удар: мебель была очень прочной. Надо полагать, он основательно сбил костяшки, но без колебаний саданул по дубовым доскам другим кулаком, словно это было лицо Фрэнка. Или мое.
— Ага, вот, значит, что ты воображал, — холодно сказала я, когда он отступил, тяжело дыша. — Ну а мне и воображать не нужно: Лаогера сама ко мне заявилась.
— Мне нет дела до Лаогеры и никогда не было!
— Негодяй! — вырвалось у меня. — Значит, ты берешь в жены ненужную тебе женщину и готов избавиться от нее, как только…
— Заткнись! Придержи язык! — взревел Джейми, обрушивая удар на умывальник. Глаза его метали молнии. — Я чувствовал кое–что по отношению к ней. Да, может быть, я ветреный ловелас, но если бы ничего не чувствовал, был бы бессердечным зверем.
— Ты должен был сказать мне!
— А если бы сказал?
Он схватил меня за руку и рывком поставил перед собой, глаза в глаза.
— Ты бы развернулась и ушла, молча. А после того, как я снова увидел тебя, говорю тебе, я был готов даже на гораздо худшее, чем ложь, лишь бы только удержать тебя!
Он крепко прижал меня к себе и поцеловал долго и сильно. Мои колени обмякли, и я попыталась укрепить их, вызвав в памяти гневные глаза Лаогеры и визгливый звук ее голоса, эхом отдававшийся в моих ушах: «Он мой!»
— Это бессмысленно, — отрезала я и отстранилась.
Ярость была подобна опьянению, но отрезвление — черный, головокружительный водоворот — наступило быстро. У меня закружилась голова, и я с трудом сохранила равновесие.
— Ничего не соображаю. Я ухожу.
Нетвердым шагом я двинулась к двери, но Джейми схватил меня за талию и оттащил обратно.
Он развернул меня к себе и поцеловал снова, так сильно, что я ощутила во рту ртутный привкус крови. Это была не любовь, даже не желание, но слепая страсть, твердая решимость обладать мной. Он покончил с разговорами.
Я тоже.
Я откинулась назад и ударила его по лицу, причем не ладонью, а изогнутыми пальцами, чтобы как следует расцарапать физиономию.
Джейми отпрянул, но тут же схватил меня за волосы и снова впился в мои губы, не обращая внимания на все мои лихорадочные пинки и удары.
Он закусил мою нижнюю губу, а когда я, задыхаясь, открыла рот, всунул язык, крадя и дыхание, и слова.
После чего бросил меня на кровать, где часом раньше мы лежали и смеялись, и придавил меня всей тяжестью своего тела.
Он был очень возбужден.
Я тоже.
«Моя, — сказал он, не произнеся ни слова. — Моя!»
Я отбивалась от него с безграничной яростью и не без навыков, но мое тело вторило в ответ: «Твоя. И будь ты проклят за это!»
Я не почувствовала, как он сорвал мое платье, но почувствовала жар его тела на моей обнаженной груди сквозь тонкое полотно его рубашки, длинный, твердый мускул его бедра, напрягшийся, прижавшись к моему. Чтобы спустить штаны, ему пришлось выпустить мою руку, и я полоснула его ногтями — розовые отметины протянулись от уха до груди.
В своем безумии мы были готовы убить друг друга, подпитываемые яростью проведенных в разлуке лет: моей — за то, что он отослал меня, его — за то, что я ушла; моей — за Лаогеру, его — за Фрэнка.
— Мерзавка! — задыхаясь, шипел он. — Развратница!
— Будь ты проклят!
Я запустила руку в его длинные волосы и дернула изо всех сил. Мы скатились на пол, сцепившись, выкрикивая или выдыхая бессвязные слова и ругательства. Я не слышала, как открылась дверь. Я ничего не слышала, хотя нас, должно быть, окликали, и не раз. Слепая и глухая, я не ощущала ничего, кроме Джейми, пока нас не окатили ледяной водой. Результат был как от удара электрическим током. Джейми замер. Вся краска сошла с его лица, бледная кожа обтянула кости.
Я лежала в ошеломлении. Капельки воды стекали с кончиков его волос на меня. Позади него я увидела Дженни. Ее лицо было таким же бледным, как у брата, в руках она держала пустую кастрюлю.
— Прекратите немедленно! — приказала она, гневно сверкая глазами. — Как ты мог, Джейми? Бесишься тут, громишь все, как дикий зверь, и плевать тебе, что тебя слышит весь дом!
Джейми неуклюже, словно медведь, сполз с меня. Дженни схватила одеяло с кровати и набросила его на меня.
Стоя на четвереньках, Джейми затряс головой, как собака, отчего во все стороны полетели брызги. Потом очень медленно поднялся на ноги и натянул порванные штаны.
— Тебе не стыдно? — воскликнула потрясенная Дженни.
Джейми стоял, глядя на нее так, будто никогда не видел такого существа, и пытался сообразить, кто она. Вода с мокрых волос капала на его обнаженную грудь.
— Да, — ответил он наконец довольно спокойно. — Стыдно.
Вид у него был ошалелый. Он закрыл глаза, содрогнулся всем телом, молча повернулся и вышел.
Глава 35
БЕГСТВО ИЗ ЭДЕМА
Дженни присела со мной на кровать, издавая всхлипывания, вызванные то ли сочувствием ко мне, то ли собственным потрясением. Я смутно различала маячившие в дверях фигуры, наверное слуг, но мне было не до них.
— Я найду тебе что–нибудь, чтобы одеться, — прошептала она, взбивая подушку и укладывая меня на нее. — И может быть, тебе стоит капельку выпить. Как ты?
— Где Джейми?
Дженни бросила на меня быстрый взгляд, в котором сочувствие мешалось с любопытством.
— Не бойся, я больше не пущу его к тебе, — решительно заявила она, но потом поджала губы и нахмурилась, подтыкая под меня одеяло. — Как он мог дойти до такого?
— Он не виноват, то есть сто раз виноват, но не в этом! — Я пробежала рукой по спутанным волосам, отражавшим мое смятение. — Я сама виновата не меньше, чем он. Это мы оба. Он… я…
Я уронила руку, не в силах что–либо объяснить. Наверное, со стороны я выглядела ужасно: поцарапанная, дрожащая, с опухшими, искусанными губами.
— Понятно, — только и сказала Дженни.
Она бросила на меня долгий оценивающий взгляд, и мне показалось, что ей и вправду все понятно. Говорить о недавних событиях не хотелось, и она почувствовала это, потому что некоторое время молчала, потом тихо отдала распоряжение кому–то в коридоре и походила по комнате, наводя порядок. Я заметила, как она замерла, увидев дырки в стенке шкафа, затем наклонилась и подняла большие осколки разбитого кувшина.
Когда она сложила их в тазик, внизу хлопнула дверь парадного входа. Дженни подошла к окну и отодвинула занавеску.
— Это Джейми, — сказала она, взглянув на меня и опустив занавеску. — На холм двинул. Когда у него проблемы, он каждый раз туда тащится. Или туда, или напивается с Айеном. Лучше уж на холм.
Я хмыкнула.
— Да, думаю, что у него на самом деле проблемы.
В коридоре прозвучали легкие шаги, и появилась Джанет, осторожно несшая поднос с печеньем, виски и водой. Вид у нее был напуганный.
— Ты… ты в порядке, тетя? — осторожно спросила она, поставив поднос.
— В порядке, — заверила я ее, сев прямо и взявшись за графин с виски.
Дженни окинула меня быстрым взглядом, погладила дочку по руке и повернулась к двери.
— Побудь с тетей, — велела она. — Я пойду поищу платье.
Джанет послушно кивнула и села на табурет возле кровати, наблюдая за мной.
Слегка перекусив, я почувствовала себя гораздо сильнее физически. Внутренне я совершенно онемела, последние события казались похожими на сон, только вот этот проклятый «сон» четко запечатлелся в сознании. Я могла припомнить все до мельчайших деталей: голубые воланы на платье дочери Лаогеры, крохотные лопнувшие сосудики на щеках самой Лаогеры, неровно обрезанный ноготь на безымянном пальце Джейми.
— Ты знаешь, где Лаогера? — спросила я Джанет.
Девочка смотрела вниз, разглядывая свои руки. Услышав мой вопрос, она подняла голову и заморгала.
— Конечно, тетя, — с готовностью ответила она. — Лаогера, Марсали и Джоан отправились обратно в Балригган, туда, где они живут. Дядя Джейми велел им уехать.
— Велел, значит, — без выражения произнесла я.
Джанет закусила губу, теребя руками фартук. Неожиданно она подняла на меня глаза.
— Тетя, я так сожалею!
Ее теплые, карие, как у отца, глаза быстро наполнялись слезами.
— Все в порядке, — сказала я, не имея ни малейшего представления о том, что она имела в виду, но стараясь ее успокоить.
— Но это же я! — выпалила она с совершенно несчастным видом, но твердой решимостью признаться. — Это я… я сказала Лаогере, что вы здесь. Потому она и явилась.
— О!
«Тогда понятно», — подумала я, допила виски и осторожно поставила стакан обратно на поднос.
— Я не думала… у меня и в мыслях не было устроить такой скандал, правда. Я не знала, что ты… что она…
— Все в порядке, — сказала я снова. — Одна из нас рано или поздно узнала бы обо всем. — Хотя это было уже не важно, я посмотрела на нее с некоторым любопытством. — Слушай, но зачем ты вообще рассказала ей об этом?
В это время на лестнице послышались шаги, и девушка, оглянувшись через плечо, наклонилась ко мне поближе.
— Мне велела мама, — прошептала она, встала и поспешно вышла из комнаты, разойдясь с матерью в дверях.
Расспрашивать Дженни я не стала. Она раздобыла мне платье из гардероба одной из старших дочерей и молча помогла одеться. Лишь уже обувшись и причесавшись, я обратилась к ней:
— Мне нужно уехать. Прямо сейчас.
Дженни не стала возражать. Она окинула меня взглядом, оценивая мое состояние, и кивнула. Темные ресницы прикрыли раскосые голубые глаза, так похожие на глаза ее брата.
— Я думаю, что это лучше всего, — тихо сказала она.
Поздним утром я покинула Лаллиброх, наверное, в последний раз. На поясе у меня висел кинжал для защиты, хотя маловероятно, чтобы он мне понадобился. Запаса еды и эля в седельных сумках должно было хватить на дорогу до каменного круга. Я подумывала забрать из плаща Джейми фотографии Брианны, но после минутного колебания оставила их. Она принадлежала ему навсегда, даже без меня.
Был холодный осенний день, серый рассвет обещал моросящий дождь, и это обещание уже начинало исполняться. Никого не было видно вблизи дома, когда Дженни вывела лошадь из конюшни и подержала уздечку, чтобы я могла сесть верхом.
Я надвинула капюшон плаща пониже и кивнула ей. В прошлый раз мы прощались со слезами и объятиями, как сестры. Теперь же она отпустила поводья и отступила назад, когда я разворачивала лошадь в сторону дороги.
— Бог в помощь! — услышала я за спиной ее напутствие.
Но не ответила и не оглянулась.
Я находилась в пути почти весь день, не разбирая, куда еду, обращая внимание только на общее направление и предоставив мерину самому выбирать себе дорогу через горные перевалы.
Лишь когда стало темнеть, я остановилась, стреножила коня, чтобы пощипал травку, прилегла, завернувшись в плащ, и почти сразу провалилась в сон: бодрствовать было страшно из–за неизбежных воспоминаний и мыслей. Беспамятство сна было единственным моим прибежищем: даже зная, что оно лишь временное и ничего не решает, я цеплялась за его серый покой до последней возможности.
Только голод вынудил меня на следующий день вернуться к действительности. На протяжении всего предыдущего дня я не делала привалов, чтобы перекусить, и утром двинулась дальше, не позавтракав, но к полудню желудок начал громко протестовать, так что мне поневоле пришлось остановиться в узкой долине близ журчащего ручейка и достать припасы, которые Дженни сунула мне в седельную сумку.
Там были овсяные лепешки, эль и несколько маленьких свежеиспеченных хлебцев, разрезанных пополам и начиненных овечьим сыром и домашними соленьями. Сэндвичи горной Шотландии, еда пастухов и воинов, характерные для Лаллиброха, как арахисовое масло для Бостона. То, что мои похождения заканчиваются одним из них, очень даже символично.
Я съела сэндвич, выпила бутылочку эля и снова запрыгнула в седло, направив лошадь на северо–восток. К сожалению, еда не только подкрепила тело, но и обострила чувства, и на смену отупению пришло отчаяние. Настроение мое, и с самого–то начала неважное, по мере того как я поднималась все выше и выше, падало все ниже и ниже.
Коню дорога была в охотку, а вот мне — нет. Во второй половине дня я почувствовала, что просто не в состоянии продолжать путь, свернула в рощицу, чтобы ни меня, ни коня не было видно с дороги, стреножила животное, а сама поплелась еще глубже в заросли, пока не набрела на разукрашенный зелеными пятнами мха ствол упавшей осины.
На него я и уселась, опершись локтями о колени и уронив голову на руки. У меня болели решительно все суставы. Не от напряжения предыдущего дня, не от усталости, не от долгой езды верхом. Просто от горя.
Важную часть моей жизни составляли рассудительность и самоограничение. Ценой некоторых усилий мне удалось освоить искусство врачевания, подразумевающее способность отдавать и заботиться, но я всегда останавливалась, не доходя до того опасного момента, где было бы отдано слишком много. Ради эффективности мне пришлось научиться отстраненности и неучастию.
Жизнь с Фрэнком научила меня уравновешенности, при которой привязанность и уважение не переходят незримой границы, отделяющей их от страсти. Конечно, Брианна была исключением. Любовь к ребенку вообще не может быть свободной; с первых признаков движения в чреве возникает привязанность столь мощная, сколь и безоглядная, неукротимая, как процесс самого рождения. Но при всей силе этого чувства оно всегда под контролем, ибо родитель несет ответственность за дитя, будучи защитником, охранителем и попечителем. Пусть родительская любовь и могучая страсть, но никогда не безответственная.
Всегда, всегда мне приходилось уравновешивать сострадание мудростью, любовь — рассудительностью, человечность — суровостью.
Только с Джейми я отдала все, что имела, рискнула всем. Я отбросила осторожность, рассудительность и мудрость, а также удобства и ограничения сделанной с таким трудом карьеры. Я не принесла ему ничего, кроме самой себя, была с ним никем, кроме самой себя, подарила ему душу и тело, дала ему увидеть себя обнаженной, доверилась ему, чтобы он познал меня целиком и потакал моим слабостям. Потому что когда–то он это делал.
Я боялась, что он не сможет этого снова. Или не захочет. А потом познала те немногие дни совершенной радости, полагая, что в одну реку можно войти дважды и былое может повториться. Я была вольна любить его и думать, что он любил с искренностью, под стать моей.
Горячие слезы текли по лицу и просачивались между пальцами. Я оплакивала Джейми и себя, какой я была с ним.
«Знаешь, — прошептал его голос, — что это значит, снова сказать «Я люблю тебя», и сказать искренне?»
Я знала. И, сидя под соснами, уронив голову на руки, знала теперь и другое — что этого мне уже не дано.
Погруженная в печальные раздумья, я не услышала приближающихся шагов. И лишь когда поблизости хрустнула под ногой ветка, я, словно всполошившийся фазан, вскочила и развернулась на звук — с сердцем в пятках и кинжалом в руке.
Человек отпрянул от обнаженного клинка, явно перепугавшись не меньше меня.
— Какого черта ты тут делаешь? — требовательно спросила я, прижав свободную руку к груди.
Сердце стучало, будто литавра, и я была уверена, что побледнела, как и мой преследователь.
— Господи, тетя Клэр! Где ты научилась так орудовать ножом? Ты меня до смерти напугала.
Юный Айен провел ладонью по лбу.
— Ты тоже меня напугал, — заверила я его, пытаясь вернуть кинжал в ножны.
Эта операция оказалась слишком сложной для моих дрожащих рук. Колени подгибались, и я тяжело опустилась на ствол осины, положив нож на бедро.
— Повторяю, — сказала я, стараясь овладеть собой, — что ты здесь делаешь?
На самом деле ни что он здесь делает, ни почему заявился, не было для меня никаким секретом. Просто мне требовалось время, чтобы оправиться от испуга и обрести способность действовать уверенно.
Юный Айен закусил губу, огляделся по сторонам и по моему разрешающему кивку неловко присел на ствол рядом со мной.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 25 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |