Посвящается Пилар: за твое замечательное содействие. 20 страница

— А Кастро был священником, — заметил Тревелес.

— Поэтому у него вырвали именно сердце, а не какой-нибудь другой орган, — неожиданно заявила Мария Эмилия.

Хоакин с удивлением посмотрел на нее.

— Теперь сила, — продолжала Мария Эмилия. — Это второе слово, которое привлекло мое внимание. Оно может подразумевать физическую силу, и, возможно, это как раз тот ответ, который мы ищем. Однако сила присуща и тому, кто обладает большим богатством. Я в данном случае имею в виду совсем другой вид силы, а именно силу денег. Если мы хотим найти того, кто явно обладает такой силой, нам нужно обратить внимание на какую-нибудь знатную особу. — Этой последней фразой Мария Эмилия лишь на мгновение упредила Хоакина, который как раз хотел перебить ее и высказать примерно ту же мысль. — А мой сосед — я имею в виду герцога де Льянеса — как раз и был такой знатной особой. У него отрезали часть половых органов — символа мужской силы.

Мария Эмилия открыла глаза, чтобы взглянуть на следующее слово. Она несколько минут молча размышляла, а затем вновь заговорила:

— Мудрость… Самое желанное качество для человека в его стремлении быть похожим на Творца. Как известно, считается, что более мудрым является не тот, кто предпочитает говорить, а тот, кто предпочитает слушать. Альгвасилу размозжили череп, в котором находится мозг — а стало быть, мудрость. А еще ему отрезали ухо, являющееся своего рода входными вратами для мудрости.

— Поразительно! Я даже и не предполагал, что ты придешь к таким выводам, хотя сейчас они уже кажутся мне очевидными. — Тревелес восторженно поцеловал Марию Эмилию в щеку, гордясь ее умом. — Если те умозаключения, которые ты сделала, верны, то нам осталось истолковать два последних слова — красота и добродетель, а также понять, кто может являться ярким представителем выражаемых этими словами понятий.

Мария Эмилия с лукавым видом посмотрела на Хоакина: ей пришли в голову кое-какие мысли, и она решила тут же их изложить.

— Хоакин, они снова будут убивать. Они постараются завершить то, что начали. И убить они попытаются тех двух человек, образы которых так или иначе соотносятся с двумя оставшимися качествами — красотой и добродетелью. А еще они отрежут своим новым жертвам какие-то органы — те, которые символизируют эти качества.

Хоакин мысленно поздравил себя с тем, что решил привлечь Марию Эмилию к этому расследованию.

— Мне не хватало идеи, чтобы я мог выделить главное, и ты только что мне ее подала. Теперь я уверен, что виновных следует искать среди масонов. Я не знаю, ни кто они, ни где они сейчас находятся, однако у меня такое ощущение, что я вплотную к ним приблизился и, более того, их действия стали для меня предсказуемыми.

— Я рада. По правде говоря, я и сама не ожидала, что смогу до всего этого додуматься. — Мария Эмилия улыбнулась.

— До сего момента, — Хоакину хотелось резюмировать все предыдущие рассуждения, — их жертвами становились представители тех трех институтов власти, которые были инициаторами указа о запрещении масонства. Два из них выдвинули саму идею этого указа — я имею в виду иезуитов и высшую знать, — а третий помимо этого занимался его практическим выполнением — я имею в виду инквизицию, представителем которой и являлся убитый сегодня утром альгвасил. Мы сможем предотвратить аналогичные преступления, если проанализируем, кто еще сыграл важную роль в появлении этого указа, а затем рассмотрим их отношение к понятиям «добродетель» и «красота». Задача не из легких, но, если нам удастся ее выполнить, мы сможем спасти две жизни. Поможешь мне в этом?

Мария Эмилия, конечно же, не стала возражать, однако предложила поменяться ролями: задавать вопросы теперь будет она.

— О чем тебе говорит слово «добродетель»?

— Достоинство, самоотверженность, энергичность. — Хоакин выпалил то, что пришло ему в голову первым, однако по разочарованному выражению лица Марии Эмилии он понял, что это все не то. — А также высокая нравственность, честность, искренность, неподкупность, непорочность. — Хоакин перечислил еще несколько качеств, которые, с его точки зрения, в совокупности составляли понятие «добродетель».

— Правильно. А теперь скажи: кто, по-твоему, может символизировать в реальной жизни это качество?

— Выдающийся музыкант Скарлатти, или же, например, певец Фаринелли, или кто-нибудь из наиболее известных придворных художников. А еще в данном случае вполне подходят некоторые монахи — те, что ведут затворническую жизнь.

— Я с тобой согласна, — сказала Мария Эмилия. — Думаю, тебе будет нетрудно обеспечить надежную защиту первой из этих двух категорий людей, потому что она немногочисленная. А вот со второй дела обстоят намного сложнее. Насколько мне известно, в Мадриде имеется более трех тысяч монахинь, ведущих затворническую жизнь, и примерно столько же монахов. Обеспечить всем им защиту — задача невыполнимая.

— Это верно, однако можно существенно сузить этот круг, если узнать, какие именно монашеские ордены больше всего содействовали запрещению масонства. Если считать, что недавние убийства совершили именно масоны, то необходимо отметить, что пока они действовали исключительно целенаправленно, не считая событий, происшедших во дворце Монклоа.

Хоакин на некоторое время замолчал, а затем продолжил свои рассуждения.

— Я проконсультируюсь у Раваго: он в данном случае наиболее компетентный советник, потому что наверняка знает, как проходил весь процесс подготовки и подписания указа о запрещении масонства В общем, если нам удастся правильно выбрать один-два монашеских ордена, то задача значительно упростится.

— Ну что ж, давай продолжим, Хоакин. Расскажи мне о красоте. Постарайся поставить себя на место этих убийц и подумай, что значит для тебя это слово и чье имя приходит тебе на ум, когда его произносят? — Мария Эмилия чувствовала, что в данном конкретном случае мыслить логически ей будет гораздо труднее.

— Красота — синоним привлекательности. Это слово заставляет меня думать о вас, женщинах, потому что в первую очередь именно вы являетесь воплощением этого понятия. До сего момента убийцы не тронули ни одной женщины, однако вполне возможно, что… — Хоакин задумчиво смотрел в какую-то точку в пространстве. — С другой стороны, красота может перекликаться с понятиями «величественность», «великолепие», «совершенство»…

Тревелес взглянул на свою собеседницу, словно прося ее о помощи, однако Марии Эмилии было трудно соотнести это понятие с каким-то конкретным человеком, а тем более с учетом той борьбы, которая была развернута с масонством.

Они оба некоторое время молчали.

— Красота, красивый, красивая… Трудно!

Хоакин встал и начал ходить взад-вперед по комнате. Он посмотрел через окно на улицу, как будто там можно было найти ответ на мучившие его вопросы. Увидев пролетавшего мимо голубя, он проводил его взглядом, а затем, снова сев в кресло и наконец-то прервав затянувшуюся паузу, стал излагать свои соображения.

— Если бы я был одним из этих убийц и захотел бы выбрать человека, достойного быть символом красоты, я остановился бы на женщине, причем на самой красивой из всех. Я ее не только убил бы, но и изуродовал бы ее лицо, чтобы лишить ее этой самой красоты… Прости меня за подобные изуверские мысли.

— Не переживай: настоящие убийцы тоже ведь не особенно церемонятся, — сказала Мария Эмилия. — Проблема здесь заключается в том, что красивых женщин в Мадриде много.

— Я знаю. Я сейчас как раз нахожусь перед одним из лучших подтверждений твоих слов, — сказал Хоакин, улыбнувшись.

— Упаси меня Господь от того, чтобы их выбор пал на меня!

— Уж этого-то я не допущу… Ты будешь под надежной защитой, поэтому не переживай. Так на кого же все-таки может пасть их выбор?

— А если на королеву?

— Шутишь?

— Ты не считаешь нашу королеву красивой? — лукаво спросила Мария Эмилия.

— Ты и сама прекрасно знаешь, что красота не относится к числу ее наилучших качеств.

— Да, но зато она обладает другими схожими с красотой качествами, которые ты перечислил: «великолепие», «величественность».. Пусть это и может показаться абсурдным, но ты все же не отбрасывай сразу ее кандидатуру, Хоакин. Эти люди наглядно продемонстрировали, что способны решиться на что угодно — даже на очень рискованные, с нашей точки зрения, поступки.

Тревелесу вдруг пришло в голову, что с того момента, как он пришел к Марии Эмилии, прошло уже очень много времени, и он решил дать понять своей собеседнице, что этот разговор пора заканчивать.

— Я передам командиру королевской гвардии, что нужно повысить бдительность… Ну что ж, мне пора идти: нужно заняться еще и другими делами. Как только я поговорю с Раваго, сразу же приму меры по обеспечению охраны людей, которым может угрожать опасность. А тебя я попрошу еще раз поразмыслить над тем, о чем мы с тобой сейчас говорили.

Тревелес решительно поднялся с кресла и стал прощаться с Марией Эмилией. Он поцеловал ее так страстно, как никогда еще не целовал.

— Благодарю тебя: ты сегодня была моим поводырем. Я не только тебя люблю, но еще и горжусь тобой.

В этот день отец Парехас впервые пришел во дворец герцога де Льянеса.

Будучи духовным наставником графа и графини де Бенавенте, он прекрасно знал, при каких обстоятельствах Беатрис Росильон стала их приемной дочерью. Именно он, Парехас, донес инквизиции на отца Беатрис, когда узнал, что тот является членом богопротивной организации, называемой обществом франкмасонов.

Беатрис всего этого не знала, и отец Парехас очень надеялся, что она об этом никогда не узнает, а иначе его миссия как пастора обречена на провал.

Несколько лет назад, когда он впервые попытался с ней поговорить, она держалась настолько отстранение, что достучаться до ее души оказалось просто невозможно, и ему тогда так и не удалось толком разобраться, что она за человек. Беатрис действительно никогда не раскрывала ему свою душу, а еще всячески игнорировала советы и рекомендации Парехаса. Несмотря на все усилия, отцу Парехасу так и не удалось разрушить стену, которую Беатрис воздвигла между ним и собой.

Отец Парехас был человеком праведным и благожелательным, а еще необычайно терпеливым. Он никогда не уставал ждать, даже если его пасторские устремления долго не приводили к каким-либо результатам. Как бы ему ни было тяжело, он всецело полагался на веру, потому что знал: промысел Божий не всегда можно понять с помощью человеческой логики.

Некоторое время назад графиня де Бенавенте попросила его разобраться в душевном состоянии ее дочери Беатрис. Графиня сказала, что обеспокоена поведением Беатрис после смерти Браулио и особенно после смерти герцога де Льянеса. Хотя Беатрис уже покинула родительский дом, графиня попросила священника продолжать оказывать ее дочери пасторскую опеку и по-прежнему приходить исповедовать и утешать ее.

— Сеньора сейчас придет, — сказала Амалия, проводив отца Парехаса в библиотеку дворца.

Оглядевшись, священник с неудовольствием заметил, что на полках среди книг есть и запрещенные издания. Он крайне отрицательно относился к тому, что многие дворяне игнорируют изданный инквизицией список запрещенных книг.

— Отец Парехас…

— Моя дорогая Беатрис…

Беатрис поцеловала священнику руку.

— Присаживайтесь, отец, прошу вас.

Парехас дождался, когда сядет сама Беатрис, и затем расположился поближе к ней. Он твердо решил, что на этот раз не будет излишне галантным и сядет к ней поближе, потому что, как он считал, это даст ему некоторые преимущества в разговоре.

— Может быть, хотите перекусить, отец?

— Нет, спасибо. — Он достал из кармана четки и стал перебирать их, пытаясь скрыть свою нервозность. Беатрис казалась ему необычайно холодной и отчужденной.

— Итак, вы хотели со мной поговорить.

— Я… — он так нервничал, что закашлялся. — По правде говоря, я не знаю, с чего и начать… — Заглянув ей в глаза, он, конечно же, не нашел там никакой поддержки.

— В общем… Я пришел, чтобы предложить тебе свою помощь. Ты уже несколько недель не исповедовалась, а мне хотелось бы, чтобы ты не отказывалась от этого богоугодного действа…

— А мне это не нужно, — отрезала Беатрис.

— Я не говорю именно о сегодняшнем дне, я имею в виду…

— Подождите, ничего не говорите!

Беатрис понимала, что священник будет делать ей сейчас то одно предложение, то другое, и она решила отбросить их все сразу — решительно и бесповоротно.

— Я вовсе не возражаю против вашего присутствия в моем доме и против разговоров с вами, однако я отнюдь не намереваюсь открывать вам свое сердце — ни посредством исповеди, ни каким-либо другим способом. Мне хотелось бы, чтобы вы это хорошо поняли, отец Парехас.

— Откуда у тебя такая неприязнь ко мне? Я тебя еще никогда такой не видел.

— А дело вовсе не в вас. Причина, как мне кажется, заключается во мне самой, и возникла причина эта уже давно. Единственное, что изменилось в последнее время, — так это что я теперь отношусь к ней так, как должна была бы относиться с самого начала.

— Я не понимаю смысла сказанного тобой… Пожалуй, я и в самом деле мог бы слегка перекусить. Пожалуй, чашку шоколада…

Парехас осознавал, что их разговор идет совсем не так, как ему хотелось бы, а потому он решил дать себе немного времени подумать.

Беатрис позвала Амалию и попросила ее принести две чашки горячего шоколада и каких-нибудь сладостей. Затем она посмотрела на капеллана, и ей вдруг стало его жаль: он был неплохим человеком, к тому же нельзя было винить его за то, что он оказался в такой сложной ситуации. Впрочем, Беатрис знала, что отец Парехас отличается необычайным упорством, в чем она уже не раз убеждалась. Чтобы побороть его упорство, вряд ли было достаточно одного лишь заявления о том, что ей больше не нужны его пасторские советы.

Пока священник молча раздумывал, какие доводы ему следует использовать, чтобы убедить Беатрис открыть ему свою душу, мозг Беатрис пытался выработать идеи противоположной направленности. Она лихорадочно придумывала отговорки, которые позволили бы ей уклониться от этого разговора и которые были бы достаточно убедительными, потому что Беатрис понимала: ей будет не так-то легко убедить отца Парехаса отказаться от попыток заставить ее изменить отношение к нему.

В комнату вошла Амалия. Она поставила поднос с шоколадом и сладостями возле Беатрис и, прежде чем уйти, бросила на нее сочувственный взгляд, потому что знала, насколько неприятно для ее хозяйки общение с этим священником.

— Я понимаю, что твой брак не был счастливым. Я также знаю, насколько сильно ты любила Браулио.

Отказавшись от осторожности в попытках проникнуть в душу Беатрис, Парехас решил заговорить о том, что больше всего мучило девушку.

— Вы ошибаетесь, отец. С какой стати вы решили, что мой брак не был счастливым?

— Мне кажется, ты совсем не любила своего мужа.

— Меня удивляет это ваше предположение, тем более что я не помню, чтобы мы когда-либо касались в разговоре моих чувств к скончавшемуся мужу. Какая женщина не захотела бы оказаться на моем месте: быть замужем за богатым и всеми уважаемым дворянином?

— Думаю, что многие женщины захотели бы, однако что-то мне подсказывает, что у тебя все было по-другому.

— Что значит «что-то»?.. Я даю на ваши вопросы конкретные ответы, и мне не нравится, что вы не поступаете точно так же.

Парехас был недоволен тем, что ему все никак не удавалось направить разговор в нужное русло. Беатрис в споре, похоже, умела маневрировать с изящной непринужденностью.

— Ну, можно вспомнить, например, о гибели Браулио.

— Люди рождаются, люди умирают — только и всего. Я, например, потеряла мужа. Впрочем, должна признаться, что гибель одних людей является для меня большим горем, чем гибель других.

Ничто, похоже, не могло поколебать непреклонность Беатрис. Более того, Беатрис стала уже подумывать о том, что было бы неплохо попросту взять да и оборвать этот разговор, не давая никаких объяснений. Ей было непонятно, для чего Парехас пытается выяснить, был ли счастливым ее брак, и бередит ее душевные раны.

— Беатрис, открой мне свое сердце — и тебе станет легче.

Он попытался взять ее за руку, но Беатрис тут же с негодованием отдернула свою руку.

— Открыть сердце?.. Зачем? — Она насмешливо посмотрела на Парехаса.

— Чтобы тебе было легче понять саму себя. Чтобы в тебя проник луч света Божьего. — Священник сделал долгую паузу и кротко посмотрел на Беатрис, мысленно умоляя ее поддаться его уговорам. — В твоей жизни было много несчастий, страданий, боли. Я — твой исповедник и духовный наставник, я знаю, что, хотя ты и упорно отказываешься от помощи, на самом деле ты очень нуждаешься в утешении и в укреплении твоей веры.

Беатрис пристально смотрела на отца Парехаса, не испытывая ни малейшего желания раскрывать ему свою душу, а священник продолжал:

— Я никогда не видел, чтобы ты плакала. Когда речь заходит о том, что у тебя на душе, ты становишься замкнутой. Иногда мне даже кажется, что в твоей душе вообще нет места ни для каких чувств. Прости меня за откровенность, но, по-моему, ты вышла замуж из-за отчаяния. Ты пыталась демонстрировать окружающим удовлетворенность и веселье, но ты этого на самом деле не ощущала. Ты пыталась убедить своих друзей и близких, что сумела позабыть о гибели Браулио — своей настоящей любви, — хотя это отнюдь не соответствовало действительности. Беатрис, ты обманываешь не только окружающих — ты обманываешь саму себя! Мне кажется, что внутри тебя поселилась ненависть, которую ты пытаешься скрыть, но ты не хочешь очистить от нее свою душу. Эта ненависть появилась в тебе после несчастья, происшедшего с твоими родителями, и она еще более усилилась после гибели Браулио…

Беатрис еще никогда не слышала столько негативного о себе. Она почувствовала себя задетой за живое и — на какой-то момент — стала уязвимой.

— Короче говоря, с вашей точки зрения, я — всего лишь злобная мегера.

— Я пришел сегодня сюда, чтобы помочь тебе измениться. Ты вовсе не злобная, но тебе необходимо освободиться от зла, терзающего тебя, и от тревог, которые не дают тебе покоя. Я пришел, чтобы попытаться открыть твое сердце, которое закупорилось от боли так, что внутри него образовалась пустота.

Беатрис тяжело вздохнула — раз, другой. Этот священник был, конечно, необычайно настырным, а кроме того, умел оказывать моральное воздействие на собеседника. Однако она была уверена, что его усилия все равно ни к чему не приведут, как бы он ни старался.

Беатрис пристально посмотрела священнику прямо в глаза, пытаясь прочесть его мысли, и вдруг — по какой-то необъяснимой причине — она приняла решение, неожиданное даже для нее самой.

— Я хочу исповедаться прямо сейчас!

— Здесь мы не можем… Лучше в молельне или в храме.

Желание Беатрис исповедаться прямо в этой комнате показалось священнику очень странным.

— Нет! Я лишь один раз открою вам, что делается в моей душе — куда вам еще никогда не удавалось заглянуть. Однако это должно произойти прямо сейчас. Больше у вас такой возможности не будет. Решайте, отец.

— Преклони возле меня колени, и начнем.

— Радуйся, Мария Пречистая…

— Без греха зачавшая… — Отец Парехас перекрестился.

— Этой исповедью я не прошу для себя прощения, ибо я согласилась на нее, не чувствуя никаких угрызений совести.

— Но, Беатрис, так нельзя…

— Зло навсегда поселилось в моем сердце, — продолжала Беатрис, прервав священника. — Прежде чем догадаться об этом, я изо всех сил пыталась от него избавиться, но у меня ничего не получалось, и я поняла, что это бесполезно. Спустя некоторое время я осознала, что должна научиться уживаться с ним и, более того, суметь понять его. Когда оно тебя выбирает и вселяется в тебя, ты очень быстро обнаруживаешь, что не можешь с ним бороться.

Такое заявление поразило капеллана до глубины души. Он еще никогда ни от кого не слышал ничего подобного. А еще его очень удивило хладнокровие, с каким Беатрис произносила эти слова.

— А что ты называешь злом?

— Все то, что неизменно происходит в моей жизни. Оно — мой повелитель, оно указывает мне путь в окружающем хаосе, а я являюсь его верной служанкой.

— Беатрис, меня пугают твои слова. Ты говоришь случайно не о дьяволе?

— Мне неизвестно, какое у него имя. Я сейчас попытаюсь объяснить вам это несколько иным способом. У других людей все иначе: добро так или иначе приходит в их жизнь, сопровождает их, направляет их, определяет их поступки, и они видят результат его присутствия. Видимо, именно так все происходит и с вами. Добро существовало и во мне, но только до дня смерти моей матери. А затем оно исчезло и уже больше не появлялось. Оно оставило после себя пустоту, и эту пустоту заполнило зло. Горе, мучение, боль и печаль — детища зла. Именно они стали определять мою жизнь. Считается, что зло — мрачное и холодное, однако это вовсе не так. Я почувствовала силу его притягательности и поддалась его чарам, полностью отдав себя ему. Поверьте мне, зло притягивает к себе — даже сильнее, чем добро.

— Не говори таких жутких слов, Беатрис, и вспомни о Боге. Бог может тебе помочь, он ведь всемогущий. Попроси его об этом — с верой в него.

— Бог дал мне право выбора, и он знает, какой выбор я сделала. Больше я его ни о чем не прошу.

— Беатрис, дочь моя, твой внутренний мир пребывает в хаосе. Зла как такового не существует, оно всего лишь использует ту пустоту, которая образуется при отсутствии добра. Зло живет в делах или в намерениях, а ты ведь всего лишь юная девушка, которая никогда никому не причинила вреда. Ты страдала — страдала так много, как никто другой, — однако не поддавайся этим идеям — идеям ложным, — ибо они, поверь мне, всего лишь отравят твой рассудок и не принесут тебе счастья.

— Счастья? — раздраженно вскрикнула Беатрис. — Счастья, основанного на чем? На том, что у тебя снова и снова безжалостно отнимают все то, что ты любишь? На том, что ты сжимаешь в руках мертвое тело любимого тобою человека, убитого неизвестно кем и неизвестно почему, или тело своей собственной матери, погибшей без всякого смысла?

— Я знаю, такая смерть кажется нам, людям, абсолютно нелогичной. Однако она имеет смысл для промысла Божьего — хотя мы и не можем этого понять. Беатрис, заполни хорошими делами и добротой те части своего сознания, в которых, как тебе кажется, живет зло. Впусти в свою душу надежду и милосердие, и тогда тебя не будут одолевать жажда мести и гнев.

Беатрис расхохоталась священнику прямо в лицо.

— Красивые слова, отец. Красивые и благоразумные, однако для кого-нибудь другого, потому что для меня они — пустой звук. Ничто уже не заставит меня отступиться от принятого решения. — Взгляд Беатрис стал ожесточенным. — Я совсем недавно осознала, каково мое предназначение в жизни, и, поверьте мне, я его выполню, потому что я теперь знаю, что существует и совсем другой вид счастья!

— Расскажи мне об этом своем решении, потому что мне непонятно, что ты имеешь в виду. А еще я тебе напоминаю, что ты беременна…

Ошеломленный невероятными откровениями девушки, отец Парехас стал опасаться, что она может наложить на себя руки.

Беатрис разгадала его мысли и снова рассмеялась ему прямо в лицо. Ее поведение показалось священнику дерзким, диким, жестоким, оно воздействовало на его душу, как едкая кислота.

— То маленькое существо, которое живет внутри меня, изолировано от внешнего мира и надежно защищено, и с ним не может случиться ничего плохого — это я точно знаю. Оно — единственная частичка добра, которая еще осталась во мне, и вам не нужно о нем беспокоиться. Я не стану ничего предпринимать до тех пор, пока мой ребенок не появится на свет. Однако затем…

— Открой мне свои намерения! — взволнованно воскликнул священник. — Я не позволю тебе погубить себя, я твой пастырь и должен заботиться о тебе и оберегать тебя…

От волнения и нестерпимой душевной боли у него на лбу выступил липкий пот. Он мысленно молился за Беатрис, он просил Господа, чтобы тот подарил ей любовь и излечил ее больную душу.

— Этого я никогда не сделаю! Придет время — и вы все поймете. А теперь, как водится, отпустите мне грехи — или же уходите.

— Я не могу этого сделать… — Священник заплакал от бессилия. — Не могу, пока ты не раскаешься и не попросишь у Господа прощения.

— Тогда наш разговор подошел к концу, потому что я даже и не собираюсь этого делать. Мне всего лишь остается напомнить вам, что вы должны соблюдать тайну исповеди, а потому ничего — я повторяю — ничего из того, что я вам рассказала, не должно выйти за пределы этой комнаты.

— Это мой долг как священника. Однако я буду молиться за твою душу, буду неустанно молиться за нее до тех пор, пока ты не станешь другим человеком.

— Поступайте так, как считаете нужным. Однако советую вам оставить меня в покое и заняться кем-нибудь другим. — Беатрис поднялась и, взглянув на священника, заметила по выражению его лица, что его охватило отчаяние. — Моя служанка проводит вас до выхода.

— Беатрис… То, что ты мне рассказала, очень больно ранило мою душу. Я чувствую в своем сердце острую боль, которая терзает и меня.

— А вы постарайтесь к ней привыкнуть. — Беатрис пренебрежительно засмеялась. — Иногда именно таким способом зло заявляет о своем присутствии. Возможно, оно решило посетить и вас.

Постоялый двор «Вкусное кушанье»

Алькала-де-Энарес. 1751 год

19 сентября

Этот постоялый двор, расположенный рядом с мощеной дорогой, соединявшей столицу с Арагоном и Каталонией, был обязательным пунктом остановки любого путешественника, следовавшего по этому маршруту. Хотя он находился довольно далеко от Мадрида, здесь в обеденные часы собиралось множество торговцев, чиновников, священников, солдат и бродячих артистов, что было вызвано скорее славой местной кухарки, чем выгодным месторасположением этого заведения.

В это утро небо было покрыто густой пеленой облаков, а ветер сердито дул в лица тех, кто подъезжал к постоялому двору, чтобы согреться и — главное — отведать знаменитые здешние блюда. Изнутри доносился ароматный запах тушеной баранины, наполнявший все просторное помещение трактира, забитого проголодавшимися путешественниками.

Сидя в молчании перед двумя тарелками с дымящейся едой, Тимбрио и Силерио Эредиа украдкой наблюдали за одним из посетителей, устроившимся за соседним столом и, как и все окружающие, опустошавшим свою тарелку, то и дело прикладываясь к кувшинчику с необычайно крепким и терпким вином.

Несколько дней назад, украв двух мулов, братья уехали на них из Мадрида, чтобы попытаться найти новое пристанище где-нибудь подальше от своих преследователей. Городишко Алькала-де-Энарес показался им вполне подходящим местом, потому что здесь можно было легко затеряться среди людской толчеи. Они нашли себе приют в старом заброшенном работном доме, находившемся неподалеку от городской окраины.

Местность вокруг этого дома была не особенно живописной: из одного окна были видны несколько оливковых деревьев, а из другого открывался вид на окраину городишка и постоялый двор — единственное место, где братья могли скоротать медленно тянувшееся время.

Сгорая от нетерпения снова увидеть своих дочерей, Тимбрио разработал план, позволяющий им с братом проникнуть в Мадрид так, чтобы их никто не узнал. Они должны были завладеть одной из карет, проезжающих мимо этого постоялого двора, связать и спрятать ехавших в этой карете людей в каком-нибудь укромном месте, а самим, взяв их одежду и документы, затем беспрепятственно проехать через любые посты, какие окажутся на их пути.

— Ну и как он тебе? — спросил Силерио, в очередной раз бросив взгляд на посетителя, за которым они наблюдали.

— Пожалуй, он нам подойдет, Силерио. Кажется, он едет один, а внешне он чем-то похож на меня.

— А как мы это сделаем? Тут сейчас столько людей — едва ли не половина Мадрида. Я насчитал перед постоялым двором по меньшей мере сорок экипажей.

— Мы нападем на него в стороне от постоялого двора — как только он выедет на дорогу. Ты займешься его кучером, а я — им самим. Нужно постараться, чтобы они не успели позвать на помощь.

— Нам срочно нужны деньги. Надеюсь, что у этого торговца их много, так как все, что у нас еще осталось, придется отдать за еду.

— Как только мы вызволим моих дочерей, нам нужно будет отправиться на север. Я слышал, что там нужны хорошие кузнецы и полно работы, и платят там хорошо. Мы уже отомстили, причем так, что наша месть многим запомнится надолго, однако для нас этого недостаточно. Мы можем нанести еще более страшный удар, и мы это сделаем, какая бы опасность нам ни угрожала.

Силерио, увидев, что выбранный ими торговец расплачивается с хозяином заведения, тут же подозвал обслуживавшую их девушку, чтобы тоже расплатиться за еду.

— Я пошел, — шепнул ему Тимбрио. — Буду ждать тебя снаружи. Нельзя допустить, чтобы он ускользнул.

Тимбрио вышел на площадку перед постоялым двором, где многочисленные кучера возились возле своих самых разнообразных экипажей. Через несколько минут Тимбрио увидел, как в дверях появилась выбранная ими жертва. Вслед за торговцем — не спуская с него взгляда — из трактира вышел и Силерио. Ничего не подозревающий торговец направился к тому месту, где находился Тимбрио. Он окликнул своего кучера и сказал ему, что пора ехать в Мадрид. Затем он залез в свою довольно скромную карету, однако не успел закрыть дверцу, как перед ним появилось лицо Тимбрио, а еще и острое лезвие кинжала.

Дата добавления: 2015-08-28