ОНА. (не сразу). У нас нет подарков.
ОН. У нас все есть.
ОНА. Что?
ОН. Об этом я тебе скажу в электричке.
ОНА. Мне нужно знать сейчас.
ОН. Интересно, почему?
ОНА. Потому что ты будешь дарить от нас обоих.
ОН. Ты мне не доверяешь?
ОНА. Я не могу так ехать.
ОН. Пожалуйста. (Распаковывает раму с рисунком). Настоящий Мухранов.
ОНА. Не жалко?
ОН. Жалко. Но дарить, так дарить. Потом, я не могу воспользоваться щедростью Николая Александровича. Этот рисунок он мог бы продать за приличные деньги любому европейскому музею, у нас его никто не видит, а у Мастера как бы частный выставочный зал.
ОНА. Это твой подарок. Что буду дарить я?
ОН. Подари Николь Ангела. А для нас сделаешь еще. И одевайся, пожалуйста; нам пора. (Подавая платье). Это платье тебе хорошо.
Забрав платье, ОНА проходит за ширму. Встав на табурет, ОН снимает ангела.
(Упаковывая в коробку). А часы-то у меня стоят? Надо включить радио. (Включает радио). Печку ты закрыла? (Проверяет). Ну, кажется, все.
5.
Дача. Глубокая ночь. Возвращается ГЕРОЙ. Он быстро минует двор, поднимается на крыльцо. Не сразу попадает ключом в замочную скважину. Открывает дверь. Оказавшись в комнате, не раздеваясь, садится на стул, некоторое время сидит неподвижно, потом пересаживается к машинке. Включив настольную лампу, вправляет в каретку лист.
ОН (печатает, диктуя себе). Оля ушла от меня к Йонасу. Это было... Это случилось в праздничную ночь первого января тысяча девятьсот семьдесят шестого года. Я был... Я стал... Это случилось под утро в его мастерской, где мы оказались втроем.
Я поднялся, чтобы уйти, она не тро... она осталась неподвижна, только закрыла лицо руками.
Я спросил: ты останешься? Она подняла голову и посмотрела на него, тогда я вышел.
В электричке было холодно, я никак не мог согреться. Зубы стучали так, что приходилось все время придерживать челюсть рукой. (Останавливается. Выключает лампу. Комкая, вырывает из машинки лист, бросает в печку. Сидит неподвижно. Пауза).
Неожиданно громко: сигналы радио, куранты, гимн.
РАДИО. С добрым утром, дорогие товарищи! С новым тысяча девятьсот семьдесят...
Опрокинув стул, выключает радио. Проходит к окну.
Один.
Часть четвертая.
Кровь.
1.
Вена. Время приближается к вечеру. Перед дачей на веревке рубашки ГЕРОЯ. Из комнаты льются мощные хоровые интонации; это на взятом напрокат проигрывателе стоит пластинка со «Страстями» Баха.
Комната почти без изменений, исчезли вещи ГЕРОИНИ: мольберт, портрет Модильяни и т. д. Как и прежде, в центре, на стуле, пишущая машинка ГЕРОЯ и странички рукописи вокруг. Раскрытые книги и альбомы громоздятся стопами на столе и стульях; грязное белье свалено в углу и едва прикрыто газетой.
ГЕРОЙ появляется из кухни с ворохом бумаги и коры. Заправляет печь, отряхнув руки, надевает куртку. К разбивающимся волнам хора примешиваются далекие перекаты грома. ГЕРОЙ выходит на крыльцо, смотрит на небо. Быстро темнеет, и приближается гроза. ОН снимает с веревки рубашки, вернувшись в дом, развешивает на протянутой леске. Разжигает печь, прикрыв дверцу, подходит к окну. Сильные разряды электричества выхватывают из темноты его лицо и белые страницы рукописей и книг.
ОН уходит и возвращается со сковородкой. Сковородка большая, и ОН балансирует ей на ручке-ухвате. Выйдя на крыльцо, делает неосторожное движение, и сковородка летит на землю содержимым вниз. ГЕРОЙ смотрит на яичницу из пяти яиц с тушеными помидорами, отшвыривает ручку.
ОН. Сволочь. (Берет совок и забрасывает все в кусты. Садится. Разломав хлеб, начинает есть, запивая молоком. Читает открытку). «Дорогой сыночек, поздравляем тебя с днем твоего рождения. Желаем тебе здоровья, большого счастья в жизни и успехов в твоей работе. Крепко целуем вас. Почему молчите? Здорова ли Оля? Сообщите, когда приедете. Мы ведь не виделись уже почти год. Мама, Сережа. Получил ли ты посылку?» Получил. (Распечатывает бандероль, вынимает рукопись, швыряет на пол. Читает небольшой отдельный листок). «Уважаемый товарищ. С интересом прочли ваш роман «Наследники». Вы, безусловно, одаренный человек, однако, к сожалению, портфель редакции переполнен на ближайшие три года. Рукопись возвращаем. Желаем успеха. Главный редактор...» Подпись неразборчива. (Потянувшись, накалывает листок на гвоздь, торчащий из стойки крыльца, к стопке таких же извещений. Ест. Над ним кружится шмель. Отмахиваясь). Пошел, пошел! Портфель редакции переполнен. (Жарко. Снимает майку, продолжает есть. Пауза. Поднимает с пола телеграмму, держит перед глазами).
На высокой ноте обрывается хор — кончилась сторона пластинки. В наступившей тишине — отчетливые удары по жести: начинается дождь. Некоторое время ГЕРОЙ стоит неподвижно, потом отходит от окна, включает настольную лампу, садится за машинку. Монотонный ропот ливня; деловая дробь машинки.
2.
Лето. Солнечный день. Дверь дачи закрыта, хозяина нет. На веранде стоит шезлонг, на перилах — раскрытая книга.
С улицы входит ГЕРОЙ, протискивая в калитку старенький велосипед. На руле — сетка, в которой помидоры, яйца, хлеб, бутылка молока. ГЕРОЙ босиком: стертые парусиновые штаны, добытые с чердака, выцветшая майка, на голове — панама. На ходу забирает из ящика почту. Положив бандероль и открытку на перила веранды, вскрывает телеграмму. Прочитав, бросает на ступеньки, уходит в дом. Оттуда выносит стул с машинкой. Ставит перед ступеньками веранды. Очевидно, здесь теперь его рабочее место. Возвращается за рукописью и бумагой, раскладывает тут же на полу, отцепив от руля сетку, проходит на кухню.
Пауза. Тихо. Слышно, как гудит шмель.
Появляется ГЕРОЙ. Он расстилает на крыльце газету, кладет хлеб, наливает в бокал молоко.
ОН (не сразу). Поздравляю днем рождения. Желаю успехов. Оля. (Накалывает телеграмму к извещениям, заворачивает крошки в газету; газету бросает в коридор. Берет стопку напечатанных листов, карандаш. Читает, попутно правя). «...Каморка художника находилась...» (Откашлявшись). «Каморка художника находилась как раз за экраном зрительного зала, и Юля во время работы по три-четыре раза на день прослушивала идущий из сеанса в сеанс фильм. Она знала, на какой фразе герои начнут целоваться, где задержат от волнения дыхание, где скажут: «Ах, прости меня, милый, прости!» и «Если так, давай умрем вместе».
Фильмы в маленьких городах идут неделями. И когда Юля в пятнадцатый раз услышала «Ах, прости меня, милый, прости!» и «Если так, давай умрем вместе», она положила кисть, вытерла о тряпку руки и ушла из кинотеатра.
Куда? Она и сама не знала.
Она шла по пыльным от сухого горячего ветра улицам и думала о том, что ей делать дальше: как жить? За что бороться? Чего ждать?
Совсем ли она махнула на себя рукой, или это только передышка, есть ли еще силы у ее души, или она уже пуста и мертва, как колокол без языка...» (Зачеркивая). «Как колодец, заросший крапивой.
Что ей с собой делать? Куда идти? Где работать?
Из-за угла выскочил, визжа от восторга, мальчишка и с разбега ткнулся ей в живот. Инстинктивно она схватила его за плечи, но он вырвался и побежал дальше. Видимо, кто-то гнался за ним, а он убегал». «Гнался, а он убегал». «Ах, прости меня, милый, прости!» «Если так, давай умрем вместе».
«Юля стояла там, где на нее натолкнулся мальчишка, и глаза у нее были широко открыты. Она почувствовала, что задыхается; горло стянуло железным воротником. Ее затошнило, будто она проглотила кишку зонда.
«Да что же это такое! — испугалась она — Что это со мной? Сейчас на землю грохнусь. Мама...»
Смертельно напуганная, она с трудом дошла до скамейки у чьей-то парадной и села на нее.
Сердце колотилось, во рту было сухо.
...Блестящий кавалергард; великолепная пехота за ним, сводные оркестры; слоны, груженые дорогами востока; наложницы; колесницы с героями; фуры с актерами и певцами; праздничный народ — все это великолепие, богатство и ликующая сила, вызванные душой любящего, движется в клубах золотой горячей пыли к границам любимого.
Но вдруг, споткнувшись о невидимую стену, смешивается, топчет друг друга; гигантский оползень забирает конницу, и вот уже гордые лошади летят в пропасть, ломая длинные жаркие ноги; человеческие вопли и рев животных смешиваются в страшный хор, и хор этот от груды искалеченного, разбитого в прах, уничтоженного ужасом падения — покрыл теперь беззвучным налетом ее сухие, лишенные любви губы.
Неразделенная любовь сосала изнутри ее сердце, и от этой непринятой любви нельзя было уехать, спрятаться или отвлечься, как нельзя уехать, спрятаться, отвлечься от тяжелой болезни...
Потихоньку кровь отхлынула от головы, и Юля почувствовала себя лучше. Она сидела, прислонившись к горячему дереву дома, и полуприкрытыми глазами видела из-под ресниц противоположную сторону, открытые ворота, двор за ними. Бабу, несущую помойные ведра; на веранде в тени — мужчину в майке; ослепительный белый квадрат простыни, протянутой через двор.» (Бросает листы на пол веранды, прислушивается некоторое время к себе; стаскивает с веранды шезлонг, садится, закрывает глаза).
3.
Осень. Дождь. Дача. Ворох резаной бумаги на столе. ГЕРОЙ мастерит ангела. Стягивает ниткой крылья. Подвешивает к потолку: ангел — копия прежнего. Спустившись, любуется.
4.
Декабрь. Укутавшись в одеяло, ГЕРОЙ сидит под лампой за машинкой, спиной к окну, за которым начинает идти снег.
Стук машинки обрывается. Пауза.
Неожиданно он вырывает из каретки лист; схватив рукопись, в ярости швыряет в стену. Встает, подходит к окну. Медленные, большие хлопья падают в темноте на землю.
5.
Зима. Час до Нового Года. ГЕРОЙ стучит на машинке. ГЕРОИНЯ появляется в саду. Останавливается, прислушивается.
ОНА. Он печатает. Значит, он здесь? Ну да, он же пишет. Ровно год, а ничего не изменилось. Та же веранда, снег, свет от окна...
Вспыхивает ракета.
Что это? Ну да: Новый Год. (Пауза). Отсюда я ушла девочкой. (Пауза). Десять лет назад у меня были тугие косички, а он уже был Мастер, и я уже была предназначена ему. Вам. (Пауза). Вы мне сказали: я верю в тебя, будь — мой Ангел. (Пауза). Вы сказали: вот телефон, это клиника, надо обязательно позвонить утром, там ждут; сказать — от меня. От Вас. (Пауза). А это адрес квартиры. За три месяца уплачено, мастерскую надо оставить. (Пауза). Или освободить? Нет: оставить. Я улетаю утром, мне больно. Да, он так сказал: я улетаю утром, мне больно; мастерскую надо оставить. Конечно! Она ведь вся пропиталась нами, и теперь ей нужно побыть одной. (Пауза). Ангел — это больше, чем женщина и ребенок, я знаю. Откуда? Неважно. Когда тебя бросят вверх, как комочек... слизи и скажут: лети. Как этот врач удивился, что мне не было больно. (Усмешка). Когда я сама — боль. Если я шлепнусь, он не посмотрит. Значит, этого нельзя. Если я перестану верить, я разобьюсь сразу. Я верю. (Пауза). Я Вам верю. Если все болит, надо лепить из боли. Я была язычницей. Вы лишили меня стыда, я стала женщиной, как это было сладко. А теперь мне надо лететь... Одной, без Вас... Что же? Я люблю, значит, должно быть, это и есть любовь, и для этого я пришла. Какая говорильня, с ума бы не сойти. Зачем я сюда пришла? Он там у стола и пишет, он не одинок, у него есть герои, ему не нужен ангел. У него не бывает провалов, страха. Его не надо оберегать, прятать... Незачем любить. Очаг, мир, покой, святое семейство... (Подходит ближе к окну, заглядывает). Зачем? Зачем? Зачем? Что это может изменить? (Смеется). Это невозможно. Наивный мальчик! Да нет... Это просто другая планета. А это наш ангел... (Вскрикивает, отшатнувшись). Что?! Откуда он здесь? Что такое? (Пауза). Значит, так нужно. Он здесь. А это? (Трогает замерзшие бумаги, наколотые на гвоздь, снимает верхнюю). «Уважаемый товарищ... Редакция ознакомилась с рукописью вашего романа. Вы, безусловно, одаренный человек, но напечатать ваш роман не имеем возможности. С уважением, главный редактор...» Что это? (Снимает всю стопку, просматривает).
Оборвался стук машинки. Она поспешно накалывает рецензии, сходит с крыльца. Но уйти не успевает.
ОН. Кто тут?
Пауза. Всматривается в нее.
ОНА. Что?
ОН. Кто ты, девочка?
ОНА. Это я, Оля.
ОН. Неужели?
ОНА. Это я.
ОН. Тогда ты кстати. Без десяти двенадцать. Не холодно?
ОНА. Нет.
ОН. Вот и славно. (Развязывает елку). Поставим здесь. Елка должна стоять в снегу, а не в вате. Игрушки воткнуть не успеем, но есть ленты. (Уходит в дом. Пауза. Появляясь с коробкой украшений). Ленты и свечи. (Протягивает связку свечей). Втыкай вокруг и зажигай. Вот спички. (Бросает).
ОЛЯ втыкает в снег свечи. ОН украшает елку лентами серпантина.
Главное, не отделяться, не уходить... (Про свечи). Шире. Их должно быть двенадцать.
ОНА. Их двенадцать.
ОН. Замечательно. Обряд должен быть точным. На веранде шампанское, а я принесу бокалы. (Включает в доме приемник, слышны поздравительные речи. Появляясь с бокалами). Держи. (Забрав бутылку, откупоривает пробку). Кажется, успели.
Пробка стреляет, он разливает шампанское. Бьют куранты.
ОНА. Оно льется!
ОН. Бокал должен быть полным. (Чокаясь). С Новым Годом, с новым счастьем!
ОНА. С Новым Годом, с новым счастьем!
Последний удар. Гимн.
ОН (осушив бокал, разбивает о стену). Пей, пей скорее!
ОНА пьет, давится.
Бокал об стену!
ОНА бросает бокал.
Веселимся! (Вынимает из кармана пачку хлопушек). Держи. Ура! (Хлопает, летит конфетти).
ОНА (опустошая свои хлопушки).Ура! Ура! Веселимся!
Из соседних дач крики: в небо взвиваются ракеты.
ОН (сует ей маску). Надевай.
ОНА. Что это?
ОН. Неважно. Маскарад.
ОНА. Это лиса.
ОН. Лиса. (Обсыпая ее конфетти). Даешь Новый Год! Ура!
ОНА. Даешь Новый Год! Даешь!
ОН (схватив ее за руку). Пляшем, пляшем! «В лесу родилась елочка, в лесу она росла...»
ОНА (подхватывая). «Зимой и летом стройная...»
И т. д. Прыгают вокруг елки, поют. ОН врет слова, ОНА поправляет, хохочут оба. Орет в доме радио.
ОН (кричит). Все должно быть, как у людей. Нельзя отходить в сторону; за балаганами — пропасть. Затем их и ставят у края, чтобы никто по глупости не ломал себе хребет. Только обряд! Обряд и труд; остальное — химера! Прыгаем, прыгаем! «Однажды зайка серенький...» Песни должны быть простые, понятные всем. Не надо задавать вопросов, на которые нет ответов. Пой! Пой!
ОНА поет.
Есть цепочка, обряд, и надо стараться его исполнить, и в этом — счастье.
ОНА. Подожди... Подожди, я не могу больше...
ОН (тащит ее чуть ли не силой). Я создал человека: у него была Родина, мораль, честь, радио, абажур, чистая скатерть. Я хотел славы, любви; я подвинул его к обрыву, заставил смотреть. Зачем? Он поносит от страха, мораль его рушит, Родина не может уберечь, любовь — прошлогодняя пытка. Космос его сжигает, но иначе ему нельзя. Потому что душа — постижение бездны, в этом достоинство, идиотизм и гордость! И он лелеет свою саркому! Я не могу спать, любить, строить планы — это не утоляет. Все равно что пить соленую воду; писательство — катастрофа, машина без тормозов, когда вся сладость в скорости; чума! (Замечает, что трясет лишившееся чувств тело. Опускается на снег, снимает маску. Открывая ее лицо). Кретин! (Словно впервые увидев, всматривается в нее). Оля. (Поднимает, уносит в дом. Кладет на кровать, выключает радио).
6.
Ночь. Настольная лампа накрыта рубашкой. ОН сидит у телефона. Решившись, набирает номер.
ОН. Николь?.. Это Саша... тебя тоже, я не разлива... Нет, приехать я не могу... а Йонас дома?!. Сегодня? Куда?.. Когда он вернется?.. Николь, я не могу сейчас приехать. А что с тобой?.. У меня Оля. Она приехала вечером. Впервые, после... Да. А что же ты одна? Ты не празднуешь?.. Не только тебя. У меня Оля, она, кажется, сильно больна; я вызвал «скорую помощь», потому что она все время бредит и жар. Был врач, сделал укол: восемь ампул. Сказал, что у нее шок, а было что-то вроде клинической смерти. Коллапс называется или что-то такое. Он сделал укол. Я когда раздевал ее, у нее все колготки в крови. Он ее осмотрел и сказал, что у нее был аборт только что, и отсюда последствия... Что-то септическое, не помню. Он сделал укол и уехал. У нее ноги были ледяные и пульса не было, я думал, она умерла. А сейчас она опять начала стонать и бредить. Она зовет Йонаса. Я позвонил, потому что... Я не знаю, она пришла вечером, прямо перед Новым годом, около двенадцати... Нет, нет, тебе не надо приезжать, это может испугать ее... когда... Если вернется; придет в сознание... Не знаю, она ничего мне не сказала. Она зовет Йонаса, умоляет простить за что-то. И так стонет, как будто задыхается, а потом снова уходит совсем, и я не знаю, жива она или нет... Да, понимаю, но я боюсь за ее рассудок или сердце, ведь что-то может и не выдержать. Я хотел вызвать врача снова, но мне как-то говорили... Есть аллергия на лекарства, после укола она затихла, но потом стала мучаться больше. Я боюсь... Не знаю... Да, конечно. А там, в Риге, у него нет телефона, туда невозможно позвонить?.. Николь, прости, она встала, я перезвоню. (Кладет трубку).
ОНА сидит на постели в его рубашке, смотрит на него. Пауза.
ОНА. Это Вы? (Встает).
ОН. Да. Ложитесь.
ОНА. Простите меня.
ОН. За что?
ОНА. Это я оставила самолет.
ОН. Я вернулся сам.
ОНА (отшатнувшись). А! (Быстро). Я все сделала, как Вы велели, Вы сказали: «Я верю в Вас», и я сделала. Утром позвонила по телефону, который Вы мне дали, и все было просто и быстро. И не думала, что это так смешно. Мне не было больно, Ваш друг удивился. Он замечательный, только очень удивился, что мне не было больно. Он рассказывал анекдот (мучительно), какой же?! Не помню. Очень смешной. Я в этом кресле хохотала, он подумал: идиотка... (Сбиваясь). Сейчас... Да! Я взяла такси и перевезла вещи. Но я все думала: когда Вы приедете — вдруг вы зайдете перед самолетом — и ничего моего не будет — я не посмела ничего оставить, ну как бы не было нарочно — ну вот, когда Вы пришли, открыли дверь... (Испугавшись). Это ведь невозможно! Я вся тут осталась! Что же мне делать? Я ведь целовала все, к чему Вы прикасались. Я хотела уехать до Вашего возвращения. Поехала на вокзал... Потом... Не помню... Я не знаю, как я здесь очутилась. Я сейчас уйду.
ОН. Не надо.
ОНА. Почему?
ОН. Я не хочу, чтобы Вы уходили.
ОНА. Что?
ОН. Это Ваш дом, здесь все Ваше.
ОНА (напрягшись, старается понять). Нет. Это мастерская. Здесь можно только любить или работать.
ОН. Когда я вернулся и вошел... я остановился у окна. Эта треугольная крыша напротив, белая от снега... Черная труба... Я подумал, что все это без Вас не имеет смысла.
Пауза.
ОНА (хрипло). Что ты говоришь?
ОН. Я не могу без тебя.
Пауза.
ОНА. Йонас, я хочу тебя видеть.
ОН. Ты устала, тебе надо лечь.
ОНА. А ты?! Ты хочешь уйти?
ОН. Если ты разрешишь, я останусь.
ОНА (глубоко). О, Господи! Как я тебе благодарна! (Пауза). Йонас, я была там. Я видела, как страдаю. Даже не смогла умереть, так было высоко. Сначала... Я думала, что большего унижения не бывает, не может быть. Унижение? Нет, нет! Другое! Но это все скоро прошло. Там же. Я увидела площадь. Цветные автобусы, елка, колонна, а на ней... Нет, это после, после как я увидела тень. А сперва только площадь подо мной, автобусы; на буферах бляшки, куклы смешные: Рождественский дед и гномы. И очень много людей, как будто рассыпанные бусы.
И вот я увидела тень. Голубую. Там, на квадратах, внизу... И вдруг мне как будто ударило в грудь: это ведь я. Это моя тень, я — ангел. И сразу всю затопило, такой я стала многолюдной, всеобщей, на самом кончике башни... Мне стало жарко, а я ведь никак не могла согреться. Вот башня света, и я — для тебя. Я творение твое, твой ангел. Только бы ты увидел, а как же не увидишь, когда я над всеми, и этот праздник — весь надо мной, и огни, и машины, и дети. Я все думала, для чего я живу. Мучалась. Для этого. И сразу стало легко, знаешь, как в детстве. Мы ходили с мамой к колодцу. А колодец за деревней в холмах... Мы поднимались туда по тропинке, шли мимо кладбища, все заросло травой; а потом опускали ведро на цепи и поднимали воду. Я думала девчонкой: есть у колодца имя? А спросить не спросила.
ОН. Есть.
ОНА (приблизившись). Я хотела тебе сказать... Сейчас можно. Та ночь, которую ты мне дал... помнишь, та единственная наша ночь, когда ты остался. Ну вот... я так гордилась всегда — королева гордости — когда ты получал удовольствие. Я совсем не имела перед тобой стыда. А когда ты уходил довольный — это счастье. Но блаженство мое, то, ради чего умереть — твое дыхание... Здесь, на лице моем, когда ты спал рядом. У тебя во сне зрачки ходят под веками, ты видишь то, что никому не дано. Я до утра так впитывала тебя, всю твою усталость... боялась пошевелиться... Твоя рука меня раздавила... (смеется) дышать было трудно, а я вся тянулась, тянулась, чтобы губы мои были близко от твоих век. (Пауза). Поцелуйте меня. Пожалуйста.
ОН осторожно целует ее.
А! Ты меня всю расплавил! Еще.
ОН обнимает ее, целует.
Еще! Еще.
ОН целует страстно, забывшись.
(Кричит). Да! Да! Забери меня, Йонас!
Отрезвленный, ОН отбрасывает ее от себя, она без сознания падает на пол.
Пауза.
ОН опускается на колени, прислушивается к ее дыханию. Пытается нащупать пульс. Поднимает осторожно, относит на постель. Подходит к телефону, снимает трубку. Застывает так. Кладет трубку. Берет маленькое зеркальце и, наклонившись над ней, держит зеркало над сомкнутыми неподвижными губами.
7.
Ночь. Час спустя. Он сидит на стуле рядом с кроватью.
ОН. Я считал... Мне казалось, я знаю ее лицо. Каждый оттенок его, игру жизни в глубине... зрачка. (Пауза). Считал, что люблю эту... игру, жизнь. И не было даже прозрения, что... оно может быть таким. Что она может смотреть на меня так. На меня? Не я вдохнул эту... страсть, не от меня она умрет. Разве это возможно? (Пауза). Отец. Да, конечно, когда меня втолкнули в автобус, и я сел в изголовье; его лицо среди цветов — та же маска. Все мягкое: страсть, надежда, горечь — все сошло с него, оно стало чистым. (Пауза). Я не чувствовал ничего, но понимал, что испытываю восторг и зависть. Ничто не в силах стереть... поколебать хотя бы на секунду этот покой. Дотянуться до его сознания. Оно ушло, его уже не тронешь. Вот что главное. (Пауза. Берет со стола вязальную спицу). Эта маска опрокинула тогда все, что было у меня к отцу при жизни: и презрение, и жалость. (Пауза). Чтобы дотянуться до нее, до ее берега, надо ее убить. Тогда ее тело ответит мне. Мне, а не ему. (Пауза). И потом, после, ненужно... невозможно будет жить. (Пауза). Я уже никогда ничего не смогу написать, потому что не я разбудил в ней... солнце. (Пауза). И если бы я его не видел. (Пауза. Разжимает пальцы, спица падает). Если страсть — болезнь, зачем опускаться туда? Такое сладкое разрушение? (Пауза). Я писал для чего? Чтобы открыть этот... холод? Или для того, чтобы, вернувшись оттуда, оценить тепло игры? (Пауза). А можно вернуться? (Пауза). Эта ночь пройдет, а я буду дурачиться, жить? Я забуду ее взгляд, когда она принимала меня за него? Это лицо сейчас? (Пауза). Всю эту ночь? (Пауза). Человек — животное, только животное, и писать не нужно. (Пауза). Если она умрет, я должен быть при этом. Если лишится разума — буду водить по земле... А если она вернется? Я бы хотел уйти до ее возвращения. Но кто же будет рядом? И как я узнаю, что с ней?
8.
Неделю спустя. ОЛЯ во дворе, в полушубке; развешивает мокрые простыни, пододеяльники, мужское белье. Окончив, забирает таз, уходит в дом. Появляется ГЕРОЙ. Останавливается в начале дорожки, смотрит на развешенное белье. Входит в дом.
ОН. Зачем ты это сделала? Это все можно сдать в прачечную. Тебе что, делать нечего?
ОНА. Оно было очень черное; я прокипятила.
ОН. А кто тебя просил? На нем спал я; мне и разбираться, что с ним делать.
Пауза.
ОНА. Здравствуй.
ОН. Добрый вечер.
Пауза.
ОНА. Есть суп, вареная картошка...
ОН. Спасибо, я не хочу, я поел.
ОНА. Тогда — чаю?
ОН. Позже. (Пауза). Впрочем, если ты хочешь...
ОНА. Я как ты.
Пауза.
ОН (берет со стола страницы). Это ты печатала?
ОНА. Да.
ОН. Тебе нравится Шкловский?
ОНА. Я взяла... чтобы печатать.
ОН. Ты хочешь стать машинисткой?
ОНА. Просто научиться.
ОН. Зачем? (Пауза). Дело в том, что я хотел продать машинку. Но если она тебе нужна, пусть остается, заберешь с собой.
ОНА. Мне не нужна... Я...
ОН. Не нужна — завтра отнесу. (Смотрит в окно. Пауза). Вместо того, чтобы устраивать стирку, ты бы лучше погуляла, неделю сидишь...
ОНА. Я гуляла.
ОН. Где?
ОНА. Я дошла до залива.
ОН. А... (Пауза. ОН ходит по комнате).
ОНА. Что ты ищешь?
ОН. Были черные носки. Толстые.
ОНА. Сейчас дам. (Открывает шкаф, достает связку носок, выдергивает черные).
ОН (берет всю связку). Что это?
ОНА. Носки. Я их постирала.
ОН. Откуда столько?
ОНА. Собрала со всех углов.
ОН. Они же негодные.
ОНА. Я заштопала.
ОН. Ты с ума сошла, что ли?
ОНА. Но у тебя только одна пара целая. Тебе нечего носить.
ОН. Это мои заботы! Мне может быть нравится надевать ботинки на голую ногу, но я никак не могу решиться, черт! (Бросает носки). Разве непонятно?
ОНА. Прости. Я не хотела...
ОН. Что?
ОНА. Рассердить тебя.
ОН. Да? А почему? Почему ты позволяешь на себя орать?
ОНА (не сразу). Я ведь все равно не работаю. Я делаю, что могу.
ОН. Если ты инвалид, то то, что ты делаешь — мало. Я привезу тебе заготовки с парфюмерной фабрики, будешь складывать коробки для цветочных духов. (Пауза). Разденься.
ОНА снимает свитер.
(Не глядя на нее, бросает свой халат, устало). Надень.
ОНА одевается.
Зачем ты пришла ко мне? (Пауза). Когда ты ко мне шла, ты думала обо мне.
ОНА. Да.
ОН. Что ты думала? (Пауза). Здесь все твое. Это твой дом, твоя кровать. В баллоне кончается газ, но я сказал соседям, чтобы они заменили, когда придет машина. Они все сделают, я заплатил. К тебе будет приходить Вера, а если буду очень нужен — позвони, я буду жить у Эдика. (Одевается, складывает «дипломат»).
ОНА. Не уходи. Пожалуйста. Я уйду.
ОН. Это безразлично. Я все равно не смогу жить здесь. По крайней мере, эту зиму.
ОНА подходит, опускается перед ним на колени.
(Отходит). Ты хочешь, чтобы я стал инвалидом? Чтобы ты вывозила меня в сад на коляске; накрывала ноги пледом и в этом находила бы смысл, оправдание своим потерям?.. (Пауза). Он назначил тебя своим Ангелом, прекрасно, замечательный способ избавления от любовницы! Ну вот ты им стала. Поздравляю. Но я-то вам зачем? (Пауза). Встань.
ОНА встает.
(Глухо). Ты не думала обо мне, когда делала аборт. Что это и мой ребенок, потому что он в тебе! В тебе, твой! (Пауза). Ты не думала обо мне, когда шла сюда, тебе было плохо. Я мог убить тебя той ночью, понимаешь ты — мог.
ОНА. Да! Меня надо убить, да!
ОН (схватив за плечи, сильно встряхивает). Только посмей! Он тебя назначил ангелом, а я приговариваю к жизни: не тебе она принадлежит, а мне. (Трясет ее). Мне, понимаешь, мне! (Отпускает, отходит). И вот этим (хватает носки) не отделаешься! (Бросает ей в лицо). Носи сама! Носки я могу купить; мне нужна душа! Твоя! Живая! Понимаешь, твоя, живая! Пока ты билась и любила, пусть не меня, и я любил и бился. Ты рассыпала меня, как ртуть, так собирай теперь как хочешь!
ОНА (не сразу). Ты никогда не говорил мне... так. Но по чему я должна была догадаться, что нужна тебе? Что ты жив мной? По чему?
ОН. Вот ключ. Деньги я оставил тебе. (Уходит).
ОНА садится на стул, сидит некоторое время неподвижно, без выражения глядя перед собой, потом ее начинает дергать, словно это судороги тошноты, и наконец с глубоким вздохом пробиваются рыдания.
Часть пятая.
Душа.
1.
Спустя девять лет. Сентябрь. Дача почти без изменений. Больше стало книг, живописи на стенах. На том месте, где висел портрет Модильяни, — такого же размера фотография Фолкнера, — в рваном пиджаке у сарая своей фермы. По-прежнему ворох исписанной бумаги, но машинки нет. На столе «Грундиг», на полу валяются кроссовки. Звонит телефон. Перерыв, и новая трель звонков.
Появляется ГЕРОЙ. Он только что из бани. Оставляет на крыльце веник; вешает на веревку полотенце; грязное белье, подумав, засовывает под таз. Оказавшись в комнате, сбрасывает куртку, нажимает клавишу магнитофона. Три английские девушки в стиле «диско» воспроизводят песенки тридцатых годов. Подтанцовывая, он достает из шкафа светлый костюм, рубашку, кладет на постель. Звонит телефон.
ОН. Алло! Эдик! Да, дорогой... Алло! Да тут у меня — девки, оргия... В бане, где же еще. Да все вместе, а как же... Нет, все живьем, не будем обманывать телезрителей, речи лауреатов должны быть трепетны....Правильно: и чисты. Ради чего в два часа в парилке... Слушай, меня в бане осенило... А тебя и баня не спасает... Я ведь уже десять лет, как на этой даче. В семьдесят шестом, в первых числах сентября... По-моему, это замечательно; наконец-то я понял, что мы сегодня отмечаем. (Во время разговора ОН продолжает приготовления: опрыскивается дезодорантом, достает белье и т. д.). Нет, ни разу... После той роковой недели ни разу. У меня есть ее телефон, она живет где-то в центре, в коммуналке, но я ни разу не звонил. Да, вот тебе: Ленинград, маленький город — ни разу. Нет, к прошлому я не возвращаюсь... О! Я расскажу о тебе, о том, как я пятнадцать лет наблюдаю твой скотский образ жизни, и как это укрепляет во мне веру в человека... Ах, не трави мою душу, ты же знаешь, как я люблю рестораны! Но ели я сегодня не устрою Для Ирочки оргию в казенном доме, она неделю не пустит меня в койку. Да, у нас так строго. Ну, чао! В полдесятого, в смокинге. Если опоздаю, начинайте без меня. Привет. (Вешает трубку).
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 34 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |