Бусый сам шагнул к ней и обнял, презирая грязь. И тихо сказал:
– Здравствуй, тётушка Синеока.
На совете
– Не взять нас этому Мавуту. Подавится. Не бойся, дитятко. Просто расскажи нам, что знаешь.
Большуха провела ладонью по волосам Бусого, ободряюще стиснула его плечо, легонько встряхнула.
В общинном доме собрались все взрослые мужчины рода, а с ними большуха, Отрада и ещё несколько самых уважаемых женщин. Остальных большуха к совету не допустила. Речь должна была пойти о врагах, о войне, а война – дело мужчин. Им первыми недруга встретить.
Бусый обвёл глазами множество спокойных и внимательных лиц, обращенных к нему… Узнав про страшную угрозу, Волки принялись вдумчиво и неспешно готовиться к бою. Какая разница, от чего деревню спасать? От пожара, наводнения, от врагов?.. Жизнь давно приучила их, что с любой бедой можно справиться, надо только дружно, без испуга и лени взяться за дело всем миром. И именно эта хозяйственная деловитость взрослых сильных мужчин вселила в мальчишку надежду.
И Бусый, собравшись с мыслями, постарался всё рассказать так же спокойно и деловито.
– Мавут этот – злой сильный колдун. У него много людей, которые его чтут как отца. Они умеют драться и готовы умереть за Мавута. Он им дал особое оружие, оружие Звуков. Услышав эти Звуки, самый храбрый и сильный воин с ума сходит от страха. Я видел, как это бывает… Мавут же обмолвился, что на самом деле Звуки для него вроде детской забавы, есть и другое оружие, ещё страшнее. Но я ничего об этом толком не знаю…
– Подожди, малец. Расскажи ещё раз про эти самые Звуки. Откуда ты узнал про них? Ты видел Мавута? Говорил с ним?
Седой Волк по имени Севрюк, чем-то неуловимо похожий на Соболя, пристально глядел на мальчишку.
– Да, я видел Мавута. И разговаривал с ним. Во сне.
Бусый с опаской оглянулся, не посмеются ли над ним. Нет, смеяться не стали. От вещих снов здесь не привыкли отмахиваться. Бусый, чуть успокоившись, попытался продолжить. И тут же опять сбился.
– Но про Звуки я узнал не от него. Я… мне было видение…
– Ты давай про Звуки рассказывай. Что это такое? Как защищаться от них будем? Можешь дело припомнить?
Бусый вспомнил, как погибали Сыны Леса, и содрогнулся.
– От Звуков нет защиты! Никакой! Там целая деревня была… Он всех убил!
– Постой, постой! – Волк крепко прихлопнул ладонью по колену. – Убивали тех людей Звуками? Или обычными мечами?
– Мечами… ножами… копьями… Из луков расстреливали…
– Ну вот. Значит, Звуки эти сами по себе не такие уж и смертельные. Люди, говоришь, от обычного оружия погибали. Так ведь иным кажется, что если у кого меч в руке, ан и обороны от него нет. А теперь, малыш, вспомни… Только не торопись отвечать, хорошо подумай… Точно ли у всех тех людей разум напрочь Звуками отшибало? Или нашлись всё же, кто не убояться сумел?
– Нашлись! – Бусый наконец-то сообразил самое главное и заторопился. – Нашлись! Бабка глухая… Старый охотник, что от раны оглох… И ещё… Там была женщина, у неё убили ребёнка, так она Мавутичу горло перекусила… Хотя вначале тоже боялась, как все… И медведица! Когда медвежонка убили, она на копья пошла!
Бусый замолчал, озираясь кругом. На него смотрели всё так же внимательно и молча. Но уже не просто смотрели. Умные и храбрые Волки вовсю прикидывали, как не потерять мужество и боевую сноровку, когда раздадутся Мавутовы Звуки. И многие, это мальчишка видел очень хорошо, уже кое-что придумали. Они молчали, не торопились, как это сделал только что он, выкрикнуть пришедшее на ум. Всему своё время. Сейчас – надо про врага как можно больше узнать. А потом уж сообща решить, как сподручнее бить его следует.
– Ну вот, а ты говорил – нет защиты…
Севрюк Волк вновь прихлопнул себя по колену, на сей раз с удовлетворением.
– Всего-то – уши мхом вовремя заложить, и воюй себе в тишине и спокойствии. А скажи нам, малец, ещё такое: Мавутичи, они-то что, глухие все были? Или на них Звуки как-то по-особому действуют?
– Да, да! Потому что они заранее знали!
Бусый снова заторопился. И как не заторопиться, если, озарённый внезапной догадкой, можешь ответить на очень важный вопрос?
– Они всё слышали, но на них Звуки действовали наоборот! Силу придавали и мужество! И у нас, когда плыли на плоту и Полозам на Свирелях колыбельные выводили, вроде бодрости прибывало…
Если он что-нибудь понимал, Волки опять думали, прикидывали так и сяк, норовили ловчее использовать выведанное о враге. И размышления их отнюдь не были бесплодными.
– Вот и славно. – Севрюк едко усмехнулся. – Наоборот, говоришь? На тех, кто заранее знает?.. Что ж, хорошо. Мы-то, спасибо тебе, родич, ведаем теперь, что нас ждёт. И уж встретим – честь-честью.
Бусый мигом вообразил, как Волки станут давать отпор воинам Мавута. Кто-то себе уши заложит, хоть и вправду кусочками того же мха, а ещё лучше – в растопленный воск обмакнутыми. Те же, кто чует в себе настоящую силу и ярость, кто сумеет подготовить себя к встрече со страшными Звуками, те примут бой, обойдясь и без мха. И что-то говорило Бусому, что таких будет гораздо больше.
– А на их Звуки у нас и свои Звуки найдутся… Верно, Волки?
По тому, как недобро усмехнулись в ответ суровые воины, Бусый сразу понял, что это были не простые слова, у вновь обретённой родни в самом деле имелось нешуточное оружие. Оборона, Предком дарованная… Мавуту и поделом.
«Прав Соболь: не говори, что силён, встретишь более сильного… Против грозного оружия обязательно когда-то найдётся ещё грознее. Так почему не прямо сейчас?»
Разговор об отце
Бабушка…
Бусый ещё осторожничал, ещё неуверенно примеривался к новому для него слову. И не оттого, что раньше ему некого было бабушкой называть. Новым было ощущение кровного, Предком дарованного родства. Бусый прислушивался к себе и всё более убеждался, какое это, оказывается, глубинное и могучее чувство. Ни с чем его не спутаешь. Хоть и говорят мудрые люди: не та мать, что родила, а та мать, что вырастила…
– Добрая мамка тебя у вилл приняла, – словно подслушала его мысли Отрада Волчица. – Летом съезжу к Митусе Белочке, в ножки кланяться стану.
«Летом? Будет ли ещё оно, лето…»
Отрада сидела посреди двора на скамейке, мыкала[43] шерсть. Приглядывала за дочерьми, сновавшими по хозяйству. Немая тётушка Синеока таскала воду, потом появился Итерскел, снова залился жарким румянцем, отобрал ведёрки, взялся таскать сам. Синеока ходила за ним, размахивала руками, словно дом строила. В углу притаился Ульгеш, он еле отделался от маленьких Волчат, норовивших оттереть с него сажу. После бабкиного вразумления Волчата вплотную больше не лезли, разглядывали Ульгеша издали, снедаемые любопытством: а послюнить если, может, всё-таки ототрётся?.. Волчата мешали мономатанцу, не давали сосредоточиться над книгой, извлечённой из котомки, он хмурился, косил на мелюзгу жёлтыми глазищами и вертел в руках что-то вроде кружальца,[44] только очень маленькое, не для плотницкого дела.
«Будет ли ещё оно, лето…»
Несмотря на спокойствие и мужские речи Волков, Бусому упорно лезло на ум одно и то же. Небывалые, кажущиеся неслышимыми Звуки, от которых среди бела дня падает тьма, идут по земле волны, встают дыбом дерновые крыши изб и со стонами расседаются плотно спряженные бревенчатые углы. Хватается за голову, мучительно выгибается Итерскел, кулём падает Синеока, катятся в грязь книга и кружальце Ульгеша… А сквозь тьму, с факелами в руках, визжа своё «И-й-а-а-а-ххха-а-а-р-р-р-ха-а-а-а!..», верхом несутся Мавутичи…
Бабушка Отрада вытеребила ещё прядку волнистого сероватого пуха, уложила, прижала. Небось не металась, не созывала детей, не оглядывалась в поисках укрытия или лазейки. Спокойно вершила каждодневный женский урок, готовила кудель, непоколебимо уверенная, что кудель эта ей пригодится.
«Тебе скажут, что завтра миру погибель. А ты поди и возьмись колодец копать…»
– Бабушка Отрада, – сказал Бусый. – Мой отец… Ты расскажешь мне про отца?
На разостланную тряпицу лёг ещё один серый клочок.
– Каким он был, когда отцом тебе стал, я бы про то сама кого-нибудь расспросила… А мальцом… мальцом на тебя был очень похож. Я ведь вправду решила, что он это вернулся, пока глаза твои не увидела. Синеглазых у нас немного рождается, вон, тётке твоей даже назвище особое дали. Да… Долго нам с Ратиславом Предок его не давал, как будто испытывал. А родился Иклун,[45] так уж мы любили его, дитятко наше.
«Иклун. Его звали Иклун…»
Бабушка Отрада подозвала одного из внуков:
– Принеси-ка мне…
Мальчик скрылся в доме и скоро вынес нарядную шкатулку. Бусому показалось вначале, что шкатулка была деревянная, украшенная затейливой резьбой, но когда взял в руки, ощутил пальцами обожжённую глину.
– Это – жениховский подарок Ратислава, – улыбнулась былому счастью Отрада. – Он пришёл ко мне из рода Стрижей. Видишь, на крышке себя и меня изобразил.
Бусый и сам уже любовался искусной лепкой, украшавшей крышку шкатулки. Как живая несётся куда-то во всю прыть весёлая молоденькая волчица. Несётся, делая вид, будто вовсе не замечает легко догоняющего её в стремительном полёте острокрылого стрижа. Да только мастеру каким-то непостижимым образом удалось передать, что на самом-то деле нет волчице никакого дела ни до кого, кроме этого юркого летуна. А стриж, тот даже и не пытается скрыть, что творит вдохновенный полёт единственно для своенравной любимой.
Бусый долго рассматривал лепную картинку, поражаясь искусству дедушки Стрижа. Мастеру удалось передать даже движение фигурок. Волчица на крышке в самом деле бежала, а стриж её догонял. Если долго вглядываться не отрываясь, становилось непонятно, как же это стриж так всё и оставался чуть позади…
– Род мужа сидит на берегу Звоницы, в верховьях, над высоким обрывом. В обрыве том стрижиные норки. А в деревне даже тын – глиняный, с фигурками затейливыми…
Отрада опять замолчала, всматриваясь в лицо внука, казавшееся таким знакомым. Искала в нём и с сердечной болью и радостью находила всё новые и новые черты, перенятые мальчишкой от её старшего сына. От мужа…
– Ратислав, пока дома жил, тоже чего только из глины ни делал. Лет в восемь даже крылья себе слепил… Все видели, как он возился, а остановить не додумались, пусть, дескать, забавляется малец, руку набивает. А он и полез с крыльями этими на обрыв. Чтобы прыгнуть оттуда. А потом, значит, как стриж полететь.
– И как?.. Прыгнул?..
Бусый с замиранием сердца ждал ответа. Он сам в те же восемь лет прыгнул первый раз с Белого Яра. Всё повторяется, говорил Горный Кузнец. Вот, значит, что он имел в виду…
– Прыгнул… Как жив остался! На ноги встал, да правая короче левой осталась. Ходил, хромал… Только я хромоты его вовсе не замечала. Краше всех для меня был…
«Я тебя про отца спрашивал, не про деда…» Бусый попытался пристально вспомнить, какой была Свистелка на тяжёлой стреле. Глиняной? Деревянной?..
– Бабушка… А мой отец из глины тоже лепил?
Отрада Волчица погладила шкатулку и поставила её на скамью. Вытеребила ещё пучок волосков. Уложила, прижала. И ещё. И ещё…
Вздохнула.
– Ох, дитятко… Вот у кого не руки были, а золото, за что ни возьмётся, всё получалось. Ему бы да упорства ещё… Он нежадным был. Братишку своего и сестрёнок младших любил, всё с ними возился…
– А что случилось с ним? Как из дому пропал?
«Я ведь сам едва не „пропал“…»
Бусый хорошо помнил день, когда Лакомка и лесные белки дали ему понять, что в роду Белок он был чужим. Хорошо, Ульгеш его в лесу отыскал, обратно привёл. Ка-ак ему Осока по шее дала!.. Тяжёлая рука у неё, иному парню на зависть. И ведь на душе сразу легче стало. Кто совсем не нужен, того по шее не бьют.
– Тот год мирный стоял, – опять вздохнула Отрада. – Вздумал мой Ратиславушка сам с товарами в Галирад ехать. Пристал к обозу Горкуна Синицы, тот всякое лето до самого моря ходил… Детей взял мир посмотреть, Иклуна да Синеоку. И в сольвеннской земле налетели на них люди лихие. Горкун – купчина удалой, обоз отстоял, только Ратиславушку моего нашли всего стрелами утыканного. И Синеоку подле него, в уме повредившуюся. А сыночка нашего совсем не нашли, ни мёртвого, ни живого. Увели его, видно, с собой да и продали на чужбину.
В это время Синеока, что-то замычав, потянулась к племяннику.
– Бабушка, – встрепенулся Бусый, – она сказать что-то хочет!
– Вижу, дитятко. Она, красавица наша, с тех пор всё песни поёт, только без слов…
– Нет, бабушка! Погоди!
Бусый, осенённый неожиданной мыслью, схватил Синеоку за руки. Особым образом, как Горный Кузнец научил. И напрягся, пытаясь увидеть то, о чём хотела рассказать ему тётка. Закрыл глаза в ожидании…
Ничего не вышло. Рядом не было ни Горного Кузнеца, ни дедушки Соболя, чтобы поддержать его своим умением и волей. А может, помешал ещё и подспудный страх: а ну как в его освобождённые и открытые мысли вот прямо сейчас влетит страшная птица, щёлкнет зубами и обернётся Мавутом? И затеет с ним нескончаемый разговор о матери, об отце, о человеке с пёсьей повадкой, станет дразнить намёками, делать посулы, которые покажутся ему приманками на острых крючках?..
«Да пропади ты пропадом, треклятый! У меня теперь Предок есть, он меня в обиду не даст!..»
Это помогло, но не вполне. До воспоминаний, что силилась открыть ему тётушка, он так толком и не достучался. На миг только мелькнуло, как совсем маленькая Синеока отчаянно бежала по лесной дороге за братцем и не умела догнать, а рядом хрипел в оглоблях, силился приподняться и бил копытами Рыжий, и вот по девочке мазнули чьи-то руки, мазнули и не схватили, и повалилось под ноги тело, неся в боку отцовский топор, всаженный по рукоять…
А потом она, съёжившись, лежала в глубокой яме под выворотнем и снизу вверх смотрела на огромного и страшного человека, которой прошёл почти прямо над ней, неся на плече оглушённого Иклуна…
И это было всё, что сумел разглядеть Бусый.
– Вот!.. – Голос Ульгеша так и звенел торжеством. – Я сам! Сам всё рассчитал!
Бусый открыл глаза, отдышался и повернул голову, не вполне понимая, что к чему. Ульгеш показывал ему большой лист. На листе отточенным угольком, вдетым в кружальце, были вставлены один в другой три круга. Бусый снова увидел треугольники и квадраты, только выведенные куда тщательнее, чем в тот раз на песке. И вместо шишек и камешков – чёрные мономатанские письмена. Много письмён.
– Наставнику Акануме следовало быть строже со мной, – сказал Ульгеш. – А мне, когда я пренебрегал звездословием, следовало бы задуматься, что «размышлять» в нашем языке на самом деле значит «сообразовываться со звёздами», а «несчастье» – «то, что сделано без оглядки на звёзды».[46] Вот!.. Я первый раз вычислил время Переполненной Чаши!
– Что?.. – удивился Бусый.
– Я подумал, это может кому-нибудь пригодиться, особенно теперь, когда мы ждём нападения. По канону Тразия Пэта, когда Луна утрачивает внятное соответствие с другими планетами, чаша Времени переполняется и готова пролиться. А значит, лучше обождать и не принимать важных решений, тем более не бросаться их исполнять. Всё равно ничего не получится![47]
Змеёныш
Н а восточных отрогах Засечного Кряжа, там, где он смыкался с дальними подступами к Самоцветным горам, в склоне глубокой горной расщелины имелась пещера. Рукотворная пещера, вырытая когда-то очень давно, может, ещё прежде Великой Ночи. Кто-то молился в ней давно забытым ныне Богам, а потом её завалил оползень.
Мавут случайно встретил упоминание об этом святилище в старинной книге, некогда принадлежавшей знаменитому колдуну Азерги. Пещера необычайно заинтересовала его, он потратил на её поиски много лет. Но нашёл лишь этой осенью и тоже совершенно случайно, когда проверял силу одного нового лозоходца. Мавут отправил его искать золото, но находка оказалась гораздо более ценной. Лозоходец обнаружил заваленную пещеру, содержавшую, по его словам, «нечто чудесное». Срыть оползень, истончённый веками и сотрясениями, сопровождавшими гибель Самоцветных гор, было нетрудно.
Сейчас Мавут внутрь пещеры заходить не стал. Туда отправились две дюжины его учеников. Отправились, не зная того, на смерть, ну так что же, на место каждого из погибших очень скоро явятся двое новых. Явятся, взыскуя покровительства Владыки и тайных знаний, делающих человека могущественным. Кто чего ищет, тот обычно и в самом деле это находит. Вот только о цене почему-то редко кто задумывается…
Мавут смотрел на восток, откуда надвигалась на мир весенняя ночь. В синем небе висела полная луна, похожая на старинную серебряную монету, хранящую полустёртый лик какой-то милосердной царицы. Луна висела как раз над страной веннов, которая с недавних пор притягивала к себе мысли Мавута.
О да, там, в этих непролазных лесах, водилась кое-какая сила. Дикая, необузданная, не облагороженная настоящим знанием и искусством. Стоила ли эта сила того, чтобы пытаться её заполучить? Стоило ли взывать к додревним Богам и приносить кровавые жертвы ради пленения нескольких ничего толком не умеющих дикарей?..
Решение было непростым, Мавут колебался. В веннских дебрях уже погибли четверо его учеников, погибли на удивление бездарно, особенно если вспомнить, сколько труда и колдовской силы он в них вложил. Может, следует повременить, присмотреться повнимательней к этому племени?
…И дождаться, чтобы слухи поползли, будто на него, Мавута, нечёсаные дикари управу нашли?..
Когда не знаешь, как действовать, действуй, как подобает. А подобает – врагов своих истреблять. С должной силой и решимостью. А там видно будет. Всё.
И долой непонятный страх, шевельнувшийся в потёмках души…
Мавут повернулся к слуге, и тот с поклоном поднёс ему живого голубя, вынутого из клетки. Несчастный сизарь, словно предчувствуя, что его ждёт, отчаянно трепыхался. Мавут улыбнулся. Он принял решение, и знакомый азарт быстрее погнал кровь по его жилам. Он медленно сломал голубю одно за другим оба крыла, лакомясь и впитывая бьющееся потоком страдание. Взял птицу за лапки и ещё медленнее разорвал её надвое. Съел живое сердце, затем печень. Отбросил в сторону бесформенные, слабо вздрагивающие остатки. Вытер полотенцем кровь с рыжих усов. Повёл плечами, проверяя готовность, чуть согнулся и выпрямился в пояснице…
Всё было в порядке. Всё как всегда. Ни единой причины для беспокойства… Откуда же оно, почему никак не исчезнет?
Встряхнувшись, Мавут швырнул окровавленное полотенце в руки слуге. Всё, пора. Короткий взмах рукой, сигнал к началу. Приближённый Мавута по имени Хизур, стоявший у входа в пещеру, поклонился Владыке и скрылся внутри.
Лёгким движением прыгнув в седло, Мавут сразу погнал коня намётом прочь от пещеры. Когда это начнётся, он будет на безопасном расстоянии. Что до Хизура, он хорошо подготовлен, он выживет…
Про пешего слугу, что подавал ему голубя, Мавут просто забыл.
Люди, сидевшие на полу в пещере, при появлении Хизура мигом вскочили на ноги. Они с трепетом ожидали его приказаний. Хизур внушал едва ли не больший страх, чем сам Владыка. И не мудрено…
– Начинайте.
Люди, послушно разделившись пополам, навалились на рукояти громадных воротов, размещённых по обе стороны от Железного Столба. Со скрежетом провернулись бронзовые колёса, задрожали и сдвинулись звенья толстых цепей. Неимоверной тяжести Столб застонал и еле заметно пополз вверх. Словно пробка из бутылки, он раскупоривал плотно заткнутую дыру, уходившую на немереную глубину. В Исподний Мир.
Тёмные Боги примут жертву и высвободят толику Своей силы, а Мавут направит её…
Он пришпоривал коня, но его Око продолжало пристально наблюдать за происходившим в пещере. Железный Столб, точнее – если знать – Железный Вабик,[48] медленно, но неуклонно поднимался вверх. Скоро начнётся…
Люди, вращавшие вороты, вдруг замешкались, сбились с движения. Как будто почуяли приближение чего-то неимоверно страшного. Мавут прикинул расстояние, отделявшее его от пещеры, и начал беспощадно нахлёстывать жеребца.
Этого он мог бы и не делать. Конь тоже что-то почувствовал, заложил уши и понёсся бешеным галопом, как не скакал никогда в жизни. И успел спастись от смерти сам и спасти своего седока, выбравшись с ним из расщелины наверх.
Железный Вабик вздрогнул и остановился. И зазвучал. Истечение неведомой силы рождало Звук. Вабик превращал его в Зов.
Пещера, выходившая в горную расщелину, исполинским раструбом ещё усиливала этот Зов Смерти.
Тягучий и низкий, на грани слышимого, тоскливый Зов взлетел над горами и унёсся в сторону моря.
Из всех воинов Мавута, находившихся в пещере, один лишь Хизур сумел устоять на ногах. Устоять на ногах, слыша пение Железного Вабика, было за пределами человеческих сил, но Хизур и был не вполне человеком. У него потекла из ноздрей и ушей кровь, но он не обращал на неё никакого внимания – стоял и жадно, не отрываясь смотрел на катавшихся по полу людей.
Мавутичи раздирали ногтями себе лица и уши, выдавливали глаза в тщетной попытке спрятаться, избавиться от чудовищного Звука. Не замечая собственной боли, Хизур наслаждался болью других. Что упоительней вида жизни в самые последние её мгновения? Судорог живой плоти, никак не желающей умирать, но всё равно умирающей? Вида страданий, что высвобождают в умирающем существе все скрытые до этого силы? Что ещё так бодрит кровь, подпитывает душу и тело новой силой, как вид мучительно умирающей жизни?..
Когда окровавленные, изувеченные тела перестали дёргаться, Хизур перевёл дыхание и, ещё храня на лице улыбку бесконечного блаженства, подошёл к одному из воротов. Взявшись за рукояти, он легко провернул его в одиночку – в обратную сторону. В обратную сторону вращать ворот было гораздо легче. Железный Вабик заскрежетал и медленно опустился, вновь наглухо затыкая дыру в Исподний Мир. В царство холода и мрака, где властвовала Морана и другие Тёмные Боги. Когда захочет Мавут, эта дыра вновь будет приоткрыта. Ровно настолько, насколько понадобится Мавуту…
Зов Железного Вабика, подпитанный человеческой кровью, легко перелетел горы и канул в морскую пучину. В ту самую, откуда каждый год поднимался и опустошал земли страны Нарлак чудовищный Змей. Зов, впрочем, Змея не пробудил, да Мавут к этому и не стремился. Поднимется Змей, значит, налетит и Бог Грозы. И загонит Змея назад в море, искрошит его золотой секирой, размыкает по скалам горных хребтов…
Мавуту не нужен был Змей. Ему должно было вполне хватить Змеёныша.
Над морем собралась маленькая, но очень плотная тучка. Завязался ветер и потянул её на восток, где лежал берег.
Силы Змеёныша с лихвой достанет на то, чтобы сровнять с землёй, обратить в прах деревню Волков. Крохотное селение дикарей, затерянное в крепи[49] лесов. Уцелевших доберут Мавутичи, скрытно расположившиеся за полдня пешего хода…
Змеёныш с голодным воем всасывал хоботом морскую воду и с неимоверной скоростью нёсся к берегу. Нёсся вслед за птицей, указывавшей дорогу, с такими же, как у него, крыльями, покрытыми чешуёй.
Ему посулили вкусную пищу… Тёплую, живую еду…
Время Переполненной Чаши
– Мне, мне! Теперь – мне! Вырежи мне!
Ребятня, обступившая Бусого, затаив дыхание, наблюдала, как блестел в его руках ловкий маленький нож. Вечернее солнышко катилось за лес. Под ногами лежали липовые чурбачки, которые натащили Волчата. Из липы резать легко, куда сподручнее, чем из сосны или берёзы. Работа спорилась, фигурки людей и животных получались словно живые, дети в восторге следили за тем, как сыпались стружки. А когда юный мастер заканчивал резать очередную куклу и вручал её какому-нибудь счастливому малышу, остальные принимались дёргать «дядю Бусого» за одежду и кричать наперебой, каждому хотелось, чтобы следующая кукла досталась непременно ему.
– Вырежу, вырежу! Всем вырежу, потерпите! Сейчас – тебе буду резать. Что хочешь?
– Лошадку!
– Хорошо, будет тебе лошадка… Какую сделать? Чтобы стояла? Или скакала?
– Чтобы скакала… И чтобы я на ней сидел!
Сегодня у Бусого всё получалось удивительно ловко. Душа пела, и нож, подарок вилл, как будто сам собой порхал в руках, сноровисто разделывая деревяшки. Лошадка получалась – на загляденье, а скачущий на ней охлябь, без седла мальчишка и в самом деле выходил похожим на кудрявого малыша, с нетерпением ожидавшего игрушку.
Тело приятно ныло от усталости… С рассвета Волки всем миром взялись копать длинный ров, а когда он был завершён, пустили в него ближний приток Звоницы, ручей Бубенец. Теперь болотце за деревней быстро превращалось в небольшой пруд. Надумают Мавутичи избы жечь, и ничего у них не получится. Больше мальчишкам делать было нечего, и тогда-то Бусый, попросив Ярострела принести какой-нибудь чурбачок, взялся за нож.
Он даже и сам не знал поначалу, что собирается вырезать. Просто резал и резал, убирая острым лезвием кусочки древесины, казавшиеся ему лишними. Так и явились из-под ножа фигурки двух детей. Мальчик постарше бежал, держа за руку маленькую девочку. Пытался её увести, оборонить от лютой беды…
Когда работа была закончена, из рук Бусого её сразу забрала незаметно подошедшая Синеока. И словно малого ребёнка прижала к груди, глядя на резчика с жалобным испугом, немой просьбой – не отнимешь? Можно оставить?
Бусый растерялся, ведь он уже пообещал подарить то, что получится, Ярострелу.
– Бери, тётушка Синеока, не жалко! – расщедрился тот. – Мне братец двухродный ещё что-нибудь вырежет!
Делать нечего, пришлось действительно резать. А потом ещё и ещё, потому что кругом Бусого собралась чуть не вся деревенская малышня. Но вот наконец последний Волчонок, наделённый фигуркой лося с могучими рогами, прижал, счастливый, долгожданную игрушку к груди.
– Внучек… А мне вырежешь?
Оказывается, Отрада уже некоторое время стояла у него за спиной, следя за работой.
– А чем тебя, бабушка, порадовать?
– Симураном… Ты ведь знаешь, какие они бывают?
Ещё бы – ему-то, да не знать! Почти всякий венн симурана хоть раз в жизни, но видел. Некоторым доводилось узреть благородных летунов даже вблизи. Редким счастливчикам случалось их гладить. Но вот летать на них… спать годовалым малышом среди тёплых щенков… Бусый, наверное, такой был один.
Нож опять стремительно замелькал в мальчишеских руках, от чурбачка веером полетели стружки, розовые в свете вечерней зари. Летучий пёс вышел на славу, Бусому удалось даже передать полёт, встречный ветер, лохматящий пушистый мех. Только вот с крыльями не заладилось. Бусый пробовал и так, и эдак, не выходило. Когда он в третий раз принялся выстругивать крылья из тонких берёзовых щепок, рука Отрады накрыла его пальцы.
– Так я и знала, дитятко… Ты вот эти ему примерь.
В руки Бусому легли два лёгких крыла, сделанные из тонкой меди. Сделанные давно, не один год назад, они потемнели от времени, но не утратили звонкую красоту, печать летучей, вдохновенной души. Крылья казались живыми, отчисти их, и проявится золотистая мягкая шёрстка.
– Люди думают, симураны – это крылатые псы, – тихо проговорила Отрада. – Но мы-то знаем: симураны – это крылатые волки…
Медные крылья как родные пришлись к деревянной фигурке, только что выструганной Бусым. Волчий симуран сделался совсем как живой. У Бусого даже мурашки по коже побежали от пронзительного ощущения полёта, в котором пребывал зверь, сотворённый из дерева и меди.
– Крылья эти твой дедушка Ратислав сделал, перед той самой поездкой. Я-то никогда симурана не видела, и он пообещал мне его из меди изваять. Начал почему-то с крыльев, только их отчеканить успел. А всего целиком – ты сделал! В точности, как твой дедушка собирался. Видно, вправду тебе его душа и руки передались…
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 46 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |