Эрмина — дикое существо. Мы попытались придать ей буржуазный лоск, но она никогда не воспринимала его всерьез. Дальнейший путь она проделала самостоятельно. Мне понадобилось время, чтобы понять, что же меня в ней не устраивает. Эрмина никому не старается понравиться. Большинство людей стремится к этому, пусть неосознанно. Мы приноравливаемся к другим и кланяемся направо и налево. И ловим себя на мысли, что улыбаемся, хотя нам ни капли не весело, и говорим совсем не то, что думаем. Я сама из таких. Избегаю конфликтов любой ценой, боюсь их как чумы. Грубые слова ранят меня не хуже пуль, оставляя в памяти незаживающие следы. А вот Эрмину ничем не прошибешь. Наверное, я завидую собственной дочери, силе ее характера, которая у нас в роду передалась ровно через одно поколение. Моя мать была точь-в-точь такой же. Она слишком рано умерла и не успела как следует познакомиться с Эрминой. А жаль. Она была бы счастлива узнать, что в жилах внучки течет ее кровь.
— Короче. Дай мне ключи от машины
Мне надо в магазин, — приказным тоном сообщила мне Эрмина.
— Я сама собиралась кое-куда съездить, — слабо запротестовала я.
— Брось, Эжени, не гони. Кто тебе поверит? Какие у тебя могут быть дела? Давай быстрее, я опаздываю.
— Ты на занятия?
— Ага.
Я достала из сумочки ключи. Она едва не вырвала их у меня из рук. В этом она вся, Эрмина. Ворует даже то, что ей готовы отдать и так. Она хлопнула дверью — подружка еле успела выскочить следом, — и только тут до меня дошло, что сегодня пятница. По пятницам у нее нет занятий.
Несмотря ни на что, я надела пальто и решила выбраться на улицу. Может, если пройтись хорошенько, развеется воспоминание о не дававшем мне покоя сне.
Осеннее белое солнце слепило глаза, лишая пейзаж привычных красок. Я любила этот свет, теснивший реальность. Заглянула в газетный павильон купить какой-нибудь журнал и замерла в нерешительности, не зная, что выбрать, — заманчивые обложки, сулящие все радости жизни, казались мне одинаково не имеющими ко мне отношения. Молодость, любовь, стройная фигура — я и жаждала всего этого и не хотела ничего. Кассирша с вытравленными волосами не отводила от меня недоверчивого взгляда круглых глаз. В правой ноздре у нее поблескивало серебряное колечко. Наверное, она привыкла сидеть в этом нелепом помещении, пропахшем влажной бумагой и собачьей мочой, и целыми днями наблюдать за покупательницами. Та, что стояла справа от меня, молодая чернокожая женщина в джинсах и кроссовках, решительно протянула руку за нужным журналом. Она знала, что он лежит на нижней полке, слева, в самом конце, — очевидно, повторяла это движение десятки раз. Газетный павильон — не то место, где слоняются без дела, переминаются с ноги на ногу и терзаются вопросом, кем бы ты хотел быть, если бы был другим человеком. Ты видела, как она на тебя посмотрела, эта жирная корова? Притворяется, что считает мелочь, а сама так и ест тебя глазами. Думает, что ты ненормальная. Ее раздражает, что ты слишком долго занимаешь принадлежащую ей территорию. Еще пять минут, и она потребует, чтобы ты внесла свою долю арендной платы.
— Я могу вам чем-нибудь помочь? — чуть нервозно спросила она.
— Да я сама не знаю, чего хочу, — призналась я.
Она наклонилась вперед, перегнулась через прилавок и кончиками пожелтевших от никотина пальцев подцепила журнал.
— Возьмите вот этот. Они недавно поменяли дизайн. Клиентки вашего возраста его обожают.
С обложки щерилась идиотской улыбкой актриса с перманентом, придерживая обеими руками высокий воротник свитера, скрывающий увядшую шею. Кожа лица была абсолютно гладкой, но вокруг глаз залегли морщинки, а искусственная белизна улыбки наводила на мысль о детских молочных зубах. «Пятьдесят — счастье и расцвет», — вопил заголовок, набранный крупным шрифтом. Разумеется, Эжени, для таких теток, как ты, есть специальный журнал. Мы — животный вид, полностью подчиненный состоянию собственных сосудов; каждому периоду соответствуют свои желания. Не выпендривайся и начинай бояться смерти, изобретая все новые хитрости, лишь бы отвлечься от этого страха. Так устроен мир, и ты тут бессильна.
Я сжала в кармане пластмассовую коробочку с двумя «пожарными» таблетками. Купила журнал, который она мне протягивала, — мне ни к чему скандалы. Заплатила и сунула его в сумку. Вышла и двинулась дальше куда глаза глядят, доверившись случаю. Вернее сказать, я так думала, пока ноги сами не привели меня к ресторану, где накануне мы обедали с Мариссой и Лорой. Я без колебаний толкнула дверь (в ту же секунду поняв, что сама себя обманываю) и, только усевшись за столик, тот же самый, что вчера, осознала, что знаю, зачем пришла. В глубине зала за стойкой скучал лысый бармен. Народу было мало. Ко мне подошла вульгарная рыжеволосая девица в повязанном на бедрах фартуке — принять заказ, и я взмолилась, чтобы она ни о чем не догадалась. Я попросила салат из брокколи. Есть не хотелось, но мне нужен был предлог, чтобы остаться здесь и подождать.
— Бокал вина к салату? — предложила девица, профессиональным жестом вынимая блокнот.
— Нет, простой воды.
— Пф-ф, — фыркнула девица. — Водой только пожары тушить хорошо.
Я не нашлась что ответить и согласилась: да, пожалуй, вы правы, я с удовольствием выпью бокал белого вина. Пока я сидела, делая вид, что читаю журнал, ресторан понемногу наполнялся народом. За двумя соседними столиками говорили о работе, повышении, отпусках и локальных войнах с начальством. Ничего увлекательного. Полчаса спустя седовласый мужчина, понизив голос, признался, что втайне мечтает о Луизе — молоденькой сотруднице, которая недавно вышла замуж. Как думаешь, есть у меня шансы поиметь бабу, только что поклявшуюся в вечной любви своему избраннику? Его друг полагал, что в сложившейся ситуации есть определенные преимущества. Люди, принесшие друг другу обет верности, назавтра испытывают что-то вроде похмелья; им уже не терпится сбежать куда-нибудь подальше. По большей части никто никуда не сбегает, зато заводит любовницу (или любовника) на стороне. Говоривший был жирным придурком, тем не менее в его словах содержалась доля истины. Здравый смысл мерзавцев.
Арно явился с опозданием. Лысый укоризненно покачал ему головой. При виде его у меня по всему телу побежали мурашки. Он остановился — человек, приснившийся мне сегодня ночью, — только на этот раз у него были лицо и тело, не призрачные, а настоящие, и одно восхитительно сочеталось с другим. Он поставил в угол рюкзак, подтянул слегка болтавшиеся джинсы и через несколько секунд уже включился в работу. Опять он не ходил, а танцевал. Черные волосы падали ему на глаза, и он передвигался вслепую. Но ни на кого не натыкался, ловко лавируя между посетителями в тесном пространстве. За столиком в глубине зала сидели две девушки лет по двадцать. Мне показалось, что он их чем-то рассмешил. Впрочем, именно этим и должны заниматься красивые молодые парни, общаясь с двадцатилетними девушками, разве нет?
Я чувствовала, что должна с ним поговорить, хотя еще не знала, что ему скажу. К сожалению, в ресторане было слишком многолюдно, я не имела права отрывать его от работы и решила выждать. Сидела и нервничала; меня раздирали сомнения. Есть люди, которым ничего не стоит заговорить с незнакомцем. Им достаточно подняться с места и открыть рот. Они мгновенно находят слова, вызывающие доверие и маскирующие действительную причину знакомства. Есть люди, умеющие внушить другим, что ими движет исключительно дружеское расположение и что расточаемые ими авансы совершенно безобидны. Есть люди, способные пробудить к себе горячий интерес и эмоционально подчинить собеседника. Я не из таких. Меня в подобных ситуациях обуревает страх, заставляющий холодеть позвоночник. Мандраж — так у нас называли это в школе. Уже тогда я не умела первой подходить к людям, предлагая свою дружбу. Никогда не умела пробиться сквозь толстую стену собственной застенчивости. Мне легче было делать вид, что мне никто не нужен, что, если я кому-то нужна, он должен сам подойти ко мне. Жорж, например, находил эту мою повадку неотразимой. И я была бы счастлива, если бы сама верила в то, что это просто повадка, а не обыкновенная трусость.
Время бежало. Чтобы оправдать свое присутствие за столиком, я заказала еще вина. Алкоголь согрел меня. Кровь застучала в висках, щеки порозовели. Тебе гораздо лучше, когда наклюкаешься, не так ли? Интересно почему. Потому что ты не любишь себя, Эжени. И живешь погруженная в эту нелюбовь. Зато, стоит тебе выпить, ты наконец забываешься, перестаешь думать только о себе и обращаешь внимание на других. Арно обслуживал очередного посетителя, и я, не спрашивая у него разрешения, мысленно перенесла его в другую обстановку. Переместила в свою просторную кухню и смотрела, как он ставит на поднос бутылку и два бокала. Он улыбался той же точно улыбкой, что так пленила девушек в глубине зала. «Нет, Эжени, ты преувеличиваешь», — говорил он, потому что я только что рассказала ему какую-то малоправдоподобную историю. Поставил поднос и добавил: «Надо нам в выходные съездить к морю». Это казалось так просто — взять и съездить на выходные к морю. Просто потому, что нас двое и нам так захотелось.
К тому времени, когда обедающие постепенно разошлись по своим конторам, зал ресторана немножко плыл у меня перед глазами. Идиотка, меры не знаешь, ты нализалась, Эжени. Если бы еще пьяная ты становилась симпатичнее. Рыженькая официантка, собрав чаевые, ушла; хозяин заведения последовал ее примеру, оставив Арно подсчитывать выручку. Теперь нас было только трое — он, я и пожилой мужчина, который разговаривал по телефону с дочерью, выспрашивая, как у нее дела на работе. По его репликам я поняла, что она повздорила с начальством. «Не будь дурочкой, — убеждал он ее. — С этими людьми никогда не знаешь, что у них на уме. Сегодня превозносят тебя до небес, а завтра ты их худший враг. Пользуйся благоприятным моментом». Мне, чтобы решиться, требовался какой-то знак свыше, и я воспользовалась подслушанным советом. Ничего продумать я не успела. Просто поняла, что, если сейчас же не поговорю с Арно, придется ждать завтрашнего дня и начинать все сначала. Мне ясно представилась невыносимая череда ничем не заполненных часов. И тогда я поднялась.
— Извините, пожалуйста.
— Вон там, — не глядя на меня ответил Арно, ткнув пальцем в сторону туалета. Я на миг замерла возле него, преодолевая смущение.
— Извините, пожалуйста, я хочу вас кое о чем спросить.
— Валяйте.
Он по-прежнему не отрывал взгляда от счетов, не проявляя никакого интереса к моим вопросам. У меня оставалось ровно две секунды, чтобы удрать. Наверняка он моментально забудет о том, что кто-то его о чем-то спрашивал. Но я не сдвинулась с места. Умеешь ты выставить себя на посмешище, бедная моя Эжени. Тебе самой еще не надоело вечно садиться в лужу? Решила — так делай, и нечего стоять с разинутым ртом. Скажи ему что хотела сказать, и точка.
— Так чем я могу вам помочь? — обратился он ко мне. — Мы скоро закрываемся. — Его интонация колебалась между дежурной любезностью и желанием поскорее от меня отделаться. Он поднял глаза — черные, как зеркало без амальгамы. В таких глазах скорее увидишь свое отражение, чем догадаешься, что они выражают. Похоже, до него дошло, что застывшая рядом с ним женщина выглядит немного странно, и это его заинтриговало: — Какие-нибудь проблемы, мадам?
Да, нет, не знаю. Это не проблема, не совсем проблема. Это гораздо серьезнее. Видите ли, мне сегодня приснился сон… Да говори же, черт тебя дери!
— Вы не хотели бы провести со мной один год?
Мне показалось, он сейчас расхохочется. Наверное, это было бы лучшего всего. Мы обернули бы дело шуткой. Подумаешь, слегка свихнутая клиентка неудачно пошутила. Но он не засмеялся:
— Сейчас я принесу вам счет. Мы закрываемся.
Тон его голоса изменился. Наверное, я его оскорбила. Надо знать человека, чтобы избегать в разговоре вещей, способных нанести ему оскорбление. С чужими это особенно сложно — любое слово чревато риском. Я вернулась к столику и достала чековую книжку. Заранее я ничего не планировала. Но теперь, сформулировав вслух предложение, не сомневалась в его серьезности и хотела, чтобы он хорошенько поразмыслил, прежде чем дать ответ. Разумеется, у него не было никаких резонов соглашаться. Пусть меня еще частенько называют красивой женщиной, ему не составит труда найти в качестве спутницы на целый год кого получше. Он подошел и сунул мне под нос зеленое пластмассовое блюдечко с листком счета. И остался ждать, пока я заполню этот чертов чек и уберусь восвояси. Моя голова находилась на уровне его пупка, и я боролась с искушением приподнять его майку и посмотреть на голый живот. Едва прикасаясь кончиком пера к бумаге, я нацарапала цифру, не имевшую ничего общего с выставленной в счете. Огромную цифру — все ее нули еле-еле поместились на крохотном бумажном клочке. Он спокойно забрал листок.
— Что это?
— Стоимость одного года.
— Вам пора домой, мадам.
— Я не сумасшедшая.
Он поднял брови и развернулся на каблуках. Чек остался лежать на столе. Я надела пальто. Нет, эта история с Арно не может закончиться вот так, даже не начавшись. Для меня она уже стала реальностью. Вернуться домой как ни в чем не бывало и опять погрузиться в привычную рутину? Немыслимо. У меня сил не хватит.
— Если передумаете, на чеке есть мой адрес. Я редко выхожу из дому.
Я — дочь Елены Великой. Кажется, пустяк, но на самом деле все гораздо сложнее. Я — дочь женщины, которая всегда говорила громким голосом и умела заставить себя уважать. Где бы Элен ни появлялась, она вела себя так, словно знает все на свете, и, даже если встречалась с вами впервые в жизни, давала вам понять, что видит вас насквозь. Она подчинила окружающих безоговорочному диктату, угрожая — без слов — лишить своего расположения. Стоило кому-нибудь с ней не согласиться, она впадала в такую ярость, что я мечтала об одном — спрятаться куда-нибудь подальше, залезть под комод или заползти под ковер, сгинуть с ее глаз. Из всех своих жертв больше всего она любила мучить меня.
Предугадать, когда именно она впадет в очередной приступ злобы, было невозможно. Вызвать его могла любая ерунда. Она потеряла ожерелье из искусственного жемчуга, которое, она точно помнила, вчера положила в корзинку у себя в спальне. Раз оно исчезло, значит, это я его куда-то задевала. Взяла без спросу поиграть и не убрала на место. Приговор она выносила сразу, не тратя времени на доказательства и процедурные тонкости. Обрушивала на меня шквал гневной брани. Она ни разу меня и пальцем не тронула — ей это было ни к чему. Она владела сотней приемов, позволявших растоптать меня без всякого рукоприкладства. «Эжени, а ну иди сюда! Я тебе сто раз говорила, чтобы ты не смела входить в мою спальню. Зачем ты взяла мое ожерелье? Ты воруешь у собственной матери? Что значит „не брала“? Ты еще и лжешь! Ты очень меня огорчаешь, Эжени. Ты очень огорчаешь свою маму. Ступай отсюда. Ты мне больше не дочь». Отсутствие логики в ее речах нисколько не снижало их убийственного эффекта.
После этого она переставала со мной разговаривать. Целыми днями и даже неделями не говорила со мной ни слова. Смотрела на меня как на пустое место. Если бы мне вздумалось разлечься посреди кухни, она, я уверена, спокойно наступила бы на меня, направляясь к нашему старому холодильнику за стаканчиком йогурта. А я сутками напролет думала о ней и ее молчании. Засыпая, молилась, чтобы утром она сняла с меня самое страшное из наказаний. Мать просто-напросто вычеркивала меня из жизни. На весь этот черный период я переставала существовать. Сколько себя помню, я была одержима страхом не угодить этой женщине, которой все вокруг восхищались. Чувство несправедливости пронзило мое детство острой стрелой. Я с колыбели усвоила, что нет смысла искать разумное объяснение происходящему, что в жизни добро далеко не всегда побеждает зло. Единственным способом снизить количество причитавшихся мне шишек было сделаться как можно незаметнее. Беги к себе в комнату и спрячься в плетеный сундук с игрушками. В нем темно и никто тебя не увидит. Никто не окатит ненавистью.
Своими страхами я делилась только с моим несчастным отцом, который тщился скрыть от людей, что его угораздило жениться на психопатке. Дело усугублялось тем, что он продолжал ее любить. Порождение эпохи между двумя мировыми войнами, Елена Великая была маргиналом в полном смысле этого слова. В ту пору не существовало промежуточной стадии между нормой и безумием, следовало принадлежать либо к одному лагерю, либо к другому. Она сделала сознательный выбор. Например, иногда она без предупреждения исчезала, оставляя бедолагу мужа мучиться неизвестностью. Ни письма, ни бурных сцен — ничего. По утрам он в одиночестве жевал свой тост с маслом, мертвым взором уставившись в одному ему видимую точку на горизонте. Мне тогда даже не приходило в голову задуматься, чем она занимается во время своих отлучек — меня без остатка поглощала пустота, зиявшая в гостиной, из которой успевал выветриться удушливый аромат ее крепких духов. Я целыми днями торчала в передней, прижавшись ухом к входной двери, и вздрагивала, если мне чудилось, что на лестничной площадке раздается ее хриплый голос. Отец с каждым разом как будто уменьшался в размерах, словно съеживался. Он все быстрее терял способность исполнять роль главы семьи, превращаясь в брошенного любовника, одержимого мыслями о женщине, тоска по которой грызла ему сердце.
Потом, когда мы уже почти дозревали до того, чтобы официально объявить ее пропавшей, она вдруг снова объявлялась. Мы не смели задать ей ни единого вопроса. Она одаривала меня улыбкой, иногда даже снисходя до поцелуя в щечку, и я с благоговением принимала отпечаток ее кричаще-яркой губной помады. Она не просила у нас прощения — не видела в том необходимости. Мне хотелось рассказать, как я без нее скучала, как ужасно скучала, хотелось броситься ей на шею и вдохнуть ее запах. Разумеется, ничего такого я не делала. Очень рано и совершенно самостоятельно я освоила единственный способ, позволявший не утратить окончательно безмолвную любовь матери. Любовь без доказательств и проявлений. Любовь, в которую следовало верить с закрытыми глазами.
Когда пришла пора подыскивать мужа, я выбрала того, кто обещал мне самую спокойную жизнь. Простых ежедневных проявлений любви мне было вполне достаточно. Мои ровесницы мечтали о безумных страстях, я же хотела любви, похожей на швейцарское озеро, — без волн и сюрпризов. И лучшего, чем Жорж, кандидата на эту роль не существовало. Он был далеко не самый красивый из всех крутившихся вокруг меня мужчин и уж точно — не самый веселый. Но мне казалось, что эти недостатки послужат гарантией его вечной ко мне привязанности. Разумеется, никто не одобрил моего решения, особенно Елена Великая, взявшая за правило за десертом пытать его: «Эжени неважно выглядит. Вы не знаете, почему она такая грустная?» И пронзала его злобным взглядом, исключавшим всякую двусмысленность. Между тем, Жорж был богат, и по моему разумению одно это могло спасти его в ее глазах. Но моя мать вбила себе в голову, что я должна пережить сумасшедший роман, какого не выпало на долю ей. Она считала, что у меня в руках мощное оружие — принадлежность к моему поколению. После 1968 года все словно с цепи сорвались: принципы, условности полетели вверх тормашками. Чего же я-то жду? Она давала мне советы: не теряйся, изменяй ему, — и даже указывала на других мужчин, шепча: смотри, какой красавчик, представь, каков он под одеждой! Прекрати, мама, прошу тебя. Когда ты говоришь подобные вещи, я вижу тебя голой в окружении мужчин. Я стала праведницей из чувства противоречия. Борьба с желаниями матери отнимала у меня столько сил, что на свои собственные их уже не оставалось.
Он сидел на широком велюровом диване фиалкового цвета, и все в нем — потертые джинсы, майка с надписью «Love Myself», трехдневная щетина, небрежная поза, само его присутствие — резко контрастировало с обстановкой моего дома. Чуть рассеянный, непринужденный, он олицетворял собой двадцать первый век — простой и достоверный образец того, что общество отныне производит в качестве человеческих существ. Я плохо знала современность, не говорила на его языке, не слушала его музыку, не понимала его чувства юмора. Сидя с другой стороны низкого столика, я не могла отделаться от впечатления, что принадлежу истории. Ну и что ты ему расскажешь? Арно скрестил на груди руки и постукивал носком ноги по персидскому ковру. Я тянула время, осторожно доливая в чайник кипяток. На фоне повисшей тишины малейший шорох оглушал своим грохотом. В любую секунду он мог передумать и уйти, хлопнув дверью. Между нами еще ничего не было решено. Ну же, Эжени, шевелись! Завяжи с ним разговор, быстро. Он уже упрекает себя за то, что польстился на деньги. Чувствует себя грязной шлюхой. По морщинке, перерезавшей его лоб, я без труда могла догадаться, какую жестокую борьбу с собственной совестью он сейчас ведет. Он не смотрел на меня, хотя я сидела прямо напротив и потягивала зеленый чай, не сводя с него глаз. Мне хотелось найти нужные слова, но я оказалась не готова к тому, что он согласится. Тем более так быстро. Он поднялся, подошел к окну и бросил взгляд на манившую его улицу. Сейчас уйдет, поняла я.
— Не уходи! — вырвалось у меня.
— Тогда объясните, чего конкретно вы от меня хотите.
— Я хочу, чтобы ты проводил ночи со мной. Все без исключения. Днем можешь делать все что заблагорассудится. Но по вечерам ты должен приходить ко мне. Составить мне компанию.
— Составить вам компанию? Вы это серьезно?
На этот раз он уставился прямо на меня, и в его глазах промелькнуло нечто такое, что мне совсем не понравилось.
— Я каждый месяц буду давать тебе немного денег на жизнь. В конце года, по истечении нашего договора, я подпишу чек, и ты его обналичишь. Если уйдешь до сентября, не получишь ничего.
— А бабки у вас правда есть?
— Я что, похожа на мошенницу?
Моя искренность была настолько очевидной, что у него растаяли последние сомнения.
— Значит, тусоваться я буду здесь?
Он обошел гостиную, рассмотрел развешанные по стенам картины. Взвесил на руке бронзовую статуэтку и отправился исследовать остальную часть квартиры. Ты тащишься за ним по пятам. Уже ведешь себя как домашняя болонка. Не позволяй ему так скоро стать твоим хозяином. Не вынимая рук из карманов, он передвигался той самой легкой танцевальной походкой, что пленила меня в нем с первой секунды. Мелькнула мимолетная мысль: а может, я затеяла все это безумие только ради того, чтобы любоваться тем, как он ходит? Порой очарование таится в самых неожиданных деталях… Первым делом он заглянул в бывший кабинет Жоржа. Здесь по-прежнему стояли громоздкий книжный шкаф, столик розового дерева и совершенно бесполезный полудиван в стиле Наполеона III, пестрая обивка которого все еще хранила слабый запах сигарного пепла. Арно снял с книжной полки том — я бы сказала «наугад», если бы давным-давно не разучилась доверять случайности. Люди склонны придавать слишком большое значение случайности, преувеличивая ее роль, тогда как на самом деле она вмешивается в наши дела гораздо реже, чем мы привыкли думать. Книга называлась «О злоключении появления на свет»[1]. Можно ли случайно выбрать книгу с таким безрадостным названием? Меньше всего я ожидала, что он примется читать текст на задней обложке, но именно это он и стал делать. Для чего? Чтобы произвести на меня впечатление? Показать, что он не какой-нибудь пустоголовый кретин? В то же время всем своим видом он демонстрировал, что ему глубоко наплевать на то, что я могу о нем подумать. Но я-то знаю: способность пробуждать в других желание имеет тенденцию быстро превращаться в наркотик, без которого уже трудно обойтись.
В комнате Эрмины он старательно не замечал ни разбросанных повсюду грязных шмоток, словно бурьян, прораставших отовсюду, ни переполненных пепельниц, обогащавших спертый воздух застарелой табачной вонью. Судя по всему, его не удивляли ни запертые ставни, ни полумрак, в котором тонули стены. Посреди этого беспорядка он, похоже, чувствовал себя вполне комфортно. Рассеянным жестом он взял с ночного столика фотографию под стеклом. На ней улыбалась Эрмина, стоя рядом с подружкой, похожей на нее как две капли воды. Воздержавшись от комментариев, он вернул фотографию на место и направился к кухне. Бетти в этот день взяла выходной и поехала навестить родственницу, слегшую с радикулитом. Он открыл холодильник, достал банку газировки, пошуровал еще немного и нашел упаковку сыра. Упаковочную фольгу бросил на рабочем столе. Словно собака, мелькнуло у меня, он метит углы, осваиваясь на новой территории.
Добравшись до моей спальни, он удовольствовался тем, что заглянул в приоткрытую дверь. Между тем у меня царил идеальный порядок. Возле телевизора я поставила букет лилий, застелила постель свежими простынями. В комнате пахло чистым бельем и хорошими духами. Но он не стал в нее заходить. Гораздо позже я узнала, что его остановило. Он сам признался мне: «Это комната матери». В гостиной он уселся на прежнее место, отныне застолбив его за собой. Взял мою чашку, налил себе почти совсем остывшего чаю и стал пить, прикасаясь губами к фарфору, который я несколько минут назад прижимала к собственным губам. Некоторое время он сидел молча. Нарочно держит паузу, догадалась я, чтобы подчеркнуть дикость ситуации, но обернуть ее в свою пользу.
— Почему именно я? — наконец спросил он.
— Не знаю, — пожала я плечами. — Я ничего заранее не планировала.
— Ну ладно, о’кей.
— Ты согласен?
— Да. Но с тремя условиями. Вы не задаете мне никаких личных вопросов, не разыскиваете меня в дневные часы и платите мне полторы тысячи евро в месяц. Оставшуюся часть суммы — в конце года, как договорились.
— Меня это устраивает.
— Я приду завтра, с вещами. Возьму только самое необходимое.
Последняя реплика меня позабавила. «Только самое необходимое». Он уже отгораживался барьером, давая мне понять, что не собирается переезжать ко мне по-настоящему. «Держи». Я протянула ему ключ, и Арно сунул его в карман. «И последнее, — добавила я. Он настороженно обернулся ко мне, уверенный, что я приготовила ему ловушку. — Я не знаю твоего имени, и, если ты не возражаешь, буду называть тебя Арно».
Он пожал плечами: дескать, ему все равно, и испарился: секунду спустя его и след простыл.
Она просунула голову в приоткрытую дверь — губы поджаты, глаза пылают праведным гневом. Не лицо, а пародия на венецианскую маску, подумала я. «Мадам, подите сюда!» — вполголоса позвала она. Я спокойно отложила книгу, которую читала. «Скорее, скорее!» — торопила меня Бетти. Призрак увидела, что ли? Я прошествовала за ней на кухню, где она кивком головы указала мне на мужчину, невозмутимо изучавшего содержимое посудного шкафа. Арно достал стакан и налил себе соку. Я никого не предупредила о его приходе и понимала, что Бетти раздирают сомнения: то ли это приятель дочери, то ли крайне невозмутимый грабитель, не считающий нужным ни спасаться бегством, ни угрожать оружием. Он повернулся к нам и легонько махнул рукой: «Привет, Эжени. Вот, притащил». Возле его ног стояли желто-фиолетовая синтетическая сумка и чехол, в котором, судя по всему, хранилась гитара. Бетти перевела на меня растерянный взгляд. Она не привыкла к подобным сюрпризам. Я поймала себя на том, что едва сдерживаю рвущийся наружу смех, и решила, что это добрый знак.
Я не стала спрашивать Арно, в котором часу он придет, чтобы не мучиться ожиданием, но, разумеется, весь день сидела как на иголках. Сделала прическу, накрасилась. Два часа размышляла, что надеть, и в итоге натянула расхожие черные брюки. Без конца прислушивалась к шуму на лестнице, пытаясь сквозь толстые стены уловить гудение лифта. Всякий раз, когда включался его тяжелый механизм, у меня начинало колотиться сердце. Я проглотила половину детектива, не поняв в нем ни строчки. На что будет похож наш первый вечер — вот и все, о чем я могла думать.
Естественно, мой Арсен Люпен поднялся пешком. И сейчас как ни в чем не бывало стоял посреди кухни. До чего же он все-таки хорош! Скульптурно вылепленные скулы, подчеркивающие худощавость щек, глаза под неправдоподобно длинными ресницами, каждый взмах которых напоминает трепетание крыльев насекомого, испуганного слишком ярким светом. На шее у него висели наушники, и до меня доносились приглушенные звуки рок-музыки, понапрасну расточаемые в пространство. Он был не просто молод — он нес в себе эпоху. Улыбался как современный человек. Ходил, смеялся, дышал как современный человек. Даже волосы приглаживал жестом современного человека. Должна признаться, ощущение его неуместности на моей кухне грело мне сердце.
Я успокоила Бетти, ввиду отсутствия паники с моей стороны окончательно утратившую присутствие духа. Сказала, что сегодня она может уйти на час раньше обычного, укрепив ее в убеждении, что происходит нечто ужасное. Арно, не задав ни единого вопроса, перенес свои вещи в мою спальню и поставил возле моей кровати.
— Скоро должна вернуться моя дочь, — сообщила я ему.
— Она привыкла, что у вас ночуют мужики?
— Разумеется, нет!
Дата добавления: 2015-08-27; просмотров: 39 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |