Потрясенному Гарсу казалось теперь, что он был влюблен в Дорину. Неужели, уговаривая себя, что Дорина – табу, он тем самым просто сдерживал свое влечение к ней? В снах ему являлась женщина, похожая одновременно и на Дорину, и на Бетти. Тогда он начал вспоминать. Похороны матери, плачущего отца, его дрожащие руки. Его тоску, тщетные сожаления, начало одиночества и подлинного страха. Значит, именно в те годы, которые теперь виделись как сквозь мглу, порывистый, любящий, дерзкий отец превратился в нынешнего чудаковатого Остина. Дорина была своего рода продуктом тех горестных лет, неким утешением, но в то же время и воплощением всех тех ужасных мыслей, раненным, подстреленным ангелом, хоть и оторванным от своих истоков, но по-прежнему остающимся бесплотным духом. Гарс частично постиг тайну страсти своего отца, поток прошлого захлестнул его, и сейчас его глаза могли снова наполниться слезами.
После всего этого, хотя по-прежнему грустил, он опять начал интересоваться собой.
В пыльном солнечном столбе посреди неприбранной комнаты Гарс стоял лицом к лицу с представителем закона. Может, отец умер, может, случилось нечто более страшное? Сыновняя любовь овладела им с такой же силой, как и воспоминания.
– Я вот по какому делу, – произнес полицейский. – Вам знаком этот чемодан?
Темный кожаный чемоданчик. Офицер подержал его еще немного и бросил на кровать. Тот самый чемодан, который у него украли в день приезда.
– Это мой чемодан! Значит, нашелся!
– Для того чтобы убедиться, что вещь принадлежит вам, назовите предметы, лежащие в нем.
– Хорошо, если там внутри вообще хоть что-то осталось, – воскликнул Гарс. – Ну… там… там был… темный несессер, в нем зубная щетка такого серебристого цвета…
– Что еще?
– Ну хорошо, там… если не пропала… э-э… рукопись… под названием… э-э… «Живительная кровь ночи». – Гарс покраснел.
– Совершенно верно, – сказал полицейский. – Сейчас откроем… Роман под названием «Живительная кровь ночи». Ваша рукопись, правда? Еще одной такой быть не может. Есть еще несколько вещей и туалетные принадлежности. Ничего не пропало?
– Электробритва, фотоаппарат, не вижу их, и еще пропали некоторые вещи. Пустяки. Как вам удалось найти чемодан?
– Валялся на стройке. К счастью, внутри был ваш лондонский адрес. Дамы, которые теперь там живут, сказали, где вас можно найти.
– Дамы? А… ну да, большое вам спасибо. Я уже не надеялся, что найдется.
– Никогда не стоит терять надежды. Вот здесь распишитесь, пожалуйста. Все в порядке, до свидания. Разрешите выразить уверенность, что ваш роман станет бестселлером.
После ухода полицейского Гарс вытащил роман и перелистал. Все страницы оказались на месте. Поправил матрац, сел и углубился в чтение. Ему понравилось. И в самом деле хорошо написано.
* * *
– На твоем месте, Шарлотта, я бы прежде хорошо все обдумал, – устало сказал Мэтью. Чистым платочком он вытер лицо. На платке осталось влажное, грязное пятно. Идиотская жара.
– С какой стати я буду задумываться? О чем? О том, не лучше ли превратиться в приживалку при благодетелях? Неужели это ты придумал? Признайся честно, тебе Клер подбросила мыслишку?
– Ты права, она.
– И ты согласился. Да, Клер большая мастерица уговаривать.
– Клер – очень хороший человек. И мысль неплохая. Меня не в чем обвинять.
– Я тебя не обвиняю. Тебе, кажется, и в самом деле жарко. И еще, не обижайся, надо бы тебе побриться.
– Шарлотта, но ты ведь нуждаешься в деньгах.
– Если понадобится, я займу у тебя. Но сейчас думаю найти себе работу.
– Да? Какую?
– Еще не знаю. Для умного человека всегда что-нибудь найдется.
Полная энергии и стремления действовать, Шарлотта ходила взад-вперед по комнате в Вилле. Мэтью растянулся в мягком удобном кресле. На Шарлотте было длинное платье из плотного льна в синюю и белую полоску, стянутое широким поясом таких же цветов. Отличная фигура. Седые, подкрашенные фиолетовым волосы красиво уложены. В голубых глазах бодрость и сознание цели. Мэтью, обессиленный жарой, удивленно разглядывал ее.
– Ну ладно, – сказал он. – Так и передам Клер. Налей себе еще.
– Спасибо. Должна тебе кое-что сказать.
– Ах да, ты же говорила о письме…
– Ну что ты такой вялый! В мое время мужчина не позволял себе вот так развалиться перед женщиной.
– Извини, но…
– Ты меня извини за резкость, но мы так редко видимся, и поэтому я должна воспользоваться случаем. Речь пойдет об Остине.
– Остине… – Мэтью качнулся в кресле, стараясь наклониться вперед.
– Об Остине и Бетти.
– Нет, только не об этом!
– Ты знаешь, о чем я хочу сказать?
– Не знаю. И у меня сейчас нет настроения слушать. Будь добра, придвинь мне графинчик.
– Погоди. Как погибла Бетти?
– О чем ты?
– Как погибла Бетти?
– Утонула в шлюзе, поблизости от моего деревенского дома. Она не умела плавать. В общем, утонула. А в чем дело?
– Она умела плавать. В квартире Остина я нашла ее диплом. Отлично умела плавать.
– Ну пусть так, – согласился Мэтью, вновь вытирая лицо. На этот раз рукой, потому что ухитрился сесть на собственный платок. – Умела плавать. Но пловцы тоже тонут. Ударилась головой обо что-то…
– Но Остин утверждал, что она не умела плавать. На суде.
– В самом деле? Не помню.
– Нет, ты помнишь, вижу, что помнишь. И еще одно. Ты тайно встречался с Бетти.
– Откуда тебе известно? – Он снова поерзал, пробуя достать платок.
– Я читала письмо Бетти к тебе, о тайном свидании. Остин, наверное, его нашел. Письмо порвано на клочки и вновь склеено.
– Это правда. Я встречался с Бетти. Мы тайком от Остина обсуждали, какой подарок ему сделать ко дню рождения. Решено было купить теннисную ракетку. Хотели сделать Остину сюрприз. Потом я ему рассказал. Стало быть, нет здесь, Шарлотта, никакой тайны.
– Но зачем тогда он солгал, что она не умела плавать? Зачем всем и всюду внушал, что это самоубийство? Ты ведь знаешь, он именно внушал. Но тут или одно, или другое. Если умела плавать, то как в безветренный солнечный день утонула на тихой воде? Если умела плавать, то для самоубийства выбрала бы какой угодно способ, только не топиться. К тому же, чтобы утонуть, она должна была привязать к себе какой-нибудь груз. Но следователи ничего похожего не нашли. Ну а если упала, ударилась головой и утонула, то почему об этом не было сказано ни слова на суде? Чем руководствовался Остин, утверждая, что Бетти не умела плавать, и настаивая, что она ушла из жизни добровольно?
– Ладно. Что же тогда, по-твоему, произошло? – спросил Мэтью. Ему наконец удалось вытащить платочек, сильно измятый. Сиденье под ним было влажным от пота. Пятно, наверное, так и останется.
– Я считаю, что Остин ее убил, – сказала Шарлотта, – и сделал это потому, что был убежден, что у вас роман.
– Ведь я уже объяснил тебе – мы только хотели купить ракетку по секрету от Остина. Между нами ничего не было.
– Оставим это. В конце концов, я не тебя обвиняю, а Остина.
– Действительно, оставим, Шарлотта. Остин никого не убивал, даже в воображении.
– Ты тоже мог бы стать его жертвой.
– Нет, пойми, Остин не убийца…
– И все же ты должен быть настороже.
– С Остином? Зачем? Ну вот, мы поговорили, я знаю, что передать Клер, и закончим на сегодня. Мне еще придется встретиться с Монкли, потом обед с Мэвис, к тому же я обещал зайти к Чарльзу Одмору, пока Эстер, как тебе известно, гостит у Арбатнотов, там какая-то сельскохозяйственная ярмарка или что-то в этом роде…
– Я совершенно не могу тебя понять. Нет, нет, посиди. Мы еще не все выяснили. Я обвиняю твоего брата в убийстве первой жены, а тебе, кажется, все равно, ты и не собираешься возражать.
– Просто знаю, что он не убийца. Я знаю своего брата лучше, чем ты. А ты просто-напросто придумала трагическую историю, которая должна как бы остаться нашей с тобой волнующей тайной на вечные времена.
– Дуралей, – спокойно произнесла Шарлотта. – Ведь тот диплом в самом деле существует…
– Успокойся, Лотти.
– Ты женишься на Мэвис?
– Почему бы и нет?
– Мэтью, я сюда пришла не для развлечения. Посиди еще минуту и выслушай. Я со всей ответственностью заявляю, что тебе грозит опасность, и немалая…
– Перестань, Шарлотта. Будет уже играть в самодеятельного детектива.
– Тебе известно, что я любила тебя всю жизнь? – сказала она, остановившись перед ним.
– Мы шли по жизни разными дорогами.
– Не притворяйся. Влюбилась в тебя сразу, с той самой минуты, когда Джордж нас познакомил. Влюбилась в тебя.
– А не в Джорджа?
– Эту басню Клер выдумала для моего унижения.
– Какая-то путаница получается…
– Мэтью, я люблю тебя. И только тебя. И после того как призналась, на сердце стало легче. Из-за тебя я не вышла замуж. Все эти годы прожила, думая только о тебе, отчаянно надеясь, что ты…
– Лотти, я не понимаю. Ты что-то чувствуешь, но почему я должен в это верить, да ты же и сама не веришь. Все дело в том, что каждому необходимо отыскать объяснение собственного страдания…
– Как ты можешь быть таким жестоким! – В ее глазах вдруг заблестели слезы, и Шарлотта отвернулась, чтобы утереть их ладонью.
Мэтью, сделав еще одно усилие, наконец сумел подняться.
– Ты извини, но я не могу поверить, что из-за меня ты погубила свою жизнь.
– Не верь. Я тебе настолько безразлична, что из-за меня ты не хочешь почувствовать себя хоть на каплю виноватым, вот в чем соль…
– Я тебе благодарен, но…
– Ты сделался профессиональным мудрецом. Ну что ж. Конечно, эту роль ты избрал не осознанно, а так, по наитию. И все сводится к тому, что ты с удовольствием копаешься в делах людей, с которыми чувствуешь связь, но только в том случае, если эта связь тебе льстит или тебя развлекает. Это можно объяснить сексуальным влечением. Жаждешь властвовать в тех случаях, когда эта власть соответствует твоим интересам. Иногда ты мог бы использовать эту власть во благо, но благо на самом деле тебя не интересует, поэтому ты просто кичишься искренностью и простотой; говоришь только то, естественно, что на самом деле чувствуешь. Что поделаешь, мое место не здесь. Но мне казалось, что ты хотя бы из вежливости, не говорю уже о благородстве, поведешь себя по отношению ко мне менее цинично.
– Боже мой, Лотти, прости меня. Не будем ссориться. Я сейчас так измучен всем происходящим. Прости меня, и останемся друзьями.
– Ты никогда не сделал шага мне навстречу, даже после того, как я тебе написала. Ответное твое письмо было образцом лицемерия.
– Прости…
– Слава Богу, я могу найти опору в собственном достоинстве, проистекающем из подлинного чувства. И ничего другого мне уже не осталось. Я сомневаюсь, способен ли ты вообще любить.
– О таких вещах не принято говорить.
– Я ухожу. – Она взяла сумочку. – Больше не буду тебя беспокоить. Пришла только для того, чтобы предостеречь тебя. И по-прежнему считаю, что Остин способен на преступление. Способен убить тебя. О своей любви не собиралась говорить. Но раз ты не веришь, то тебе все равно. Прощай.
– Шарлотта, подожди минутку…
Но платье в полоску уже исчезло. Мэтью не успел дойти до коридора, а входная дверь уже захлопнулась.
Он вернулся в гостиную. Выщербленная ваза эпохи Сун белела на каминной полке. Мэтью взял ее в руки и глянул в бездонную глубину. И снова перед ним возникла сцена на площади: кучка неуклюжих людей, прохожий, вдруг повернувший к ним, спасительные рукопожатия, вытоптанный снег и пустота на том месте, откуда их забрала милиция.
* * *
– Это была всего лишь случайность, – сказала Мэвис.
Они пили чай в гостиной.
– Господи, меня все это преследует ночами, – пожаловался Остин.
– Да. Возьми еще пирожное.
– Я считаю себя виноватым.
– И совершенно зря.
– Мне кажется… некоторые… думают, что я обвиняю всех, кроме себя, но они ошибаются.
– В случайности некого винить.
– Все верно, но кто знает, какая цепь причин и следствий превращается в итоге в чью-то вину? Увы, даже самый малый проступок в конце концов заканчивается чьим-то самоубийством, убийством или того хуже.
– Может быть. Такие мысли я доверяла Богу, пока в него верила.
– А сейчас…
– Сейчас уже ничего нельзя поделать. Будем стараться жить обычной жизнью. Мы не в силах распутать сеть.
– Но это же ужасно!
– Никак не могу понять, в чем ты себя обвиняешь.
– Я хвастался. А он был такой толстый, ты не поверишь…
– Толстый?
– Да, уже тогда. Я был ловчее, а он боялся слезть с горы. А озеро внизу было такое красивое, ярко-синее посреди золотистых скал, а день был жаркий. Я спустился к воде и ходил там, разбрызгивая воду, будто насмехался над ним, а он потел там, наверху. Наверное, ему было очень обидно. Но я и хотел обидеть.
– А потом…
– Потом я разделся и нырнул в воду. Как сейчас помню. День настолько жаркий, что тело в холодной воде не успевает остыть и на коже возникает как бы серебристая пленочка. Удивительно. Это были, наверное, последние счастливые минуты в моей жизни.
– Наверняка нет. А что было потом?..
– Мне казалось, что он спустится следом за мной. Из зависти спустится. Я видел, как он там мечется, пробует нащупать безопасный спуск, но все равно не решается. Я оделся и начал взбираться, и тогда он начал бросать в меня камни, и я упал…
– Извини, Остин. Ты уверен, что он начал бросать камни? Может, ты сам их как-то сдвинул?
– По крайней мере один камень точно бросил… но все это не важно… я не помню.
– Нет, это же очень важно. Ведь ты говоришь, что всю жизнь винишь его в том случае. Но если на самом деле он не бросал…
– Он смеялся…
– До того, как ты упал.
– Мне было трудно, он видел и потешался.
– Не вижу в этом ничего дурного. Ты говорил, что раньше сам над ним смеялся…
– Он бросил, я уверен… впрочем, не важно… подняться на гору куда трудней, чем спуститься… мне стало страшно… и в эту минуту лавина камней поехала на меня… лавина… я потерял равновесие… и оказался внизу…
Остин, раньше сидевший прямо, уставившись в стенку, вдруг резко отодвинул чашку и открыл рот, будто ему не хватало воздуха. Голова упала, он тяжело дышал, опершись лбом на ладонь, после чего как бы сполз с кресла на ковер. Задыхаясь, толкнул снизу оконную раму.
Истерика, поняла Мэвис, сейчас завизжит. Она побежала к двери, но вернулась и стала внимательно смотреть на Остина. Гримаса искривила его лицо, дышал он с трудом, хрипло. И тут она заметила, что он пытается улыбнуться.
– Прости, – выдавил Остин. – Это из-за пыльцы.
– Что?
– Пыльца. Астма. Сейчас приму таблетку. В саду пыльца. Свежий воздух поможет. Когда приступ, в любой комнате кажется душно. Зрелище неприятное, кажется, что умираю.
– Принести воды?
– Молока… полную чашку… спасибо… молоко помогает… не знаю… может, всего лишь внушение…
Она смотрела, как Остин сидит на полу и жадно пьет молоко из огромной фарфоровой чашки. Ей тоже стало трудно дышать. Остин улыбался, почти задорно. Золотистые волосы растрепаны, лицо почти без морщин, приятно загорелое. Очки он снял еще раньше. Прямо герой-любовник из кино. Подобрав платье, она опустилась перед ним на корточки.
– Тебе уже лучше?
– Лучше. Напугал тебя, извини.
– Ничего.
– На чем я остановился? А. Тогда все и случилось. Раздробил себе запястье… Упал на вытянутую руку, гляди… и повредил, с тех пор в ладони мелкие косточки; редкий случай… рука лишилась подвижности… потом долго не мог писать… пока не научился левой… и тогда же, именно тогда для меня все закончилось.
– Глупости. Ты сильный, и у тебя есть воля.
– Да, я вынужден был держаться… для этого именно мне нужна была воля… в этом заключалось мое усилие… потому что я жил всегда в шаге от катастрофы.
– Во всяком случае, он не виноват. Даже если бросал камни. Ведь он не хотел тебя искалечить. Ты даже не уверен, бросал ли он вообще.
– Не бросал, так каким-нибудь другим способом сделал бы то же самое… но сейчас все прошло…
– Ты что-то не то говоришь. Так нельзя.
– Ясность в подробностях не обязательна. Главное – суть.
– Но если подробности так сомнительны, то и все прочее может существовать лишь в твоем воображении.
– Чем воображение хуже фактов?
– Воображение истинно только для тебя, и нельзя, исходя из него, обвинять другого человека. Есть ведь разница между совершением ужасного поступка и представлением о его совершении!
– И все равно кто-то виноват. Воображение подсказывает, где правда. Его подсказке можно доверять.
– Но это же настоящее безумие!
– Нет, нет. У меня слишком много доказательств. Посмотри на мою бедную руку. Я ничего не придумал. Негнущаяся, как доска. Пальцы не соединяются. Неудивительно, что люди меня избегают. Пальцы, как когти, словно я черт, а не человек.
– Я не вижу ничего такого…
– Но все равно и тебе бросается в глаза.
– Да, но только потому, что… я тебя знаю.
– Странно, что при этом женщины мною не брезгуют. Скорее наоборот.
– Ты пробовал лечить?
– В самом начале – да. Но потом бросил. Безнадежное дело.
– Можно бы еще раз попробовать. Ведь медицина не стоит на месте. Дай посмотрю.
Остин вытянул правую руку, открыв истрепанную грязную манжету. Мэвис взяла его ладонь. Концы пальцев были красными и опухшими от постоянного обгрызания ногтей. Она притронулась к неподвижным пальцам.
– Больно?
– Нет.
– Мне кажется, в них есть подвижность. Тебе обязательно надо показаться специалисту. Я расспрошу знакомых.
Она осторожно массировала пальцами его ладонь, двигала ее в разные стороны.
– Странно, – произнес он.
– Что?
– Ни одна женщина не… не делала такого… с моей рукой.
* * *
«Прелестный домик без мебели. Тихая местность. На границе Сассекса и Сэррея. Подходит для художника или артиста».
– Как ты на это смотришь, дорогая? – прочтя очередное объявление, спросила Митци.
– Смотрю скептически. Мне не нравится формулировка «Подходит для художника или артиста».
– Почему?
– Потому что означает сырость, дырявую крышу и отсутствие нормальной кухни.
– Но крышу можно починить и с сыростью справиться. Кроме того, дом недорогой… А вот еще одно. Звучит заманчиво. «Продам старую мельницу. Колесо действует. В пруду водится форель».
– Но мы не рыбаки. А колесо будет страшно шуметь.
– Ну тогда вот это: «Прекрасный объект для реконструкции и расширения…»
– Не хочу уже ничего реконструировать.
– А это? «Дом в георгианском стиле»…
– Наверное, целый замок.
– Погоди, дай дочитать. «Дом в георгианском стиле. Небольшой. На четыре семьи. Обширный сад».
– Рядом адское шоссе. И вечные ссоры насчет сада.
– «Бывший амбар с выгоном». Неплохо. Псу было бы где бегать.
– Митци, детка, спустись на землю!
– Ну что я могу поделать – мне нравится мечтать, особенно когда ты рядом. Надо же псу где-то бегать, ведь так?
Был поздний вечер. Они сидели в доме у Митци. Она под предлогом, что вечера уже прохладные, а на самом деле исключительно ради уюта, разожгла огонь в камине. Угощались бутербродами и запивали белым вином. Шарлотта, задумав отучить приятельницу от пьянства, ввела лечебный курс: сухое вино плюс херес, и ничего более крепкого.
– Лотти, а какого пса купим? Колли или охотничьего?
Шарлотта смотрела на огонь. Растрескавшееся полено на одном конце раскалилось едва ли не до белизны.
– Ни один из этих домов нам не по карману, Митци.
– Но если я продам свой, станет по карману. Еще выясню насчет того места в редакции спортивной газеты. Если устроюсь, придется найти дом недалеко от станции, чтобы можно было добираться до работы. Может быть, где-то в Доркинге, или в Галлифорде, или в Кенте…
– Что ж… но я тоже хочу вложить средства…
– Не засоряй мозги. Я все устрою. Как назовем пса?
– Я тоже пойду работать, – сказала Шарлотта. – Могу освоить пишущую машинку или поступить в библиотеку.
– Ровер, Фидо, Бонза.
– О нет. Псу больше подходит… Ганимед… или Пирр, или…
– Пирр, неплохо. Пусть будет. Пирр, к ноге!
– Митци, не спеши продавать дом.
– Я решила окончательно. Ты уже написала Остину, чтобы возвращался к себе домой?
– Еще нет. А ты уверена?..
– Я уверена. А ты?
Шарлотта по-прежнему глядела на раскаленное полено.
– Да.
– И сразу переедешь ко мне?
– Да. Но буду вносить плату за квартиру.
– Ни в коем случае. И не будешь меня стыдиться?
– Что за глупые разговоры, Митци?
– Тогда переезжай скорее. Я боюсь, что ты передумаешь.
– Хорошо. Напишу Остину и перееду.
– А может, тебе кажется, что я тебя принуждаю? Может быть, ты чувствуешь себя как бы прижатой к стенке… или… приговоренной?
– Я себя чувствую прекрасно, – ответила Шарлотта. Поудобней расположившись в кресле, она смотрела на приятельницу.
Митци, нарядившаяся в черный брючный костюм и белую блузку с черным галстучком, была сейчас похожа на пухлую, круглощекую красавицу былых времен – смешную и в то же время полную очарования. Волосы были старательно подстрижены. Полное лицо излучало здоровье и радость жизни. Она, смеясь, потянулась за очередным бутербродом.
В первое время Шарлотта подчинялась равнодушно. Еще в больнице Митци стала вести себя по отношению к ней как хозяйка. Сидела у постели, когда Шарлотта еще лежала без сознания. Приветствовала ее, когда очнулась. И с тех пор Шарлотта как бы перешла в собственность Митци.
Шарлотта не слишком ясно, но все же сознавала эти ее претензии. Именно Митци заказала такси, которое отвезло Шарлотту из больницы домой. Когда приехала Клер, Шарлотта уже уехала. Именно Митци, как потом выяснилось, заказала молоко и заполнила холодильник продуктами. Именно Митци приготовила завтрак в день приезда. Какая услужливость, какая заботливость! Шарлотта поблагодарила, сказала «Всего доброго» и закрыла дверь. Звонила Клер. Звонил Гарс. Клер напомнила, чтобы она не оставалась в одиночестве, что ей нельзя оставаться в одиночестве и чтобы… Шарлотта ответила, что чувствует себя прекрасно, не хочет ни к кому ходить в гости и принимать у себя тоже. Звонил Мэтью и поклялся позвонить еще раз, чтобы договориться о встрече. Еще раз позвонила Клер с вопросом: знает ли Шарлотта о смерти Дорины от удара тока в отеле в Блумсбери? Нет, она не знала. На что Клер ответила: по-моему, ты должна была знать. А может, заглянешь? Нет. Лежа в постели, Шарлотта думала о Дорине. В первую минуту она пережила потрясение, но успокоилась как-то слишком быстро, куда быстрее, чем ожидала. Ну разумеется, сейчас Мэтью начнет утешать Мэвис. Она размышляла о своей попытке уйти из жизни и о нынешней жизни в подвешенном состоянии. Поискала снотворное. Но не нашла ни одной таблетки. Какое-то время плакала.
На следующее утро она поняла, что не хочет вставать. Заварила чай и снова легла. Позвонили в дверь, но это была всего лишь Клер. Накинув халат, Шарлотта поговорила с ней в коридоре. Как ты? Ничего? Может?.. Нет. Чай тем временем остыл. Мэтью не позвонил. Легла в постель. Поплакала немножко. И тут появилась Митци, принеся с собой все, что только можно придумать, – еду, напитки, цветы, какие-то ужасные журналы. Она носилась по квартире, в то время как Шарлотта лежала в постели, приглядываясь к гостье. Может, позавтракаем в том новом греческом ресторанчике? Почему бы и нет. Наденешь вот это платье? Хорошо.
За завтраком Митци рассуждала об Остине. Как известно, Отелло завоевал сердце Дездемоны, рассказывая ей о своей военной карьере. Митци пробудила интерес своим рассказом об Остине. Этот рассказ подействовал живительно. Оказывается, Остин – не более чем хам, который, в сущности, боится женщин. Разумеется, он испытывал в детстве страх перед собственным отцом. Потом перед Мэтью. Остин хотел отомстить отцу, который в свое время мешал матери баловать сыночка. Пришло время, и Остин направил свои претензии в новое русло – на женщин. Его хлебом не корми, позволь только разыграть очередную драму с очередной женщиной; обыкновенная спокойная жизнь не по нем. Ему подавай какие-то немыслимые существа родом не из этого мира, над которыми он измывается, пытаясь замаскировать свой страх перед ними. Охотней всего он взял бы в жены шизофреничку и держал бы ее на цепи. Самая большая его страсть – видеть, как эта несчастная подчиняется его навязчивым идеям. Но зашел слишком далеко и решил сбежать. Со мной у него, конечно, ничего не вышло, заметила Митци, потому что я не марионетка. И тут Митци расплакалась. У каждого должен быть предмет заботы.
Вот так, незаметно для себя, Шарлотта привязалась к Митци. Почему? Может, потому, что Митци ни в чем не была похожа на Клер. И еще – помогла ей на все взглянуть гораздо проще. Когда Шарлотта пожаловалась, что Мэтью ею пренебрегает, Митци посоветовала ей навестить его. Навестила. И разочаровалась. Но ей было легче перенести это разочарование, потому что теперь она знала способ – смотреть на все проще. Упрощая, так сказать, Мэтью, она чувствовала досаду и вместе с тем некое удовлетворение. «Дерет нос, – выразилась Митци о Мэтью. – Нет, чтобы просто любить и быть обаятельным. Ведь каждому нужно хоть немного тепла. Зазнайка».
Значит, Мэтью разочаровал. Зазнайка. Не сумел найти правильный тон. А ведь с легкостью мог завоевать ее любовь. Неужели посчитал для себя унижением принять эту любовь? Или побоялся, что она начнет всем рассказывать, какие они теперь друзья? Как он любит все рассчитывать, систематизировать, уточнять: вот здесь то, а там это! Как можно с точностью объяснить, что она сделала, а чего не сделала, что испытала, а чего не испытала из-за любви к нему? Всю жизнь его любила, всю жизнь о нем думала. Разве любовь можно измерить? Сколько часов в день нужно думать о любимом, чтобы посчитать себя действительно любящей? Абсурдная мысль. Любовь не знает арифметики, она смеется над физиками и философами. Место любви – в мире идеальном.
То, что она могла высказать Мэтью и чем не могла бы поделиться с Митци, пришло к Шарлотте потом. «Конечно, я его идеализировала, – думала она. – И каким маленьким он оказался в действительности! Тщеславный, слабовольный, весь состоящий из мелких амбиций. Неужели я и дальше буду его любить, он ведь не заслуживает этого. К тому же он уже навсегда принадлежит Мэвис. Не буду носиться со своей печалью. Пусть уходит, не стану больше ему надоедать». И все же она продолжала плакать – не только из-за утраты, но еще и потому, что ее мечты, хлеб насущный всей ее жизни, оказались ненужными. Что касается Остина, то он в ней всегда пробуждал не более чем холодное любопытство. На первом месте всегда стоял Мэтью. Об Остине, поглощенная своими собственными заботами, она почти забыла.
Со временем она поняла, что Митци ее любит. И почувствовала благодарность. Сначала она была для Митци развлечением, чем-то малозначащим. Но сейчас стала кем-то большим. И Шарлотту это ничуть не пугало. Общество женщин она всегда принимала как неизбежность. Не могла, правда, сказать, что хорошо знает женщин – даже сестру, даже мать. Но она впервые встретила такую женщину, как Митци. Митци переступала все барьеры и границы, не замечая их и даже не догадываясь об их существовании. Митци заботилась о Шарлотте и руководила ею. И в то же время восхищалась, уступая ей и принимая поучения. Обе поняли, что им невероятно легко разговаривать друг с другом. Рядом с Митци Шарлотта научилась, что называется, болтать. И смеяться. Все яснее вырисовывалось обаяние ее основательно сложенной, лишенной всякого кокетства приятельницы. Она перестала беспокоиться о будущем. С нетерпением ожидала визитов Митци. Позволяла делать себя счастливой. Молодая Шарлотта проанализировала бы все и сбежала. Старая седая Шарлотта лишь усмехалась.
Каждый должен о ком-то заботиться. Вырваться наконец из квартиры Остина, стряхнуть с себя все эти заплесневелые мысли, воспоминания. И как можно скорее. Но куда идти? Как куда? К Митци, разумеется. Она осталась у Митци на ночь, потом на две ночи. Сказала как-то, что всегда хотела завести собаку. Митци ответила, что она тоже. Но в Лондоне, возразила Шарлотта, псу будет плохо. Ну так поселимся в деревне, тут же решила Митци. Она, как оказалось, всю жизнь хотела переехать в сельскую местность. И Шарлотта тоже. Жизнь вдруг наполнилась незамысловатыми, приятными, бурлящими жизненной силой возможностями. Шарлотта смотрела на все это и смеялась.
– Ты чего смеешься? – спросила Митци.
– Так просто, детка. Да, еще бутерброд, спасибо.
Шарлотта думала: вот удивятся, когда узнают, что я живу в сельском доме в Сассексе вместе с амазонкой и громадным псом!
* * *
– Дядюшка, можно тебе долить?
– Благодарю, мой мальчик.
– Я чувствовал, – продолжил Гарс, – что Людвиг становится между мной и тобой.
– Верно.
– Я как-то поцеловал Дорину, за живой изгородью, в саду, в Вальморане…
– И каков же был твой поцелуй?
– Трудно описать. Страстный и вместе с тем ни к чему не обязывающий. Замкнутый в самом себе. Я не знаю, как она восприняла. Но я сам в ту минуту был доволен собой. Она тебе рассказывала?
– Да.
– И что же она сказала?
– Жалела, что ты ее пасынок, а не настоящий сын.
– Странно. Никогда бы не подумал. Никогда не представлял Дорину в роли матери.
– Жаль, что у нее не было детей.
Дата добавления: 2015-08-27; просмотров: 29 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |