– Не могу сказать. Мне кажется, что-то одно. И я верю, что все решится. Я так хочу… освободить ее, что ли… выпустить на волю, как птичку. В общем, трудно выразить…
– То есть тебе кажется, что она потом сможет… как бы это выразить… спасти… Остина?
– Да. Я верю в это.
– Просто веришь?
– Да. Тут есть что-то религиозное. Чтобы помочь другим людям, надо верить, вера может помочь.
– Возможно. Остину нужна работа. Я пробовал для него найти. И Джордж тоже. Дело непростое. Его возраст и физический недостаток… Ну и слухи, которые вокруг него бродят.
– Знаю.
– Все вместе может сделать наши усилия тщетными.
– И все же надо действовать. Я хочу, чтобы Дорина встретилась с ним, хочу пробудить в ней стремление к встрече. Если хоть какой-то ангел-хранитель печется о нем…
– Да, и он знает об этом, – сказал Мэтью. – Но мне с ней видеться не имеет смысла.
– Это и невозможно.
Их взгляды встретились.
– Если бы только, если бы…
– Что, Мэвис?
– Если бы оказаться вдвоем где-нибудь в совершенно новом месте, мы смогли бы найти счастье!
Мэтью выдержал ее испытующий взгляд.
– Не думаю, что этого достаточно.
– Я знаю. Но бывают минуты, когда любовь так измучивает человека, что, окончательно выбившись из сил, он понимает: тонкий механизм приводит в движение не река, а струйка воды.
Мэтью улыбнулся ей:
– Мне кажется, твоя река и твой механизм здесь…
– Да, да…
– Но я тоже хочу, чтобы… Тебе хотя бы дано умение говорить о любви. Что я могу сделать для Остина? Знаешь, я ведь ради него вернулся.
– Знаю, и очень этому рада, от этого и все остальное становится лучше… здесь…
– Добрая моя!
– Не любовью ли зовется то, что подтолкнуло тебя вернуться к Остину?
– Насколько глубоко имя может пронзить тьму?
– Пусть летит тогда… как огненная стрела…
– Ты сегодня полна загадок.
– Я сегодня полна… поэзии… любви…
– Мэвис, я…
– Я знаю.
– Иди ко мне.
* * *
– Ты прочтешь мой роман? – спросил Норман. – Мне хочется знать твое мнение. Это психологический триллер, получился бы сногсшибательный фильм. Об одном парне, неудачнике, сообразительном, умелом, но невезучем; в пять лет с ним случилось несчастье, отец выбросил его из окна, парнишка сломал челюсть и получил дефект речи, пожизненно; говорить может, но разобрать трудно, всегда людям кажется, что он сказал не то, что сказал; есть сильные куски, но как бы символические, а потом он встречает девушку и… нет, не буду пересказывать, весь интерес пропадет; заканчивается так: он берет ружье, идет в супермаркет и стреляет в толпу, и…
– Чудный герой, – пробормотал Остин.
– Вот, держи. Я сделал несколько экземпляров. Храню их в таком стальном футляре с пружиной, тяжелый. В следующий раз можно будет обсудить.
– С чего ты взял, что будет следующий раз?
– Не смейся. Я еще и твоего брата к этому делу подключу.
– Мой брат раздавит тебя, как клопа.
– С какой стати? Он горюет. Его проняло куда больше, чем тебя. Значит, так, все по-честному. Я же тебя не собираюсь запугивать.
– А что же ты делаешь? Нарушаешь закон. И твое письмо – доказательство.
– Уж насчет закона чья бы корова мычала. А мое письмо – это обыкновенное поведение расстроенного человека.
– Если сунешься к брату, он пойдет в полицию.
– Нет, не пойдет. Он понимает, что выгодней договориться. Ради тебя и по справедливости. Мне же много не надо. Господи Боже! Ты можешь понять? Я пережил такую утрату…
– Подожди, пока найду работу. Я буду платить тебе время от времени, потому что мне… жаль… мне жаль, ты понимаешь? Но сейчас не могу… у меня ни гроша.
– Я просил у тебя двадцать фунтов, и они у тебя есть. Голову даю на отсечение, что у тебя куча денег заначена!
– Господи Боже!..
В отсутствие Шарлотты Остин обшарил квартиру в поисках чего-нибудь, что можно было бы продать. Не нашел ничего, кроме принадлежавших Дорине тоненького колечка с бриллиантиком и брошки. Продал то и другое за двадцать два фунта, подозревая, что его обманули.
Попробовал сочинить письмо Шарлотте с просьбой больше платить за комнату, но не сумел отыскать нужных слов. Решил, что напишет позднее, вечером.
Норман и Остин сидели в полумраке. Как и прежде – Норман на кровати, Остин в кресле. Остину было противно присутствие этого человека в комнате, но он не хотел, чтобы их видели вместе на улице. Вид у него самый мерзкий, компрометирующий. Сколько еще продлится этот кошмар, неужели никогда не кончится? И надо же было им вляпаться в этот скандал, да еще на глазах у всех…
– На следующую неделю мне хватит и десяти. У тебя есть денежки, я знаю, только ты скупердяй.
– У меня нет ничего.
– Возьми в банке.
– Не получится. Мой счет уже несколько месяцев как закрыли.
– Бери где хочешь, твое дело. Всего десятку. Найди, старый, подсуетись. Ну а пока спасибо и на этом, мне пора. Увидимся через неделю. Тогда и обсудим вариант долговременного соглашения. Я же человек не жадный, не алчный, ты понимаешь. Не хочешь – и к брату твоему не пойду, если ты будешь платить. Ну, пожмем друг другу руки и будем друзьями, ты согласен? О, а что у тебя с рукой-то?
– Отец выбросил из окна в пять лет.
– Шутник. Ну, auf Wiedersehen.
И Норман, как темный призрак, исчез из комнаты. Остин со стоном закрыл лицо руками. Будущее выглядело невыносимо. Что же, Норман теперь останется с ним навсегда? Нет, нельзя соглашаться, никак, ни в коем случае, иначе с ума сойдешь. Пойти к Мэтью, поговорить, попросить помощи? Мэтью наверняка знает, что делать, он не даст собой помыкать. Словами «он тебя раздавит, как клопа». Остин невольно выразил какую-то атавистическую веру в старшего брата, нечто вечное и неопределенное. Нет, не пойдет он к Мэтью, иначе тот будет торжествовать. И тогда все пойдет прахом.
Загорелся свет. Митци.
– Чего это ты сидишь в темноте? – спросила она.
– Выключи, выключи.
– Прости. – Свет погас. – Что это за тип такой странный от тебя только что вышел? Шептались тут наверху, как заговорщики?
– Предлагал мне работу.
– Хорошо. Где же?
– На станции переливания крови…
– А, это…
– Отстань, Митци, ладно?
– Не сердись. Хочешь кофе?
– Лучше виски.
– Виски нет.
– Тогда иди к черту, оставь меня в покое.
Митци ушла, и Остин тут же забыл о ней. Как же он себя ненавидел за то, что продал колечко. Еще поцеловал его на прощание. Его бы на шее носить, как талисман! Если бы его молитвы дошли, если бы смогли защитить от черных сил, лезущих в его жизнь!
* * *
– Я пошла туда, но он ушел, – сказала Митци, – ушел.
Это было на следующий вечер после визита к Остину его таинственного знакомого. Утром под моросящим сереньким дождем Митци пошла в студию. На письмо ответа не было, и на телефонные звонки тоже никто не отвечал. В своем лакированном дождевике она пробивалась сквозь мглу. Улицы были прочерчены черными, движущимися, сталкивающимися зонтиками, словно двигалась какая-то нескончаемая зловещая процессия. Ужасное утро – душное, мокрое, серое и полное недобрых предчувствий.
Митци нуждалась не только в деньгах. Она хотела увидеться с мистером Сиком-Хьюзом. Долгое молчание как-то возвысило его в ее глазах. И зачем она тогда так грубо с ним обошлась, совершенно зря, совершенно необдуманно. Бедным нельзя так. А мир вокруг достаточно уныл и без этой злости на Сикома, повинного лишь в том, что написал в ее честь поэму в пятьсот строк по-гэльски.
Она подходила к студии в радостно-напряженном ожидании того, что хоть раз доставит кому-то радость. Дверь была заперта. Под дождем на крыльце она рылась в сумочке, пока нашла ключ. Когда вошла, эхо собственных шагов убедило ее, что в студии никого нет. И вообще ничего нет, пусто. Мимо конторки прошла в студию. Пусто, даже линолеум сорван. Всюду валялись газеты, пахло кошками, струйка воды текла из-под дверей, выходящих в сад. Из прежнего осталась только картина-фон на стене – замок над озером, но даже замок трудно было разглядеть, словно и его скрыла завеса дождя. Мистер Сиком-Хьюз свернул лагерь.
«И прихватил мою пишущую машинку», – вдруг поняла Митци. Машинка исчезла. И деньги. И гэльская поэма в пятьсот строк. Может, где-то лежит записка, несколько строк, адрес? Нету. Она расшвыряла ногой кучу старых газет и под ними нашла только пожелтевшую кисточку от старой атласной шали. Значит, Сиком-Хьюз все выполнил, что задумал. Глаза ее наполнились слезами. Машинка пропала. На счете ни гроша. Сиком снялся с места. Он все-таки был ничего. Она плакала в пустой полутемной комнате, а ветерок раскачивал лампочку под потолком, и струйки дождя сбегали по стеклу, и какие-то влажные полосы перекрещивали нарисованное озеро. Сиком-Хьюз исчез.
– Уехал, – повторила Митци, – уехал навсегда, прихватив мою пишущую машинку.
Она потеряла все, даже векселя, посланные ему по почте. Рука сама потянулась к бутылке.
«Когда же она уйдет? – мучился Людвиг. – Сейчас придет Грейс, ничего еще не готово, а она говорит, говорит и говорит, а я не хочу, чтобы она сидела в моей комнате, когда Грейс придет. О Боже, кажется, сейчас расплачется».
– Еще можно его найти, – утешил ее Людвиг. – Человек – не иголка. Найдется.
– Нет, пропал навсегда, – не успокаивалась Митци. От атласной кисточки, которую она положила в сумочку, осталось всего несколько спутанных желтых ниточек.
На Митци был грязный голубой передник, который она едва сумела завязать на объемистой талии. Короткие светлые волосы заправила за уши и стала похожа на расстроенную школьницу. Нетвердой рукой она налила себе еще виски, отчего образовался влажный кружок на скатерти, свежей, новехонькой, специально, ради ужина с Грейс, купленной Людвигом в магазине Баркерса. Локтями сдвинула тщательно разложенные ножи и вилочки, навалилась на стол. Рот ее скривился.
Людвигу с трудом удалось уговорить Грейс прийти к нему на ужин. Это было важное событие. Он не сразу, но все же уступил ей в вопросе покупки спортивного автомобиля, элегантного MG, и вскоре они станут его владельцами. Но учиться водить она, кажется, не собиралась. Людвиг в автомобилях не разбирался совершенно. MG был уже не первой молодости. Оливер, унаследовавший от отца книжную лавку, торгующую раритетами, был способным выпускником Итона, носил джинсы и дни напролет копался в своем автомобиле, которому придумал имя «Кьеркегор». Это неусыпное внимание требовалось Кьеркегору для того, подозревал Людвиг, чтобы тот не развалился прямо посреди дороги. Оливер не мог скрыть радости, когда предварительная сделка была заключена. «Скорость, как у ракеты», – заверял он Людвига, но того ракеты не интересовали. «Прокатимся по шоссе во вторник». Людвиг в глубине души надеялся, что показ не удастся – во время поездки с машиной случится авария, конечно, не смертельная. И вот в благодарность за то, что Людвиг сдался в вопросе покупки автомобиля, Грейс согласилась прийти на ужин в его квартиру, но при одном условии: больше никого из жильцов не будет.
Чтобы избежать ненужных визитов, он все решил приготовить на своей газовой плитке. Намечены были консоме с добавлением хереса, омлет с гарниром из картофельного салата, яблочный пирог и сыр. Накрывая на стол, он вдруг почувствовал себя неимоверно счастливым. Размечтался о доме в Оксфорде, как там у них сложится жизнь. И тут со стаканом и бутылкой ввалилась Митци.
– Не знаю, что мне делать, – говорила она. – Он был настоящий джентльмен, честное слово. Ты его видел? Он милый был. Писал по-гэльски, такую замечательную поэму. Достойный человек. Таких теперь редко встретишь. Сейчас в основном барахло всякое. И почему ты с ним не познакомился!
– Говоришь, будто о покойнике! – в отчаянии воскликнул Людвиг. – Но он ведь жив, зачем же рыдать? А теперь, Митци, знаешь, я бы тебя попросил…
– А он ведь мне нравился, – не собиралась замолкать она. – И я ему нравилась. Но не судьба нам. Не судьба…
– Вот вы где все, – раздался голос Остина. Он зашел и сел напротив Митци.
– Ну и вид у тебя – как у покойника, – сказала Митци. – Ты где шатался весь день?
– Так, ходил, бродил.
– Что, по городу?
– Да, то тут, то там.
– Зачем?
– К женщине одной ходил.
– Какой женщине?
– Той, что спит летаргическим сном в комнате на Трегантер-роуд. Уже шестьдесят лет спит. Уснула в восемнадцать лет. И вот с тех пор лежит и ничуть не постарела. И если мужчина ее поцелует, она проснется, но тут же и красоту свою утратит, иначе говоря, с постели встанет семидесятисемилетняя старая развалина, но у нее зато сто тысяч фунтов, так что можно и рискнуть.
– И ты ее поцеловал? – спросил Людвиг, задумчиво помешивая омлет.
– Нет. Испугался. Присмотрелся и потихоньку дал деру.
– Ты нализался. Нет никакой старухи на Трегантер-роуд.
– Можно выпить? – спросил Остин и плеснул себе виски в бокал, один из приготовленных Людвигом.
Норман звонил. Завтра Норман явится снова.
– У вас с Митци праздник? Завидую. Разрешите присоединиться?
– Нет у нас никакого праздника. Я жду Грейс. Наконец согласилась прийти.
– Согласилась, говоришь? – оживилась Митци. – Наша компания ей не совсем подходит.
– О, Грейс согласилась прийти, – подхватил Остин. – Прекрасно.
– Да не в том дело, – перебил его Людвиг.
– А в чем?
– Можно, мы посидим с вами? – спросил Остин. – Без угощения. Мы просто так посидим, выпьем.
– Не обижайтесь, но не надо, – ответил Людвиг. – Я хочу остаться с Грейс наедине, понимаете?..
– А, все-таки мы недостаточно чистые, – нахмурилась Митци. – Может, нам вообще поклониться в ножки мисс Грейс, что навестила нас, убогих? Миссис Дорина тоже сюда не является, брезгует.
– Дорину оставь в покое, – вспыхнул Остин. – Ты ее не понимаешь и никогда не поймешь.
– Вот уж точно, такая глубокая, что дна не разглядеть, – сказала Митци. – Но для нас, простых смертных, лучше мелко да весело, чем глубоко и нудно до смерти.
– Ты просто завидуешь. И вообще, про Дорину ни слова!
– Завидую? Бедной девушке, у которой шариков не хватает?
– Да как ты смеешь так отзываться о моей жене! – вскочив, заорал Остин. – Да она в сто, тысячу раз лучше тебя! Ты имя ее произносить недостойна! Она моя жена, я ее люблю и уважаю!
– Пожалуйста, идите куда-нибудь в другое место и там ругайтесь сколько хотите, – не выдержал Людвиг.
Митци поднялась и, как высоченная скала, нависла над столом.
– Твоя жена! Твоя жена! Ишь ты, какое имечко ласковое ей придумал, а за помощью лазишь к другим, другие тебя содержат. Ко мне приходишь просить, а потом меня же оскорбляешь в моем собственном доме…
– Прошу вас, Грейс сейчас придет…
– Да это ты, ты сама меня к себе затаскивала! И задницей крутила, как бешеная, когда я согласился! У меня и в мыслях не было!
– Нет, это ты придумал! Все точно рассчитал! Паразитируешь на людях! Жалкий попрошайка! Приживал! Даже когда прислали ко мне Людвига, не смог удержаться: мол, богатый американец, можно его доить, если понадобится. Так вот тебя отрекомендовал.
– Ничего подобного!
– Так, так! Мало того, что паразит, так еще и врун. Паразитируешь на женщинах. Вот у Дорины от тебя мозги и поехали. И первую жену в гроб уложил. И на Грейс бы лапу наложил, если бы случай подвернулся. Следи, Людвиг, а то он и до Грейс доберется…
– Митци… Остин… я вас прошу!..
– А ну пошла вон из комнаты, – угрожающе приказал Остин, сделав несколько шагов вокруг стола.
– Это моя комната. Сам пошел вон. Из дома тоже! Обгадил еще один день моей жизни. Еще один! Чтоб ты пропал!
– Ты не знаешь, в какую беду я вляпался! – хрипло выкрикнул Остин. – Не знаешь, какая мука для меня эта жизнь! Если бы ты знала, не зверела бы так!
– Ах ты, маленький малек!
– Ты пьяна!
– Я вас прошу обоих!..
– Мужчинка, муженек, полезай в коробок, там лежи и не жужжи.
– Заткнись, зараза. А то я тебя сейчас!
– Попробуй тронь меня, Остин Гибсон Грей! Я хоть и хромая, но ты у меня попрыгаешь!
– Только не здесь, не в комнате! Эй, стойте, стойте!
Митци изо всех сил толкнула Остина. Тот попятился.
Бутылка бордо перевернулась, сковородка с недожаренным омлетом упала на пол. Остин зашатался и рухнул в камин.
– Дрянь! Очки сломала! И руку! Дрянь проклятая!
Людвиг начал поднимать Остина. Митци села и оглушительно разрыдалась.
– Я же тебя люблю, дурак ты, кретин. Кроме меня, тебя же больше никто не любит. И на черта, сама не понимаю. Слизняк ты, и все… Еще когда-нибудь пожалеешь. Я только одна тебя понимаю и люблю. А ты мне в душу плюешь…
– А, всю одежду изгадила и очки мне разбила, паскуда! О, здравствуйте, Грейс!
– Грейс! – закричал Людвиг. Ему тоже досталось – весь был в остатках омлета.
– Принцесса прибыла, – провозгласила Митци, вытирая глаза скатертью.
– Прости, Грейс, – начал оправдываться Остин, – мы тут немного поспорили. Вид у нас не совсем парадный.
– Бухаем тут каждый день, но деремся не каждый, – объяснила Митци. – Не стесняйся. Присаживайся. Налить?
– Нет, не надо.
– Киска, прости… – пробормотал Людвиг.
Грейс связала волосы на затылке в узелок. На ней было несколько старомодное, длинное зеленое шелковое платье. В правой руке, через которую был переброшен плащ, она держала букет ирисов. Видно было, что она не верит собственным глазам.
Остин стряхивал грязь с костюма, который к тому же был залит вином. Из размазанного по полу омлета он выковырял свои очки с погнутыми дужками и зашелся в сумасшедшем хохоте.
– Лягушечка, любимая, – пробормотал Людвиг, устремляясь к Грейс.
– Лягушечка? – ехидно переспросила Митци. – Или жаба?
– Митци, не могла бы ты уйти? И ты тоже, Остин. Я понимаю, но…
– Ты платишь за комнату, но это мой дом, – сказала Митци. Она поднялась, огромная, пышногрудая, стиснутая тесным передником.
– Митци, ну я тебя прошу…
– Хоть бы кто-то был вежлив со мной, но нет, всем не до того. Ну да, зачем с этой старой Митци, старой торбой Митци, церемониться? Этот живет на моем иждивении. А что до тебя, Людвиг Леферье, то, помнится, как-то ты даже был счастлив, обнимая меня и целуя, а что сейчас слышу: «Иди себе»! Хорошо, пойду. И моего мужчинку с собой заберу. Идем, Остин. Наше место в буфете.
Когда они ушли, Людвиг и Грейс посмотрели друг на дружку.
– Лягушечка…
– Значит, так…
Внизу хлопнула дверь.
– …собирай вещи.
– Зачем?
– Собирай вещи. Ты здесь больше не живешь.
* * *
Через несколько минут они уже садились в такси. Дождь все еще накрапывал.
– Кинг-роуд, – велела Грейс.
И в темноте автомобиля тоже пахло дождем.
– Лягушечка…
– Людвиг, ты и в самом деле ее целовал?
– Да, но не так, как ты думаешь. Она напилась. Мы с Гарсом вынуждены были укладывать ее спать. Я ее положил, а она вдруг обняла меня за шею. Мне стало ее жаль, и я поцеловал, просто от жалости, а кроме того, ведь она меня держала за шею, а не… Ну, честное слово, она была мне противна… Просто стало ее жалко…
– Не знала, что ты такой жалостливый.
Людвиг тяжко вздохнул.
Наступило молчание. Потом Грейс прильнула к нему.
– Ну хорошо. Только не делай так больше.
– Лягушечка, ты не сердишься! А куда мы едем?
– К Мэтью.
– Мэтью?
– Да. В Виллу. Будешь жить у Мэтью. Я так решила. Чтобы двое дорогих мне мужчин находились в одном доме.
Людвиг снова вздохнул.
* * *
– Пожалуйста, снимайте пальто.
– Ничего, что мокрые? – спросил Людвиг.
– Не беспокойтесь. Мэвис, включи обогреватель. Присаживайтесь. Выпьете чего-нибудь?
– Мне, пожалуйста, воды, – сказала Грейс, – и бисквит, если есть.
– О, может, вы хотите перекусить? Мы с Мэвис пообедали уже давно.
– Нет-нет, мы тоже ели, правда, Людвиг? – произнесла Грейс, пнув жениха в щиколотку.
– Да, да, спасибо, мы сыты.
– Несколько бисквитов, кажется, найдется в…
– Значит, решено, Мэтью, да? – снова спросила Грейс. – Людвиг тут будет жить?
– А как же иначе, Грейс, ведь это твой дом. И я тебе очень благодарен, что могу здесь жить.
– Людвиг может поселиться в белой комнате, в той, с кошками.
– Я очень рад, что Людвиг будет жить рядом со мной.
– Мне все же кажется, что мы вас побеспокоили, – вмешался Людвиг. – Дело в том… Да, еще немного виски, спасибо…
– Да нет же, ничуть!
– Мне, наверное, уже пора идти, – сказала Мэвис. Она и Мэтью обменялись взглядами.
– Провожу тебя до дверей. Прошу прощения. Выйдя в коридор и притянув к себе Мэвис, он буркнул: «А чтоб их всех!»
В гостиной Людвиг говорил шепотом:
– Мы страшно им мешаем, я же вижу. Мэтью не хочет, чтобы я тут поселился. Я для него абсолютно посторонний. Наверняка ругает меня, на чем свет стоит. И к тому же зачем ты сказала, что мы уже пообедали, я умираю с голоду, не успел позавтракать…
– Съешь пирожное!
Вернулся Мэтью.
– Как мне приятно видеть вместе двоих моих любимых мужчин!
Мэтью и Людвиг скептически усмехнулись.
– Еще виски?
– Нет, спасибо.
– Дорогой, попробуй пирожного!
– Благодарю, дорогая!
– Ну, мне, пожалуй, пора, – сказала Грейс. – У меня гора с плеч свалилась. В том доме Людвигу нельзя было оставаться. Что ж, спокойной ночи. Мне надо идти, а вы должны познакомиться, поговорить как мужчина с мужчиной. Какое счастье видеть вас вместе, от этого так радостно на душе, так спокойно. Ну, доброй ночи, доброй ночи.
Мэтью и Людвиг вернулись в гостиную.
– Я покажу вам комнату? – предложил Мэтью.
– Извините, я чувствую, что помешал… Грейс хотела как лучше, но…
– Нисколько вы не мешаете. Еще виски? Я себе тоже налью.
Они сели и вперились друг в друга взглядами.
Людвиг видел перед собой пожилого господина, одетого в домашнюю куртку из дорогого твида, полноватого, лысеющего, глядящего как-то лукаво.
А Мэтью видел перед собой долговязого, стриженного ежиком американца, белокурого и смущенного.
– Остину не понравится, – сказал Людвиг.
– Я считаю, нам пора перестать так много думать, что Остину понравится, а что нет, – возразил Мэтью, – вам не кажется?
– Может быть.
– Значит, вы с Грейс женитесь?
– Да.
– И вы не собираетесь воевать?
– Нет.
– И возвращаться тоже?
– Нет.
– И ваши родители огорчены?
– Да.
– Тяжкий, тяжкий выбор. Расскажите подробней.
Людвиг видел перед собой хитрые круглые темные глаза. Его старались очаровать, но он был предупрежден.
* * *
«Мешочек поп-корна перевернулся, извергнув свое хрустящее содержимое на ботинки Родни. Золотая блевотина, подумал он, рассмеявшись безумным смехом, золотое дерьмо из золотой задницы, самое то для кровавого короля, для него, потому что он и есть – король. А теперь что-то медленно вползало в поле зрения Родни, это был ручеек ярко-красной крови, в тишине кровь медленно пропитывала собой поп-корн. За стеклом пронеслась полисменская машина. Родни поднял револьвер, и машина исчезла. «Я властелин мира, – подумал Родни, и снова рассмеялся. – Я кладу с прибором на этот мир, я поиметель мира, я высший поиметель мира». Он наклонился, зачерпнул в кулак поп-корна и поднес его ко рту».
Остин промычал что-то и задвинул рукопись назад, в тяжелый железный футляр. Стальные застежки ударили его по пальцам. У него были при себе очки, но неподходящие, от них только глаза болели. Норман заявился. Остин обещал дать ему три фунта. Эти три фунта он добыл, снеся к букинисту две книжки из комнаты Людвига. Стащил из ящика, пока грузчик выносил вещи Людвига, переехавшего в Виллу. Мэтью его забрал, как и все прочее.
– Ну так что ты думаешь? – спросил Норман, и его зубы сверкнули под пушистыми темными усами. Он растянулся на кровати. Утреннее солнце было густым и дымным.
– Очень хорошо. Эффектно придумано. Богатое воображение.
– Вот правильно ты упомянул воображение. Это, понимаешь ли, серьезная книжка. Хотел назвать ее «Смерть в супермаркете».
– Название хорошее.
– Но передумал, потому что это очень напоминало детектив.
– Да, несомненно.
– Но ведь на самом деле это философский роман.
– Чрезвычайно философский.
– Герои слабо прорисованы, тебе не кажется?
– Ну что ты.
– И юмор слишком мрачный, нет?
– Очень впечатляющий юмор.
– А эпизод с лифтом, где девушка сломала руку и он пытается выяснить, а его все принимают за азиата, как тебе?
– Страшно смешной.
– А этот, там, где…
– Слушай, я в самом деле прочел эту твою чертову книжку, ну часть прочел. И я помогу тебе ее издать. Я всем, чем смогу, помогу тебе. Прости за то, что случилось…
– За что?
– За дочку твою. Как ее звали?
– А, дочку. Розалинда.
– Я все помню.
– Еще бы. И трех недель не прошло. А кстати, что у тебя с рукой?
– Попала в щель на эскалаторе.
– А ты шутник!
– Так вот, слушай, я тебе помогу издать книжку. Вот держи, три фунта, добыл их очень неприятным образом. И это пока все, мистер Монкли.
– Называй меня Норман, хорошо?
– И это вся добыча, Норман. Я вижу, ты можешь понять. Ты же человек пишущий, а значит, у тебя есть воображение. Ты же талантливый. А не какой-то там шантажист.
– Я талантливый, конечно.
– Значит, согласен?
– Ни с чем я не согласен.
– Я уже сказал, это все, что удалось достать, как ни старайся, больше не получишь. А если когда-нибудь разбогатею, получишь свою долю. Поэтому оставим этот бесцельный разговор и лучше выпьем, идет?
Бутылку виски Остин стащил у Митци. Успели уже выпить порядочно, когда Норман встрепенулся:
– Минуточку! Тут какое-то недоразумение. Я доверчивый человек, а меня хотят надуть. Я буду получать деньги – у тебя или у твоего брата. Мне все равно. С ним я быстро договорюсь. Так говоришь, у тебя ничего нет? Ну что ж. Пойду к брату.
– Я уже сказал: у него тебя сразу же арестуют.
– Неужели не пойдет на уступки ради дорогого братца? Он же богатенький, всю жизнь обирал китайцев. А мне надо совсем немного, хотя и постоянно. Что тут плохого? Все по справедливости. Он поймет.
– Он тебя убьет.
– Нет. Он добрый. И я тоже человек понимающий. Мы поймем друг друга. – Норман вылил остаток из бутылки себе в стакан.
– Оставь мне немного. У меня больше нет! – выкрикнул Остин.
– У меня больше нет! – передразнил его Норман. – Беда твоя, что ты никогда не станешь взрослым. Ты сопляк. Маленький мальчик, бегающий и скулящий: «А мне!»
– Налей мне, – сказал Остин, стоя с пустым стаканом в руке. Он весь дрожал.
– Пардон, только взрослым, – ответил Норман. – Взрослым дядям. Будем вести дела с твоим старшим братом. Я скажу, что ты посоветовал обратиться к нему.
– Дай мне виски, дай, я хочу!
– Дай-подай! Я хочу! Бедный малыш! Ой, глядите, сейчас расплачется! И об этом старшему братцу расскажу.
– Это… моя… бутылка, – с запинкой проговорил Остин. У него в глазах и в самом деле копились слезы. Знакомый бессильный гнев сдавил горло. Он ринулся к стакану, который Норман, дразня, покачивал перед ним.
– Ах, какие дурные манеры!
Норман увернулся от протянувшейся пятерни и толкнул Остина в грудь, отчего тот плюхнулся на стул, но снова поднялся, раскачиваясь на нетвердых ногах. Норман смеялся. Он резко выбросил ногу, и Остин взвизгнул от боли. Вслепую выхватил стакан и швырнул об дверь. «Ты, гад, сейчас получишь». Норман ударил его кулаком в плечо, но Остин уже сидел на нем.
– Ты… свинья.
– А ну пошел…
Остин левой рукой схватил тяжелый металлический футляр. Дико размахнулся, когда Норман начал падать на пол. И углом футляра с силой ударил Нормана по затылку.
* * *
Прошло пять минут. Норман неподвижно лежал на полу. Из головы текла кровь.
Тяжело дыша, Остин ждал. Сейчас лежащий встанет или хотя бы шевельнется. Встряхнул его, дернул – никакого движения. Норман лежал на боку среди осколков – лицо побелевшее, глаза закрыты. Странное какое-то лицо. Не такое, как у спящего.
Остин присел на кровать. Протянул руку и взял лежащего за запястье. Пульса, кажется, нет. Рука безвольно упала на пол. Он попробовал нащупать пульс на шее, но теплая мягкая кожа наполнила его ужасом и отвращением. Он почувствовал, что его сейчас стошнит. Спешно подошел к рукомойнику, издал горловой звук. И снова вернулся к постели. Ужасный звук того удара – и теперь полная тишина, тишина ответственности, судьбы и расплаты. Тело на полу было неподвижно, как упавшая восковая скульптура. Да еще этот костюм, жуткое впечатление. Все случилось так быстро! Разве может то, что случилось так быстро, иметь такие тяжкие последствия?
Остин на себе чувствовал силу удара. Ему не хотелось притрагиваться к тому, что лежало у его ног. Лежало тяжело, неподвижно, не материальное, а нечто непостижимое – предвестие, угроза, мрачная шутка. Что же с ним делать? С этим обмякшим телом, не нужным совершенно. Как от него избавиться?
Остин снова подошел к рукомойнику, открутил воду. Брызнул Норману в лицо. Подтолкнул его ногой. Тело безвольно перевернулось. Но ни движения, ни вздоха. Ну почему это случилось именно в его комнате? Мысли Остина метались, как крысы, в панике ищущие выход. Предположим, вызвать такси… Нет, не подходит. Позвонить в «скорую», в больницу. А вдруг он в самом деле умер? Похоже, что так. И тогда он, Остин… Приедет и полиция… Тогда все, конец…
Дата добавления: 2015-08-27; просмотров: 31 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |