Я молчала.
— Мы, скорее всего, закроем глаза на тот случай с Петерсеном, когда его привлекли за изнасилование — а произошло это на следующий год после окончания школы.
— Вы выяснили, как было дело? — Я могла бы и не спрашивать — Марино не любил попусту трепаться.
— Оказалось, что Петерсен летом играл в любительском театре в Новом Орлеане и свалял дурака, связавшись с одной поклонницей своего таланта. Я говорил с полицейским, который вел это дело. Он мне поведал, что Петерсен был ведущим актером в труппе, а девчонка его домогалась, ходила на все спектакли с его участием, записки писала… В один прекрасный день она подкараулила Петерсена за кулисами. Кончилось тем, что они пошли в бар во Французском квартале. В четыре утра она звонит в полицию, бьется в истерике и утверждает, что Петерсен ее изнасиловал. А тому и крыть нечем — экспертиза подтверждает половой акт, в сперме не обнаруживается антигенов.
— Дело дошло до суда?
— С нашим большим жюри дойдет оно, как же! Петерсен признал, что переспал с ней у нее в квартире. Но утверждал, что все произошло по обоюдному согласию, что она сама этого хотела. Девчонка была сильно избита, даже на шее нашли следы, точно ее душили. Только никто не смог доказать, что синяки свежие и что понаставил их именно Петерсен, и именно когда насиловал ее. Большое жюри в случаях с типчиками вроде Петерсена особенно не копается. Он, дескать, играет в театре, а девушка сама пришла. А у Петерсена, между прочим, ее письма до сих пор в комоде хранятся. Видно, девчонка его здорово зацепила. Петерсен был очень убедителен, когда свидетельствовал: да, дескать, у девушки были синяки, их оставил ее парень, с которым она на днях поссорилась и с которым вообще собиралась порвать. Никто не обвиняет Петерсена. Девчонка была неразборчива в связях, прыгала на всех, кто в штанах, и в итоге выставила себя в самом неприглядном свете. Короче, опозорилась.
— В таких случаях практически невозможно что-либо доказать, — мягко заметила я.
— Да уж, свечку-то никто не держал, — произнес Марино и вдруг добавил будничным тоном, совершенно меня ошарашив: — Может, это просто совпадение. Позавчера вечером мне позвонил Бентон и сказал, что произошла попытка взлома главного компьютера в Квантико. Некто пытался найти информацию о последних убийствах в Ричмонде.
— Где-где это случилось?
— В Уолхэме, штат Массачусетс, — ответил Марино, бросив на меня быстрый взгляд. — Два года назад — Петерсен как раз учился в Гарварде на последнем курсе, а Гарвард находится в двадцати милях к востоку от Уолхэма, — в течение апреля и мая в собственных квартирах были задушены две женщины. Обе были одиноки и жили на первом этаже. Обеих нашли связанными ремнями и электрическими проводами. Маньяк проникал в квартиры через незапертые окна. В обоих случаях убийства происходили в выходные. Короче, сценарии — что уолхэмские, что наши — как под копирку.
— А когда Петерсен окончил университет и переехал в Ричмонд, убийства в Уолхэме прекратились?
— Вообще-то нет. Летом того же года было совершено еще одно убийство, и точно не Петерсеном — он уже жил в Ричмонде, его жена начала работать в больнице. Но в этом последнем случае картина преступления была несколько иной. Убили молодую девушку, причем милях в пятнадцати от Уолхэма. Она жила не одна, а со своим парнем — тот просто на время уехал. Полиция подозревала, что в этом случае убийца просто начитался желтых газет и решил сделать все, как по сценарию. Труп нашли только через неделю. Он успел разложиться, так что ни о каких образцах спермы не могло быть и речи. Убийцу вычислить не удалось.
— А в первых двух случаях взяли образцы спермы?
— Да. Сперма принадлежала человеку, у которого нет антигенов, — с расстановкой произнес Марино, глядя прямо перед собой.
Мы помолчали. Я пыталась напомнить себе, что в стране миллионы мужчин, у которых в сперме нет антигенов, что каждый год чуть ли не во всех крупных городах происходят убийства на сексуальной почве, и тем не менее параллели были слишком очевидны.
Мы свернули на узкую, в два ряда усаженную деревьями улицу одного из новых районов. Все дома были одинаковые — одноэтажные, приземистые, своим видом они наводили на мысли о ранчо Дикого Запада, а плотностью застройки и второсортными отделочными материалами — на дешевизну жилья в этой части города. Повсюду виднелись объявления «Продается» с адресами и телефонами риелторских компаний, некоторые дома еще не достроили. Газоны в основном успели засеять травкой и оживить низенькими кустиками барбариса и садовыми деревцами.
В двух кварталах от нас находился небольшой серый дом, в котором меньше чем два месяца назад была задушена Бренда Степп. Дом не продали и не сдали в аренду — кому захочется жить там, где совершилось жестокое убийство? У соседних домов висели таблички «Продается».
Мы припарковались напротив места преступления и сидели тихо, открыв окна. Я отметила про себя, что на улице всего несколько фонарей. По ночам тут, наверное, хоть глаз выколи, и если преступник оделся в темное и был достаточно осторожен, неудивительно, что его никто не заметил.
— Убийца проник в дом через кухонное окно — оно выходит во двор, — нарушил молчание Марино. — Бренда Степп пришла домой где-то в девять — полдесятого. В гостиной мы обнаружили пакет с продуктами. Самое позднее время, которое было зафиксировано на чеке из магазина, — восемь часов пятьдесят минут. Бренда вернулась домой, приготовила ужин. В тот вечер было тепло, и она решила проветрить кухню — логично, если учесть, что она жарила говяжьи котлеты с луком.
Я кивнула, вспомнив, что нашли у Бренды в желудке.
— После котлет с луком замучаешься проветривать. Запашок стоит еще тот, по крайней мере, у меня дома. В мусорном ведре под раковиной мы нашли упаковку от готового фарша, пакет из-под соуса для спагетти, луковую шелуху, да еще в раковине отмокала жирная сковородка. — Марино помолчал, потом глубокомысленно добавил: — Так вот жаришь себе котлеты с луком и не знаешь, чем это чревато. Ведь если бы Бренда разогрела готовую запеканку с тунцом или съела бутерброд, ей, глядишь, и не пришлось бы открывать окно.
Любимое занятие всякого, кто расследует убийство, — размышлять на тему: что было бы, если? Что, если бы мистеру N не приспичило бы зайти за пачкой сигарет в ближайший супермаркет как раз в тот момент, когда двое вооруженных бандитов взяли в заложники кассиршу? Что, если бы миссис B не вздумала выбросить старый наполнитель для кошачьего туалета как раз в тот момент, когда возле дома околачивался преступник, сбежавший из тюрьмы? Что, если бы мистер R не поссорился со своей девушкой, не сел в машину и не выехал на шоссе как раз в тот момент, когда пьяный водитель вырулил не с той стороны?
— А вы заметили, что магистраль проходит всего в миле отсюда? — спросил Марино.
— Конечно. За углом, как раз перед поворотом на эту улицу, есть автостоянка, — припомнила я. — Там удобно оставить машину, а до дома жертвы можно дойти пешком.
— Нестыковочка, — возразил Марино. — Автостоянка закрывается в полночь.
Я закурила следующую сигарету и вспомнила высказывание о том, что детектив, если он хочет раскрыть преступление, должен научиться мыслить как преступник.
— Сержант, а что бы вы сделали на месте убийцы?
— На месте убийцы?
— Ну да, на месте убийцы.
— Все зависит от того, был бы я актеришкой вроде Мэтта Петерсена или просто маньяком, который выслеживает женщин и душит их.
— Предположим, вы были бы просто маньяком, — произнесла я ровным голосом.
Марино заржал, радуясь, что подловил меня.
— Ага, попались, доктор Скарпетта! Вы должны были спросить, в чем разница между маньяком-актером и просто маньяком. А разницы-то и нет никакой! Говорю вам, маньяк-актер и маньяк-сантехник ведут себя совершенно одинаково! Одинаково — и не важно, чем они занимаются днем на работе. Стоит мне, просто маньяку, выйти на дело, как все социальные различия и прочие заморочки отходят на второй план. Маньяк — он и есть маньяк, будь он хоть врач, хоть адвокат, хоть индейский вождь.
— Продолжайте.
Марино продолжил:
— Перво-наперво женщину нужно увидеть и как-нибудь вступить с ней в контакт. Например, я — коммивояжер, хожу по домам с товаром, или работаю посыльным — доставляю цветы. И вот я у двери, незнакомая женщина открывает, и мой внутренний голос нашептывает: «Это она». А может, я — строитель, работаю по соседству с ее домом, то и дело вижу ее, и она всегда одна. Я западаю на эту женщину. Может, я слежу за ней с неделю, пытаюсь узнать ее привычки — например, по свету в окнах определяю, во сколько она ложится спать, узнаю, какая у нее машина.
— Но почему вы западаете именно на нее? Разве мало других женщин?
— Потому что она меня цепляет, — коротко объяснил Марино.
— Своей внешностью?
— Не обязательно, — вслух размышлял Марино. — Скорее своим отношением ко мне. Она работает. Она живет в хорошем доме, значит, получает достаточно, чтобы обеспечить себе достойное существование. Часто успешные женщины высокомерны. Может, мне не понравилось, как она со мной разговаривала. Может, она задела мое мужское самолюбие, дала понять, что такой, как я, ей не пара.
— Все убитые были успешными женщинами, — произнесла я. — Впрочем, большинство одиноких женщин работают.
— Верно. И я, просто маньяк, непременно узнаю, что она живет одна, узнаю наверняка, по крайней мере внушу себе, что уверен в этом. Я ей покажу, она у меня еще попляшет! Вот наступают выходные, и я чувствую, что готов. Дожидаюсь полуночи, сажусь в машину. Местность мне уже знакома. Я время даром не терял — все распланировал. Машину можно было бы оставить на стоянке, да вот беда — стоянка в полночь закрывается. Моя тачка будет торчать там как бельмо на глазу. Зато рядом с супермаркетом есть автосервис. Почему бы не оставить тачку там? Автосервис работает до десяти, у ворот всегда полно машин — они дожидаются ремонта. Внимания на них никто не обращает — даже копы, которых я особенно опасаюсь. А вот если бы я оставил машину на стоянке, какой-нибудь дежурный полицейский уж точно заметил бы ее и, чего доброго, позвонил бы куда следует и выяснил, кто владелец автомобиля.
Марино рассказывал с леденящими кровь подробностями. Вот он, одетый в темное, пробирается по улице, стараясь держаться в тени деревьев. Когда он подходит к нужному дому, уровень адреналина у него зашкаливает: он представляет себе, что женщина, имени которой он, возможно, и не знает, сейчас лежит в своей постели. Ее машина во дворе. Свет горит только на крыльце — значит, она спит.
Он медлит, стоя в тени, еще раз оценивает ситуацию. Оглядывается, убеждается, что его никто не засек. Идет во двор дома, где гораздо безопаснее. С улицы его теперь не видно, дома напротив находятся в акре от него, фонари не горят, вокруг ни души. Кругом темень.
Маньяк приближается к окнам и сразу обнаруживает, что одно из них открыто. Остается только разрезать москитную сетку и отодвинуть шпингалет изнутри. Через несколько секунд рама с москитной сеткой уже валяется на траве. Маньяк влезает в окно и осматривается: даже в темноте очевидно, что он попал на кухню.
— Забравшись в дом, — продолжал Марино, — я с минуту стою, затаив дыхание, и прислушиваюсь. Все спокойно. Довольный, выхожу в коридор и ищу комнату, в которой спит моя жертва. Дом невелик, и я быстро обнаруживаю спальню. Я уже успел надеть лыжную шапку с прорезями для глаз.
— Зачем? Ведь женщине не суждено опознать преступника — минуты ее сочтены.
— А волосы? Я не такой дурак. На сон грядущий я читаю детективы, может, даже выучил наизусть все десять способов идентификации преступника, которые используют копы. Никто не найдет ни единого моего волоска — ни на жертве, ни в ее доме.
— Раз вы такой умный, — теперь я попыталась поймать Марино, — почему вы не подумали о ДНК? Вы что, газет не читаете?
— Еще не хватало, чтоб маньяк пользовался резинками! Вам меня не поймать — я слишком ловок. У вас не будет с чем сравнить ДНК из моей спермы, — нет, этот номер не пройдет! По волосам вычислить преступника все же легче. А я не хочу, чтоб вы знали, белый я или чернокожий, блондин или рыжий.
— А как насчет отпечатков пальцев?
— А перчатки на что? — усмехнулся Марино. — Точно такие перчатки, какие вы надеваете, когда делаете вскрытие моих жертв.
— Мэтт Петерсен был без перчаток. В противном случае мы не нашли бы его отпечатков на теле Лори Петерсен.
— Если убийца — Мэтт, — уверенно произнес Марино, — ему незачем волноваться, что в его же собственном доме найдут его отпечатки. Уверен, что их там полно. — Марино помолчал. — Если. Мы, черт побери, только ищем преступника. Мэтт может оказаться убийцей. А может и не оказаться им — на нем свет клином не сошелся. Черт меня подери, если я знаю, кто на самом деле замочил его жену.
Перед моими глазами возникло лицо из сна — белое, расплывчатое. Солнце пекло нещадно, но меня начал бить озноб.
Марино продолжал:
— Остальное нетрудно представить. Я ее не спугну. Я подкрадусь тихо и незаметно. Она проснется, когда я опущу ладонь ей на рот и приставлю к горлу нож. Пистолета у меня, скорее всего, нет — а то вдруг она начнет сопротивляться, выхватит его, выстрелит в меня, или я, чего доброго, застрелю ее, а она мне нужна живой. Для меня это крайне важно. Я все распланировал и должен действовать по сценарию — иначе какой интерес? К тому же выстрел могут услышать соседи — тогда они вызовут полицию.
— Вы будете разговаривать с жертвой? — спросила я, кашлянув.
— Да — я вполголоса велю ей молчать — иначе прирежу. И буду периодически ей об этом напоминать.
— А еще что-нибудь вы ей скажете?
— Думаю, нет.
Марино завел мотор и развернул машину. Я бросила последний взгляд на дом, где произошло то, о чем сержант только что подробно мне рассказал, — по крайней мере, я думала, что именно так, как он описывал, все и было. Я настолько ясно представляла себе каждое движение маньяка, словно видела его собственными глазами, словно это была не игра воображения, а откровения преступника — его хладнокровное, без тени раскаяния, признание.
А Марино-то, оказывается, не такой, как я о нем думала! Он вовсе не тупица, да и не дурак. Никогда еще я не испытывала к нему столь сильной антипатии.
Мы ехали на восток. Заходящее солнце запуталось в листве. Час пик был в разгаре. На какое-то время мы застряли в пробке. Чуть ли не вплотную к нам прижимались машины с мужчинами и женщинами, спешащими с работы домой. Я смотрела на них и чувствовала себя совершенно иной, отстранившейся от их забот. Эти люди думали об ужине, о каких-нибудь отбивных на гриле, о детях, о любовниках, с которыми вот-вот встретятся, или о том, что произошло за день.
Марино снова заговорил.
— За две недели до убийства Бренде Степп была доставлена посылка. Мы уже проверили посыльного. Подходит! Незадолго до этого в доме побывал сантехник. И он тоже подходит. Даже подозрительно, насколько все просто. Сейчас мы пришли к выводу, что преступником может быть какой-нибудь тип, занятый в сфере обслуживания — тот же посыльный, например. И он задушил всех четырех женщин. А вообще-то эти убийства сложно привести к общему знаменателю. Хоть бы что-нибудь совпадало! Профессии жертв, на худой конец.
Бренда Степп преподавала в пятом классе Квинтонской начальной школы. Жила неподалеку. Она переехала в Ричмонд пять лет назад. Недавно расторгла помолвку с тренером футбольной команды. Бренда была рыжеволосая, пышнотелая, живая, веселая. По свидетельствам подруг-учительниц и бывшего жениха, она ежедневно бегала трусцой, не употребляла алкоголь и не курила.
Я знала о Бренде, пожалуй, больше, чем ее родные, оставшиеся в штате Джорджия. Она была баптисткой, посещала все воскресные службы и ужины по средам. Бренда хорошо играла на гитаре и руководила детским церковным хором. В колледже ее специализацией был английский язык, его она и преподавала в школе. Помимо бега трусцой, Бренда любила читать. Выяснилось, что перед тем, как погасить свет в тот роковой вечер, она читала Дорис Беттс.
— Мне тут пришло в голову, — произнес Марино, — что, возможно, есть некая связь между Лори Петерсен и Брендой Степп. Я на днях узнал, что Бренда два месяца назад была на приеме в больнице, где практиковалась Лори.
— Неужели? По какому поводу?
— Да так, ерунда. Ударилась головой, когда давала задний ход, — был вечер, темно. Сама вызвала полицию, сказала, что у нее кружится голова. За ней приехала «скорая». В госпитале Бренда провела часа три — пока обследовали, пока сделали рентген. Ничего серьезного не обнаружили.
— А Лори Петерсен в тот день работала?
— Вот это-то самое интересное. Может, единственная зацепка на сегодняшний день. Я проверил у заведующего. Да, была смена Лори Петерсен. Я сейчас опрашиваю всех, кто в тот вечер мог видеть Бренду и Лори, — санитаров, врачей, уборщиц. Пока ничего, кроме одной нелепой мысли: эти женщины могли встретиться, не подозревая, что через каких-нибудь два месяца вы и ваш покорный слуга будем обсуждать их убийства.
Меня словно током ударило.
— А Мэтт Петерсен мог быть в тот вечер в больнице? Вдруг заскочил проведать жену?
Оказывается, Марино и это успел выяснить.
— Он утверждает, что был в Шарлотсвилле. Это случилось в среду, где-то в полдесятого — десять вечера.
Конечно, больница может быть зацепкой, думала я. Все, кто там работает и имеет доступ к записям, наверняка знали Лори Петерсен. Не исключено, что они и Бренду Степп видели, а ее адрес должен быть в журнале регистрации.
Я предложила Марино опросить всех, кто был в больнице в тот вечер, когда Бренде Степп делали рентген.
— Их пять тысяч человек, — отвечал Марино. — И единственное, что мы знаем, — подонок, который совершил все четыре убийства, тоже мог лечиться в этой больнице. Я не исключаю эту версию, хотя пока ничего из нее выжать не могу. Половина возможных свидетелей — женщины. Вторая половина — старикашки с инфарктами да парочка турок, которые попали в аварию. Эти последние — точно не маньяки; думаю, они до сих пор не вышли из комы. Народ так и сновал туда-сюда — это по журналу регистрации видно, на странице места живого нет. Вряд ли мне удастся составить полный список всех, кто в ту смену появился в больнице. И уж тем более тех, кто якобы случайно проходил мимо. Может, преступник — этакий стервятник, который высматривает себе жертв в больницах — медсестер, врачей, молодых женщин с незначительными травмами. — Марино передернул плечами. — А может, он посыльный — приносит пациентам цветы.
— Вы уже второй раз упомянули цветы, — заметила я. — И посыльных.
Сержант снова пожал плечами.
— Я знаю, что говорю. В юности мне пришлось одно время работать таким вот посыльным. Кому обычно посылают цветы? Женщинам, конечно. Если б я искал себе жертву, я бы нанялся в фирму по доставке букетов.
Я уже жалела, что затронула эту тему.
— Кстати, именно так я и познакомился со своей женой. Доставил ей так называемый «букет для возлюбленной» — композицию из белых и красных гвоздик и парочки роз — розы символизировали влюбленных. Это прислал ей один тип, с которым она тогда встречалась. Дело кончилось тем, что я впечатлил ее больше, чем букет, и она дала своему ухажеру отставку — прислал цветочки на свою голову! А было это в Джерси, года за два до того, как я переехал в Нью-Йорк и стал полицейским.
Я мысленно зареклась принимать цветы через посыльных.
— Просто почему-то вспомнилось. Кем бы ни был убийца, он наверняка работает в сфере услуг. Именно во время работы он выбирает себе жертв. Это ж ясно как божий день.
Мы еле-еле проползли Истланд-Молл и повернули направо.
Скоро пробка рассосалась. Через Брукфилд Хайтс, или просто Хайтс, как обычно называли один из старейших районов Ричмонда, расположенный на холме, мы просто пролетели. Молодые профессионалы начали осваивать его лет десять назад. Вдоль улиц тянулись ряды домов. Некоторые были полуразрушены или стояли в строительных лесах, другие, уже отреставрированные, радовали глаз изящными коваными балконами и витражами. На севере домов становилось все меньше и меньше; ниже, на склоне холма, виднелись огороженные участки застройки.
— Кой-какие домики потянут штук на сто баксов, а то и больше, — заметил Марино, снижая скорость. — Лично мне такой и даром не нужен. Заходил я в пару-тройку таких домов. Очуметь. Нет уж, спасибо, в этом райончике я бы жить не стал. Вдобавок тут куча незамужних женщин. И все больные на голову.
Я смотрела на счетчик. Дом Пэтти Льюис оказался ровно в шести целых семи десятых мили от дома Бренды Степп. Районы были настолько не похожи и находились так далеко друг от друга, что как-то состыковать преступления по месту их совершения не представлялось возможным. Правда, тут тоже, как и в районе, где жила Бренда, велись строительные работы, но явно другими компаниями и бригадами.
Дом Пэтти Льюис, облицованный коричневым камнем, с витражным окном над красной входной дверью, казалось, стиснули два более высоких дома. Крыша была покрыта шифером, на крыльце красовались кованые свежевыкрашенные перила. Во внутреннем дворике росли высокие магнолии.
Я видела фотографии, сделанные полицейскими. Тяжело было смотреть на них и думать, что в этом красивом, стильном доме могло произойти нечто ужасное. Пэтти Льюис продала дом в Шенандоу-Вэли — это и позволило ей поселиться в таком дорогом районе, как Хайтс. Пэтти была писателем. Много лет она безрезультатно посылала свои произведения в разные издательства, пока наконец прошлой весной ее повесть не опубликовал «Харперс». Этой осенью должен выйти роман. Посмертный.
Марино напомнил мне, что убийца не изменил своей привычке проникать в дом через окно — на сей раз это было окно спальни, выходившее во двор.
— Во-он, на втором этаже, видите? — указал он.
— По вашей версии, он взобрался на ближайшую к дому магнолию, оттуда прыгнул на козырек над крыльцом, а потом уж залез в окно?
— Это не просто версия, — возразил Марино. — Уверен, что все так и было. Иначе ему не добраться до окна, разве что он лестницу с собой приволок. Влезть на магнолию, с нее на козырек, оттуда в окно — делать нечего, я сам пробовал. Убийце это не составило труда. Все, что ему понадобилось, — стоя на толстой ветке, подтянуться на руках, ухватившись за козырек. Это под силу каждому мужчине, если только он не совсем дохляк, — добавил Марино.
В доме Пэтти в потолок была вмонтирована вентиляция, но кондиционеры отсутствовали. По свидетельству подруги, которая жила за городом и время от времени приезжала в гости, Пэтти частенько оставляла окно спальни открытым на всю ночь. Иными словами, ей приходилось выбирать между свежим воздухом и безопасностью. В тот вечер она выбрала свежий воздух.
Марино не спеша развернулся, и мы двинулись на северо-восток.
Сесиль Тайлер жила в Джинтер-Парк, старейшем спальном районе Ричмонда. На ее улице возвышались громоздкие трехэтажные дома в викторианском стиле. У каждого крыльцо было такой ширины, что по нему можно было кататься на роликах, на крышах красовались башенки, а на карнизах — дентикулы.[16] В садах росли магнолии, дубы и рододендроны. Виноград вился по столбикам на верандах, густо оплетал беседки. Я представила себе темноватые гостиные под подслеповатыми окнами, полинявшие восточные ковры, старинную мебель, лепные потолки, безделушки, занимающие каждый дюйм свободной поверхности. Не хотела бы я здесь жить. У меня в таких домах развивается клаустрофобия — совсем как при виде фикусов или испанского мха, напоминающего гигантскую густую паутину.
Сесиль жила в двухэтажном кирпичном, сравнительно скромном доме. Он находился ровно в пяти целых восьми десятых мили от дома Пэтти Льюис. В лучах заходящего солнца шиферная крыша сверкала так, что казалась свинцовой. Жалюзи и двери Сесиль успела зашкурить, но покрасить их ей было не суждено.
Убийца проник внутрь через подвальное окно, находящееся за самшитовой изгородью у северного крыла дома — замок, как и все остальное, требовал ремонта.
Сесиль была прехорошенькая афроамериканка. Незадолго до гибели она развелась с мужем, зубным врачом, проживающим сейчас в Тайдуотере. Работала секретаршей в агентстве по найму персонала, заканчивала учебу на вечернем отделении — должна была получить диплом менеджера. В последний раз Сесиль видели в прошлую пятницу примерно в десять вечера, часа за три до смерти, как я прикинула. В тот вечер она ужинала с подругой в мексиканском ресторане в своем же районе, оттуда сразу поехала домой.
Тело Сесиль обнаружили в субботу днем. Она договорилась с подругой прошвырнуться по магазинам. Та, увидев, что машина Сесиль стоит возле дома, принялась звонить по телефону и в дверь. Сесиль не отвечала. Тогда подруга заволновалась и заглянула в окно спальни, в щель между шторами. Сесиль — обнаженная, связанная, мертвая — лежала на скомканном одеяле. Такое зрелище не забудешь.
— А вы знаете, что Бобби — белая? — спросил Марино.
— Подруга Сесиль? — Я и забыла, что ее зовут Бобби.
— Она самая. Богатенькая сучка, которая нашла тело. Они были не разлей вода. Бобби — сногсшибательная блондинка, ездит на красном «порше», работает моделью. Она постоянно торчала у Сесиль дома, бывало, и ночевать оставалась. Подозреваю, что девчонки были розоватые. Просто не могу отделаться от этой мысли. Ну, я имею в виду, трудно представить, чтобы две такие красотки не могли себе найти нормальных парней. Наверняка у них отбоя не было бы от кавалеров, стоило им только глазом моргнуть.
— Не все же кругом озабоченные, — раздраженно ответила я. — Поэтому не думаю, что ваши подозрения обоснованны.
Марино усмехнулся. Он снова меня подначивал.
— Я это к чему — может, убийца катался по району и заметил, как Бобби поздно вечером выходит из своего «порше». Может, он решил, что она здесь живет. Может, проследил за ней как раз в тот вечер, когда она вздумала заночевать у Сесиль.
— Вы считаете, что маньяк убил Сесиль по ошибке? Вместо Бобби?
— Я не отметаю эту версию. Бобби, как я уже сказал, белая. Остальные жертвы тоже белые.
Несколько минут мы молчали, глядя на дом.
Меня тоже смущало отсутствие у маньяка расовых предпочтений. Три белые женщины и одна темнокожая. Почему такой расклад?
— И еще одна вещь не дает мне покоя, — произнес Марино. — Такое ощущение, что маньяк рассматривает несколько кандидатур перед каждым убийством. Ну, будто он выбирает, как из меню, и останавливается на том, что может себе позволить. Странно, что каждый раз, когда он выбирает жертву, у нее окно или не заперто, или открыто настежь, или сломано. Мне кажется, что маньяк либо катается по району и высматривает, у кого открыто окно — а это как повезет, — либо у него есть доступ к адресам, и он объезжает несколько домов, возвращается, если надо, пока не найдет подходящий.
Мне эта версия показалась неубедительной.
— А я думаю, что он выслеживает каждую жертву. Ему нужна не просто женщина, а конкретная женщина. Мне кажется, он следит за домом выбранной жертвы, но не всегда она ночует у себя, и не всегда у нее открыто окно. Возможно, убийца приходит к дому и, если обстоятельства складываются для него благоприятно, нападает.
Марино пожал плечами, прикидывая, могу ли я быть права.
— Пэтти Льюис убили через несколько недель после Бренды Степп. А за неделю до смерти Пэтти уезжала из Ричмонда к подруге. Пожалуй, маньяк подходил к дому Пэтти в те выходные, но обломался. Может, все так и было, хотя на сто процентов мы не знаем. Сесиль Тайлер он убил через три недели после Пэтти. А Лори Петерсен — ровно через неделю после Сесиль. Может, ему просто повезло — муж забыл запереть окно. Не исключено, что маньяк как-то пересекся с Лори Петерсен за несколько дней до убийства. Не будь у нее открыто окно в прошлые выходные, он явился бы в эти.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 35 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |