17 июня.
Ленинград
Ехали вчера в город, до угла Невского и Литейного, час сорок пять минут. При въезде на шоссе видели пленных. В Алакюля осмотрели финский командный пункт и бомбы. Дальше — горел торф. Поперек дорог — проломленные частоколы, деревянные надолбы, заложенные камнями, много новой колючей проволоки, которую финны не успели размотать.
Встретились с пограничниками — они «выносятся вперед». Нигде не видели разбитой техники, поваленных телеграфных столбов, испорченных дорог. Нигде не видели жителей. Один из вражеских дотов остался совершенно целым...
Домой мы ехали через Старый Белоостров (исчезнувший город, остатки печных труб заросли травой, густая сеть траншей, в них — фашинник; сплошь воронки), Сертолово, Парголово, Юкки, Лесной...
В двадцать три часа тридцать минут в Лесном остановили машину у радиорупора, услышав «Последние известия»: «...Опорные пункты...», но не успели: передача оборвалась.
Выйдя из машины на углу Литейного, пошел к дому по Невскому. Ровно в полночь бьют московские часы. Белая ночь. Слушаю репродуктор, облокотясь на перила моста через канал Грибоедова. Записываю... Подошел милиционер: я — пишущий — «подозрителен». Проверил документы, козырнул, отошел... Я дослушал до конца гимн...
Радио перечисляло сильные укрепления противника: Кутерселькя, Ярви, Мустолово, Револомяки, Корпикюля. Сообщало: «....сбито тринадцать самолетов противника...»
Сводка Информбюро сообщает о взятии сегодня на Карельском перешейке ста населенных пунктов, семисот пленных, сорока орудий, двух танков. В числе взятых сегодня пунктов: Юккола, Иорола, Мастер-ярви, Путрола, Лейелими, Хайли, Лоунар-йоки, Хейти, Хийкамяки, Хайдолово, Ависка, Корле, Таннари, Лоупат, Яппиля...
То самое Яппиля, где после отступления наших войск в 1941 году, действуя в тылу врага, взрывал аэродром мой друг — разведчик морской пехоты Георгий Иониди! А на других фронтах? «Авиация наносила массированные удары по аэродромам Брест, Белосток, Барановичи, Пинск, Минск, Бобруйск, Орша...»
Сокрушение Карельского вала
18 июня
Еще недавно, в зимнем наступлении к югу от Ленинграда, мы изучали характер поверженных нашими войсками укреплений врага. Топкие болота, торфяники, гладкие, как скатерть, поля не позволяли немцам ни маскироваться самою местностью, ни использовать ее особенности для своих укреплений. Главную надежду возлагали немцы на тщательно продуманную и разработанную систему всех видов огневого воздействия, насыщения огнем каждого квадратного метра обороняемой ими площади, изрезанной бесчисленными траншеями. Вся местность порой просматривалась на десятки километров вокруг: каждый дом любого населенного пункта, каждый бугорок, каждый ползущий по земле танк, даже отдельный солдат были далеко видимыми мишенями.
К северу от Ленинграда, на Карельском перешейке, природная обстановка совсем иная. Врезанные в глубокие каньоны речки и озера, холмы и густые леса, перепутанные в бесконечном многообразии рельефа, представляют собою созданную самою природой крепость, идеально замаскированную складками местности и густым покровом лиственных и хвойных лесов. Наступать в такой местности трудно, даже если бы она не была укреплена инженерными сооружениями и не защищена огневыми точками! Один стрелок может оборонять здесь какое-нибудь узкое дефиле от целой роты противника.
Фашистское командование, по приказу Гитлера, сделало все, чтобы удесятерить непроходимость и обороноспособность этой природной крепости. Противотанковые рвы с вертикальными стенами были облицованы бревенчатым частоколом. Надолбы гранитные и железобетонные и стальные доты, покрытые дерном, засаженные деревцами, даже на близком расстоянии сливались с естественными буграми местности. Огневые позиции батарей зарывались в гранитную толщу, на обратных скатах холмов. Все идущие к фронту дороги на протяжении нескольких километров были пересечены во многих местах высокими бревенчатыми заборами, проходы в которых можно было мгновенно закрыть. На каждом повороте дороги высился очередной дот, простреливающий продольно весь видимый из него участок. На несколько километров в глубину, параллельно линии фронта, тянулись ряды колючей проволоки. У дорог эта проволока была накатана во всю ширину заграждения на огромные деревянные барабаны, — стоило их только перекатить через дорогу, чтоб готовое проволочное заграждение, смотавшись с барабана, закрыло ее. Множество других барьеров закрывало доступ к захваченной противником территории Карельского перешейка.
Мудрено ли, что Гитлер и его приспешники рассчитывали на абсолютную неприступность созданной ими крепости?
10 июня первая оборонительная линия противника была прорвана нашим непреодолимым ударом за два-три часа. Земля и все укрепления превратились в бескрайнее сито из смыкающихся краями воронок. Ни леса, ни блиндажей, ни рядов проволоки здесь не стало. Единственное, что сейчас ласкает здесь глаз, — это новые, построенные нашими дорожниками мосты через реку Сестру, новая железная ферма, по рельсам которой уже на третий день после прорыва катятся на север составы пассажирских и товарных вагонов, да прогуливающиеся по обезвреженным минным полям девушки восстановительных отрядов в летних цветистых платьях.
К северу, вглубь, за первой линией обороны, все свидетельствует о смятении получивших внезапный и страшный удар сателлитов Гитлера и о спешке, с которой бежали отсюда те, коим посчастливилось уцелеть. Мы видим несожженные дома деревень и многие невзорванные мосты. Мы видим среди воронок случайно не сокрушенные пустые доты, гарнизоны которых могли бы сопротивляться, не будь они устрашены тем, что совершилось впереди них. Мы видим барабаны с колючей проволокой не сдвинутыми со своих мест, хотя выкатить их на дорогу можно было за какую-нибудь одну минуту. На обочинах всех сохранившихся в полном порядке дорог мы видим извлеченные нашими саперами из-под полотна фугасы. В первые два дня и две ночи паника гнала отсюда вражеские войска; только в некоторых искусно укрепленных населенных пунктах отдельные части отчаянно сопротивлялись. Но их сопротивление тотчас же оказывалось сломлено нами. Териоки были взяты за полтора часа.
Но, отступая, противник хорошо знал: его укроет вторая, еще более мощная, пересекающая перешеек линия оборонительных укреплений. Надеялся, что нашему командованию ничего не известно об этой линии, созданной под покровом строжайшей тайны. Наши части потратили только день, чтоб произвести окончательные рекогносцировки, подтянуть сквозь леса, холмы, болота и реки всю громаду боевой техники и дать отдых передовым бойцам.
Здесь, перед этой линией, мы видим новые свидетельства смятения, в которое повержен враг. Кроме бесчисленных прежних массивных надолб везде набросаны возле дорог, но не расставлены деревянные эрзац-надолбы с пазами для гранитных валунов, которыми их надлежало прижать к земле. Всюду — ряды новенькой колючей проволоки на свежих, еще не успевших потемнеть, истекающих сосновым соком, кольях. Не успели понадобиться! Пленные солдаты и офицеры говорят, что такого артиллерийского огня и таких — бомбежек, как только что ими испытанные, они не видали ни разу за всю войну и что выдержать это ни один человек не может. Не станем спорить!..
Вторая линия оборонительных укреплений противника, проходившая от приморского опорного пункта Мятсякюля к Сахакюля, Кутерселькя и дальше через весь Карельский перешеек, представляла собою своеобразную, врытую в землю, мощную, так сказать, «стоячую» технику врага. Я уже описывал кутерсельский участок этой полосы укреплений. Такая же сложная и продуманная система оборонительных сооружений пересекла весь Карельский перешеек от Мятсякюля до Ладожского озера. Она была вмурована в естественные препятствия — в гранитные скалы, холмы, в ущелья, в крутые лесные берега бесчисленных рек и озер. Сталь, бетон, гранит, железо, дерево, тол, земля и болотные топи были сдавлены, сомкнуты, слиты здесь в один сплошной пояс.
В пятый день нашего общего наступления — 14 июня — этот пояс был прорван штурмом во многих местах и разлетелся на мелкие разрушенные нами звенья. Взяв Кутерселькя, Сахакюля, Мятсякюля и другие опорные пункты, наши войска на следующий день доломали укрепления и стали стремительно преследовать разрозненные части противника, тщетно переходившие в отчаянные контратаки, пытавшиеся арьергардными боями задержать на пути к третьей линии укреплений — к «линии Маннергейма» — неумолимую лавину наших танков, самоходной артиллерии и пехоты.
Во взятых нами форте Ино, в Перк-ярви, в Вуооте и сотнях других населенных пунктов мы находим следы этой безнадежной борьбы. На пути к Выборгу нам предстоит еще немало усилий, чтобы довершить сокрушение крепости, созданной фашистскою силой на Карельском перешейке. Но с каждым часом боев эта крепость, пронизываемая вдоль и поперек змеистыми трещинами, все быстрей разрушается.
Сквозь «линию Маннергейма»
19 июня
Ночью мне звонил Лезин из Москвы, чтоб я дал корреспонденцию о боях за «линию Маннергейма». А для сего он нажал на присланного из Москвы Капланского, дабы тот предоставил мне закрепленную ТАСС за ним машину. Но Капланский, видимо не желая рисковать своей машиной, все же увильнул, подсунул меня в машину другого корреспондента ТАСС — Баранникова (у меня своей, как известно, несмотря на все обещания ТАСС, нет).
Наступление развивается замечательно! Завтра-послезавтра будет, конечно, взят Выборг.
Л. А. Говоров вчера получил звание Маршала Советского Союза. А. А. Жданов и Д. Н. Гусев произведены в генерал-полковники. 21-я армия действует здорово. Задача 23-й — второстепенная, однако и 23-я армия движется неплохо, взяв вчера Рауту. Начавшиеся вчера бои за «линию Маннергейма» сегодня продолжаются на всем ее протяжении. Кое-где она уже прорвана с ходу, и подробности прорыва мне сегодня предстоит узнать.
...Мчимся с П. Баранниковым и Е. Ратнером в дряхлой легковой машине. И вот перед нами укрепленный район Сейвясте, на Приморском шоссе, у моря.
Это на левом, береговом фланге — предполье «линии Маннергейма», вчера прорванной с ходу на этом участке (раньше, чем на всех других участках, где наши войска прорывались вчера и прорываются сегодня) передовым отрядом наших левофланговых частей.
Сейчас об этих удачливых храбрецах говорят все. Это — достигший исключительного успеха стрелковый полк подполковника С. Ф. Семенова, бравший Юкколу в составе 72-й стрелковой дивизии, а здесь, после ухода дивизии прямо на север, двинувшийся дальше по Приморскому шоссе на Мустаоя в составе 46-й стрелковой дивизии (108-го стрелкового корпуса), героя прорыва блокады в 1943 году подполковника С. Н. Борщева. Это — поддерживавший его, начиная со штурма Юкколы (а раньше, вместе с 72-й дивизией, в числе первых прошедший Белоостров, вступавший в Оллилу, Куоккалу, Териоки), минометный полк — тяжелые 120-миллиметровые минометы — майора Федора Шаблия.
Это — передовая группа танков и самоходки подполковника И. Д. Котова.
Действуя вместе дружно, стремительно и до удивления бесстрашно, они вчера прорвали с ходу «линию Маннергейма» на том узеньком перешеечке, где Приморское шоссе севернее развилка на Карьялайнен и укрепленного района Сейвясте проходит между Финским заливом и озером Капшюлан-ярви. На этом перешеечке расположено селение Мурила, которое и есть левый, береговой край «линии Маннергейма», усовершенствованной после войны 1939–1940 года, когда нашим войскам понадобились месяцы, чтобы разломать и прорвать эту пресловутую линию, считавшуюся не менее неприступной, чем знаменитая «линия Мажино».
Семенов, Котов, Шаблий вместе с небольшим подразделением танкистов, с «катюшами» и при поддержке мощной морской артиллерии, бившей из Кронштадта, и нашей авиации — не только за несколько часов проломили все пояса «линии Маннергейма», взяв Мурилу, но к утру, нацелясь на Роккала, прорвались дальше, за полосу укреплений, и, вырвавшись с узости на лесисто-болотистый простор прилегающего к бухте урочища Хума-лиоки (у Иля-Кирьола), сегодня ведут бой дальше.
Когда они вырвались в этот район, то прошли сквозь него в Макслахти, угрожая гарнизону, оставшемуся левее города Койвисто, отрезать ему все пути отступления по суше.
И финны из Койвисто и его окрестностей поспешно бежали на север, так как и отступление морем на острова Бьёркского архипелага им уже тоже было отрезано: они увидели на горизонте корабли Балтийского флота, шедшие высаживать десант в Койвисто.
Десанта, как я уже говорил, высаживать не пришлось: финны бежали.
Чуть дальше, в пути, мы увидели дымы и силуэты кораблей — балтийцы высадились в бухте Хумалиоки, уже пройденной передовой группой Семенова, Котова, Шаблия. Вместе с подоспевающими по Приморскому шоссе батальонами 46-й дивизии моряки сейчас входят в опустевший Койвисто, вылавливая в лесах последние группы автоматчиков.
Туда же, сквозь проломленную на Приморском шоссе «линию Маннергейма», спешим и мы. И та обстановка, о которой я только что рассказал, стала ясной для меня сегодня только во второй половине дня, когда мы сами, побывав в Койвисто, миновали Макслахти и поспешили дальше...
Стрелковый полк Семенова, «оседлавший» сегодня вместе с минометчиками Шаблия самоходки подполковника И. Д. Котова и трофейные автомашины, третий день никто не может догнать, — он, с невероятной стремительностью двигаясь вперед, уничтожая, беря в плен и гоня врага, оторвался от всей нашей наступающей армии, и в штабе 108-го корпуса Тихонова о нем, как и о его соратниках, весьма беспокоятся. Семенову радирован приказ: остановиться, чтоб не попасть в «мешок», и вернуться к нашим, не поспевающим за ним войскам. Но он выпросил разрешение на свою ответственность, на свой страх и риск («Люди рвутся вперед, никто останавливаться не хочет!») двигаться дальше как самостоятельный передовой отряд...
А пока... Стремимся догнать смельчаков и мы, но, задерживаемые на шоссе пробками, движемся вместе со всем громадным потоком пехоты и боевой техники... Вот краткие записи в полевой тетради.
...Сейвясте! На Приморском шоссе раздавленные нашими танками немецкие пушки. Среди полевых цветов, между деревьями девственного леса тянутся ряды колючей проволоки. Они поднимаются по крутому прибрежному склону. Гранитные надолбы встают рядами то здесь, то там. Мы движемся в потоке за орудием с надписью: «Подарок от комсомольцев и молодежи Красноярска». В синем море, параллельно сухопутным войскам, идут корабли Балтфлота. На высотке, перед селом Сейвясте — наблюдательный пункт, что-то орущее радио. Укрепления: дот, дзоты, траншеи, проволока. По обочинам шоссе — «аши минеры с собаками. Сейвясте — большое село, хибары рыбаков заняты летчиками. Десантные катера — у берега. Рифы. Бухта, Ярко-цветные новые домики. Катера. Пыль. Извивы шоссе. Подбитый танк № 409. Песок.
Дальше, за Мустаоя, перед рокадной дорогой, отходящей от берега в глубь Карельского перешейка (и там пересекающей обе железные дороги на Выборг), тянутся глубокие траншеи. За ними — снова надолбы в четыре ряда, за надолбами противотанковый ров. Широкой полосой дальше темнеют минные поля — взорванные, перепаханные, обезвреженные.
Вот над самой дорогой вывороченные стены железобетонного дота, за ним опять (уже на перешеечке между Финским заливом и озером Капинолан-ярви) ряды проволочных заграждений, от которых остались только вывороченные колья да разметанная проволока. Дальше — бесчисленные бугры свеженарытой земли. Это очищенные нами ячейки автоматчиков, пулеметные гнезда, дзоты. Здесь вчера дрался стрелковый полк Семенова.
Таммикко, влево от дороги. Ярки на солнце цветы.
Гранитные верстовые столбы. Финские надписи на деревьях. Старые, поросшие травой землянки. Танки. Гармонь.
Развилок на Карьялайнен. Регулировщица отдает честь. Траншеи справа, фронтом вправо. Землянки.
Сирень на машинах. Надолбы. Четыре ряда — гранит! Ров. Взорванный дот (старый), вывороченные стены. Проволочные заграждения. Траншеи в песке. Опять ряды кольев — уже без проволоки. Стрелковые ячейки — наши, свежие — рассеяны в сухом сосновом лесу,
Это Мурила. Здесь после боя под Мустаоя полк Семенова вместе с 314-м полком 46-й сд вел следующий ожесточенный бой, пробивая «линию Маннергейма».
Связь цела. Справа — озеро. Чистый лес. Наш дзот, старый.
В северном конце перешеечка, там, где сегодня, на месте взорванного вчера, возник новый мост, где сегодня козыряет проезжающим офицерам белокурая регулировщица, — снова россыпь новых ячеек, сплошь усеявших лес.
Вот как — в полдень 20 июня — уже в Эмисуомяки, настигнутый мною там, командир стрелкового полка подполковник С. Ф. Семенов рассказывал мне о прорыве его полком «линии Маннергейма»:
«...Зная отчетную карту противника, командир дивизии предупреждал: на «линии Маннергейма» не зарываться, быть осторожным. Я приказал первому батальону капитана Комарова пойти в разведку, а сам с другими батальонами остался в трех километрах. Группы пошли. Командир батальона не понял задачи, сообщил: «Ничего особенного, можно атаковать!» Я приказал ему подвести весь батальон на рубеж сосредоточения, для атаки. Батальон Комарова этим и занялся. Я с пятью командирами вышел на гребень высотки вперед, прошел по гребню до указанного мною Комарову места — почти до «линии Маннергейма»; наблюдаю сверху за нею. Вдруг вижу: справа большая группа финнов и две пушки. В чем дело? Пехота Комарова должна быть впереди?!.. А ее нет, — здесь только финны!.. Я скорее назад!.. Вижу: привязан неправильно!.. Оказалось: батальон занялся сосредоточением для атаки, не дойдя двух километров до указанного места!
Построил батальон: «Доложите, кто вам сказал, что вы в двухстах метрах от противника? Вы — в двух километрах!.. Голова долой за обман!»
Снимаю Комарова, командира батальона: «Через два часа не выполните задачи — расстреляю перед строем!.. — И к батальону: — Если любите командира — возьмете линию!»
Командир не только выполнил задачу, но и просочился за надолбы и прошел проволочные заграждения, сделал шесть проходов. И я ввел полк. И стал быстро развивать наступление, зная, что меня будут накрывать огнем. И «катюши» со мной!..
А капитан Комаров — командир опытный, дерзкий. Имеет орден Александра Невского, за Псков. До этого, в Мустаоя, без моего приказа (так я учил их изучать и щупать противника) нашел брешь и ввел батальон. Приказ ему был: стоять, изучать, а он двинулся вперед, вкопался, а раз так, то я ввел два других батальона и — пошли! Виноват оказался его заместитель, капитан Герасимов. Я его хотел расстрелять, но ошибку свою он исправил, теперь представлен к награде. Герасимов сильно контужен, сегодня ему уже лучше!..»
...Проезжаем Мурилу. Гладкое поле. Взгорок.. Взорванный мост. Береговая терраса: луг, дома, рожь. Море сверкает. Стоит у шоссе грузовик с милицией в малиновых фуражках...
«...У Мурилы, — рассказывал дальше Семенов, — мы поставили дымовую завесу. Он думал, что мы — десант, и вся его артиллерия била по дымовой завесе, а там пусто или финны. А мы тут — подползли, вступили в гранатный бой, он швыряется гранатами. И мы тогда — врукопашную. Финны дрались сильно — головорезы. И снова они — гранатами. Я отвел своих и накрыл финнов «катюшами». И через три минуты — пленные, оглушенные. И пожгло много — черные лежали... Двадцать пять самолетов на нас налетели, немецких, бомбили во время боя. Но и наши самолеты налетели, помогали нам, однако и нам попадало — раз шесть... Бойцы наши крепко дрались в Муриле... Артиллерист старшина Иванов геройски погиб: увидел батарею противника, вытащил пушку семидесятишестимиллиметровую и бил прямой наводкой с двухсот метров, пока не расстрелял противника и не погиб сам. Представлен к Герою Советского Союза... А их пушка пробила самоходку, и командир батареи самоходок тяжело ранен...
Хорошее взаимодействие было артиллерии и кораблей Балтфлога, четырнадцать судов, катера, эсминцы, канонерки!.»
Мы рассчитывали, что тут сил у него много, а он живой силой не закрепил линию. Если б я сделал паузу на два часа, не прошел бы, а я на их плечах — и они не успели даже расставить пушки! Десять станковых пулеметов противник оставил здесь, да четыре батареи, да ручные пулеметы...
Взяв Мурилу, я стал быстро развивать наступление, и «катюши» — со мной. Был приказ: нашей дивизии овладеть Хумалиоки. Эта задача была поставлена нам в Муриле. Ворвавшись в Хумалиоки, я не стал дожидаться дивизии, решил силами полка продолжать наступление до перекрестка Макслахти...»
...И вот мы сегодня движемся от Мурилы к бухте Хумалиоки. Береговой уступ обрывист, шоссе идет высоко над берегом, вьется над маленькими полукружиями пляжей, — нет, кажется, места лучше для обороны, если б оно даже не было полно похожих на зубы дракона гранитных надолб, дотов, дзотов, рвов, траншей, рядов колючей проволоки... Вот в трех километрах за Мурилой они опять пересекают узкий проход, тянутся вдоль всей береговой гряды — бесчисленные дзоты, со вчерашнего дня опустелые, разбитые, никому больше не угрожающие. Вот немецкое орудие, брошенное за бруствером вместе с передком, полным неиспользованных снарядов. Вот огромный ствол другого, уже извлеченный из разрушенного дзота и положенный на бревенчатые полозья, чтоб его можно было увезти гусеничным тягачом. Вот две противотанковые пушки... Здесь полк Семенова преодолел сильнейшее сопротивление, здесь минометный полк Шаблия выпустил больше тысячи мин, прежде чем вместе с Семеновым достичь Хумалиоки...
Опять лес, сосна, слева — мыс, длинный, лесистый. Сплошь россыпью в мелком лесу — стрелковые ячейки, оставшиеся от вчерашнего боя. Всюду в лесу, куда ни обратить взор, видны богатые, взятые нами в бою трофеи.
Идут пэтээровцы. Высота 39. Внизу — пляж. Мы — в бухте Хумалиоки.
В начале «линии Маннергейма» техника врага уничтожена, искромсана нашим огнем, раздавлена танками, разбита. Здесь, в тылу этой линии, как свидетельство, растерянности врага — невредимые пушки, брошенные застигнутой врасплох и в панике побежавшей прислугой. Отсюда — влево — открыт путь в Койвисто, прямо вперед, на север, — к Выборгу, а вправо — к тылам всей «линии Маннергейма», которую сегодня еще пробивают во многих местах наши войска... Семенов, Котов, Шаблий и их соратники в боях за Мустаоя (взятое за два часа!), за Мурилу, за Хумалиоки смело пренебрегли присутствием у себя в тылу финнов, не побоялись быть отрезанными от прочих частей, ворвались в самую глубь вражеской обороны и, не дав финнам времени даже расставить готовые к бою пушки как надо, кроша прислугу, расчеты пулеметов, минометов, привели противника в такое смятение, что тот не успел организовать оборону. Финны метались по своим укреплениям, будто схваченные внезапным пожаром.
«Если б я сделал паузу хотя бы на час, — повторил мне Семенов, — я не прошел бы». Но паузы ни он, ни его боевые товарищи не сделали, помчали свои полки дальше, несмотря на огонь дальнобойной морской артиллерии противника с южной оконечности острова Бьёрке.
Здесь, у железнодорожной станции Хумалйоки, Семенов, знавший систему расположения морской артиллерии врага на Бьёрке, правильно рассчитал, что довернуть орудия так, чтобы стрелять по самой станции и севернее ее, финны не могут — снаряды ложились не дальше бухты. Поэтому весь передовой отряд Семенова, Котова, Шаблия вместе с «катюшами» и небольшой группой танков не задержался и здесь и, не ожидая приказа, поспешил дальше прямиком на Макслахти, оставив влево за собой Койвисто, куда пошел 340-й полк.
«Все доказывали, что минометчики не могут идти впереди! — при встрече в Выборге, смеясь, говорил мне Федор Шаблий. — А мы на самоходках, на всяких машинах вместе с полком Семенова домчались до Макслахти...»
А Семенов в Эмисуомяки рассказал мне:
«Когда я оседлал перекресток Макслахти, слышу, справа подходит наша Триста четырнадцатая дивизия.{167} Значит, порядок! Я решил продолжать преследование противника, посадил мою пехоту на тридцать самоходок Котова и гнал врага в сторону Кирьола. Здесь встречен был ротой финнов и двумя батареями («комсомолок», взятых у нас в сорок первом году). Разгромили мы роту, я забрал батареи — четыре ствола. Остальное финны бросили и в панике из-под огня бежали. Тогда я с ходу поставил задачу: преследовать главные силы отступающего противника, взять Роккала. Мы с боем — Котов, Шаблий и я — прорвались до Роккала. Пройдя двенадцать километров, получаю приказ: «Назад!» Командир корпуса подумал, что мы попали в «мешок». Решив, что в случае чего займу круговую оборону, стал просить разрешения двигаться дальше, даже лишившись поддержки самоходок и минометчиков, — их у меня отобрали, повернув в тыл «линии Маннергейма», для штурма ее с южной стороны, в районе Соммы. И мне разрешили. Я пошел всем полком дальше. Командир корпуса даже объявил: «Потеряем полк, но узнаем обстановку!»
И когда я взял Роккала, то здесь стал, потому что командир дивизии дал мне категорический приказ: «Стой, а не то расстреляю! Погубишь полк!» Я подчинился, притом со спокойной душой, потому что, начиная от Макслахти, я попал в непосредственное подчинение корпуса, как отдельный отряд, изучающий противника к с ходу сбивающий его...
Наступление на «линию Маннергейма» я начал в двадцать три часа семнадцатого июня.. До двенадцати часов дня восемнадцатого июня пришел в Роккала...
Закрепившись в Роккала, стал изучать противника. Артиллерия и часть людей, вымотанных за эти тринадцать часов наступления таким темпом, от меня отстали. Только «катюши» со мной шли. От Мурилы до Роккала двадцать восемь километров за тринадцать часов прошли!
В общем, здесь, на четвертом промежуточном укреп-, ленном рубеже, противник задержал меня на восемь часов. Оставил четыре батареи (состоявшие из стодвадца-тидвухмиллиметровых гаубиц) и четыре исправные пятитонные машины. У Мурилы я взял три батареи, у Макслахти две батареи, а четыре взятых у Роккала батареи состояли из стодвадцатидвухмиллиметровых гаубиц. Ну, провод, аппараты и прочее... Здесь мне вернули всю технику, и мы стали форсировать реку Роккалан-йоки.
Бой начался в ночь на девятнадцатое июня, — весь полк введен. У финнов был примерно батальон. Мы застрелили в бою финского майора с тремя орденами. С нами были в бою тридцать самоходок, полк «катюш» (работавший с мгновенной готовностью: «Куда вам огонек?»), три артполка и полк бронемашин (он мало мог помочь нам). Самоходки подполковника Котова, как и везде, действовали отлично!
Бой за Роккалан-йоки кончился, когда противник пошел второй раз в контратаку. Но я не отдал плацдарм. Приказ был: окопаться и организовать систему огня (а мне не верили, что я на той стороне, и командир корпуса прислал проверить, и тогда — всю технику направили сюда). Здесь я закрепился, дал людям отдых. Но люди, увлеченные боем, не хотели выходить из него, шестая рота ушла в бой без приказа, — подполковник Иван Дмитриевич Котов захватил ее на свои самоходки. Командир шестой роты, лейтенант Постолов, — новый. Вернулись, однако, все целы.
В районе Роккала преодолел шесть рядов колючей проволоки, противотанковый ров, железобетонные доты, минирование, реку. Мост он взорвал, форсировали реку вплавь.
А всего потерял я сорок офицеров, триста двадцать четыре человека.
Остров Ревонсаари пал, когда мы перерезали перекресток. Позже туда пошла моя рота, седьмая, под командованием старшего лейтенанта Костромина (новый). Представлен к ордену Отечественной войны первой степени...»
...Этот закончившийся сегодня бой за Роккалан-йоки полк Семенова вел, как я уже сказал, вместе с другими подошедшими сюда передовыми частями наступающих войск, но и здесь Семенов опередил всех, первым форсировав реку Роккалан-йоки и захватив плацдарм на ее правом берегу.
«...Я предвидел обстановку, — рассказывает Семенов, — река сорок метров ширины. Я приказал двум самоходным пушкам и штурмовому отряду (тридцать человек), под командой инженера старшего лейтенанта Иван-ского, захватить переправу, но они не только захватили, а и обеспечили форсирование так, что на их плечах весь полк переправился на ту сторону. Противник начал бить прямой наводкой по наступающим. Тогда я крикнул? «Ввести полный штурмовой батальон, под командованием капитана Комарова, захватить плацдарм!» — для раз-: вития успеха дальнейшего наступления по правому берегу реки Роккалан-йоки. Та группа действовала. Развернулись, окопались и с левой стороны нашли для нас брод. Самоходки и дивизион «катюш» поддерживали огонь. Финны прекратили сопротивление. Я ввел полный полк, сам переправился тоже. Финны попятились в лес, метров на двести от «катюш», за красный дом. Через тридцать минут мы рассредоточились для боя. Финны двинулись в контратаку с правого фланга, из леса, — усиленная рота с четырьмя танками. Мы отбили ее. Через пятнадцать минут — вторая контратака двумя усиленными ротами с четырьмя танками и огнем четырех батарей. Хотели нас замкнуть на плацдарме, с флангов, А я самоходками и пулеметами прикрыл фланги. Самоходки били по бегущим в рост людям, покосили человек шестьдесят — семьдесят, — вот тут и убили их майора, который шел на двести метров от нас с людьми... А мост через эту реку взорвался от детонации — из-за грома нашей артиллерии. Провода были перерезаны нашей штурмовой группой, а взрывчатка осталась, — очень чувствительные были детонаторы, а мы около четырехсот снарядов «сработали» — хорошая «сработка» с подполковником Котовым была!.. А капитан Комаров в этом бою тяжело ранен, отправлен в госпиталь. Теперь, за прорыв «линии Маннергейма» и за то, что сделал здесь, он представлен к ордену Красного Знамени...»
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 25 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |