И доктор, который называл себя другом семьи, только в какой-то момент дружить с альвами стало не просто неудобно — опасно. Сколько их еще было таких, которые сочли за лучшее сказать, что дело-то не их? Псы воюют с альвами, или альвы со псами, но главное, не людям в эти войны лезть.
Не Райдо судить их.
— А потом она их убила…
— Она ли?
Райдо наклонился.
От женщины пахло духами, мягкий сладковатый аромат, не то цветочный, не то фруктовый, главное, что не для нее созданный. Он ей не подходил, да и собственный запах тела Дайны пробивался сквозь полупрозрачный полог этого аромата. Кисловатый, тягучий, крысиный…
— А кто еще?
— Не знаю, Дайна, — Райдо коснулся рыжеватых волос. — Это ты мне скажи… кто еще?
— Понятия не имею.
Лжет.
Но Райдо позволит себе в эту ложь поверить.
— Пять тысяч, — сказала она и все-таки отстранилась настолько, насколько позволяло место. — Если хочешь узнать про… саквояж, ты заплатишь мне пять тысяч.
— А если не хочу?
— Хочешь, — Дайна осклабилась. — Кто не хочет получить сокровище?
Наверное, она была права. Вот только представления о том, что есть сокровище, у нее и Райдо различались. Собственное он уже получил.
— Не боишься?
— Вас? — она приподняла бровь. — Вы мне ничего не сделаете… а если и захотите, то… я лишь исполнила просьбу Мирры… она так о вас беспокоилась… вы отказывались от лекарств. Она попросила дать вам снадобье… и конечно, мне не следовало бы соглашаться, но я хотела как лучше.
Она всхлипнула.
Притворщица.
Крыса.
И все-таки Райдо будет жаль, когда ее убьют.
— Не меня, Дайна, бояться надо. Или ты думаешь, что тот, кто стоит за вами, тебя пощадит? Ты ему нужна была в доме, а вот за его пределами… лишних свидетелей убирают, Дайна, это правило.
— Простите, но… я ничего не знаю… совсем-совсем ничего… — она потупилась.
Ложная скромность.
Притворный страх.
И самоуверенность, которая выйдет ей боком.
— Что ж, тогда не смею тебя задерживать. Завтра Нат отвезет тебя в город.
Райдо отступил, позволяя ей пройти. Он надеялся, что Дайна уйдет молча, но у самых дверей она остановилась:
— Знаете, — она сказала это тихо. — Практика показывает, что псы далеко не бессмертны…
Глава 18
Ийлэ слушала бурю.
Те случались нечасто, по обыкновению своему задолго упреждая людей о том, что грядут снежные дни. И тогда отец приказывал запирать ворота, а на старой сторожевой башне, которую давным-давно следовало бы снести или хотя бы перестроить, зажигали огонь.
Вдруг кто заблудится в лесу?
Эта башня и поныне стояла на отшибе, кривою спицей, опасно накренившейся, потянувшейся к земле. И того и гляди упадет. Мечутся ветра, заметают следы к башне. И старик Михей навряд ли займет обычный свой пост.
Ийлэ помнит.
И его, хмурого, в клочковатом каком-то тулупе, от которого терпко пахло табаком. Старик табак носил на поясе, и жевал, вяло двигая губами.
Он мало говорил.
Много вздыхал и частенько застывал, упирая взгляд куда-то в небо.
Он следил за башней и поленницей, которая занимала весь первый этаж, а Казик, приблудный мальчишка, оставленный при доме, носил дрова наверх, к маяку. Он же натирал зеркала его мелким песком и тряпкой, при том сосредоточенно сопел, осознавал важность этой своей работы.
Ийлэ вот не позволил.
Она хотела остаться и тоже палить дрова, поворачивать массивные зеркала, ловить отблески пламени. И думать, что кто-то там, в далеком лесу, увидит луч света.
Спасется.
На памяти отца Ийлэ таких было пятеро.
Что с ними стало?
Буря подбирается на мягких лапах. И ветра умолкают. Тишина вязкая, в ней тонут и звуки дома, и дыхание самой Ийлэ, и шаги пса. На сей раз он не стал стучать, толкнул дверь, которая отворилась совершенно беззвучно.
— Прячешься?
— Нет, — Ийлэ обернулась.
В комнате темно. И фигура Райдо кажется лишь одной из теней, правда, тенью огромной, плотной и на редкость живой.
— Тогда что?
Он щурился. Говорят, что псы плохо видят, особенно если в сумерках, и наверное, этот конкретный — не исключение.
— Ничего. Слушаю вот.
— Я не помешаю?
Ийлэ пожала плечами: нет.
Как ни странно, но после того разговора стало легче. Все логично. Все правильно. Она поможет псу выжить, а он…
Он сел в кресло-качалку, и ноги вытянул. Ноги у него длинные, да и сам он… больше того, крупней. И если бы сошлись в бою, кто победил бы?
Ради чего им воевать?
— А я зиму не люблю, — Райдо оттолкнулся от пола. — И бури не люблю… холодно… я однажды из дому сбежал… зимой… не из городского… в городе-то проще, а там… особняк и леса вокруг, прямо как здесь.
Ийлэ не интересны его воспоминания, но она слушает, потому что когда-то, в прошлой ее жизни, отец тоже рассказывал сказки, даже когда Ийлэ стала слишком взрослой для них…
Традиция?
Наверное… смысла в этом не было точно.
— Меня наказали. Я решил, что это несправедливо и сбежал. Дурак, — Райдо раскачивался в кресле, и пятки его почти касались каминной решетки. — Тогда только-только после Каменного лога я сам себе казался взрослым неимоверно… бессмертным… я не знаю, как у вас… да и у других тоже, но там сила переполняет. И ты возвращаешься иным… думаешь, что теперь-то весь мир у ног… и даже больше… а тебя оставляют без сладкого.
Наверное, раньше Ийлэ улыбнулась бы: ей сложно представить, что Райдо кто-то способен оставить без сладкого.
— Как было душе вынести? Я и решил… — он остановился, упершись ногами в решетку, отталкиваясь, почти переворачивая кресло. — Решил, что докажу всем, на что способен…
— Ты поэтому с Натом возишься?
— Я? — Райдо удивился. — Скорее наоборот, это он со мной возится, но… не знаю, может и поэтому. Хороший паренек. Одинокий.
Он помолчал, а потом добавил очень тихо:
— Мы плохо переносим одиночество.
Ийлэ пожала плечами: ей наедине с собой было спокойно. Мирно. И в компании пса она не нуждалась, если разобраться, то Райдо своим появлением заглушил напевы бури. Воспоминания прогнал опять же. Но на него она не злилась.
На него сложно было злиться.
Более того, не-одиночество с ним было вполне себе уютным.
— Всю жизнь со мною рядом кто-то был. Я не имею в виду слуг или нянек… или гувернеров… но мама, отец, братья… младшие со-родичи… потом школа… самое страшное наказание — это когда тебя запирают в комнате для раздумий. Я туда частенько попадал…
— Что это за комната?
Ийлэ в школу не попала.
Мать учила. И еще отец… и были наставницы, которые, впрочем, надолго в доме не задерживались.
— Обыкновенная. Маленькая только, вроде кладовой. Окон нет. И ничего нет. Голые стены. Пол. Потолок. Тебя запирают на час или два, чтобы ты подумал над своим поступком. Сначала, конечно, не думаешь, сначала пытаешься отсчитывать время, но рано или поздно сбиваешься. И в голову лезут всякие мысли. К примеру, о том, что тебя забыли… что учитель шел-шел и, например, в яму упал… шею свернул… или удар с ним приключился и его увезли в больницу. Но главное, что он не придет, не откроет дверь… и ты умрешь в этой самой комнате от голода и жажды… и никто о тебе не узнает.
Райдо убрал ноги, и кресло качнулось.
— Сейчас я понимаю, что это все было глупостью, но тогда…
— Ты боялся?
— Да.
— Я… тоже боялась, — Ийлэ отвернулась от окна, затянутого льдом, залепленного снегом. — Он меня закопал. В бочке. Там воздух был, но немного… сказал, что я должна…
Она тронула горло, которое свело судорогой.
…воздух вдруг исчез.
…там он становился все более густым, более тяжелым. Ийлэ не кричала. Она легла на дно бочки, свернулась калачиком, обняв колени. Дышать она старалась медленно, но воздух все равно заканчивался.
…и страшно.
…темно.
…пахнет землей и вином. Он пьян и наверняка уснул… завтра проснется, вспомнит… а она уже умерла… тогда эта мысль заставила ее рассмеяться, потому что смерть — это не так страшно… скоро она уснет… она уже засыпает… голова тяжелая… и нельзя кричать, потому что если он рядом, если прислушивается, то крики Ийлэ его порадуют, а она не станет его радовать…
…но воздуха все меньше, и стенки бочки сжимаются, что невозможно, однако Ийлэ чувствует их, как и землю за ними, которая вот-вот разломит дерево, засыплет.
Сожрет.
Она почти справляется с криком, который клекочет в горле, и для надежности горло это сжимает руками… но стенки трещат.
Стискивают.
Не стенки — руки. Теплые мягкие руки, от которых пахнет травами, и еще виски… и хлебом… и псом по имени Райдо.
— Тише, девочка, тише… все закончилось… все уже закончилось… — он держал ее на руках и раскачивался. Ийлэ раскачивалась вместе с ним.
Плакала?
Нет. Глаза оставались сухими.
— Я не позволю тебя обидеть, — Райдо коснулся губами виска. — Поверь, больше никому не позволю… ты мое сокровище.
Верить нельзя.
Разве что ненадолго… пока ярится буря, которая подобралась к дому, развернула дюжину снежных крыл… бьется, рвется с привязи.
Воет.
Ийлэ слушает вой, и еще мерный стук сердца… и ей тепло сидеть, уютно.
— Что было тогда… — собственный ее голос звучит сипло. — Когда ты сбежал?
— Хватились меня не сразу… и то, потому что в детской было слишком тихо, а я никогда не умел, чтобы тихо… матушку это расстраивало очень. Другие — они нормальные дети, послушные, я же вечно что-то… или куда-то… и в тот раз я до леса добрался… по следу пошел… лосиному… думалось, что докажу всем, что уже взрослый… бестолочь.
Он потерся носом о шею Ийлэ.
— Не бойся, пожалуйста, ты же знаешь, что я тебя не трону… мне твой запах нравится.
— Что?
— Запах, — повторил Райдо спокойно. — Лесом пахнешь. Осенним. Осень я люблю, только раннюю, когда листья золотые и еще паутина летает… но я ж не рассказал… из меня рассказчик не очень, чтобы… я вечно перескакиваю с одного на другое. Охота — это… это на самом деле чудесно…
— Если не на тебя… охотятся.
Говорить все еще было сложно. Ийлэ потрогала горло руками, и удивилась тому, что не ощущает собственных прикосновений.
Он ведь раскопал.
Надоело ждать, когда она закричит. А может, не захотел убивать, не из жалости, но ему было скучно здесь, он сам говорил о том, что надолго застрял, и что привлекать внимания нельзя. Поэтому людей не трогали.
Ийлэ — единственная игрушка.
…игрушки ломают.
…и чинят.
…главное, остановиться вовремя. У него получалось. Он гордился тем, что получалось.
— Прости, — Райдо прижал к себе крепче. — Нельзя охотиться на разумных… даже в шутку нельзя, потому что такие шутки очень скоро перестают быть шутками… и прости, хорошо?
— Тебя?
— И меня… все еще ненавидишь?
Что ему ответить? Ийлэ промолчала.
— Тогда… тогда во мне кровь кипела… или не кровь, а живое железо, с ним тоже непросто управиться. Чем оно сильней, тем сильней ты… и животное в тебе. Главное, не позволить этому животному взять верх… я тогда не думал ни о чем таком. Просто шел по следу… догонял… не особо торопился. Ветер? И что с того… и снег — это не страшно, когда броня нормальная, то холода почти не ощущаешь… главное, цель не упустить… я его догнал… матерый такой лось, который меня не испугался… мы долго танцевали… он, наверное, не одного волка в мир иной спровадил… и мне досталось. Броня броней, но когда лось копытом… челюсть сломал… и ребра… и вообще хорошо потоптался.
Райдо руки разжал.
И пожалуй, можно встать. Он не будет удерживать. Позволит Ийлэ вернуться на прежнее ее место, которое на подоконнике… там спокойно.
Уютно.
И буря близка. Ийлэ будет слушать ее, и еще немного — голос пса, который вплетается в песни ветров, рассказывая сказку… пусть это будет сказка…
— Когда я очнулся, лося уже не было, зато был снег и… и чтобы броню держать, сила нужна, а ее не осталось. Я оказался посреди леса, голый и с переломанными ребрами. Все, на что меня хватило, заползти под ближайшую ель… тогда я еще подумал, что умру… и знаешь, так обидно стало… только-только жить начал, а уже и умирать… и слово дал, что если выживу, то стану послушным… буду делать все, как говорит мама… на благо рода.
— Тебя нашли?
— Как видишь, — в темноте не видно, что он улыбается, но Ийлэ странным образом чувствует эту его улыбку… ему идет… — Братья по следу отыскали… и отец… он пообещал, что как только я отойду, самолично шкуру на заднице спустит, потому что до меня только через задницу и доходит… и слово сдержал. Он всегда его держит. Ийлэ…
— Да?
— Если у тебя не получится, то… мой род исполнит мою клятву… Нат свидетель.
— Получится.
— Ты веришь?
Она обернулась. Бледное лицо, не лицо — пятно, и так легче, потому что не видя Райдо, можно не думать о том, кто он.
И почему Ийлэ не бежит, хотя имеет возможность.
— Я знаю, что тебе нельзя умереть.
— Хорошо.
Вновь тишина.
В его руках тепло… уютно… это неправильно, чтобы вот так… но сегодня и сейчас Ийлэ забудет об этой неправильности. Она сочинит себе историю, в которой не было ни войны, ни ненависти, а был… кто?
Старый знакомый.
В ее истории он безопасен. И в том, что она, Ийлэ, сидит у него на коленях, нет ничего неприличного… в ее истории с приличиями вообще сложно.
— Ты сдержал слово? — в этой истории есть место для вопросов.
— Честно попытался…
— И как?
— Наверное, я был недостаточно настойчив, но… сбегать — не сбегал, делал, что говорят, только… как-то оно все равно не получалось, чтобы… — Райдо вздохнул, и вздох этот опалил кожу.
Отстраниться?
Уйти?
— Матушка все равно огорчалась… отец, тот спокойней был, он изначально на меня особых надежд не возлагал… а я…
— Что ты?
— Мне все время казалось, что я живу какой-то чужой, заемной жизнью… что все должно быть иначе, но я не знал, как именно иначе… и страшно было порвать… тогда, когда я под той елкой хвост морозил, больше всего меня пугало одиночество. Буря вокруг. Снег… а я один… и если умру, то тоже один… вот и хотел, чтобы вместе… семьей… а получалось, все равно один.
Подбородок Райдо уперся в плечо.
— Потом была одна история… нехорошая очень. Да много чего было. И война эта… отец сказал, что мне нужно закрепиться в разведке… я и пошел… только при штабе — это не мое… я туповат немного… медлителен…
— Кто тебе сказал?
— Все говорили. А если не говорили, то думали… я сильный, это да, но на одной силе далеко не уедешь. А с другой стороны и от нее польза есть. Вот и водил десяток за Перевал… устраивали… не важно, это не то, о чем хотелось бы говорить.
Наверное.
Ийлэ не знает той, другой войны.
В последний год отец газеты жег и в город почти не выезжал. И в этом, похоже, имелся некий смысл… ее берегли.
Не сберегли.
— Но главное, что я снова попал в ловушку… и опять едва не сдох. Должен был бы наверняка, но я ж упертая скотина, я ж не могу просто так взять и… — он махнул рукой, потревожив тени, которые отпрянули от пса. — Самое главное, что я понял. Вот она жизнь, прошла уже… а я и не жил-то толком… и счастлив не был… нет, не был несчастен, я люблю свою семью, хотя порой с ними и тяжело, но главное, что мы разные. Понимаешь?
Ийлэ покачала головой.
— Я способен в какой-то мере следовать их правилам, но не более того. А им тяжело понять, что мне необходимо иное. Я сам не знаю, что именно, главное, что мне глубоко плевать на то, какое положение занимает наш род. И какие у него перспективы. И насколько это положение можно упрочить, если, допустим, заключить очередной династический брак… я знаю, что род богат, что со-родичи защищены и не голодают… мне этого достаточно. А все эти околополитические игры утомляют неимоверно. Вот поэтому я и не гожусь на роль райгрэ. Некоторых вещей я просто не понимаю. А со-родичи не понимают, как можно жить вот здесь…
Он обвел комнату рукой.
— И вот такое у нас… взаимонепонимание.
Райдо провел ладонью по волосам, осторожное прикосновение, не ласка, нет, скорее любопытство, которое он пытается сдержать.
— Но я рад, что сбежал… думал, приеду сюда, чтобы свободно помереть…
— А дома не давали?
— Свободно помереть? — уточнил Райдо.
— Да.
— Увы… там матушка… и матушкины подруги, которые являются раз в неделю на чай и еще затем, чтобы выразить сочувствие. Открытки шлют самодельные с пожеланиями скорейшего выздоровления. Цветы. Самые смелые и в комнату заглядывают. Приходится держать лицо. Представь, мне охренительно больно, орать бы во всю глотку, а я лежу и улыбаюсь, потому что не приведи предвечная жила сказать очередной дуре, куда она свою открытку засунуть может… матушка не простит грубости. Или вот она приходит… сидит у постели… вздыхает… и мне сразу совестно становится, что я, сволочь неблагодарная, сдыхаю тут. А иногда вот блевать тянет, выворачивает прямо наизнанку… но при ней же не будешь… она ведь леди…
Ийлэ согласилась: при леди блевать не следует.
Наверное, она и сама, прежняя, которая жила до войны, вела бы себя так же. Что плохого в открытках и цветах? И навещать больных следует. Исполнять долг милосердия.
А теперь кажется, что этот самый долг — глупость несусветная.
— Вот… и когда нажирался, ей не нравилось… нет, она понимала, что я от боли, что опиума не люблю и вообще, но все равно неудобно… умираю, а не умру никак… мешаю всем. Никто ни слова не скажет, только и я не совсем дурак… все понимаю. А тут поместье это… вроде как награда.
…награда.
…странно как. Ее, Ийлэ, дом и чья-то награда…
— Вот и подумал, что тут мне никто мешать не станет, хотя бы последние дни доживу так, как самому хочется… а тут ты… и говоришь, что я, быть может, совсем не умру…
— Когда-нибудь умрешь.
— Когда-нибудь все умрут…
Он снова оттолкнулся, но старое кресло опасно заскрипело.
— Новое надо, крепкое, чтобы выдержало, — сказал Райдо. — Я тяжелый… Ийлэ…
— Да?
— Я вот одно понял… нельзя растрачивать жизнь на пустое. Слишком мало ее…
И замолчал.
Он больше не произнес ни слова, Ийлэ тоже не заговаривала.
Просто сидели.
Просто слушали ветер.
Дайну Нат высадил на окраине города.
— До площади мог бы и довезти, — недовольно проворчала она, оправляя юбки.
Нат не ответил.
Женщина его злила. И злость эта была иррациональной, подталкивающей к поступкам, о которых — Нат смутно сие предполагал — он будет жалеть. А потому он молча сбросил пару тюков, притороченных к седлу.
Личные вещи.
И трогать их Райдо к огромному удовольствию Дайны не позволил, унижает его, видите ли, необходимость копаться в чужих тряпках. Его, может, и унижает, а вот Нат не гордый, Нат покопался бы и, пожалуй, отыскал бы немало интересного. Гнать ее следовало и давно…
Тварь.
Стоит, кутается в шубу из черной норки. Откуда взяла? А понятно, откуда… небось, шубка эта или альве, или ее матушке принадлежала… и вернуть бы, но не велено.
А приказы Нат не нарушал.
Старался во всяком случае. И подавив искушение взять женщину за горло, стиснуть, так, чтобы сошла эта наглая ухмылка с лица ее, Нат запрыгнул в седло.
Дел у него имелось множество.
— Эй, щенок, — раздалось в спину. — Передай своему хозяину, что Дайна ждать не станет, пусть поторопится.
— Ты о чем?
— Он знает…
А Нат догадывается. Она про ту комнату с железной дверью, и еще про ювелира убитого… про людей, которые ищут сокровище, быть может, и про альву… и надо было в лесу остановиться.
В лесу после бури тихо, спокойно.
Сугробы глубокие, конь по самое брюхо проваливался. Небось, еще насыплет… до самой весны не нашли бы, а по весне… там и волки голодные… и в окрестных лесах мертвецов множество, одним больше, одним меньше…
Райдо говорил, что женщин трогать нельзя. Слабые они.
Эта не слабая. Эта подлая. И в спину ударит, дай только шанс… внутренний голос нашептывал, что Райдо и не узнал бы… нет, узнал бы, разозлился, но простил… понял, что Нат как лучше хотел… но Нат этому голосу велел заткнуться.
В конце концов, он сам Райдо клятву принес. А свое слово не нарушит.
И потому Нат решительно выкинул Дайну из головы. Дел у него в городке имелось множество, и начать Нат решил со знакомого особняка, в котором ему точно рады не будут. Коня он оставил при таверне, бросив мальчишке-конюшему пару монет за заботу. Сам же неспешным шагом прошелся до площади, а оттуда свернул на тихую улочку.
Особняк, окруженный низкой оградой, был невелик, но аккуратен. За оградой виднелись мерзлые яблоньки и тоненькие, покрытые ледяной глазурью, вишневые деревца. Снег укрыл их, и кусты шиповника, и иные кусты, тоже колючие, но названия им Нат не знал.
Через ограду он перемахнул одним прыжком, и упав в рыхлый сугроб, затаился.
Тихо.
Ни собак, ни сторожей… и правильно, кого опасаться в месте столь умилительно спокойном? Нат нырнул под низкие плети кустарника. Он немного беспокоился, что на снежном покрывале остаются следы, с другой стороны, он не совершал ничего противоправного.
Во всяком случае, ему так казалось.
Добравшись до дома, который в ближайшем рассмотрении выглядел вовсе не столь уж роскошно, Нат замер. Он коснулся стены — деревянной, холодной. Бледно-розовая краска потрескалась и кое-где облезла, обнажая темную древесину.
Нат выпустил когти.
Это ведь не полный оборот, если только когти… а значит, можно… значит, если последствия и будут, то незначительные… он потерпит.
Когти входили в дерево легко. И на карниз, на котором висели ящики для цветов, Нат забрался с легкостью. Карниз покрывала толстая корка льда, а ящики стояли плотно, неудобно.
Окна затянуло инеем.
И как понять, которое ему нужно?
Плотно сомкнутые створки почти не пропускали запахов, и Нату пришлось сосредоточиться… немного измениться, ведь когда меняешься, то запахи становятся ярче.
Цветочный и сладкий.
Не то.
Мирра… она… ее раздраженный голос перекрывает нервные звуки клавесина, и, кажется, что Мирра не играет, но допрашивает инструмент.
Эта женщина тоже опасна.
Нельзя оставлять врагов за спиной. Райдо сам учил… и оставил… война ведь закончилась. Но он ошибается, война идет, здесь, в розовом особняке, за резными ставнями, за серыми стеклами… бархатная война, но меж тем все одно беспощадная.
Впрочем, о войне Нат думать не любил, и осторожно двинулся дальше.
Пустая комната. Запахов почти нет, а значит, заглядывают в нее редко. И следующая… острый аромат кофе и шоколада… голоса, на сей раз не Мирра, но миссис Арманди, которая тоже что-то говорит, и ноты знакомые, жаль, слов не разобрать. Нат не отказался бы послушать.
Он предполагал, что услышал бы немало интересного.
И снова пустая… ящики треклятые, которые под весом Ната опасно хрустят. Падать, конечно, невысоко и особого вреда Нату не будет, но придется начинать все наново. Ко всему, вдруг да внимание привлечет, а внимание ему не нужно.
Ей не нужно.
На ее окне висел венок из остролиста.
И запах шел сладкий, пьянящий. Нат так и замер, прижавшись к стеклу щекой, обнюхивая ставни, выискивая эти, почти стертые следы ее рук. И постучать решился не сразу. И даже почти отступил, испугавшись вдруг, хотя бояться было нечего. И на стук не отозвались, и тогда Нат решил, что его не ждут и не желают видеть, и это хороший предлог, чтобы уйти.
Он найдет себе другую девушку.
Сама мысль об этом показалась предательством, и Нат зарычал, ее отгоняя. А окно открылось.
— Нат! — Нира схватила его обеими руками за плечи. — Нат, ты… ты сумасшедший!
Она дернула его на себя, и Нат не удержался, в комнату вкатился кубарем.
Что-то сбил.
Зазвенело. И грохнуло. И Нира испуганно вскочила, оглянулась и, схватив его за руку, толкнула к шкафу:
— Сиди смирно!
Он же хотел сказать, что не безумен. В его роду уже лет триста как не отмечали случаев безумия, не успел. Дверцы шкафа закрылись.
— Нира! — голос миссис Арманди заставил Ната замереть. — Что случилось?
— Ничего… я вазу уронила… случайно… окно хотела открыть, а она взяла и…
— Нира, Господи, Нира… когда ты научишься вести себя нормально? Зачем ты полезла к окну?
— Здесь душно, мама… я хотела воздуха… ты же запрещаешь мне гулять…
Нат пошевелил пальцами, возвращая им прежний вид. В шкафу было любопытно: множество запахов, которые переплетались друг с другом в сложный узор чужой жизни.
Шелк и аромат холодный, легкий, а у атласа — тяжелый… кажется, шерсть. Шерсть пахнет очень хорошо, и до нее Нат дотянулся, зарылся носом в мягкие складки…
Хорошо.
У его девушки много платьев, наверное, ей жаль будет их оставлять, но Нат купит другие…
— Мама, я устала здесь сидеть. Я ведь ничего не сделала! Я…
Дверь захлопнулась с резким звуком, в котором Нату почудилось раздражение. Ключ провернулся дважды.
— Выходи, — сказала Нира, и Нат не без сожаления выпустил платье.
Из шкафа выбирался осторожно.
— Ты… ты зачем пришел? — Нира села на пол у двери.
Плакала?
Глаза терла, и глаза эти были красными.
— Ты не думай… я вовсе не расстраиваюсь… просто душно очень… воздух сухой… и когда воздух сухой, то глаза сами собой слезятся… непроизвольно, — она шмыгнула покрасневшим носом. — А так… чего мне плакать?
— Не знаю.
— Вот и я не знаю… ботинки снимай.
— Зачем?
Нира не то вздохнула, не то всхлипнула, но пояснила:
— На них снег налип. Таять будет. Вода… следы…
— Извини, — Нату стало стыдно, что сам он о вещи столь очевидной не подумал. Разведчик…
Ботинки он стянул и, распахнув окно, сунул их в снежный горб, благо, сугроб на цветочном ящике образовался приличный.
— Они холодные потом будут, — с упреком произнесла Нира.
— Ничего.
— Замерзнешь.
Нат покачал головой.
— Так зачем ты…
— Тебя увидеть.
— А я думала, что ты теперь меня видеть не захочешь… после всего… и хотела тебе написать… объяснить все… а меня вот заперли… если выпускают куда, то только с Миррой… а она следит… поэтому никак… и вообще не хочет со мной знаться… молчит, будто я в чем виновата…
Она все-таки расплакалась, некрасиво шмыгая носом, вытирая этот нос дрожащей ручкой, и Нат растерялся, не представляя, как теперь быть.
Утешать?
Он не представлял себе совершенно, как утешают плачущих женщин, и потому просто шагнул к ней, обнял, уткнулся носом в рыжеватые волосы, от которых пахло весной и крапивой.
— Ты хорошая…
— Нет.
— Хорошая… и пахнешь вкусно… я тебя отсюда заберу… пойдешь за меня замуж?
— За тебя? — она от удивления плакать перестала.
— У меня есть деньги. Райдо еще раньше счет открыл. Мы получали процент от… призовые… и жалованье… и он говорит, что у меня перспективы неплохие. Конечно, это ерунда… я ведь из рода ушел, и значит, теперь вроде бы как сам по себе… нет, то есть с Райдо, но его райгрэ меня не принял… и пока Райдо жив, то я… запутался немного. Главное, что я работу найду. У Райдо брат в полиции работает, и там нужны всякие, а у меня нюх неплохой, и опыт тоже имеется… учиться надо, но если по вечерам, то… в общем, я сумею о тебе позаботиться.
— Ты смешной.
— Я? — Нат нахмурился, меньше всего ему хотелось казаться смешным. — Дом я сразу не куплю, но Райдо будет не против, если мы поживем с ним…
— Он…
— Он не умрет, — Нат провел ладонью по мокрой щеке и пальцы свои понюхал. Слезы Ниры пахли морем. — Теперь он точно не умрет. Ийлэ обещала.
— Как она?
— Нормально. Грустная только. Но больше его не боится. И меня не боится. А мне не хочется ее убить. Я альвов ненавижу, — на всякий случай счел нужным пояснить Нат. — Других. Не ее.
— Это хорошо.
— Так ты выйдешь?
Глава 19
— Выйду.
Нира подумала, что вряд ли родители одобрят этот брак… и наверное, Нат немного поспешил… он ведь совсем молодой… и она тоже… но ведь не обязательно жениться сейчас…
— Тогда хорошо, — Нат сунул руку за пазуху.
Он был смешной.
Взъерошенный. И предельно серьезный. В куртке какой-то старой, с латками на локтях, с меховым воротником, на котором таяли снежинки. И в то же время босой. Носки шерстяные и тоже с латками, очень аккуратными такими латками. Кто из ставил?
Из внутреннего кармана куртки Нат достал мешочек, а из него вытряхнул кольцо. Простой желтый ободок с квадратной огранки камнем.
— Вот. У вас ведь принято и… и у меня были кое-какие вещи… ты не подумай, я никого не убивал… точнее убивал, но не… мы как-то банду мародеров взяли, а при них вот… и моя доля… у людей же принято, чтобы кольца…
Камень был крупным, ярко-зеленым.
— Я не знаю даже, драгоценный ли он… — Нат сам надел кольцо на палец. — Я бы купил другое, но у вас здесь совсем выбора нет…
— Спасибо.
Кольцо пришлось впору.
Хорошая примета?
Чужое кольцо, которое принадлежало… кому? Лучше не думать, как и о том, что стало с этой женщиной… или девушкой… и быть может, ей тоже подарили на помолвку, а потом война. Но Нат не убивал, не ее, здесь Нира ему верит. А мародеры… разбойники… шериф говорит, что от них житья не стало, что у него не хватает сил, чтобы справиться со всеми.
Дороги небезопасны.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 34 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |