Она не поняла, что он хотел этим сказать. Слова уже не доходили до ее сознания, и все тело ныло от боли, как избитое. Она не стала ждать, пока легкая черная фигура Отверженного Поэта исчезнет за пеленой мелкого дождя.
После обеда она отправилась на скотный рынок Сен-Жерменской ярмарки и купила коня, что стоило ей значительной части ее сбережений, потом дошла до улицы Вал-д’Амур, чтобы позаимствовать у Красавчика пистолет.
Было условлено, что около полуночи Красавчик, Пион и еще несколько человек доставят коня к Монмартрским воротам. Там их должен встретить Клод Ле Пти с кем-нибудь из доверенных людей Деревянного Зада. Этот небольшой эскорт вооруженных людей будет сопровождать его по городским окраинам и пригородам, пока он не доберется до сельской местности.
После того, как был разработан и пущен в ход ее план, Анжелика несколько успокоилась. Вечером она зашла в детскую, потом поднялась на чердак, служивший пристанищем для Давида. Юноша метался в жару, потому что его рана загноилась из-за отсутствия надлежащего ухода.
Вернувшись в свою комнату, Анжелика начала считать часы. Дети и слуги уже спали, обезьянка Пикколо сидела на выступе камина. Опершись руками на колени, Анжелика неотрывно смотрела в огонь. Через два часа, через час Клод Ле Пти будет вне опасности. Она сможет тогда свободно вздохнуть и попытается уснуть. После пожара в таверне «Красная маска» она забыла, что значит спать.
Снаружи послышался стук лошадиных копыт, потом он затих. Послышался стук в дверь. Она с отчаянно бьющимся сердцем бросилась к смотровому отверстию и отодвинула небольшую заслонку.
— Это я, Дегре.
— Вы пришли как друг или как полицейский?
— Откройте. Я потом скажу вам.
Она отодвинула засовы, подумав, что не могло быть ничего менее приятного сейчас, чем визит полицейского, но в душе она была рада увидеть Дегре, чтобы не сидеть одной перед огнем и не чувствовать, что каждая минута, которую отсчитывают часы, падает на сердце, как капля расплавленного свинца.
— Где Сорбонна? — спросила она.
— Сегодня ее нет со мной.
Она заметила, что под мокрым плащом на нем был красный камзол, отделанный черными лентами и украшенный кружевными манжетами. В сапогах со шпорами и со шпагой он походил на небогатого провинциального дворянина, гордящегося своим пребыванием в столице.
— Я только что из театра, — весело сказал он. — Очень деликатное поручение, связанное с прекрасной дамой...
— Значит, вы больше не выслеживаете отверженных памфлетистов?
— Вероятно, поняли, что в данном случае я не использую все свои возможности...
— И вас отстранили от этого?
— Не совсем так. Мне предоставили полную свободу, знаете ли. Им известно, что у меня есть собственные методы.
Он стоял перед огнем, растирая замерзшие руки. Свои черные перчатки и шляпу он бросил на табурет.
— Почему вы не стали солдатом королевской армии? — спросила Анжелика, восхищенная его обликом, вытеснившим из ее памяти прежний образ оборванного адвоката. — Вас можно считать красивым мужчиной, и вы далеко не ленивы... Подождите немного, я принесу для вас кувшин белого вина и немного бисквитов.
— Нет, благодарю! Несмотря на ваше любезное гостеприимство, мне лучше удалиться. У меня еще есть дело около Монмартрских ворот.
Анжелика резко вздрогнула и бросила взгляд на часы: полдвенадцатого. Если Дегре сейчас отправится туда верхом, он вполне может наткнуться на Отверженного Поэта и его союзников. Было ли простым совпадением то, что он собирался поехать к Монмартрским воротам, или этот дьявол в образе человеческом что-то пронюхал? Нет, это невозможно! Внезапно она приняла решение.
Дегре надевал плащ.
— Уже! — запротестовала Анжелика. — Что у вас за странные манеры! Вы появляетесь в неположенное время, вытаскиваете меня из постели, и после этого исчезаете сразу же после того, как пришли.
— Я не вытаскивал вас из постели. Вы даже не раздевались. Вы грезили наяву перед огнем.
— Действительно... я скучала. Садитесь же, прошу вас.
— Нет, — ответил он, завязывая шнурки плаща, — Чем больше я об этом думаю, тем больше убеждаюсь, что должен поторапливаться.
— Ох уж, эти мужчины, — недовольно сказала она, мучительно выискивая предлог, чтобы задержать его.
Она не настолько даже из-за Отверженного Поэта, сколько из-за самого Дегре боялась стычки, которая неминуемо произошла бы, если бы он отправился сейчас к воротам Монмартра. У полицейского шпага и пистолет, но и те, другие тоже вооружены, и их было много. Более того, в этот вечер с ним не было Сорбонны. Во всех отношениях неразумно было сопровождать побег Клода Ле Пти дракой, во время которой легко мог погибнуть капитан полиции Шатле. Она просто обязана предотвратить это.
Но Дегре уже выходил из комнаты.
«Ну нет, это уж слишком глупо! — с отчаянием подумала Анжелика. — Если я не могу задержать мужчину на четверть часа, то непонятно, для чего только создал меня бог!»
Она вышла за ним в прихожую и, когда он уже взялся за дверную ручку, положила на его руку свою. Он, казалось, был удивлен нежностью этого жеста и слегка заколебался.
— Доброй ночи, мадам, — сказал он с улыбкой.
— Эта ночь не будет для меня доброй, если вы уйдете, — прошептала она. — Ночь длится слишком долго... когда ты одна.
И она прижалась щекой к его плечу.
«Я веду себя как куртизанка, — подумала она, — но дело не в этом! Ценой нескольких поцелуев я выиграю необходимое время. И если даже он потребует большего, то почему бы и нет? В конце концов, мы с ним старые знакомые».
— Мы с вами так давно знаем друг друга, Дегре, — сказала она вслух. — Неужели вам ни разу не приходило в голову, что между нами...
— Это не походит на вас, виснуть на шее у мужчины, — сказал сбитый с толку Дегре. — Что с вами сегодня, моя дорогая?
Но его рука все-таки оставила в покое дверную ручку и легла на ее плечо. Очень медленно, как бы против своего желания, он поднял другую и обвил ей талию молодой женщины. Однако он не прижимал ее к себе. Он держал ее скорее как какой-то хрупкий, изящный предмет, с которым непонятно, как следует обращаться. Тем не менее, она почувствовала, что сердце полицейского Дегре забилось быстрее. Разве не забавно было бы нарушить равновесие этого безразличного, неизменно владеющего собой человека?
— Нет, — сказал он наконец. — Нет, я никогда не думал о том, что мы можем вместе лечь в постель. Видите ли, для меня любовь представляет нечто весьма обычное. В этом, как и в остальном, я не привык к роскоши, и она меня не прельщает. Холод, голод, розги хозяев не привили мне изящного вкуса. Я — человек таверн и борделей. Все что мне надо от девушки — это чтобы она была славным, здоровым животным, удобным куском товара, с которым можно делать все, что тебе захочется. Если говорить откровенно, вы не в моем вкусе.
Она слушала его, уткнувшись головой в изгиб его плеча, испытывая определенное удовольствие от его слов. Она чувствовала тепло обеих рук Дегре на своей спине. Он презирал ее совсем не так, как хотел это показать. Женщина, подобная Анжелике, не могла ошибиться в таких вещах. Слишком многое связывало ее с Дегре. Она приглушенно засмеялась.
— Вы говорите так, как будто я кажусь вам каким-то предметом роскоши... неудобным, как вы выразились. На вас, несомненно, производит впечатление богатство моей одежды, моего дома?
— О! Одежда здесь не при чем. Вы всегда сохраняете то сознание своего превосходства, которое сквозило в ваших глазах в далекий день, когда вам представили некоего оборванного адвоката из простонародья.
— Многое изменилось с тех пор, Дегре.
— Есть вещи, которые никогда не меняются, в том числе надменность женщины, предки которой были рядом с королем Иоанном Добрым II, в битве при Пуатье в 1356 году.
— Вы всегда все обо всех знаете!
— Да... так же, как и ваш друг, Отверженный Поэт.
Он взял ее за плечи и нежно, но твердо отстранил от себя, чтобы посмотреть ей в лицо.
— Ну? Значит, это правда, что он должен был быть около Монмартрских ворот в эту полночь?
Она затрепетала, но потом подумала, что опасность уже миновала. Где-то далеко слышны были последние удары часов, отбивавших полночь. Дегре заметил торжествующий блеск в ее глазах.
— Да... да, уже слишком поздно, — пробормотал он, качая головой, — Слишком много людей собиралось сегодня встретиться около этих ворот! И в числе других сам Гражданский Лейтенант и с ним двадцать стражников из Шатле. Может быть, если бы я немного опередил их, я мог бы посоветовать им отправиться ждать дичь где-нибудь в другом месте... Или мог бы посоветовать наглой дичи выбраться за город по какой-нибудь другой дороге... Но теперь, я думаю... да, теперь я думаю, что уже слишком поздно...
Рано утром Флипо отправился на рынок за молоком для детей. Анжелика только забылась в коротком, неспокойном сне, когда услышала, что он примчался обратно. Забыв постучать в дверь, он просунул в комнату свою всклокоченную голову. Его глаза вылезали из орбит.
— Маркиза Ангелов, — выдохнул он. — Я только что видел его… Отверженного Поэта... на Гревской площади.
— На Гревской площади? — повторила она. — Должно быть, он окончательно спятил! Что он там делает?
— Высовывает язык! — ответил Флипо. — Они повесили его!
Глава 23
Я обещал господину д’Обрею, Гражданскому Лейтенанту Парижа, который, в свою очередь дал такое же обещание королю, что три последних имени не будут обнародованы. Однако, в это утро, несмотря на то, что автор памфлетов был повешен, на потеху всей парижской публике было выдано имя графа де Гиша. Его Величество понял, что, уничтожив главного виновника, он не остановил руку неминуемого правосудия, готовую опуститься на голову Мсье, то есть его собственного брата. Я, со своей стороны, дал понять Его Величеству, что знаю сообщников или сообщника памфлетиста, которые, несмотря на его смерть, намерены продолжать его дело. И, повторяю, я обещал ему, что последние три имени не появятся.
— Они появятся!
— Нет!
Анжелика и Дегре снова стояли друг перед другом на том же самом месте, где накануне вечером Анжелика опустила голову на его плечо. Взгляды противников скрестились:
Дом был пуст. Только Давид метался в жару на своем чердаке. С улицы не доносилось почти никакого шума. Рокот народного возмущения не проникал в этот аристократический район.
— Я знаю, где спрятаны кипы листков, которые вы намерены распространять, — сказал Дегре. — Я могу попросить содействия у армии, напасть на предместье Сен-Дени и разорвать на куски каждого прохвоста, который осмелится воспрепятствовать полиции в ее поисках берлоги Великого Кезра. Однако было бы гораздо проще уладить дело мирно. Послушайте меня, маленькая глупышка, вместо того, чтобы сверкать на меня глазами, как разъяренный котенок, — Клод Ле Пти мертв. Так должно было случиться. Его наглость зашла слишком далеко, а король никогда не позволит черни судить о себе.
— Король! Король! Он у вас с языка не сходит. Вы были гораздо более гордым в старые дни!
— Гордость — грех ваш, мадам. Но, прежде чем предавать этому греху, надо знать, против кого направлена ваша гордость. Я в свое время столкнулся с волей короля, и это едва не уничтожило меня. Урок был достаточно убедительным: король сильнее меня. Поэтому я сейчас на стороне короля. По-моему, вам, мадам, имеющей на своем попечении двух маленьких детей, стоит последовать моему примеру.
— Замолчите, вы мне отвратительны.
— Мне кажется, я что-то такое слышал о патентных письмах, которые вам хотелось бы получить, чтобы производить экзотический напиток, или что-то в этом роде?.. Не кажется ли вам, что значительная сумма денег, скажем 50 000 ливров, весьма пригодится вам для занятия каким-нибудь делом? Или еще какие-нибудь привилегии, которые могут в этом помочь, скажем, освобождение от налогов, или не знаю, что еще? Такая женщина, как вы, не может не иметь в голове кучу идей. Король готов предоставить вам все, что вы потребуете, в обмен на ваше окончательное и немедленное молчание. Так что есть возможность покончить с этой дракой на выгодных для всех условиях. Гражданский Лейтенант получит поздравления от короля, я займу новый, более высокий пост, Его Величество вздохнет с облегчением, а вы, моя дорогая, вновь спустите на воду свою лодку и будете продолжать плыть навстречу своей необыкновенной судьбе. Ну, не дрожите же гак, словно кобылица под хлыстом наездника. Подумайте над этим. Через два часа я зайду за ответом...
* * *
Париж чувствовал, что в воздухе пахнет восстанием. Город помнил, что Отверженный Поэт был первым, кто в 1650 году начал пускать отравленные стрелы мазаринад. Пока он был жив, можно было быть уверенным, что его язвительный язык будет извлекать на белый свет все последние обиды и происшествия, и можно было не беспокоиться. Но теперь, когда он умер, парижан охватила паника. Им показалось, что их внезапно оглушили, заткнули рот. Все снова выплыло на поверхность: голод 1656, 1658, 1662 годов, новые налоги. Какая жалость, что Итальянец уже умер! Они сожгли бы его дворец!..
Вдоль набережных танцевали цепи взявшихся за руки людей, которые кричали:
— Кто заколол маленького разносчика бисквитов?
А другие отбивали ритм со словами:
— Завтра... мы узнаем! Завтра... мы узнаем!
Но на следующий день город не расцвел, как обычно, белыми лепестками листков со стихами. То же было и в следующие дни. Наступила тишина. Кошмар кончился. Народ так никогда и не узнал, кто убил маленького разносчика. Париж понял, что Отверженный Поэт действительно мертв.
Он сам сказал это Анжелике: «Теперь ты стала очень сильной и можешь оставить нас на обочине».
Бесконечными ночами, в которые она не могла ни на минуту сомкнуть глаз, она видела его перед собой, видела, как он обращает на нее свои глаза, светлые и блестящие, как вода Сены, когда на нее падают солнечные лучи.
Она не могла заставить себя пойти на Гревскую площадь. Достаточно было и того, что Барба, отправившись туда с детьми якобы для того, чтобы послушать проповедь, не пощадила ее, описав подробности ужасного зрелища: белокурые волосы Отверженного Поэта, свисающие на его раздувшееся лицо, мешковатые черные чулки на тонких икрах, его чернильницу и гусиное перо, не отобранные суеверным палачом.
На третий день, поднявшись после еще одной бессонной ночи, она сказала себе:
— Я больше не могу выносить эту жизнь.
Вечером этого дня она должна была явиться к Дегре, в его дом на улице Понт-Нотр-Дам. Оттуда он должен был отвезти ее на встречу с важными персонами, чтобы выработать с ними секретное соглашение, которое должно было положить конец этому странному делу.
Предложения Анжелики были приняты. Она же, в свою очередь, должна была передать заинтересованным лицам три чемодана с отпечатанными, но нераспространенными памфлетами, из которых господа из полиции, вне всякого сомнения, разведут огромный костер.
И жизнь начнется снова. Анжелика снова получит много денег. Она также сможет наслаждаться единственной в стране привилегией производства и продажи напитка, называемого шоколадом.
«Я не могу больше выносить эту жизнь», — повторила она про себя.
Она зажгла свечу, потому что еще не рассвело. В зеркале, стоящем на ее туалетном столике, отразилось измученное, осунувшееся лицо.
«Зеленые глаза, — сказала она себе. — Цвет, приносящий несчастье. Да, это правда, я приношу несчастье всем, кого люблю... или всем, кто меня любит».
Поэт Клод?.. Повешен. Никола?.. Исчез. Жоффрей?.. Сожжен заживо.
Она медленно провела руками по лбу. Внутри у нее все дрожало так, что она не могла дышать. Но ладони ее были холодны, как лед.
«Что я здесь делаю, почему сражаюсь со всеми этими сильными и могущественными людьми? Мое место не здесь. Место женщины в ее доме, около мужа, которого она любит, около теплого очага, в уютной домашней обстановке, рядом с ребенком, спящим в деревянной кроватке. Помнишь ли ты, Жоффрей, маленький замок, где родился Флоримон?.. За окнами бушевал ветер, обрушивающийся с гор, а я сидела у тебя на коленях; я прижималась своей щекой к твоей. И я смотрела с некоторым страхом и удивительным доверием на твое необыкновенное лицо, на котором играли отсветы огня... Как весело ты смеялся, сверкая белыми зубами! Или еще — как я лежала на нашей широкой кровати, а ты пел для меня своим глубоким бархатным голосом, который, казалось, отражается от гор. Потом я засыпала, и ты ложился рядом со мной на прохладные вышитые простыни, надушенные ирисом. Я много отдала тебе. А ты, ты отдал мне все... И в своих мечтах я говорила себе, что мы будем счастливы долго, всегда...»
Она, спотыкаясь, прошла через комнату, рухнула на колени перед кроватью и спрятала лицо в сбитых простынях.
— Жоффрей, любовь моя!..
Вопль, подавляемый так долго, вырвался наружу.
— Жоффрей, любовь моя, вернись, не покидай меня одну... Вернись.
Но он никогда не вернется, она знала это. Он ушел слишком далеко. Где она могла бы найти его? Не было даже могилы, на которой она могла бы молиться... Пепел Жоффрея был развеян ветрами с Сены.
Анжелика поднялась, лицо ее было залито слезами.
Она села за стол, взяла листок бумаги и подточила перо.
«Когда Вы прочтете это письмо, господа, я уже окончу счеты с жизнью. Я знаю, что это большой грех — самому погубить свою жизнь, но Бог, который может читать в глубине человеческих душ, простит мне это преступление. Я отдаю себя на милость его. Я вверяю судьбу моих сыновей милосердию и справедливости короля. В обмен на молчание, от которого зависела честь королевской фамилии и на которое я согласилась, я умоляю Его Величество проявить отеческую заботу о двух маленьких жизнях, начавшихся под знаком величайших несчастий. Если король не вернет им имя и состояние их отца, графа де Пейрака, он сможет, по крайней мере; обеспечить их поддержку, необходимую для их существования, а позднее помочь им получить образование и устроиться...»
Она продолжала писать, добавила некоторые подробности, касающиеся детей, и попросила также оказать милость молодому сироте Давиду Шелу. Потом она написала письмо Барбе, в котором умоляла ее никогда не оставлять Флоримона и Кантора и завещала ей свои платья и драгоценности. Сунув первое письмо в конверт, она запечатала его.
После этого ей стало легче. Она умылась и оделась, потом пошла в детскую, где провела все утро. Глядя на детей, она успокоилась. Мысль о том, что она покидает их навсегда, не беспокоила ее. Они больше не нуждались в ней. У них была Барба, которую они любили, и которая отвезет их в Монтелу. Они вырастут на свежем деревенском воздухе, под солнцем, далеко от парижской вони и грязи.
Даже Флоримон утратил свою зависимость от матери. Она возвращалась поздно вечером в дом, который они превратили в свое собственное маленькое королевство, со своими двумя служанками, собакой Пату, своими игрушками, птицами. Поскольку игрушки им приносила Анжелика, они каждый раз бросались к ней и капризно требовали чего-нибудь новенького. Сегодня Флоримон, подергав свое красное платьице, сказал:
— Мама, когда у меня будут настоящие штаны, как у мальчика? Я ведь, знаешь ли, уже мужчина!
— Милый, у тебя и так есть большая фетровая шляпа с прекрасным розовым плюмажем. Многие мальчики твоего возраста вполне довольны такими капорами, как у Кантора.
— Мне нужны штаны! — закричал Флоримон, швырнув на пол игрушечную трубу.
Анжелика тихонько выскользнула из детской, боясь, что не выдержит и в порыве гнева накажет его.
После полудня она воспользовалась тем, что дети уснули, надела плащ и вышла из дома. Запечатанный конверт она взяла с собой. Она вручит его Дегре и попросит его доставить письмо к месту условленной встречи. После этого она уйдет от него и пойдет вдоль по берегу Сены. У нее в распоряжении еще несколько часов. Она собиралась на очень долгую прогулку. Она хотела добраться до сельской местности и унести с собой, как последнее видение, пожелтевшие осенние луга и золотые деревья, в последний раз вдохнуть запах мха, напоминавший ей Монтелу и ее детство...
Глава 24
Анжелика ждала Дегре в его новом доме. Обстановка в нем весьма отличалась от той, которую Анжелика застала, нанеся ему свой первый визит, в одном из полуразрушенных домов около Маленького моста, много лет назад.
Теперь у него был свой собственный дом в очень богатом районе улицы Понт-Нотр-Дам, почти новый, построенный в кричащем вкусе разбогатевших буржуа, с фасадом, украшенным статуями богов, держащих фрукты и цветы, медальонами с изображением королей, их статуями, причем все это было раскрашено яркими «естественными» красками.
Комната, в которую провели Анжелику, была обставлена с той же роскошью. Но молодая женщина бросила только беглый взгляд на широкую кровать с балдахином, поддерживаемым витыми колонками, и на письменный стол, уставленный предметами из позолоченной бронзы. Она не спрашивала себя, при каких обстоятельствах адвокат мог обзавестись всем этим скромным богатством. Дегре был для нее и прошлым, и настоящим. Ей казалось, что он знает о ней все, и это успокаивало ее. Он был суровым и безразличным, но твердым, как скала. Отдав свое последнее послание в его руки, она могла умереть спокойно: ее дети не будут брошены на произвол судьбы.
Открытое окно выходило на Сену. День был прекрасным, теплым. Мягкое осеннее солнце бросало свои отблески на белые и черные плиты каменного пола.
Наконец Анжелика услышала в коридоре чьи-то решительные шаги, сопровождавшиеся звяканьем шпор. Она узнала походку Дегре. Он вошел и нисколько не удивился.
— Сорбонна, друг мой, останься-ка снаружи со своими грязными лапами.
Он опять был одет если и не элегантно, то, по крайней мере, богато. Воротник его широкого плаща, который он швырнул на стул, был отделан черной бархатной тесьмой. Но она узнала старого Дегре по тому небрежному движению, которым он стащил с себя шляпу и парик. Потом он отстегнул шпагу. Он, казалось, был в прекрасном настроении.
— Я только что от господина д’Обрея. Все идет прекрасно. Моя дорогая, вы встретитесь с самыми значительными лицами из коммерческого и финансового мира. Говорят даже, что сам мсье Кольбер будет на этой встрече.
Анжелика вежливо улыбнулась. Его слова казались ей ничего не значащими и не могли вывести из оцепенения. Она не будет иметь чести познакомиться с господином Кольбером. В тот самый час, когда соберутся эти всемогущие господа, тело Анжелики де Сансе, графини де Пейрак, Маркизы Ангелов, будет плыть по течению Сены мимо ее золотых берегов. Она будет тогда свободна и недосягаема для всех. И, может быть, Жоффрей выйдет ее встречать...
Она вздрогнула, потому что Дегре продолжал что-то говорить.
— Что вы сказали?
— Я говорил, что вы пришли слишком рано для встречи, мадам.
— Да, в самом деле, я пришла не за этим. Я просто зашла по пути, потому что меня ждет очаровательный молодой человек, с которым я собираюсь отправиться в галереи дворца, чтобы посмотреть там новинки. А оттуда, возможно, пойду в Тюильри. Это поможет мне скоротать время до часа решающей встречи. Но у меня с собой конверт, который несколько мешает мне. Не могли бы вы оставить его у себя? Я заберу его на обратном пути.
— Як вашим услугам, мадам.
Он взял запечатанный конверт, подошел к столу, на котором стоял небольшой сейф, открыл его и опустил туда письмо.
Анжелика повернулась, чтобы взять перчатки и веер. Все было очень просто. Точно так же, не спеша, она отправится на свою прогулку. Нужно только в определенный момент свернуть поближе к Сене... Солнце будет бросать отблески на поверхность воды так же, как на белые и черные плиты пола...
Ее заставил поднять голову какой-то скрип. Она увидела, что Дегре повернул ключ в двери. Потом, с самым естественным видом, он опустил ключ к себе в карман и направился к молодой женщине.
Он возвышался над ней, улыбаясь, но в его глазах загорелся красноватый огонек. Прежде чем она успела сделать хоть одно движение, чтобы защититься, он схватил ее и поднял на руки. Склонив к ней лицо, он пробормотал:
— Идем, моя прелестная зверушка.
— Я не желаю, чтобы вы так разговаривали со мной! — закричала она. И разразилась рыданиями.
Все это нахлынуло на нее совершенно неожиданно: буря рыданий, ливень слез, душащих, разрывающих ее сердце.
Дегре отнес ее на кровать. Долгое время он сидел и пристально, спокойно смотрел на нее. Потом, когда неистовое отчаяние несколько утихло, он начал раздевать ее. Она почувствовала его пальцы на своей шее, когда он с ловкостью горничной расстегнул корсаж. Захлебываясь слезами, она уже не могла найти в себе силы для сопротивления.
— Вы злой, Дегре, — рыдала она.
— Нет, моя радость, нет, я не злой.
— Я думала, что вы мой друг... Я думала, что... О! Господи! Как я несчастна!
— Ну! Ну! Что за мысли! — сказал он сердито.
Он умелыми руками поднял ее широкие юбки, развязал подвязки, снял шелковые чулки, туфли.
Когда она осталась в одной сорочке, он отступил назад, и она слышала, как он, насвистывая, раздевается, расшвыривая свои сапоги, камзол и пояс по всем углам комнаты. Потом он одним прыжком присоединился к ней на кровати и задернул занавески балдахина.
В теплом полумраке алькова волосатое тело Дегре под черным бархатистым пушком казалось красным. Но он не утратил своей напористости.
— Опля, моя девочка! К чему эти стоны? Не плакать больше! Мы не плохо позабавимся сейчас. Поди-ка сюда!
Он стащил с нее сорочку и одновременно так звучно шлепнул ее, что она подпрыгнула, и, взбесившись от неожиданного унижения, вонзила ему в плечо свои острые маленькие зубы.
— Ах ты, дрянь! — воскликнул он. — Это заслуживает наказания!
Но она начала бешено бороться. Они сцепились. Она кричала ему в лицо самые низкие ругательства, какие только знала. Весь словарь Полак посыпался с ее губ, и Дегре хохотал, как сумасшедший. Этот хохот, сверкание его белых зубов, острый запах табака, смешивавшийся с запахом мужского пота, довели Анжелику до неистовства. Она была уверена, что ненавидит Дегре, даже желает его смерти. Она кричала, что убьет его своим кинжалом. Он хохотал еще сильнее. Наконец ему удалось подмять ее под себя и найти ее губы.
— Поцелуй меня, — сказал он. — Поцелуй полицейского... слушайся, или я задам тебе такую трепку, что будешь болеть три дня... Поцелуй меня. Нет, получше. Я уверен, что ты умеешь очень хорошо целоваться...
Она больше не могла сопротивляться. Она подчинилась. Она подчинилась настолько, что через несколько минут нахлынувшее желание заставило ее прильнуть к телу мужчины. Любовное веселье Дегре было поразительным, неистощимым. Анжелика заразилась им, словно лихорадкой. Молодая женщина убеждала себя, что Дегре обращается с ней без всякого уважения, что никто с ней так никогда не обращался, даже Никола, даже капитан из Шатле. Но, откинув голову на край кровати, она хохотала, как бесстыдная девка. Она чувствовала, как ее охватывает невероятное возбуждение.
Наконец мужчина снова привлек ее к себе. На какое-то мгновение перед ней открылось совсем иное лицо: сомкнутые глаза, серьезная страстность, лицо, с которого исчез весь цинизм, слетела вся ирония под наплывом одного-единственного чувства. В следующее мгновение она почувствовала, что принадлежит ему. И он засмеялся снова, жадным, диким смехом. Она возненавидела его за это. Именно теперь ей нужна была его нежность. Новый любовник всегда вызывал в ней после первого объятия чувство удивления, сопротивления, может быть, даже отвращения.
Ее возбуждение спало. На нее навалилась свинцовая усталость.
Она отдавала ему себя совершенно инертно, но его это нимало не задело. У нее сложилось впечатление, что он обращался с ней, как с первой встречной девкой. Она начала умолять его, мотая головой из стороны в сторону:
— Оставь меня... оставь меня!
Но он не обращал на это никакого внимания.
Все стало черным вокруг нее. Нервное напряжение, на котором она держалась в течение нескольких последних дней, исчезло, уступив место сокрушительной усталости. Она была уже на пределе. У нее больше не было ни сил, ни слез, ни страсти...
* * *
Проснувшись, она обнаружила, что лежит на растерзанной кровати, разбросав руки и ноги, как морская звезда, в той самой позе, в которой ее настиг непреодолимый сон. Занавески кровати были подняты. На каменном полу танцевали розовые отблески солнечного света. Она слышала, как журчит вода под сводами Нотр-Дамского моста. К этому звуку примешался другой: какое-то негромкое монотонное царапанье.
Она повернула голову и увидела Дегре, что-то пишущего за столом. Он был в парике и накрахмаленном галстуке. Он казался очень спокойным и был, по-видимому, полностью поглощен работой. Она смотрела на него, ничего не понимая. Воспоминания были весьма смутными. Тело ее словно налито свинцом, но голова была ясной и легкой. Осознав, в какой нескромной позе лежит, она сдвинула ноги.
В этот момент Дегре поднял голову. Увидев, что она проснулась, он отложил перо на подставку и направился к кровати.
— Как вы себя чувствуете? Вы хорошо спали? — спросил он самым вежливым и естественным тоном.
Она тупо смотрела на него. Где она видела его устрашающим, грубым, распутным? Вероятно, во сне.
— Спала? — пробормотала она. — Разве я спала? Как долго?
— Ну, я по крайней мере три часа любовался этим очаровательным зрелищем.
— Три часа! — повторила Анжелика, натягивая на себя простыню. — Какой ужас! А как же встреча с господином Кольбером?
— В вашем распоряжении есть еще час.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 42 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |