«Мне хотелось бы на это надеяться», — подумала про себя Анжелика, но вслух она сказала преувеличенно ворчливым голосом:
— Просто вы были пьяны, вот поэтому в вашей голове и звенели колокола!
* * *
Банкет гильдии, пользующейся покровительством святого Вальбонна, прошел с большим» успехом. Целых три корзины цветов послужили для украшения столов. Метр Буржю и Флипо, сверкая своими ослепительными нарядами, разносили блюда гостям и поднимали репутацию заведения. Розина помогала Барбе на кухне. Анжелика переходила от одного к другому, наблюдала за вертелами и котлами, весело отвечала на сердечные приветствия обедающих и поддерживала то комплиментами, то упреками кулинарные таланты Давида, поскольку он ради этого случая был произведен в звание высокого специалиста по южным блюдам. Но она и на самом деле не ошиблась, представив его, как талантливого мастера своей профессии. Он знал очень много, и только лень, а может быть, еще и отсутствие подходящих возможностей мешали ему до сих пор проявить свои способности. Но сейчас, невольно заражаясь необыкновенным воодушевлением Анжелики, переполняясь счастьем от ее похвал, следуя ее советам, он превзошел самого себя. Когда она вытащила его, багрового от смущения, в общую комнату, его встретили овациями. Дамы, разгоряченные добрым вином, нашли, что у него красивые глаза, забросали его разнообразными, иногда и нескромными вопросами, целовали, похлопывали, щекотали его...
Лино крутил свою шарманку, и вскоре гостьи уже пели, подняв стаканы в руках, а потом раздались взрывы смеха, когда на сцену выступил Пикколо, безжалостно передразнивающий матушку Маржолину и ее подруг.
Отряд мушкетеров, проходивший по улице в поисках какого-нибудь развлечения, услышал взрывы смеха, женские голоса, доносящиеся из «Бронзового петуха», и ворвался туда, громко требуя «жаркого и пинту вина».
После этого события приняли такой оборот, что святой Вальбонн определенно нахмурился бы, если бы только этот добрый провансальский святой, который, как все южане, любил веселье и солнце, не отнесся с естественной для него снисходительностью к шумному беспорядку, установившемуся на этой праздничной встрече цветочниц и галантных военных... С колокольни церкви Святого Оппортюне прозвенел «Анжелюс». Анжелика, у которой пылали щеки, отяжелели веки, ныли руки от тяжести полных подносов и кувшинов, а губы горели от нескольких дерзких поцелуев усатых ртов, сразу ожила, когда увидела, что метр Буржю не спеша пересчитывает золотые монеты.
Она воскликнула:
— Не правда ли, метр Жаке, мы неплохо поработали?
— Определенно неплохо, моя девочка. Уже очень давно моя харчевня не видела таких пиров! А эти господа, как оказалось, платили не так уж плохо, как можно было ожидать по их плюмажам и шпагам.
— Как вы думаете, они пришлют к нам своих друзей?
— Вполне возможно.
— Вот что я теперь хочу предложить вам, — заявила Анжелика. — Я буду продолжать помогать вам вместе со своими детьми: Розиной, Лино, Флипо и обезьянкой. А вы будете отдавать мне четверть выручки!
Хозяин таверны нахмурился.
— Мы заключим контракт у нотариуса, — продолжала Анжелика, — но это останется между нами. Вам совсем не надо сообщать соседям о наших с вами деловых отношениях. Скажите им, что я ваша родственница, и мы работаем по-семейному. Вы увидите, метр Жаке, что у нас с вами будет торговля, пользующаяся шумным успехом. Вы прославитесь на весь район своей деловой хваткой, и вам будут завидовать. Матушка Маржолина говорила мне, что готовится банкет гильдии продавцов апельсинов, который отмечается в день Святого Фиакре. Поверьте мне, это полностью в ваших интересах — оставить нас у себя. А вот это то, что вы должны мне на сегодняшний день.
Она быстро отсчитала причитающуюся ей четвертую часть и вышла, оставив доброго человека в некотором замешательстве, но, тем не менее твердо убежденного в том, что он является очень смелым предпринимателем.
Анжелика вышла во двор, чтобы вдохнуть свежего утреннего воздуха. Она прижала к груди руку, в которой были зажаты золотые монеты. Эти кусочки золота были ключом к свободе. Она явно не обидела метра Буржю при разделе доходов. Анжелика подсчитала, что поскольку ее маленькое семейство будет довольствоваться едой, остающейся после банкетов, ее заработки в конце концов составят целое богатство. Тогда наступит время попробовать свои силы в чем-нибудь другом. Например, почему бы не пустить в ход патент, которым, как утверждает Давид, обладает он один, и который дает право на производство и продажу экзотического питья под названием «шоколад»? Простые люди, вероятно, не проявят большого интереса к этому напитку, но светские дамы и щеголи, всегда ищущие нового и оригинального, вполне могут сделать его очередным капризом моды.
Анжелика представила себе экипажи знатных дам и вельмож, останавливающиеся на улице Вале-де-Мизере.
Она покачала головой, чтобы стряхнуть это видение. Не надо заглядывать слишком далеко. Жизнь все еще оставалась неустойчивой и ненадежной. Прежде всего, она должна копить, копить, как муравей. Она будет запирать золото в своей деревянной шкатулке, драгоценной реликвии самого ужасного периода в ее жизни, куда она уже положила кинжал Родогона Египтянина. Рядом с этим, теперь уже бесполезным оружием, она положит золото — оружие, которое дает силу. Богатство даст право не умирать, а жить, право видеть, не как умирают от голода твои дети, а как они улыбаются. «Если бы все мое имущество не было тогда опечатано, — сказала себе молодая женщина, — я наверняка сумела бы спасти Жоффрея». Она снова покачала головой. Она больше не должна об этом думать, потому что каждый раз, когда она возвращалась мыслями к своему прошлому, ей хотелось умереть, ее охватывало желание забыться, уснуть навсегда.
Она никогда больше не должна думать об этом. У нее есть другие занятия. Она должна спасти Флоримона и Кантора. Она должна копить, копить!..
Анжелика подняла глаза к сырому небу, на котором уже появились золотые проблески зари, но теперь они бледнели, и все небо становилось тяжелым, свинцово-серым. На улице зазывно кричал продавец, расхваливая свои крепкие напитки. У входа во двор таверны какой-то оборванец тянул заунывную жалобу. Присмотревшись к нему, она увидела, что это Черный Хлеб, со всеми своими болячками, лохмотьями и раковинами вечного пилигрима нищеты.
Охваченная страхом, она побежала на кухню, схватила булку хлеба и миску супа и вынесла ему. Бродяга свирепо посмотрел на нее из-под седых лохматых бровей.
Глава 18
В течение нескольких дней Анжелика делила свои таланты между кастрюлями и сковородами метра Буржю и цветами матушки Маржолины. Цветочница просила помочь ей, потому что неминуемо приближалось рождение дофина, и все цветочницы были завалены работой.
Однажды ноябрьским днем, когда они сидели на Понт-Нефе, начали бить часы на дворцовой башне. Немедленно схватил свой молоток часовщик Самаритянки, и слышно было, как вдали грохочут выстрелы пушек Бастилии.
Все население Парижа обезумело от радости.
— Королева родила! Королева родила!
Затаив дыхание, толпа считала:
— Двадцать, двадцать один, двадцать два...
Когда раздался двадцать третий пушечный удар, люди начали бросаться друг другу в объятия. Над охваченным лихорадочной радостью Парижем продолжал разноситься звон колоколов со всех церквей и пушечные выстрелы. Ни у кого больше не было сомнений: мальчик!
— Дофин! Дофин! Да здравствует дофин! Да здравствует королева! Да здравствует король!
Все обнимались и целовались. На Понт-Нефе звенели песни. Все мастерские и лавки прекратили работу. Фонтаны начали извергать потоки вина. На улицах лакеями короля были установлены длинные столы, уставленные пирожными и вареньем. Вечером был устроен грандиозный фейерверк.
* * *
Когда королева вернулась из Фонтенбло и снова поселилась в Лувре вместе со своим царственным младенцем, городские гильдии приготовились принести ей поздравления.
Матушка Маржолина сказала Анжелике:
— Ты тоже пойдешь с нами. Это не совсем по правилам, но я возьму тебя с собой как ученицу, которая понесет мои корзины. Ведь тебе хотелось бы, не правда ли, повидать жилище королей, прекрасный Лувр?
Анжелика не посмела отказаться. Добрая женщина оказывала ей великую честь. Кроме того, хотя она и не хотела сознаваться в этом себе самой, ей хотелось хотя бы еще раз оказаться в том месте, которое было сценой для стольких событий и драм ее жизни. Увидит ли она мельком со слезами волнения на глазах Великую Мадемуазель или наглую герцогиню де Суассон, остроумного Лозена, мрачного де Гиша, де Варда?.. Кому из высокопоставленных господ и дам сможет придти в голову, что среди этих лавочниц может находиться женщина, которая еще не так давно проходила по коридорам Лувра в придворном наряде, в сопровождении бесстрастного мавра, подходила то к одному, то к другому, вначале растерянная, потом просящая, умоляющая оказать милость своему мужу, осужденному заранее?..
В назначенный день она оказалась перед дворцом, где звучали пронзительные голоса и шуршали накрахмаленные юбки торговок цветами и апельсинами и жен рыбаков с центрального рынка. Они явились сюда вместе со своим товаром.
Корзины с цветами, закрытые корзины с фруктами, бочонки с селедкой будут поставлены в ряд перед монсеньором Дофином, чья крошечная ручка должна будет прикоснуться к ним ко всем, — к розам, сверкающим апельсинам и прекрасной серебристой рыбе.
Поднимаясь по лестнице, ведущей в королевские апартаменты, шумная толпа женщин повстречалась с папским нунцием, который только что передал будущему наследнику королевского трона приданое для младенца — традиционный подарок Папы «в знак признания его старшим сыном Церкви».
В приемной, где их попросили обождать, женщины пришли в восторг при виде сокровищ, которые были извлечены из трех красных бархатных ларцов с серебряными застежками.
Затем их провели в спальню королевы. Дамы из торговых гильдий опустились на колени и начали произносить свои приветственные речи. Стоя среди них на коленях на ярких коврах, Анжелика увидела королеву, возлежащую в полутьме в роскошном одеянии на сверкающей позолотой большой кровати. На ее лице еще сохранилось то несколько напряженное, застывшее выражение, которое она привезла из мрачных дворцов Мадрида и которое Анжелика впервые видела в Сен-Жан де Луз, но французский стиль одежды и прически менее шли ей, чем то фантастическое одеяние и огромная прическа, увеличенная накладными локонами, которые обрамляли строгими и неопределенными линиями лицо и фигуру молодого идола, которого обручали с Королем-Солнцем.
Королева Мария-Тереза, счастливая молодая мать и любящая жена, успокоенная заверениями и вниманием короля, соизволила улыбнуться при виде пестрой, кричаще одетой толпы, заполнившей ее покои сразу после елейно-льстивого сопровождения папского посланника. Король стоял рядом с ней. Он улыбался.
Анжелику охватило такое жестокое волнение, когда она осознала, что стоит на коленях у ног короля вместе с этими смиренными женщинами, что она как будто ослепла и потеряла способность двигаться, как парализованная. Она видела только одного короля.
Позже, когда она уже вышла из королевских покоев вместе со своими спутницами, они рассказали ей, что там присутствовали и королева-мать, мадам Орлеанская и Мадемуазель де Монпансье, герцог Энгиенский, сын принца Конде, и еще большое число молодых дам и господ из их окружения.
Она не видела никого, только одного короля, который улыбался, стоя на ступеньках около кровати королевы. Она почувствовала, что ее охватывает страх. Он совсем не походил на того молодого человека, который принимал ее в Тюильри и которого ей так хотелось потрясти, ухватив за жабо. В тот день они встретились как два молодых существа, наделенных одинаковой силой и вступивших в свирепую схватку, причем каждый из них был убежден, что именно он должен победить.
Какое безумие! Как она могла не понять с первого же взгляда, что в этом монархе, внешне легко ранимом и чувствительном человеке, каким он тогда еще казался, уже скрывался неукротимый и властный характер, который не прощал ни малейшего посягательства на свой авторитет! Этот король с самого начала мог быть только победителем, и Анжелика была сломана, как тростинка, за то, что не поняла этого.
Она последовала за группой учениц через покои слуг к дворцовым воротам. Члены гильдий остались на большой банкет, но ученицы не удостоились чести быть приглашенными на этот королевский пир.
Когда они проходили через кладовые, где приготовленные блюда и груды дичи ждали момента, когда их понесут в залы, Анжелика услышала, что за ее спиной кто-то свистит: один длинный свисток, за ним два коротких. Она узнала сигнал шайки Каламбредена, и подумала, что это ей кажется. Здесь, в Лувре?..
Она обернулась. Маленькая фигурка, стоящая в открытых дверях, отбрасывала тень на каменный пол.
— Баркароль!
Она бросилась к нему в порыве искренней радости. Карлик приосанился, преисполнившись гордости и важного достоинства.
— Идем, сестра. Идем, моя самая дорогая Маркиза. Давай позволим себе немного поболтать.
Она засмеялась.
— Ох, Баркароль! Какой ты стал красивый! И как ты хорошо говоришь!
— Я — карлик королевы, — очень самодовольно заявил Баркароль.
Он провел ее в небольшую гостиную и заставил выражать восхищение его атласной курткой, одна половина которой была оранжевой, а другая желтой. В талии ее перехватывал пояс, увешенный множеством колокольчиков. После этого он принялся скакать и кувыркаться, чтобы дать ей возможность оценить тот звон и грохот, который он производил при этом. Со своими волосами, подстриженными на уровне затылка, огромным пышным жабо, тщательно выбритыми щеками, карлик выглядел здоровым и счастливым. Анжелика сказала ему, что он как будто помолодел на много лет.
— В самом деле, я и сам чувствую нечто похожее, — скромно согласился Баркароль. — Жизнь здесь не лишена комфорта, и, кроме того, я считаю, что люди здесь, пожалуй, даже любят меня. Я счастлив тем, что в мои годы уже достиг вершины своей карьеры.
— Сколько же тебе лет, Баркароль?
— Тридцать пять. Это возраст зрелости, расцвета моральных и физических возможностей мужчины. Идем дальше, сестра. Я хочу представить тебя одной знатной даме, к которой, я не стану скрывать от тебя, я питаю нежные чувства... и на которые она отвечает взаимностью.
— Донья Терезита, я представляю вам донью Анжелику, самую прекрасную из всех мадонн Парижа, — пышно провозгласил карлик.
Женщина подняла на Анжелику умные темные глаза и что-то сказала по-испански, но Анжелика разобрала из всех ее слов только «Маркиза Ангелов». Баркароль подмигнул Анжелике.
— Она спрашивает, не ты ли та самая Маркиза Ангелов, о которой я ей постоянно рассказываю. Как видишь, сестренка, я не забываю своих друзей.
Они обошли вокруг стола и Анжелика увидела, что у доньи Терезиты были крошечные ножки, едва достававшие до края стула, на котором она сидела. Это была карлица королевы.
Анжелика взялась двумя пальцами за свою юбку и слегка присела в реверансе, чтобы выразить свое уважение столь высокопоставленной особе. Карлица движением головы пригласила Анжелику сесть на другой стул, в то время как сама продолжала помешивать свое варево. Баркароль вскочил на стол. Он щелкал орехи и рассказывал по-испански своей подруге бесконечные истории. К Анжелике подошла великолепная белая борзая, обнюхала ее и легла у ее ног.
— Это Пистоле, борзая короля, — сказал Баркароль, представляя пса.
В этой части дворца, где отдыхали, занимаясь легкой беседой и флиртом карлики в перерывах между своими прыжками, было тепло и тихо. У Анжелики затрепетали ноздри от любопытства, когда их коснулся необычный запах, исходивший из кастрюли. Это был неопределенный, но приятный аромат, заглушаемый сильным запахом корицы и красного перца. Она посмотрела на продукты, разложенные на столе: орехи и миндаль, стручки красного перца, горшочек меда, половина сахарной головы, чашки с анисом и корицей.
Поглощенная своим занятием карлица, казалось, не имела особого желания вступать в разговоры с гостями. Однако многословные речи Баркароля время от времени вызывали у нее улыбку.
— Я сказал ей, — объяснил он Анжелике, — что ты нашла, что я помолодел, и что этому я обязан ей и тому счастью, которым она меня одарила. Моя дорогая, я здесь и в самом деле живу, как сыр в масле! По правде говоря, я стал слишком благоразумным и уравновешенным. Это иногда меня беспокоит. Королева — самая добрая женщина на свете. Когда ей становится уж очень грустно, она подзывает меня к себе и, похлопывая меня по щекам, говорит: «Ах! Мой бедный мальчик! Мой бедный мальчик!» Я к этому не привык. Это вызывает у меня слезы, у меня, у Баркароля!
— Почему королева грустит?
— Ну, видишь ли, она начинает подозревать, что ее муж ей изменяет!
— Значит это правда, эти разговоры о том, что у короля есть фаворитка?
— Конечно! Он прячет ее, свою Ла Вальер. Но королева в конце концов начала догадываться. Бедная аленькая женщина! Она бесхитростна и мало знает о жизни. Видишь ли, сестра, жизнь принцев, если взглянуть поближе, не так уж отличается от жизни бродяг и потаскух. Видела бы ты ее, королеву Франции, когда она тщетно ждет своего мужа, который по ночам развлекается в объятиях другой женщины. Если нам, французам, и есть чем гордиться, так это разве что неистощимой любовной силой нашего господина. Бедная маленькая королева Франции!
Карлик Баркароль, вне всяких сомнений, превратился из циника в сострадательного философа. Он увидел, что Анжелика улыбается, и подмигнул ей.
— Приятно, не правда ли, Маркиза Ангелов, время от времени позволить себе расчувствоваться, поддаться сентиментальности, подумать о том, какой ты честный, храбрый, зарабатывающий себе на жизнь добросовестной работой человек?!
Она не ответила, потому что ей не понравился пресыщенный тон карлика. Чтобы сменить тему разговора, она спросила:
— Можешь ты мне сказать, что варит с таким усердием донья Терезита? У этого кушанья какой-то странный запах, который я не могу узнать.
— Ну, так ведь это же шоколад королевы.
Анжелика быстро вскочила и, подбежав к кастрюльке, заглянула в нее. Она увидела густую, черноватую жидкость, которая имела не очень-то аппетитный вид. С помощью Баркароля она вступила в разговор с карлицей, которая рассказала ей, что для приготовления шедевра требуется сотня бобов какао, два стручка мексиканского перца, горсть аниса, шесть александрийских роз, двенадцать миндалин, две драхмы корицы, двенадцать орехов и половина сахарной головы.
— Мне это кажется ужасно сложным, — разочарованно сказала Анжелика. — Это вкусно? Можно мне попробовать?
— Попробовать шоколад королевы! Такая нечестивая оборванка, как ты! Какое святотатство! — с издевательской усмешкой воскликнул карлик.
Но карлица, хотя и ей требование Анжелики показалось весьма дерзким, протянула Анжелике немного густой массы на золотой ложечке. Эта паста была так насыщена острыми специями, что обжигала рот, кроме того, она была невероятно сладкой. Из вежливости Анжелика сказала:
— Это великолепно.
— Королева просто не может без него обходиться, — объяснил Баркароль. — Она выпивает несколько чашек в день, но их приносят к ней тайком, потому что король и весь двор насмехается над ее пристрастием. Во всем Лувре больше нет никого, кто бы его пил, кроме королевы-матери, тоже испанки.
— А где можно достать эти бобы какао?!
— Королева получает их из Испании, через посла. Их следует поджарить, очистить, растолочь...
В комнату ворвалась маленькая девочка, потребовав по-испански шоколад для Ее Величества. Анжелика узнала Филиппу. Утверждали, что этот ребенок был незаконнорожденным отпрыском короля Филиппа IV Испанского, и что инфанта Мария-Терезия, обнаружив совершенно заброшенную девочку в коридорах Эскуриала, воспитала ее. Она была среди испанской свиты, сопровождавшей инфанту.
Анжелика поднялась и попрощалась с доньей Терезитой. Карлик провел ее к маленькой калитке, которая выходила на набережную.
— Ты даже, не спросил меня, как я выкарабкалась, — сказала ему Анжелика.
Внезапно ей показалось, что карлик превратился в большую тыкву, потому что теперь она видела только огромную шелковую шляпу. Баркароль смотрел в землю. Анжелика присела на порог, чтобы быть на одном уровне с маленьким человечком; она заглянула ему в глаза.
— Отвечай мне!
— Я знаю, как ты выкарабкалась. Ты бросила Каламбредена.
— Твои слова звучат так, как будто ты меня осуждаешь! Разве ты ничего не слышал о сражении на Сен-Жерменской ярмарке? Каламбреден исчез. А мне удалось бежать из Шатле. В Нельской башне теперь Родогон.
— Ты больше не принадлежишь к миру дна.
— Так же, как и ты.
— О нет, я принадлежу к нему и всегда буду принадлежать! Это мое королевство, — заявил Баркароль со странной торжественностью.
— Кто рассказал тебе обо мне?
— Деревянный Зад.
— Ты снова виделся с ним?
— Я ходил выразить ему почтение. Он теперь — наш Великий Кезр. Я полагаю, что тебе это известно?
— Да, в самом деле, известно.
— Я ходил туда, чтобы выложить кошелек, набитый луидорами. Хуу! Хуу! Моя дорогая, я был самым богатым франтом во всей компании.
Анжелика взяла руку карлика, забавную, пухлую, круглую ручку ребенка.
— Баркароль, они хотят отомстить мне?
— Я полагаю, что во всем Париже нет женщины, у которой ее хорошенькая шкура так ненадежно держалась бы на теле, как твоя.
— Тут уж ничему не поможешь. Я умру, но никогда не вернусь обратно. Ты можешь так и сказать Деревянному Заду.
Карлик королевы заслонил свои глаза трагическим жестом.
— Ах! Как это ужасно — увидеть такую хорошенькую девушку с перерезанным горлом!
Когда она уже выходила, он ухватил ее за юбку.
— Между нами говоря, было бы гораздо лучше, если бы ты сама сказала все это Деревянному Заду.
* * *
Начиная с декабря, Анжелика посвящала все свое время и силы делам харчевни. Число посетителей все увеличивалось. Известия об успешном пире цветочниц распространялись со скоростью лесного пожара. «Бронзовый петух» начал специализироваться на банкетах различных гильдий. Торговцы были счастливы «промочить как следует свои глотки» и всласть поесть в хорошей компании во славу своего святого покровителя.
Постепенно в «Бронзовом петухе» начали появляться компании вольнодумцев, которые проповедовали право на всевозможные чувственные удовольствия, презирали женщин и отрицали бога. Было не легко увертываться от их шарящих рук. Кроме того, они были очень привередливы в отношении еды. Но Анжелика, хотя ее иногда и пугал их цинизм, рассчитывала, что они создадут заслуженную известность ее скромному заведению, которая привлечет к нему, в свою очередь, посетителей более высокого ранга.
Несмотря на то, что ее руки были измазаны салом, щеки пылали от кухонного жара, на лбу выступал пот, Анжелика упорно трудилась, не думая ни о чем, кроме настоящей минуты. Ей не доставляло никакого труда смеяться, обмениваться шутками с посетителями, бить по дерзко протянутым к ней рукам. Ей даже нравилось размешивать соусы, крошить травы, украшать блюда.
Она вспомнила, что когда была еще маленькой девочкой в Монтелу, ей всегда нравилось помогать на кухне. Но только в Тулузе она получила настоящие знания гастрономии под руководством привередливого Жоффрея де Пейрака, слава о столе которого в Отеле Веселой Науки гремела по всему королевству. Ей доставляло печальную радость воспоминание о некоторых забытых рецептах или восстановление некоторых утраченных принципов кулинарного искусства.
Когда пришла зима, серьезно заболел Флоримон. У него текло из носа, гноились уши.
Анжелика по двадцать раз в день улучала момент, чтобы одним махом взлететь по семи пролетам лестницы на чердак, где горящее в жару маленькое тельце вело одинокую борьбу со смертью. Каждый раз, приближаясь к его постели, она трепетала от страха и испускала вздох облегчения, увидев, что ее сын еще дышит. Она нежно гладила и целовала его большой выпуклый лоб, на котором выступали жемчужинки пота.
— Любовь моя! Сокровище мое! О господи, дай мне сохранить моего маленького хрупкого мальчика! Милый боже, я больше ничего не хочу в жизни. Я снова пойду в церковь, я закажу мессу, только оставь мне моего мальчика...
На третий день болезни Флоримона метр Буржю сердито приказал Анжелике переехать в большую спальню на первом этаже, в которой никто не спал после смерти его жены. Разве можно как следует ухаживать за ребенком на чердаке, который по размеру не больше гардероба, и где ночью собирается шесть человек, не считая обезьяны? Так поступают только цыганки да бессердечные нищенки!..
Флоримон выздоровел, но Анжелика так и осталась в большой спальне на первом этаже вместе со своими двумя детьми, а для Флипо и Лино был выделен еще один чердак. Розина продолжала ночевать вместе с Барбой.
— И еще, — заключил Буржю, пылая гневом, — мне хотелось бы, чтобы ты прекратила оскорблять мой взор зрелищем этого негодяя-лакея, который каждое утро притаскивает дрова ко мне во двор прямо под носом у соседей. Если тебе надо согреться, можешь всегда взять дров из общей кучи.
Итак, Анжелика сообщила герцогине де Суассон через ее лакея, что она больше не нуждается в ее дарах и благодарит за милостивую помощь. Она дала лакею на чай, когда он посетил ее в последний раз. Он так и не мог придти в себя от потрясения, испытанного им в первый день их знакомства, только покачал головой.
— За свою жизнь я многое видел, но никогда не встречал женщины, подобной тебе!
— Это было бы еще полбеды, — отпарировала Анжелика, — но ведь и мне пришлось повстречать тебя!
* * *
Позднее она разделила остатки пищи и одежды, присланные ей герцогиней де Суассон между бродягами и попрошайками, которые, все увеличиваясь в числе, собирались на подступах к «Бронзовому петуху». Среди них стало попадаться много знакомых ей лиц, хмурых и молчаливых. Она молча умоляла этих нищих даровать ей право на свободную жизнь. Но они становились все назойливее с каждым днем. Их лохмотья и костыли все с большей угрозой окружали ее убежище. Даже посетители «Бронзового петуха» начали протестовать против этого нашествия, жалуясь на то, что окрестности харчевни усеяны нищими гуще, чем церковная паперть. Их вид ни у кого не вызывал аппетита.
Метр Буржю разразился приступом ярости, на сей раз неподдельной.
— Это ты привлекаешь их сюда, как виверра змей! Прекрати раздавать им подаяния и избавь меня от этих паразитов, или мне придется расстаться с тобой!
Она горячо запротестовала:
— С чего это вы вообразили, что нищие осаждают вашу лавку больше, чем все остальные? Разве вы не слышали разговоров о том, что в деревнях голод? Говорят, что изможденные крестьяне собираются целыми армиями и наводняют города, и что число этих несчастных все увеличивается...
Но она была напугана сама.
Следующие три месяца были ужасны. Холод и голод становились все сильнее. Нищие вели себя все более дерзко. Анжелика решила отправиться навестить Деревянного Зада. Ей уже давно следовало это сделать; так ей советовал и Баркароль. Но ее охватывала головокружительная слабость при одной только мысли о том, что ей придется снова оказаться перед домом Великого Кезра.
Но она должна была еще раз преодолеть свой страх, пройти еще один отрезок пути, выиграть еще одну битву. В черную и морозную ночь она направилась в предместье Сен-Дени.
Ее провели к Деревянному Заду. Он восседал на некотором подобии трона в самой глубине своего дома, перед ним стоял медный таз. Комната была полна дыма и гари от масляных светильников. Анжелика бросила в таз тяжелый кошелек и преподнесла ему еще один подарок: жареное плечо барана и булку хлеба, что было редким деликатесом в то трудное время года.
— Не слишком-то ты поторопилась, — проворчал Деревянный Зад. — Я долго ждал тебя, Маркиза. Ты знаешь, что затеяла опасную игру?
— Я знаю, что все еще жива только благодаря тебе.
Она подошла к нему поближе. По обеим сторонам трона калеки стояли жуткие персонажи его свиты: Большой и Маленький Евнухи со знаками отличия дураков — метлой и пикой с насаженной на нее дохлой собакой, и Жан Седобородый со своей развевающейся бородой и пучком розог, символом власти бывшего хозяина Наваррского коллежа.
Деревянный Зад, по-прежнему заботящийся о своей внешности, восседал в роскошной шляпе с двойным плюмажем из красных перьев.
Анжелика дала обещание, что она каждый месяц будет приносить или передавать ему ту же самую сумму денег, и что его стол никогда не будет страдать от недостатка каких-либо продуктов. Но взамен она потребовала, чтобы ей позволили спокойно вести ее новую жизнь, и чтобы нищим было приказано очистить подступы к «ее» харчевне.
По выражению лица Деревянного Зада она поняла, что на этот раз действовала так, как и следовало, и что он считает себя вполне удовлетворенным.
Прощаясь с ним, она присела в почтительном реверансе.
* * *
В 1663 году Анжелика воспользовалась вынужденным бездельем дней Великого Поста для претворения в жизнь трех проектов, которые она долго вынашивала в своем сердце.
Прежде всего, она сменила дом. Ей никогда не нравился тесно застроенный и шумный район, на который, кроме того, отбрасывала свою мрачную тень крепость Шатле. Она подыскала себе в прекрасном районе Маре двухэтажную квартирку, состоящую всего из трех комнат, которая, тем не менее, показалась ей настоящим дворцом.
Она была расположена на улице Франс-Буржуа, недалеко от ее пересечения с улицей Вейли-де-Тампль. Во времена Генриха IV какой-то богатый финансист начал строить здесь красивый городской дом из кирпича и тесаного камня. Однако, разоренный войнами или просто пошатнувшимися делами, он оставил его незаконченным. Были выстроены только ворота, с расположенными по обе стороны от них небольшими строениями, за которыми находился большой внутренний двор. Маленькая старушка, бывшая владелица всего этого строения, жила в одном из боковых домиков, расположенных по обе стороны сводчатого проезда, а второй она за весьма умеренную цену сдала Анжелике.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 36 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |