- Ты ушла от мужа?
- Нет, просто наврала.
- Ты можешь врать тому, кого любишь?
- Это гуманнее, чем говорить правду.
- Вы по-прежнему близки?
- Настолько, насколько могут быть люди, идущие в разные стороны.
Она прибавила шагу, свитер развевался за ее спиной. Потом она обернулась.
- Сохраняешь видимость и привычки, но лишаешь их смысла.
- Почему же ты не уходишь?
- Я все еще люблю его.
- Ты можешь любить и уйти. Иногда это необходимо.
- Не для меня.
- В любом случае, это не мое дело.
И ее прорвало. Суть, в общем, очевидна.
В ее браке было слишком много часов и мало времени. Слишком много мебели и мало места. Вне ее брака не будет ничего, что могло бы держать ее, ничего, что ее составляет. Пространство вне оказалось бы открытым космосом. Космосом без силы притяжения, ведущим к саморазрушению.
- Можешь ты это понять?
- Да.
- Но?
Я не ответила. Я все это уже слышала. Я сама это говорила. В этом есть доля правды, но не вся правда, и правда, которой нет, это правда о сердце. Тело может выдержать компромисс, сознание может на него купиться. Только сердце протестует.
Сердце. Углеродный примитив в мире силикона.
- Что-то не так.
- В том, что я говорю?
- В разумности того, что ты говоришь.
- Ты хочешь, чтобы я ушла, прихватив лишь гобелен и пару подсвечников?
- О твоем багаже я не подумала.
- Моя приятельница так и сделала. Ушла, не взяв ничего.
- Я ее обожаю.
- Ты перфекционистка.
- Это как?
- Все или ничего.
- А разве есть еще что-то?
- Середина. Никогда не была там?
- Видела на карте.
- Тебе стоит съездить.
- А когда я доберусь туда, начну ходить кругами, как все остальные.
- Что я тебе сделала?
- Ты говорила о риске, о свободе и о голых конструкциях.
- Смысл?
- Смысл в том, что ты хочешь того же, чего и все – всего.
- И что плохого?
- Ничего – но ты сама должна за это расплачиваться.
- А если я хочу и торт, и возможность его попробовать?
- Понятно, с твоей-то биографией.
Она засмеялась и взяла меня за руку, привлекая к себе.
- Ты мне нравишься.
- Почему?
- Ты жаждешь драки.
- Весь мир – поле боя.
- Тебе обязательно драться со всеми?
- Только с противниками.
- Так просто?
- Ты можешь быть такой хрупкой, что можешь просто связаться в узелок.
- Ты можешь быть такой упрямой, что девять раундов будешь драться с собой.
- Ну да, так частенько и бывает.
- Зачем?
- Чтобы быть в форме.
- Тебе надо расслабиться.
- Я глупо выгляжу в кресле.
- А как ты выглядишь в постели?
Я была слишком потрясена, чтобы ответить. Тогда, на мосту, наплевав на всех, она склонилась и поцеловала меня. Открытый мягкий поцелуй.
- Это была плохая идея.
- Почему?
- Ты замужем за одним, в Париже с другим, и мы опаздываем на ужин.
- Живем только раз.
- Ты можешь жить, сколько угодно, за свой счет.
- Значит, ты не угостишь меня ужином?
Она смеялась. Смеялась над моим замешательством, над моей серьезностью. Такой я ее и помню, смеющейся надо мной на деревянном мостике в Париже.
Она смеялась в тот день, когда мы сели на поезд в Les Halles. Я вышла в поисках магазина, где можно купить силки. Я не знала, что они будут расставлены на меня.
Магазин – Exterminateur des Animaux Nuisibles? – располагался на старом мясном рынке с 20-х годов, и его фасад из дерева и стекла, его высокий отполированный прилавок не менялись с тех самых пор. Покупатель здесь может часами изучать средства против тараканов и в конце концов купить какую-нибудь «Машеньку», которая убьет все живое. Владельцы магазина служат с важностью банковских клерков. Их бизнес молчалив и величав. Покупки заворачиваются в коричневую бумагу и перевязываются шпагатом. При мне мужчина в коричневом костюме проверял мышеловку кусочком Рокфора.
Только я вышла, ты тут же прыгнула на меня, смеясь, и схватила за руку, чтобы увести за собой. Ты говорила что-то о струнном квартете в метро. Шел проливной дождь. Нищий с лохматым зонтиком просил франк.
Мы побежали.
Мы пробежали мимо группы мужчин – рубашки, застегнутые на все пуговицы, кардиганы, сигареты – которые топтались под навесом, а дождь скатывался с тента и стучал по их ботинкам.
Мы пробежали мимо суетящихся покупателей, мимо мальчишек на велосипедах, мимо плетеных кресел, которые бармен закидывал внутрь магазина.
Мы пробежали мимо зазывавших нас африканских торговцев, прятавшихся под брезентом. Мы бежали прямо к дымному метро в потоки Вивальди.
Четверо ребят расставили свои пюпитры, достали инструменты и начали играть, самозабвенно, блокируя входы и выходы, и всем было наплевать, потому что музыка была сильнее дневной суеты или желания пойти домой.
Ты была в восторге. Твои волосы рассыпались по плечам и губы приоткрылись. Лицо раскраснелось от бега и дождя. Я подумала, что ты восхитительна, и улыбнулась от осознания этого и предоставленного мне шанса.
Я распланировала свой день. Случайность поставила его с ног на голову. Случайность – силки или то, что их разрывает?
Мы сели на поезд в Лувр. Ты хотела пройти сквозь стеклянную пирамиду. Ты сказала, что это похоже на перерождение. Ты сказала, что чувствуешь себя египетской принцессой, и на мгновение мне показалось, что я знаю тебя по водам Карнака, и я почувствовала запах твоих пропитанных травами бинтов и твой страх, когда они несли тебя в темноту, из которой нет пути обратно.
Но ты была здесь, взлетала вверх по лестнице, круг за кругом, наконец-то свободная, и когда ты ворвалась в стекло и сталь пирамиды, взошло солнце и превратило лужи в десять тысяч зеркал, отразившихся в стекла, словно пытаясь сжечь их.
Ничто не вечно. Ничто не постоянно. Есть образы, которые меняются временем и меняют время, так же как дождь и солнце играют на поверхностях.
- Шампанское?
Ты кивнула на Cafe Marly, и мы пошли к блестящему столику. Официант в белом пиджаке стер со стола капли и раздул на нас ноздри со смесью услужливости и отвращения, свойственной всем дорогим местам.
- Deux coupes de champagne.
Он резко кивнул головой, чуть не переломив себе шею. Вокруг нас, среди статуй мертвых французов, подростки рассовывали карточки по своим рюкзакам и пили Колу из бутылок. Солнце заливалось. Все были счастливы. Я была счастлива от легкости бытия в чужом городе, не требовавшем определенности. Я вытянула ноги. Растянула сознание. Мое сознание может достичь космоса и занять его целиком, стоит только мне выпустить его из клетки.
Официант вернулся с серебряным подносом и поставил перед нами две хрустальные флейты. Ты подняла бокал.
- Ну, за что выпьем?
- За Случайность.
- За Случайность.
- Теперь ты выбирай.
Она задумалась на мгновенье, потом улыбнулась.
- Хорошо. За Гарольда Блюма.
- Гарольд Блюм?
- За его интерпретацию еврейской молитвы. Ты ведь не еврейка?
Я покачала головой. Она вновь подняла бокал.
- Больше жизни без рамок.
И ее глаза сверкнули дождем.
Становилось прохладно. Мы шли молча по Pont Neuf к маленькому треугольнику травы и берез, со всех сторон окруженному ресторанчиками. Мне нравится здесь ужинать. Кто-то однажды назвал это место «Парижский интим».
Я злилась на себя. День был предисловием – не знаю к чему – знаю к чему, и я была бы и рада и раздосадована, если бы ничего вообще не начиналось. Если бы мы пошли в ресторан, как и намечалось, и все осталось бы только воспоминанием, чьей правдивости нельзя верить наверняка.
Проблема в том, что в воображении все идеально. Воплощенное же в реальность, все становилось пошлым. Она была пошлой. Я была пошлой. Я винила себя. Я хотела попасться.
Она замедлила шаг. Заговорила.
- Ты злишься на меня.
- Вот это место – У Пауля.
- Я наговорила слишком много и слишком скоро.
- Обстановка не менялась с 1930-х.
- Я не считаю тебя дешевкой.
- Женщины здесь носят белые фартуки и ни за что не будут говорить по-английски.
- Я просто хочу обнять тебя.
Она обняла меня, а я была так зла, что могла ударить ее, и в глубине моей злости, подогревая ее, тлел уголек желания.
- И я хочу тебя поцеловать.
На лужайке мужчина натаскивал двух далматинцев. Мои глаза разбежались пятнами.
- Поцеловать тебя здесь и здесь.
Мужчина кинул им два красных теннисных мячика, и собаки бросились за ними и притащили назад – черное, белое, красное, черное, белое, красное.
Похоже на старое кино – величавые матроны в черных платьях и белых фартуках двигались в залитых светом витринах Пауля. Твои черные джинсы и белая рубашка. Ночь укутала тебя, как свитер. Твои руки укутали меня. Два далматинца.
Да, черное и белое. Суть ясна. Надо уйти. Почему же я этого не делаю?
Во рту у меня горел красный мячик желания.
- Такая нежная кожа…
Апорт. Мое сердце возвращает мне то, что я отбрасываю. Я сам себе хозяин, но не всегда хозяин себя. Эта женщина хочет быть…
- Твоей.
Мы вошли внутрь. Я заказала салат из артишока и утку haricots verts. Ты выбрала гороховый суп и копченого угря. Я бы не отказалась от нескольких бутылок вина, но вместо этого залпом выпила бокал воды из стоявшего на столе графина.
Нервными пальцами ты разломила хлеб.
- На чем мы остановились?
- Я этого не хотела.
- Что-то я этого не почувствовала.
- Нет.
- Тогда что?
У нее красивые руки, подумала я, глядя, как она расправляется с хлебом. Красивые руки – быстрые, легкие, ловкие, опытные. Мое тело было не первым и не будет последним. Она кинула кусочек хлеба себе в рот.
- С чего мне начать? – спросила я, готовясь к защите.
- Не с начала, - сказала она, скармливая мне крошки.
- Почему нет?
- Мы обе знаем банальные отговорки, неписаные правила. Нет нужды повторяться.
- Тебе действительно наплевать, да?
- На тебя? Да.
- На всю ту грязь, в которую это выльется.
- Я не Дева.
- А я Дева.
- О господи, как мне везет. Спорю, ты помешана на чистоте.
- Случается.
- О, да, у меня однажды была Дева. Он не мог ни на шаг отойти от стиральной машины. День и ночь – стирает, стирает, стирает. Я звала его Леди Макбет.
- И как ты собираешься звать меня?
- Я что-нибудь придумаю.
Прибыл артишок, и я принялась его чистить, слой за слоем, листок за листком, оголяя его. Не секрет, на что похоже поедание артишока. Ничто другое не сдается с такой радостью по мере приближения к сердцевине. Ничто другое не обещает, вознаграждая. Нежная кожа – часть удовольствия.
Но что же мне надо было заказать? Свеклу, наверное.
Один мой друг однажды посоветовал никогда не связываться с человеком, который не любит артишоки и шампанское. Хороший совет, но лучше бы он посоветовал никогда не заказывать артишоки и шампанское с человеком, с которым ты не хочешь идти в постель.
По меньшей мере, я выбрала красное вино.
А потом вспомнила, что было днем.
Она посмотрела на меня, улыбаясь, ее губы блестели маслом.
- О чем ты думаешь?
- О сегодняшнем дне.
- Надо было сразу лечь в постель.
- Мы и двух слов друг другу не сказали.
- Это самое лучшее. До того, как начнутся заморочки.
- Не волнуйся. Никакого начала. Никаких заморочек.
- Ты всегда такая моралистка?
- С тобой я чувствую себя свидетелем Иеговы.
- Ты можешь прийти ко мне в любое время.
- Ты прекратишь?
- Как ты сказала, мы еще и не начинали.
- После ужина мы вернемся в отель и пожелаем друг другу спокойной ночи.
- А завтра ты улетишь в Лондон.
- А послезавтра ты улетишь в Нью-Йорк.
- Ты точно иеговистка.
- С чего это?
- Ты не замужем, но не хочешь со мной переспать.
- Ты замужем.
- В этом вся проблема.
- Точно…
- Ну, тогда…
- Я уже проходила это, и это стало моей проблемой.
- Что случилось?
- Я влюбилась.
Это было давно. Как будто чья-то другая жизнь, пока не вспомню, что это моя жизнь, как будто старое, написанное тобой письмо, которому ты с трудом веришь.
Я любила женщину, которая была замужем. Она тоже меня любила, и если бы во всем этом было меньше любви или меньше брака, я могла бы уцелеть. Возможно, никому никогда не удается уцелеть.
Она хотела меня, потому что я давала ей возможность забыться. Я хотела ее, потому что она была и любовницей и матерью в одном лице. Я хотела ее, потому что она была прекрасна, как теплый полдень на залитых солнцем камнях.
Это была катастрофа.
- Ты потеряла ее?
- Само собой.
- Ты справилась с этим?
- Это был роман, а не изнасилование.
- Любовь это и есть изнасилование.
- Некоторые раны никогда не затягиваются.
- Мне жаль.
Она протянула руку. Что за безумный мир, где полно секса, но любовь под запретом. Я говорю о настоящем, о сумасшедшей страсти, которая не может позволить себе привязанности, удобности, счастья. Правда состоит в том, что любовь врывается в твою жизнь, как ледяной айсберг, и даже если твое сердце подобно Титанику, ты все равно пойдешь ко дну. Все именно настолько глобально, настолько необъятно. Это не-прилично, это не-гладко, это не-удержимо.
Она протянула руку.
- Ты все еще злишься.
- Я все еще живу.
Что сказать? Что конец любви навязчиво вгрызается в память. Навязчивые сны. Навязчивая тишина. Когда тебя преследуют навязчивые призраки, легко и самой стать призраком. Жизнь замедляется. Пульс слишком слабый. Ничто тебя не волнует. Некоторые примиряются и называют это исцелением. Это не исцеление. Только мертвый не чувствует боли.
- Но боль бессмысленна.
- Не всегда.
- В чем суть страдания? Можешь объяснить?
Она думает, я хочу боли. Она думает, боль это сувенир. Возможно, она думает, что все, что я могу чувствовать, это только боль. На самом деле, боль напоминает мне, что мои чувства были ранены. Боль не может заставить меня не любить – только мнимое исцеление может добиться этого – боль говорит мне, что мои рецепторы и передатчики не в порядке. Боль это не чувство, но возможность чувствовать.
Она спросила:
- Тебе по-прежнему нравится секс?
- Ты говоришь так, будто я перенесла ампутацию.
- Думаю, так оно и есть. Мне кажется, кто-то ампутировал тебе сердце.
Я посмотрела ей в глаза.
- История заканчивается иначе.
Стоп.
Всегда есть опасность автоматической писанины. Опасность изложить все до конца, которого не должно быть. В определенный момент история начинает развиваться по инерции. Она убеждает себя и из кожи вон лезет, чтоб убедить тебя, что очевидный конец это единственно возможный выход. В этом есть некая, весьма удобная, предрешенность, потеря контроля. Это твой сценарий, который вдруг начинает писать себя сам.
Стоп.
Прервем повествование. Забудем все, рассказанное ранее (потому что это и есть инерция) и попытаемся изложить историю иначе – в другом стиле, другом жанре – проветрим затхлые столетние приемы и придадим им уверенности в бушующем мире.
В квантовой реальности существуют миллионы параллельных миров, потенциальных, невыявленных, возможно, оказывающих на нас влияние, но достижимых только через пространственные туннели, которые мы никогда не найдем. А если найдем хоть один – уже не вернемся.
В тех других мирах события могут следовать нашим, но финал будет иным. Иногда необходим иной финал.
Я не могу пронести свое тело через пространство и время, но я могу пронести свое сознание и использовать истории, написанные и ненаписанные, чтобы перенестись в еще не существующее пока место – мое будущее.
Истории – это карты. Карты путешествий – пройденных, или тех, что могли бы быть пройдены. Путешествие Марко Поло через территории реальные и вымышленные.
Некоторые территории стали привычными как морские курорты. Когда мы едем туда, мы знаем, что будем строить песочные замки и загорать, и что меню в кафе никогда не меняется.
Другие территории дикие, и сведения о них противоречивы. Требуется помощь проводников. В этих местах я сама становлюсь частью карты, частью истории, добавляя свою версию к уже существующим. Эти талмудические наслоения истории на историю, карты на карту расширяют возможности, но и предупреждают о перегрузке. Я живу в одном мире – материальном, до-мозга-костей-практичном – и его веса вполне достаточно. Другие миры, которые я могу постичь, должны держаться своей светлости и своей световой скорости. То, что я приношу из тех миров в этот, просто еще один шанс.
Она протянула руку.
- Я хочу спасти тебя.
- От чего?
- От прошлого. От боли.
- Прошлое – это всего лишь способ мышления.
- Тогда от боли.
- Мне не нужна жизнь под анестезией.
- Не придирайся к словам.
- Извини.
- Чего ты хочешь? Скажи мне.
- Никаких компромиссов.
- Это невозможно.
- Только невозможное стоит усилий.
- Ты фанатик или идеалист?
- Тебе обязательно надо навесить на меня ярлык?
- Мне нужно понять.
- Нет, ты хочешь объяснить меня себе. Ты не уверена, так что тебе нужен ярлык. Но я не предмет мебели с ценником на спине.
- Тернистый путь к сексу.
Официантка убрала тарелки и принесла мороженое с желто-коричневой кромкой, тех же цветов, что и потолки со стенами. Оно даже выглядело как-то глянцево, как в 30-х. Вишенки по краям – как поцелуи Гарбо. Ты подцепила одну и положила мне в рот.
- Я хочу тебя.
- Сейчас?
- Да, сейчас. Это все, что я могу предложить. Все, о чем могу попросить.
- Без проблем и заморочек?
- Абсолютно.
- Кроме того, что кто-то будет ждать тебя в номере 29.
- Он напьется и уснет.
- И кто-то будет ждать меня.
- Кто-то особенный?
- Просто друг.
- Ну так что…
- А хорошие манеры?
- Я оставлю записку у портье.
Она встала и достала мелочь для телефона.
- Подожди…
Она не ответила. Она уже стояла у телефона, повернувшись спиной.
Мы отправились в небольшой отель, бывший некогда санаторием.
В ванных комнатах все еще сохранились вентиляционные окна и старомодные души, и если повернуть не тот вентиль, пока чистишь зубы, вся спальня будет заполнена дымом как в фильмах Хичкока. И где-то в дыму будет звонить телефон. Шаги на лестничной клетке, голоса. А ты тем временем будешь биться в окно, голая, ослепленная, с зубной щеткой, отделяющей тебя от Парижа.
Нам дали комнату на верхнем этаже. Там было три кровати, застеленных хлопковыми простынями, и вид на соседние крыши. В окне напротив танцевал парнишка под песню Тины Тернер. Мы прильнули к металлическим прутьям, наблюдая за ним и за проезжавшими мимо машинами. Твоя рука скользнула под мою рубашку.
И мы занимались любовью.
Ты поцеловала меня в шею.
Парнишка танцевал.
Поцеловала меня в ключицу.
На улице ругались два таксиста.
Провела языком по груди.
Внизу хлопнула дверь.
Я раздвинула твои ноги навстречу своим бедрам.
Два голубя дремали, прячась под красной крышей.
Ты двигалась вместе со мной – руки, язык, тело.
За соседней дверью смотрели телешоу.
Ты взяла в руки мою грудь, а я стащила с тебя джинсы.
Звон бутылок на подносе.
Ты не носишь трусы.
Открылась дверь. Принесли поднос.
Ты носишь черный бюстгальтер.
Свет фар отразился в трюмо.
Ляг со мной.
На меня.
Расслабься, да, именно, там…
Гарри говорит по-французски, он принесет пиво.
Толчок.
Стела или Бад?
Сильнее.
Хочешь орешков?
Еще сильнее, Боже.
Она сказала позвонить ей после полуночи.
Просто трахни меня.
У тебя есть номер?
Трахни меня.
Проснувшись поздно утром, я повернулась, чтобы поцеловать ее.
Ее не было. Простыня еще была теплой, но ее не было. Я лежала, и растущее во мне беспокойство боролось с томностью тела. Я понятия не имела, что делать, так что сделала очевидное – оделась и рванула в другой свой отель.
В Relais de Louvre мой собственный номер был пуст. Неудивительно. Там были мои вещи и сумка, и билет домой. Что ж, я не заслужила права на компанию.
Я пошла в номер 29. Дверь была открыта. Горничная делала уборку.
- Qu est la Mademoiselle?
Горничная пожала плечами и включила пылесос. В Париже полно мадемуазелей.
Я побежала к портье.
Rien.
Номер 29 расплатился и выехал, не оставив адреса.
Я отправилась в кафе у реки и заказала себе кофе с круассанами. Никаких заморочек. Никаких проблем. Даже никакого прощания. Значит, финал.
У меня было ощущение, что я случайно забрела в чью-то жизнь, поняла, что хочу остаться, а затем снова оказалась в своей без подсказки, без намека, без возможности закончить историю.
Кем была я прошлой ночью? Кем была она?
виртуальный мир
Ночь.
Я залезла в Интернет. Сообщений нет. Ты сбежала из истории. Сбежала от меня. Исчезла.
Ввела твой адрес.
Ничего.
Запустила систему поиска, чтобы найти тебя.
Ничего.
Чувствую себя грешником в исповедальне. Хочу рассказать тебе, что чувствую, но по ту сторону экрана никого нет.
Чего я ждала?
Это же виртуальный мир. Мир, созидающий себя сам. Ежедневно появляются и исчезают новые материки. Новые острова мысли откалываются от большой земли. Некоторым пассат на руку, некоторые идут ко дну. Другие же подобны Атлантиде – о них все говорят, но никто никогда не видел.
Найденные объекты выбрасывает волной на берег моего компьютера. Консервные банки и старые шины наряду со всякой пиратской чепухой. Спрятанное сокровище действительно там, но далеко и глубоко. Сложно вычислить, потому что все незнакомо, и немногие из нас способны увидеть то, что не имеет даже названия.
Я чего-то ищу, это правда.
Я ищу суть в информации.
Вот почему я прочесываю свой компьютер, как пляжный чистильщик – ищу тебя, ищу себя, пытаясь увидеть лицо за маской. Мне кажется, я искала нас двоих всю свою жизнь.
SEARCH
Все началось с обещания:
«Пока я жив, я буду защищать тебя».
Той темной ночью я взял лестницу и приставил ее к окну твоей комнаты. Ты не спала.
На окне стояла железная решетка, и ты была за ней, как затворница, а я был больше похож на кающегося грешника, чем на рыцаря, когда шептал тебе нежности и касался твоих пальчиков. Ты сказала, что променяла бы восход солнца на возможность быть со мной рядом.
Для меня ты была и солнцем и луной.
Я схватил прутья решетки и вырвал ее из каменной стены, и хотя я разодрал до костей пальцы, я не почувствовал этого, но пришел к тебе и лег с тобой в темноте, в полной тишине, и твое тело было белым как лунный свет.
Утром, когда я уже ушел, а ты еще спала, слуга раздвинул шторы и увидел, что простыни и подушки испачканы кровью. Скоро все поняли, что кто-то был с тобой в комнате, и началась суета.
Ты была неверной. Ты была предательницей. Тебя должны были сжечь.
Много раз твой повелитель и мой Король с тяжелым сердцем приговаривал тебя к сожжению. Много раз я спасал тебя, сражаясь с твоими палачами вместо Короля, который, будучи главным судьей, не мог отстоять собственную жену.
Меня зовут Ланселот.
- Ланселот де Лак, - сказала ты, сражая меня своим телом.
Я был твоим причалом. Я был глубокими водами, где ты могла быть невесомой. Я был зеркалом, в котором ты отражалась. Ты держала меня в своих руках.
То, что ты была замужем за другим, ничего для меня не значило. Да и что более важно – мертвый брак или живая страсть? Ты никогда не ставила личное счастье выше общественного долга, ты всего лишь хотела, чтобы счастье было частью этого – взгляд из окна, трещинка в корпусе – чтобы иногда ты могла расслабиться, обнажиться, искупаться во мне.
Не было случая, чтобы он позвал тебя, и ты не ответила. Все, о чем ты просила – возможность не отвечать, если не просят.
Тогда ты звала меня, и я был быстрее ястреба.
Я спасал тебя от огня, но не мог спасти от огня, горящего у нас под ногами. Много раз мы отворачивались друг от друга с гордыми лицами и ледяными сердцами, и только наши ноги, которые выжигали следы на камнях, предавали нас.
- Когда-нибудь это нас погубит, - говорила ты, и твои губы сжимались, разжигая огонь во мне.
Но как это могло погубить нас, когда это было нами? Мы стали этой любовью. Мы были не любовниками. Мы были любовью.
Твоя суть – под моей кожей. Моя кровь – в твоих венах. Твой член – в моем влагалище. Моя грудь колышется под твоим платьем. Мое оружие – на твоем плече. Твоими нежными ножками я стою на земле. В моих латах я одет не более чем в твою сорочку, и когда ты укладываешь свои волосы – ты укладываешь их вокруг моей головы. Твои глаза зеленые. Мои карие. Когда я смотрю твоими глазами, я вижу ярко-зеленые поляны. Когда ты забираешься под мою сетчатку, ты видишь плеск форели в озере.
Я могу поднять тебя одной рукой, но ты держишь меня на кончиках пальцев. Прошлой ночью, разозлившись, ты разбила мне губу, а потом рыдала над царапиной.
Я не ранен, если ты не ранишь меня.
Я слаб, если ты не моя сила.
Ее зовут Женевьера.
Поползли слухи. Заплелись интриги. Мордред и Агравин настроили Короля против нас и подстерегли меня в твоей комнате. Я убил дюжину трусов, бросивших вызов нашей смелости, а любовь и есть смелость, потому что Любовь – вечный враг Смерти. Любовь неотделима от смерти, они как близнецы появились одновременно, каждый борется за власть, но если смерть побеждает, побеждает и любовь. И все же умереть проще, чем любить.
Смерть уничтожит меня, но любовь уже уничтожала меня тысячи раз.
Я помню день, когда я скакал за тобой во всеоружии и заставил своего коня переплыть Темзу. На том берегу коня пришлось убить.
Я шел пешком, но доспехи были столь тяжелы, что я едва передвигал ноги; я бы с радостью избавился от шлема и лат, но одному это сделать не под силу.
Измученный и уставший, в железных доспехах, я наконец добрался до тебя и убил всех твоих стражников и освободил тебя.
И после я, как дитя, протянул руки и умолял тебя снять с меня латы. Я преклонил колени, и ты подняла мне забрало и поцеловала в губы.
Мои доспехи, будто кокон, упали на пол. Я стоял обнаженный рядом с тобой, забыв о лаврах героя. Я больше не был Ланселотом. Я был твоим любовником.
К чему бояться смерти, которая не может завладеть телом больше, чем ты владеешь моим?
К чему бояться смерти, которая не может растворить меня больше, чем я растворяюсь в тебе, этим днем, этой ночью, всегда?
Смерть не разлучит нас. Любовь так же сильна, как и смерть.
Твоя казнь была назначена на следующий день.
Пока солдаты связывали тебе руки и укладывали сухой хворост под твои голые ноги, я примчался на своем белом коне и без разбору порубил всех мечом. Я подхватил тебя и увез в свой замок и умолял тебя уехать со мной во Францию, в мои владения, в мое сердце, навеки.
Ты не изменила брачному обету.
А потом начались войны. Войны, погубившие нас всех.
Большинство винило тебя, некоторые винили меня, но за всеми обвинениями стоял гнев, не поддающийся выражению. То, что было хорошей причиной, стало хорошим поводом. Война продолжалась и после того, как утратила всякий смысл.
Я скакал по выжженным полям, мимо кровавых рек – в поисках тебя. Моя лошадь запиналась о трупы.
Мне сказали, что ты ушла в монастырь, и я нашел тебя там. Спешившись, я вошел в сад, окруженный стенами, и заглянул за решетку.
Ты не видела меня. Ты сидела на низкой каменной скамье, сложив на коленях руки ладонями вверх, читая их, словно книгу. Хотя ты вся была в черном, и я не мог видеть твоего лица, изгиб спины, шеи и плеч был мне до боли знаком.
Я взглянул на свои руки, знавшие каждую твою линию, и обхватил решетку, как когда-то, и я бы вырвал ее из стены, чтобы пойти к тебе, но ты вдруг подняла голову. Ты увидела меня. И упала в обморок.
Я бросился к Настоятельнице и умолял ее пустить меня в сад. С неохотой она разрешила, ведь ты все еще была Королевой, а я все еще был Ланселотом, хотя имена эти уже стали всего лишь слухами.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 33 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |