О старших классах, институте, Тане 4 страница

В летние каникулы 1968 года мы снова решили поехать с палаткой в Крым. С нами захотела поехать и Танина двоюродная сестра Наташа. Сначала все было хорошо, но вскоре Наташе надоела наша отшельническая первобытная палаточная жизнь. Захотелось светских развлечений и еще не знаю чего. В результате Наташа не выдержала и раньше намеченного срока одна отправилась домой. Правда потом всегда с удовольствием вспоминала этот наш совместный поход.

А нам с Таней очень нравилось наше беззаботное времяпрепровождение у Черного моря. Нравилось отсутствие всякого планирования: вот сегодня мы здесь, а завтра нам надоело, мы собрались и отправились на новое место. Нравились пустынные дикие пляжи, где мы останавливались, нравилась жизнь на берегу у самого моря с бесконечными купаниями и радиальными походами вдоль моря и «вглубь континента». Нравились домашнее местное вино, которое мы покупали на маленьких рыночках в розлив, нравились вечерние костры, стрекот цикад, темные теплые ночи, шум морского прибоя, слышимый из палатки перед сном.

…В 1969 году Таня окончила институт и устроилась на работу учителем черчения и рисования в 120-ю школу у самой Ланской станции. Вначале школа была одиннадцатилетней. Таня преподавала с пятого по десятый класс: в младших классах - рисование, в старших - черчение. Учителя приняли Таню хорошо, помогали советами, приглашали на свои уроки. В школе был хороший дружный коллектив во главе с директором, Василием Устиновичем (фамилию не помню), который создал и поддерживал этот коллектив.

В первый год работы Тане пришлось очень много времени тратить на подготовку к урокам. Без конца она ездила в методический кабинет, в институт усовершенствования, в коллектор, распределяющий учебные пособия по школам. Привозила разработки уроков, методички, а дома штудировала полученные материалы. Мы с ней все время занимались перефотографированием и распечатыванием бесчисленного количества карточек-заданий и других наглядных материалов. Допоздна вместе проверяли ученические работы. Тогда я по фамилиям знал практически всех Таниных учеников.

С самого начала мне казалось, что Тане надо уменьшить нагрузку, отказаться от части часов, но ей с одной стороны - было интересно вести уроки от пятого до десятого классов, а с другой – хотелось зарабатывать больше денег. Тем более что мне предстояло учиться еще два года.

Года через два РОНО-вское начальство почему-то сняло с работы директора Таниной школы. Новым директором назначили учительницу литературы из их школы – Елену Васильевну Хохлову. Школу сделали восьмилетней. Моральный климат в учительском коллективе сразу стал меняться на глазах. Между учителями начались какие-то бесконечные разборки. Многие старые учителя стали увольняться. А еще через несколько лет школу перевели в район новостроек на проспект Художников. И это привело к тому, что еще большая группа старых учителей уволилась из школы. Новые учителя сильно уступали старым в уровне образования и общей культуры. На новом месте школу окружали общежития строителей. Дети приехавших строителей и стали основным контингентом учащихся в их школе. Таня стала задумываться о переходе в другую школу, но с начала 1971 года и до 1975 года у Тани наступил период беременностей и декретных отпусков, и было не до перехода.

В феврале 1971 года я защитил диплом. После защиты мы со Щеголевым, Ивановым и Корневым – моими тоже защитившимися однокурсниками, поехали в «Кавказский» ресторан на Невский, чтобы отметить это событие. Как сейчас помню: ели вкуснейшую бастурму, запивали выдержанным Армянским коньком. Отметить получилось!

Из ресторана я поехал к Тане: день защиты совпал с днем рождения Марии Семеновны. Таня сказала, чтобы я обязательно пришел. Кроме меня гостями была Танина крестная Анна Николаевна и еще одна давняя подруга Марии Семеновны со своим мужем (уже забыл их имена). Все прошло как всегда у Марии Семеновны: вкусно поели, запивая десертным Крымским мускатом - единственным вином, которое она признавала и покупала всегда в подвальчике на Невском. Потом все стали уговаривать Марию Семеновну взять гитару и спеть. Мария Семеновна по обыкновению долго ломалась, а потом исполнила свой коронный номер: «Соколовский хор у Яра был когда-то знаменит!...». Все подпевали, а потом старшее поколение стало вспоминать свою молодость, о том, как блистала когда-то Муся в их компании, каким успехом пользовалась. Я смотрел на Марию Семеновну, пытался представить себе это…, и не получалось!

В конце февраля я уехал на два месяца в ракетный дивизион под городом Николаев на военные сборы. Мы должны были прослужить там один месяц рядовыми, потом сдать экзамены и еще один месяц прослужить офицерами-стажерами. Только после военных сборов нам должны были выдать дипломы об окончании института. До сих пор не могу понять, за какие заслуги, но меня, к моему удовольствию, единственного из группы наш институтский военный куратор – полковник Засыпкин освободил от экзаменов. Поставил пятерки автоматом за все военные экзамены.

Приехали мы в Николаев на поезде. Сразу из поезда нас на военных грузовиках доставили в гарнизонную баню, а после мытья выдали военное обмундирование – завалявшуюся на складе солдатскую форму устаревшего образца. Мне повезло: из-за моего небольшого размера ноги вместо кирзачей мне достались удобные офицерские хромовые сапоги. Из бани тоже на грузовиках отвезли в дивизион.

В дивизионе всю нашу группу передали в подчинение сержанту: деревенскому парню, недавно закончившему сержантскую школу. Разместили нас в одном общем зале с солдатами-срочниками: на одной стороне казармы стояли их двухэтажные кровати, на другой – наши. Улеглись спать, а утром обнаружили, что всех нас – студентов, обчистили. Из тумбочек пропали одеколоны, шампуни, лосьоны – вся химия, все бытовые мелочи. А у меня кроме всего прочего украли мои новые хромовые офицерские сапоги.

Пришел наш сержант. Мы заявили, что пока нам не вернут все украденное, мы отказываемся выполнять любые приказы. Объявляем забастовку. Вызвали командира дивизиона. Тот заверил, что нам все вернут, но мы стояли на своем: пока не вернут – мы бастуем. Вернули. Вернули даже мои хромовые сапоги. Я, правда, пообещал солдату-чеченцу, укравшему их, что по окончании сборов при отъезде из дивизиона я обменяю их ему на обычные кирзовые. Не вернули только то, что можно было выпить: одеколоны и лосьоны – они уже были выпиты.

И началась наша служба. Помню окраску белой краской стволов деревьев на территории дивизиона, помню подметание всего, что можно было подмести. Помню строевые занятия на плацу под командованием нашего сержанта. Помню ежевечерние общие, строем, под песню походы в дивизионный туалет типа сортир. Тоже под команды сержанта. Помню поездки на грузовике домой к нашему дивизионному старшине для обустройства его сада и огорода.

Я, Кукин и Алешин на грузовике привезли песок на личный придомовой участок нашему старшине. Хозяйственный был мужик.

Еще помню, что как-то раз у меня был наряд на кухню: мыть посуду и чистить картошку. И там меня угостили огромной масталыгой - костью-суставом коровьей ноги из супа, с необрезанными жилочками и кусочками мяса. Какая была вкуснота! Какое блаженство было ее обгладывать! Какая там бастурма из ресторана «Кавказский»! Никогда не забуду!

Парочку раз нас подводили к пусковым установкам, посмотреть на них, но трогать ничего не разрешили. Вот, пожалуй, и все, что я помню из нашей армейской солдатской жизни.

Вот разве что такой эпизод. В один из дней нам дали увольнительные в Николаев: город посмотреть и себя показать. Довезли на грузовиках до города и распустили до определенного времени. Я пошел в группе из нескольких наших ребят. Не успели мы пройти и квартала, как нам навстречу попался военный патруль. Патрулю не понравилось наше устаревшее (не по уставу) обмундирование, и нас забрали в каталажку, где мы и просидели до вечера. Вечером приехал офицер из нашего дивизиона и отвез нас домой. Знакомство с Николаевым на этом закончилось.

Второй месяц наших сборов мы служили офицерами. Нас, офицеров уже не использовали на подсобных работах. Мы маялись от безделья и целыми днями валялись в лесополосе, примыкающей к дивизиону. Читали, загорали, разговаривали. Один раз нашли там клад: три спрятанные в траве бутылки водки. Тут же и распили их, недолго думая. Тоже разнообразие!

Еще запомнились мне нерадостные мысли, возникающие в моей голове при виде жен и детей офицеров, которые жили в домиках на территории дивизиона. Полное безделие, скука, бесконечные ссоры и разборки с привлечением мужей. Дети, играющие под ногами матерящихся солдат. Бедняги! И дети и жены! Мужья хоть чем-то заняты, а у них полный беспросвет!

Хотя занятиям офицеров тоже не позавидуешь: написание бесчисленного количества каких-то бессмысленных, чаще липовых отчетов и рапортов, проведение занятий с солдатами. А занятия! Я проходил службу в стартовом взводе. Задача взвода после проведенного залпа ракет, бежать рысью следом за машиной-перегрузчиком на склад ракет. Погрузить на машину-перегрузчик две ракеты из складского штабеля и снова бежать вслед за машиной к пусковой установке. Перегрузить ракеты на пусковую установку, спрятаться в укрытие и ждать следующего залпа. Занятия сводились в основном, к сдаче норматива по скорости бега от пусковой до склада и обратно. Эти цифры, конечно, приукрашенные, и составляли основу рапортов о проведении занятий. А вообще мне всегда было непонятно, почему часть солдат стартовой группы нельзя было оставить в районе пусковой, а часть - в районе склада в укрытиях. Было бы безопаснее для солдат при действительно военных действиях, грузовик-перегрузчик мог бы быстрее ездить, было бы меньше ошибок при перегрузках: одно дело, когда это делают люди, задыхающиеся после пробежки, а другое – «отдохнувшие» в укрытии.

Два месяца приобщения нас к армейской службе тянулись чрезвычайно долго, но все-таки закончились, и я с офицерским билетом лейтенанта запаса отправился домой к моей беременной жене. Мне предстоял месячный отпуск, а потом на работу.

В нашей институтской группе еще до защиты диплома я распределялся первым и выбрал для себя научно-исследовательский институт кораблестроения имени Крылова (ЦНИИ Крылова). Уже встречался с моим будущим руководителем и в общих чертах ознакомился с направлением моей будущей работы. Поэтому на счет работы я был спокоен и вместе с Таней занялся вынашиванием ребенка и подготовкой к его появлению.

О желанности рождения первого ребенка мы заговорили с Таней летом 1970 года, лежа под проливным дождем в палатке на берегу Байкала после восхождения на пик Черского. Оба проголосовали «за». И принятое решение реализовалось 5-го июня 1971 года. У нас родилась дочка Оля. Произошло это в роддоме при Первом медицинском институте. Роды были сложными из-за неправильного предлежания плода. Но основные сложности начались после рождения еще в роддоме. У Тани с Олей выявилась несовместимость по некоторым показателям крови. Танино молоко, которого было очень много, что называется, не шло впрок ребенку. Врачи ничего не предпринимали, Оля худела, и у нее стала развиваться желтуха. Положение выправилось только после того, как мама одного моего институтского приятеля, Вити Щеголева, работавшая тогда в Горздраве и курировавшая родильные дома, по моей просьбе навестила Таню и навела «шорох» в родильном отделении. Врачи сразу зашевелились и дело пошло на поправку. Скоро Таню с Олей выписали, и мы поехали домой.

А вскоре закончился мой отпуск. В назначенный день я отправился в ЦНИИ Крылова. И там, в отделе кадров меня огорошили: сказали, что ждали меня месяц назад, а теперь мое место занято, и взять меня на работу они не могут. Написали письменный отказ. Я был поражен происходящим, но тут же помчался в отдел распределения Политехнического института. Женщина-инспектор поначалу возмутилась отказу принять меня на работу, сказала, что сейчас покажет «этому ЦНИИ» «кузькину мать», потом попросила меня выйти в коридор и позвонила в Крыловский институт. Из коридора я слышал, как в ходе разговора тональность реплик моего инспектора постепенно менялась от «форте-фортиссимо» до «пиано-пианиссимо». Слов я разобрать не мог. После окончания разговора инспектор позвала меня и, смущаясь, стала объяснять, что я не подошел в ЦНИИ по каким-то нужным им параметрам, помочь мне она не в силах, и чтобы я готовился к «свободному распределению» и поискал себе работу сам. И что это не самое плохое и имеет свои преимущества.

Первым делом я отправился на свою кафедру к моему руководителю Магидею. Тот страшно обрадовался моей неудаче в институте Крылова и сказал, что берет меня к себе. Я тут же написал заявление и поехал домой. Дома папа сказал мне, что я сделал все правильно и что в институте Крылова – это наверняка происки «секретчиков», а с ними бороться бесполезно.

На следующий день я снова поехал на свою кафедру к Магидею. Петр Лазаревич сказал, что проделал с моим заявлением большую работу, но отдел кадров Политехнического отказывается меня брать на работу из-за моей беспартийности. Но что это не беда: надо срочно вступить в партию. Что он уже договорился с факультетским парторгом. Что одну рекомендацию напишет он сам, а вторую - другой доцент кафедры, с которым он тоже уже договорился. И что эта задержка – дело нескольких дней.

К огорчению Магидея я отказался действовать по разработанному им сценарию и сказал, что в партию вступать не хочу. Забрал свои бумаги и отправился в отдел кадров котлотурбинного института на противоположной стороне Политехнической улицы. Свои первые встречи и разговоры в котлотурбинном институте я уже описал в моих воспоминаниях о ЦКТИ. На работу меня взяли.

Наш домашний быт с рождением Оли, конечно, очень сильно изменился. Основную нагрузку по уходу за ребенком взяла на себя Таня. Она кормила Олю, переодевала, укладывала, успокаивала, гуляла с ней, а в промежутках стирала и гладила. Мы купили стиральную машину «Сибирь» и поставили ее в сарае. Я провел в сарай электричество. Воду брали из колонки на Колодезной улице, грели в баке на костре, потом ведрами таскали в стиральную машину. Белье развешивали у нас во дворе на длиннющих веревках, протянутых папой. С водой и костром Тане часто помогал папа, но иногда она все проделывала самостоятельно. Я подключался ко всем этим работам только вечерами и по выходным, так как начал работать в ЦКТИ. Ночами на Олин плач тоже поднималась Таня: мне в шесть утра надо было вставать на работу.

Такой, если можно так сказать, устроенный быт продолжался не долго. Осенью Таня стала плохо себя чувствовать, наша Ольгинская участковая врачиха не могла понять причины этого. Тарас Митрофанович положил Таню на обследование в свою Пушкинскую больницу, и там, в больнице у Тани нашли воспаление сердечной мышцы – миокардит. Стали лечить.

Первое время Таня сцеживала молоко, а я после работы ехал к Тане и отвозил молоко Оле. Но скоро молоко пропало. Пришлось переводить Олю на искусственное питание. Тут пришлось поработать моему папе: каждый день он ездил в город на специальную молочную кухню и привозил оттуда бутылочки-«рожки» с детским питанием. Мы с мамой кормили Олю из привезенных рожков. Ела Оля плохо и не прибавляла в весе. Только после примерно месячного отсутствия Таня вернулась домой, и ей удалось исправить ситуацию. Оля стала развиваться. Жизнь снова стала налаживаться.

Плохо было то, что врачи, лечившие Таню от миокардита, не советовали ей рожать еще одного ребенка, считая это рискованным. А нам с Таней всегда очень хотелось иметь двоих детей. И у меня, и у Тани не было братьев и сестер, и нам казалось это неправильным. Мы считали, что в нормальной семье должно было быть не меньше двоих детей. И еще мы считали, что разница в возрасте у детей должна быть минимальной, чтобы дети дружили между собой и всю жизнь были бы друг для друга надежной опорой. И вот мы с Таней долго думали, обсуждали сложившееся положение и, в конце концов, решили пойти на риск, хотя и было очень страшно. Решили родить еще один раз.

Во время второй беременности Таня несколько раз ложилась в больницу и со своими сердечными делами и из-за сильной интоксикации организма, но сами роды прошли, по словам Тани, очень легко. Через два года после Оли 19 августа 1973 года на свет появилась Наташа. Сначала все шло нормально, но вскоре у Наташи обнаружили порок сердца, правда, не сильный. Опять начались волнения. А потом у Наташи воспалились уши, и ее положили в больницу. И Таня моталась между больницей, где лежала Наташа, и домом, где ее ждали мы с Олей. Тяжелое было время. Конечно, очень большую помощь нам всегда оказывали мои мама и папа.

Не знаю, то ли это так совпало по времени, то ли одно явилось следствием другого, но после вторых родов у Тани начались всякие нелады со здоровьем. Диапазон всяких нездоровий был широченным: и сердце, и желудочно-кишечный тракт, и голова. В каких только больницах, и по каким только поводам Таня ни перебывала в то время. Возвращаясь домой из очередной командировки, я никогда не знал, застану Таню дома или мне придется мчаться к ней в очередную больницу. С сердечным приступом ее как-то «по скорой» госпитализировали в институт Алмазова на Пархоменко. С аппендицитом она попала в больницу Мечникова. Несколько раз по разным поводам она лежала в больнице Карла Маркса (теперь святого Георгия), лежала в институте Отто на Васильевском, в больнице Семашко в Пушкине. В общем – в самых разных больницах и по самым разным поводам.

Однажды, вернувшись домой из командировки, я увидел, что окно в нашей комнате заперто при помощи каких-то хитроумных приспособлений. Оказалось, что Таня по ночам в сонном, бессознательном состоянии стала вылезать из окна и разгуливать по крыше, которая была перед нашим окном. Потом просыпалась и не могла понять, как она там очутилась. Жутко пугалась. Папе пришлось соорудить приспособление, не позволяющее легко открывать окно. После моего возвращения домой этот Танин лунатизм больше не проявлялся.

Мою (раньше всегда бодрую и энергичную) жену как подменили. То есть всяких замыслов и желаний было много, как и раньше, а вот сил и здоровья явно не хватало. Чуть-чуть положение стало выправляться, когда Таня попала в руки очень вдумчивого и квалифицированного доктора Золотницкой, которая работала тогда в городском консультационном центре на Поклонной горе и лечила Таню порошками, составленными по своим собственным оригинальным рецептам. К большому нашему сожалению, через какое-то время Золотницкая эмигрировала в Израиль, и Таня снова осталась один на один со своими недомоганиями. Достойной замены Золотницкой так и не нашлось, и «бандитские пули» все продолжали решетить Танин организм.

И, несмотря на всяческие недомогания, как я уже писал, в Таниной жизни находили место самые разнообразные дела и увлечения.

После рождения детей, на первом месте, конечно, были они. Все остальное (и даже я) отошло на второй план. Все первые годы все у нее в жизни было «завязано» на детей. Таня отдавала им все свое время, все силы: кормила детей, купала, ухаживала за ними, лечила, водила по врачам, одевала…. Мы с ней никуда не ездили, никак не развлекались. Уехать от детей Тане представлялось немыслимым.

Единственно, что беспокоило нас в те годы – это Наташины истерики. Вдруг по поводу и без повода она начинала вопить дурным голосом. Остановить ее было невозможно. Таня советовалась с нашим очень внимательным детским врачом, но та только разводила руками и говорила, что со временем пройдет. Что бывает такое у детей.

Благодаря Таниным заботам, девочки росли очень послушными, с ними всегда можно было договориться обо всем спокойно, без всяких репрессий. У нас никогда не было никаких запоров на шкафах от детей: дети знали, что им можно брать, а что нельзя. Они могли часами дружно играть друг с другом, не требуя внимания взрослых. Оля всегда была главной выдумщицей, заводилой. Мы не могли нарадоваться.

Вечерами после моего возвращения с работы и по выходным мы с Таней обычно отправлялись куда-нибудь гулять с детьми. По поселку, к заливу, в наш лесопарк. Коляски не выдерживали этих частых и длительных наших прогулок и не асфальтированных Ольгинских дорог, колеса ломались, и папе приходилось постоянно чинить их.

Когда дети подросли, папа прикрепил к нашим велосипедам детские сиденья, и мы стали гулять на велосипедах. Лет с трех и Оля, и Наташа стали ездить на своих велосипедах. Конечно, то, что мы жили за городом, было очень удобно. Во дворе нашего дома девочки могли гулять самостоятельно и проводили там очень много времени.

Когда Оле исполнилось пять лет, мы решили съездить с ней летом на Чудское озеро в местечко Каукси в Эстонии и пожить там недельку на берегу озера в палатке. Наташу решили оставить дома ввиду ее малости. Поездку эту посоветовал нам папа. У него был в Ольгино знакомый, который неоднократно ездил туда на машине и очень расхваливал это место. Самым подробным образом он расписал весь маршрут, куда и на чем ехать, где останавливаться. Таня долго сомневалась, не хотела ехать без Наташи, но, в конце концов, папа ее уговорил. Съездили. Очень понравилось.

На следующий год решили поехать туда же, но уже с Наташей. Подговорили ехать с нами большую компанию: Юру Спиро с Ниной и с их маленьким Даней, жену брата Нины Люду с сыном Андреем Олиного возраста и Сашу Березина с дочкой Машей. Всем всё очень понравилось: и место, и питание в местном кафе, и черника, и эстонская ухоженность территории. Жили - каждая семья в своей палатке. И вот, когда выбирали места для палаток, пригодился мой накопленный туристский опыт. Мы выбрали место на высоком берегу озера, но в локальной лощинке. Я, помня наше с Таней былое затопление в русле реки под Адлером, поставил свою палатку на самом верху склона лощинки, а остальные, опасаясь ветров - внизу лощинки, на дне. Там им показалось уютнее. И вот как-то ночью пошел сильный дождь. В лощинке быстро образовалось озеро, затопившее стоявшие там палатки. Ночью под дождем ребятам пришлось перетаскивать палатки на сухое место. А наша палатка, обкопанная дренажными канавками, не почувствовала ненастья.

На следующий год и еще несколько лет подряд летом на период моего отпуска мы стали ездить вместе с девочками в Крым. Детский врач нам очень советовала это для укрепления детского здоровья. К большому нашему сожалению в первую нашу поездку девочки наотрез отказались лезть в воду. Вообще! Даже походить по воде мы не могли их уговорить. В последующие поездки, видя других купающихся детей, очень постепенно они все-таки стали залезать в воду, но делали это всегда с большой опаской, не «наотмашь».

Очень нас удручало тогда, что порядки в Крыму очень изменились в худшую сторону по сравнению с периодом наших студенческих поездок. Власти стали активно выступать против «дикого» туризма. Проводились милицейские облавы, палатки сдергивали и увозили, с туристов брали штрафы за какие-то мнимые нарушения. В результате нам приходилось всячески маскироваться, прятать палатки. Доходило до того, что в некоторых местах нам приходилось по утрам снимать нашу палатку, паковать наше имущество и прятать все в каких-нибудь зарослях. Вечерами приходилось все доставать и снова разворачивать. Все это было очень неудобно и неприятно. В итоге где-то в 1982 году мы съездили в Крым в последний раз, а после этого решили переключиться на дачное строительство. Бродяжья жизнь нам надоела. Мы сдались!

Почти сразу после нашей женитьбы я прописался в квартире Марии Семеновны, и мы встали в городскую очередь на получение бесплатного жилья от города. А как только Таня устроилась на работу в школу, она встала еще и на учительскую «ускоренную» очередь в РОНО. Олю с Наташей, когда они родились, мы тоже прописали в комнату к Марии Семеновне, которая по документам стала очень густонаселенной: пять человек на пятнадцати метрах. Каждый год мы ездили на перерегистрацию очередей, но очереди практически не двигались. И только в 1977 году Тане удалось «договориться» с очередным инспектором РОНО, курирующим продвижение учительской очереди, о выделении нам квартиры. «Договоренность» эта была достигнута не бесплатно, и я до сих пор удивляюсь, как это Тане хватило смелости и решительности пойти на такой шаг. Квартиру мы получили вблизи от Таниной школы. Оле уже было шесть лет.

В Ольгинском доме мы прожили в ожидании квартиры 10 лет. С одной стороны - это были счастливые годы, а с другой, оглядываясь назад, я вижу, как Тане было не просто и с нашим загородным бытом, И с моими родителями, и, главное, со мной. Сколько моей дури, сколько моего эгоизма приходилось ей преодолевать с первых дней нашей совместной жизни. Сколько терпения потребовалось ей на то, чтобы сохранить наши отношения, нашу семью! После, надо сказать, редких ссор она всегда первая шла на мировую, даже, если моя неправота была явной. Никогда не вспоминала о моих закидонах. Ей удавалось как-то приподняться над сиюминутными обидами и видеть перспективу нашей семейной жизни. Таня всегда была взрослее и разумнее меня в наших с ней отношениях. И единственно, что я могу сказать в свое оправдание: я всегда любил свою жену, и она всегда была главным человеком в моей жизни. А вся моя дурь – она была из-за дури, таким уж я был (и есть, наверное).

И еще я очень благодарен моим родителям, которые мужественно «терпели» нас все эти 10 лет и помогали, чем могли. Никогда я не слышал ни от мамы, ни от папы какого-либо неудовольствия по поводу Тани. Хотя, наверняка, не все в Тане им нравилось (по-другому не бывает). Но они уважали мой выбор, видели, что нам хорошо друг с другом – и это было для них главным. У них получалось ценить в Тане все хорошее, что они видели в ней. А потом, когда родились девочки и возникли всякие проблемы с их здоровьем, мама с папой еще больше зауважали Таню. «Таня – идеальная мать» - считал и часто повторял по разным поводам в те годы папа. В периоды моих частых и продолжительных отъездов папа всегда старался помочь Тане, когда возникала необходимость в этом. А когда папа заболевал, он всегда именно к Тане обращался за помощью. Почему-то в медицине она стала для него авторитетом. Ну и Таня старалась, что называется оправдать…. Именно она ставила папе горчичники, банки и компрессы, помогала советами, бегала в аптеку за лекарствами.

По мере того, как девочки подрастали, в Танину и мою жизнь стали возвращаться прежние увлечения, появлялись новые.

У Тани раньше никогда не было фотоаппарата. И вот практически сразу, после того как поселилась в Ольгино, она увлеклась фотографией: и фотографированием, всем последующим процессом получения черно-белых фотографий. Сколько времени мы проводили с ней в нашем темном проходном коридорчике, превращенным в фотолабораторию! Делали обычные бытовые фотографии, печатали карточки-задания по черчению, нужные Тане для работы. Ну, а потом пошли детские фотографии. Все наши прогулки, путешествия, вся наша жизнь все время фиксировались на пленку.

По книжке Таня научилась вязать. Сначала крючком, а потом на спицах. Обвязала и себя, и меня, а потом и детей. К сожалению, она никогда не училась крою, поэтому вещи, связанные ею, были всем хороши, но не всегда хорошо сидели.

У нас в кладовке лежали огромные меховые штаны от костюма летчика, выданные папе во время войны в период его работы в Норильске в порядке помощи по ленд-лизу. Штаны были английского производства из коричневого мутона очень хорошей выделки. И вот Таня задумала сшить себе из этих штанов зимнее пальто так, чтобы верхняя часть пальто была меховой мехом наружу, а нижняя часть - из пальтовой ткани на ватине. Выкройку Тане помогла сделать моя мама. А реализовывать замысел пришлось нам. Мы с Таней, наверное, на целый год превратились в скорняков. Она была мастером, я – подмастерьем. В результате пальто получилось, получилось очень теплым, и Таня долго его носила.

Дата добавления: 2015-08-28