Was zu ihrfuehrt und me sie gelingt 4 страница

Двойное смещение мы обнаруживаем и в тех ситуациях, когда жертва не могла действовать после случившегося, поскольку была бессильна.

Проиллюстрирую примером и эту ситуацию.

Мститель

Мужчина лет сорока во время курса психотерапии чувствовал страх, что может совершить над кем-нибудь насилие. Ни в его характере, ни в его поведении не было ничего, что указывало бы на такую возможность. Поэтому терапевт спросил, не было ли в его роду случаев насилия.

Выяснилось, что его дядя, брат матери, был убийцей. У него на работе была сотрудница, которая была его любовницей. Однажды он показал ей фотографию какой-то женщины и попросил ее сходить в парикма­херскую и сделать такую же прическу, как у женщины на фотографии. И когда окружающие привыкли к ее новой прическе, он уехал с ней за границу и там ее убил. Затем он вернулся на родину с другой женщи­ной, той, чью фотографию он показывал жертве. Теперь она была его сотрудницей и любовницей. Но преступление было раскрыто, и он по­лучил пожизненный срок.

Терапевт продолжил расспрашивать клиента о его родственниках, прежде всего, о бабушке и дедушке, родителях убийцы, поскольку его интересовал вопрос, где искать силу, побудившую его к такому поступ­ку. Но мужчине было мало что известно. О дедушке он вообще ничего не знал, а бабушка была набожной и уважаемой женщиной. Тогда кли-

ент принялся наводить справки и выяснил, что во времена нацизма его бабушка заявила на своего мужа как на гомосексуалиста, после чего его арестовали и отправили в концлагерь, где он был убит.

Настоящей убийцей в системе, от кого взяла свое начало обнару­женная здесь разрушительная энергия, была набожная бабушка. Сын же, как второй Гамлет, выступил мстителем за отца, но, как и Гамлет, он был ослеплен двойным смещением. Он взялся мстить вместо отца. Это смещение в субъекте. Но он пощадил мать и вместо нее убил дру­гую любимую if м женщину. Это было смешение в объекте.

Затем он понес ответственность, причем не только за собственный поступок, но и за поступок матери. И стал похож на обоих родителей: поступком — на мать, лишением свободы — на отца.

Поэтому было бы иллюзией полагать, что мы можем остаться непри­частными к злу, если будем сохранять видимость бессилия и невино­вности, вместо того чтобы ответить на вину агрессора, даже если мы сами причиним ему при этом зло. Иначе у вины не будет конца. Поэто­му тот, кто пассивно покоряется вине другого, не только не может со­хранить свою невиновность, но еще и сеет беду.

Прощение

Подменой назревшего столкновения служит и прошение, если оно лишь прикрывает и отсрочивает конфликт, вместо того чтобы его раз­решить.

Особенно пагубное влияние оказывает такое прощение, когда жертва отпускает виновному его вину, как будто у нее есть на это право. Если должно состояться настоящее примирение, то невиновный не только имеет право на возмещение ущерба и искупление, но он еще и обязан этого потребовать. А виновный не только обязан отвечать за послед­ствия своего поступка, но он еще и имеет на это право.

Приведу пример.

Женатый мужчина и замужняя женщина влюбились друг в друга, и когда женщина забеременела, они развелись со своими предыду­щими партнерами и вступили в новый брак. У женщины в первом браке детей не было, а у мужчины была маленькая дочь, которую он оставил с матерью. Они оба чувствовали себя виноватыми перед первой женой мужчины и его ребенком, и оба очень хотели, чтобы та женщина их все-таки простила. Но она была зла на обоих, поскольку за их счастье она платила благополучием своего ребенка.

Однажды, когда они разговаривали об этом со своим другом, он по­просил их представить себе, как бы они себя чувствовали, если бы та женщина их простила. И тут они осознали, что до сих пор избегали

последствий своей вины и что их надежда на прошение противоречила и достоинству, и притязаниям каждого из них. Они поняли, что строи­ли свое новое счастье на несчастье первой жены и ребенка, и приняли решение надлежащим образом выполнять все законные требования. Но от своего выбора не отказались.

Примирение

Но существует и хорошее прощение, которое не лишает достоинства виновного и позволяет жертве сохранить свое. Для такого прощения нужно, чтобы жертва в своих требованиях не доходила до крайности и чтобы она приняла компенсацию и искупление, предлагаемые ви­новным. Без такого хорошего прощения примирения быть не может. Приведу пример.

Ага -переживание

Женщина бросила мужа ради любовника и развелась с ним. Прошло много лет, и она поняла, что по-прежнему очень его любит. Тогда она спросила его, нельзя ли ей снова стать его женой. Но тот не захотел говорить на эту тему. И тем не менее, они решили вместе обратиться по этому поводу к психотерапевту.

Для начала психотерапевт спросил мужчину, чего тот от него хочет. Мужчина ответил: «Я хочу испытать ага-переживание». Терапевт за­метил, что это будет непросто, но он постарается. Затем он спросил у женщины, что она может предложить мужчине, чтобы он снова захотел взять ее в жены. Но в ее представлении все выглядело слишком просто, и ее предложение ни к чему не обязывало. Неудивительно, что оно не произвело на мужчину никакого впечатления.

Терапевт показал ей, что в первую очередь ей нужно признать, что она причинила мужу боль. Он должен увидеть, что она хочет исправить причиненную ему несправедливость. Женщина на какое-то время за­думалась, потом посмотрела мужу в глаза и сказала: «Я сожалею о том, что я тебе сделала. Я прошу тебя, позволь мне снова быть твоей женой. Я буду любить тебя и заботиться о тебе. Вот увидишь, ты сможешь на меня положиться».

Но мужчина по-прежнему сидел не шелохнувшись. Терапевт по­смотрел на него и сказал: «Должно быть, тебе было очень плохо тогда, и ты не хочешь пережить это во второй раз». На глазах у мужчины по­казались слезы. Терапевт продолжил: «Тот, кто был вынужден страдать по вине другого, чувствует моральное превосходство над виновником своих страданий и потому считает себя вправе отвергать другого, как будто тот ему не нужен. Против такой невиновности у виновного шан-

сов нет». Мужчина улыбнулся, как будто его поймали с поличным. За­тем повернулся к жене и с любовью посмотрел ей в глаза.

Терапевт сказал: «Это и было ага-переживание». Это стоит пятьдесят ма­рок. Атеперь исчезните, и я не желаю знать, чем у вас все закончится».

Боль

Если в человеческих отношениях чья-то вина приводит к разрыву, то мы считаем, что виновник разрыва действует свободно и независи­мо. Но если бы он не совершил этого причиняющего боль поступка, он бы, возможно, зачах, Ае смог развиваться дальше, и тогда у него было бы право злиться за это на другого.

Нередко виновный пытается заплатить за расставание, страдая до разрыва столько, что этим он уравновешивает боль жертвы при расста­вании. Возможно, через расставание он просто хочет открыть для себя новые или более широкие горизонты и страдает, поскольку сделать это можно, только причинив другому боль или вред.

Но не только виновник получает при расставании шанс начать сна­чала. Перед жертвой тоже внезапно открываются новые возможности.

Если же другой отказывается от них и застывает в своей боли, он ме­шает виновному идти новой дорогой, и они оба, несмотря на разрыв, по-прежнему остаются привязанными друг к другу.

Но если жертва тоже использует шанс начать сначала, то тем самым она дарит другому свободу и облегчение. Из всех способов простить этот, наверное, самый прекрасный, поскольку он примиряет, даже если расставание необратимо.

Нотам, где вина и причиненный вред приняли роковые размеры, примирение возможно только при полном отказе от искупления. Это смиренное прощение и смиренное покорение бессилию. Оба, и жертва, и виновник, покоряются непредсказуемой судьбе и тем самым кладут конец вине и искуплению.

Добро и зло

Мы любим делить мир на то, что в нем имеет право быть, и то, чего на самом деле быть не должно, хотя оно и существует, и действует. Первое мы называем хорошим или здоровым, или благополучием и миром. Другое мы называем злым или больным, или бедой и войной. Или как угодно еще. Это связано с тем, что хорошим и полезным мы называем то, что для нас легко; а то, что для нас тяжело, мы называем дурным или плохим.

Но если взглянуть на это внимательней, мы увидим, что та сила, ко­торая движет мир вперед, коренится в том, что мы называем тяжелым,

злым или дурным. Побуждение к новому исходит из того, что мы пред­почли бы убрать или исключить.

Поэтому, когда мы уклоняемся от тяжелого, греховного или требую­щего борьбы, мы теряем именно то, что хотим сохранить: свою жизнь, свое достоинство, свою свободу, свое величие. Только тот, кто прини­мает вызов, в том числе и темных сил, кто согласен с их существовани­ем, связан со своими корнями и источниками своей силы. Такие люди больше чем просто добрые или злые. Они находятся в согласии с чем-то большим во всей его глубине и силе.

Свое собственное

Но существует плохое или тяжелое, которое относится к нам, как наша личная судьба. Это может быть наследственное заболевание, тя­желые обстоятельства в детстве или личная вина. Если мы соглашаемся с этим тяжелым и принимаем его в свою жизнь, оно становится для нас источником силы.

Если же человек протестует против такой своей судьбы, например, против полученного на войне ранения, он лишает судьбу ее силы. То же самое относится к личной вине и ее последствиям.

Чужое

Тогда в семейных системах часто кто-то другой берет на себя отвергаемую судьбу или отрицаемую вину Это имеет вдвойне тяжелые последствия.

Чужая судьба или чужая вина не дают нам сил, ибо сделать это может лишь собственная судьба и собственная вина. Но этим мы еще и осла­бляем того, чью судьбу или вину мы берем на себя. Тогда его судьба и его вина теряют свою силу и для него.

Судьба

Мы чувствуем себя виновными и в тех случаях, когда судьба благо­приятствует нам за счет других, при том, что мы не можем этому по­мешать или это изменить.

Приведу пример. Ребенок появляется на свет, но его мать при этом умирает. Конечно, он не виноват. Никому и в голову бы не пришло призвать его за это к ответу. И все же знание о собственной невиновно­сти не может принести ему облегчение. Ему никогда не избавиться от давления этой вины, поскольку свою жизнь он видит роковым образом связанной со смертью матери.

Другой пример. Человек едет на машине, и вдруг у него лопается по-

крышка, машину заносит и она сталкивается с другой. Водитель вто­рой машины погибает, а сам он остается жив. И пусть он не виноват, но с этого момента его жизнь переплетена со смертью и страданиями других, и несмотря на доказанную невиновность, он знает, что виноват

перед ними.

Третий пример. Один человек рассказывает, как в конце войны, когда его мать была им беременна, она отправилась в лазарет к его отцу, что­бы забрать его домой. Но во время бегства они столкнулись с русским солдатом и, защищаясь, убили его. И несмотря на то, что это была толь­ко необходимая самооборона, с тех пор и родители, и ребенок всегда чувствуют за собой эту вину. Потому что они живут, в то время как дру­гой человек, который выполнял свой д^лг, погиб.

В случаях такой — предопределенной судьбой — вины и невиновности мы чувствуем себя во всех отношениях бессильными. Именно поэтому нам так трудно их выносить. Если бы мы были виноваты или если бы мы имели какие-то заслуги, у нас была бы и власть, и влияние. Но здесь мы понимаем, что как в хорошем, так и в плохом мы полностью во вла­сти непредсказуемой судьбы, которая распоряжается нашей жизнью и смертью, спасением и несчастьем, благополучием или погибелью вне зависимости от того, плохие мы или хорошие.

Для многих это роковое бессилие настолько страшно, что они скорее готовы отбросить обретенное счастье или жизнь, чем принять их как милость. Они часто пытаются хотя бы задним числом привлечь сюда личную вину или личную заслугу, чтобы таким образом все-таки как-то избежать полной подвластности судьбе в случае незаслуженного спасе­ния или безвинной вины.

Вот пример обычной реакции в случае роковой вины; человек, ока­завшийся в выигрыше за счет других, этот выигрыш ограничивает, от­казывается от него или отбрасывает его. Например, тем, что совершает самоубийство, заболевает или становится действительно виновным в моральном смысле и несет за это наказание.

Такие решения связаны с магическим мышлением и являются дет­ской формой переработки незаслуженного счастья. Ведь если посмо­треть повнимательнее, то несчастье от этого никак не уменьшается, а наоборот, возрастает.

Например, если ребенок, чья мать умерла во время родов, ограни­чивает свою жизнь или совершает самоубийство, тогда жертва матери оказывается напрасной, и на мать словно бы возлагается еще и ответ­ственность за несчастье ребенка.

Если же ребенок скажет: «Дорогая мама, если случилось так, что, да­вая жизнь мне, ты потеряла свою, то это не должно было быть напрас­но, в память о тебе я сделаю из нее что-то особенное», тогда давление роковой вины превращается в мотор для жизни, в которой возможны

такие свершения, на которые у других не достало бы сил. Тогда жертва матери оказывает благотворное действие после ее смерти. Это прими­ряет и приносит успокоение.

Здесь все участники ситуации тоже находятся под давлением потреб­ности в уравновешивании: тот, кто получил что-то от судьбы, хочет вернуть нечто равноценное, а раз он не может ничего дать, то он стре­мится хотя бы отказать себе в чем-то равноценном. Но в данном случае привычные пути ведут в пустоту, ибо судьбу не заботят ни наши при­тязания, ни наша компенсация, ни наше искупление.

Смирение

Собственная невиновность — вот то, из-за чего так трудно выносить роковую вину. Если бы я был виноват и потому наказан или если бы я был невиновен и потому спасен, то я мог бы предположить, что судь­ба подчиняется некоему моральному порядку и правилу, и с помощью вины или невиновности мог бы оказывать на нее влияние и управлять ею. Если же я, независимо от того, виновен я или невиновен, оказы­ваюсь спасен, в то время как другие, не важно, виновные или невино­вные, погибают, значит, я во всех отношениях отдан на произвол этих сил и неизбежно оказываюсь перед лицом рокового бессилия моей вины и невиновности.

В таком случае единственный выход для меня — просто подчиниться, покорно включиться в некий могущественный контекст, на мое счастье или на беду. Позицию, лежащую в основе такого поведения, я называю смирением. Оно позволяет мне принимать мою жизнь и мое счастье, покуда они у меня есть, независимо от цены, которую платят за это дру­гие. Оно же велит мне согласиться с собственной смертью и тяжелой судьбой, когда приходит мой черед, что бы там ни было с моей виной и невиновностью.

Это смирение заставляет меня серьезно относиться к тому, что не я распоряжаюсь судьбой, а судьба мной. Что это она меня принимает, не­сет и позволяет упасть по законам, тайну которых я не могу и не имею права открыть. Такое смирение — подобающий ответ роковой вине и невиновности. Оно уравнивает меня с жертвами. Оно позволяет мне чтить их не путем отбрасывания или ограничения того, что я получил за их счет, а как раз тем, что, несмотря на высокую цену, я с благодарно­стью это принимаю, а потом передаю полученное дальше.

Сегодня я говорил в первую очередь о вине и невиновности в контек­сте «давать» и «брать». Но у вины и невиновности много разных лиц, и действуют они многими разными способами. Ведь человеческие от­ношения — это взаимодействие различных потребностей и порядков,

которые стремятся добиться своего при помощи разных вариантов пе­реживания вины и невиновности. Эти другие возможности пережива­ния вины и невиновности я рассмотрю, когда буду говорить о границах совести и порядках любви. Но я скажу еще несколько слов о:

Порядок и полнота

Порядок — способ, позволяющий различному

взаимодействовать.

Поэтому ему присущи многообразие и полнота.

г

Он постоянно в обмене, он единит разрозненное и к общему его свершенью собирает. Поэтому ему присуще движение.

Он преходящее заковывает в форму,

которая ему дальнейшее существованье обещает.

Поэтому ему присуща продолжительность.

Но, как и дерево, что прежде, чем упасть, роняет плод, который будет жить дальше, так и порядок не отстает от времени. Поэтому ему присущи обновление и перемены.

Порядки, которые живут,

дышат и развиваются.

Тоской и страхом они нас понуждают

и заставляют повиноваться.

Определяя для нас границы,

они же предоставляют нам пространство.

Они за гранью того, что нас разъединяет.

ГРАНИЦЫ СОВЕСТИ

Мы знаем совесть, как лошадь знает всадника, который на ней ска­чет, как штурман знает звезды, по которым он определяет местополо­жение и выбирает направление. Но, увы и ах! На лошади сидят много наездников, а на корабле множество штурманов сверяются по мириа­дам звезд. Вопрос, кому же подчиняются тогда наездники и какое на­правление кораблю указывает капитан?

Ответ

Однажды ученик спросил учителя: «Скажи мне, что такое свобода?»

«Какая свобода? — спросил его учитель. — Первая свобода — это глу­пость. Она подобна коню, что с громким ржанием сбрасывает седока. Но тем крепче будет хватка, которую он ощутит потом.

Вторая свобода — это раскаяние. Оно подобно штурману, который остается после кораблекрушения на обломках, вместо того чтобы сесть в спасательную шлюпку

Третья свобода — это понимание. Оно приходит после глупости и после раскаяния. Оно подобно былинке, что, на ветру качаясь, все же стоит, поскольку уступает там, где слаба».

Ученик спросил: «И это все?»

На что учитель ответил: «Иные полагают, что сами ищут истину своей души. Но это ищет через них и думает Большая Душа. Как и природа, она себе может позволить немало заблуждаться, ибо она без устали меняет оплошавших игроков на новых. Тому же, кто позволяет думать ей, она предоставляет иногда какую-то свободу действий, и, как река пловца, который позволяет волнам себя нести, выносит всеми силами на берег».

Вина и невиновность

Совесть мы познаем в отношениях, она связана с нашими отноше­ниями между собой. Ибо каждое действие, как-либо отзывающееся на других, сопровождается знающим чувством невиновности и вины. И как открытый глаз постоянно различает светлое и темное, так это знающее чувство каждую секунду различает на пользу или во вред от­ношениям то, что мы делаем. То, что вредит отношениям, мы ощущаем как вину, а то, что им служит — как невиновность.

С помощью чувства вины совесть натягивает нам поводья и заставляет сменить курс на противоположный. С помощью чувства невиновности она дает нам волю, и свежий ветер наполняет паруса нашего корабля.

Это как с равновесием. Чтобы мы его сохраняли, некий внутренний ор­ган постоянно понуждает и направляет нас посредством ощущений ком­форта и дискомфорта, и точно так же, чтобы мы сохраняли важные для нас отношения, нас постоянно понуждает и направляет другой внутрен­ний орган при помощи других ощущений комфорта и дискомфорта.

Отношения складываются в зависимости от условий, которые в основном являются для нас заданными, так же как в ситуации с равно­весием такими заданными условиями являются верх и низ, впереди и сзади, право и лево. И хотя при желании мы можем упасть вперед или назад, вправо или влево, но врожденный рефлекс заставляет нас вос­становить равновесие, пока не произошло катастрофы, и таким обра-

зом мы вовремя возвращаемся в вертикальное положение.

Так и за нашими отношениями следит некий орган, стоящий над на­шим самоволием. Он как рефлекс заставляет нас корректировать свое поведение и восстанавливать равновесие, если мы нарушаем условия, необходимые для сохранения хороших отношений, и ставим под угрозу свою принадлежность. Орган, отвечающий за сохранение отношений, так же, как орган, отвечающий за равновесие, воспринимает челове­ка вместе с его окружением, распознает свободное пространство и его границы и управляет человеком при помощи различных ощущений комфорта и дискомфорта. В этом случае дискомфорт мы ощущаем как вину, а комфорт — как невиновность.

Таким образом, вина и невиновность служат одному господину, Он впрягает их в одну поводку, задает им одно направление, они в одной упряжке делают одно дело. Они заставляют отношения развиваться и, сменяя друг друга, удерживают их в колее. Правда, иногда нам хочется самим взять поводья, но кучер не выпускает их из своих рук. В этой по­возке мы только пленники и гости. А имя кучеру — совесть.

Заданные условия

Заданные нам условия существования человеческих отношений это: связь,

уравновешивание, порядок.

Под давлением инстинкта, потребности и рефлекса мы даже против своей воли и желания выполняем эти три условия так же, как выполня­ем условия для сохранения равновесия. Мы познаем их как основные условия, поскольку одновременно мы воспринимаем их как основные потребности.

Связь, уравновешивание и порядок обусловливают и дополняют друг друга, а их взаимодействие мы воспринимаем как совесть. Поэто­му и совесть мы воспринимаем как инстинкт, потребность и рефлекс, и, в принципе, как единое целое с потребностями в связи, уравновеши­вании и порядке.

Различия

Несмотря на то, что эти три потребности — в связи, уравновеши­вании и порядке — находятся в постоянном взаимодействии, каждая из них стремится достичь собственной цели при помощи собствен­ного чувства вины и невиновности. Поэтому в зависимости от цели и потребности, которой они служат, мы по-разному ощущаем свою вину и невиновность.

Если они служат связи, то вину мы ощущаем как исключение и удаленность, а невиновность — как защищенность и близость.

Если они служат уравновешиванию, то вину мы ощу­щаем как долг, а невиновность — как свободу или притязание.

Если они служат порядку, то вину мы ощущаем как его нарушение и страх наказания, а невиновность — как добросовестность и верность.

Совесть служит каждой из этих целей, даже если они противоречат друг другу. Такие противоречия в целях мы воспринимаем как противо­речия в совести. Поскольку зачастую совесть, служа сохранению ба­ланса, требует того, что запрещает, служа связи, а, служа порядку, по­зволяет нам то, в чем отказывает, служа связи.

Если мы, к примеру, причиняем кому-то столько же зла, сколько он нам, мы удовлетворяем потребность в уравновешивании и чувствуем себя справедливыми. Но связь на этом, как правило, заканчивается. Чтобы и восстановить баланс и сохранить связь, мы должны сделать другому несколько меньше плохого, чем он нам. И пусть тогда постра­дает уравновешивание, но связь и любовь от этого выиграют.

И наоборот, если мы делаем другому ровно столько же хорошего, как он нам, то, несмотря на то, что баланс оказывается восстановлен, связи это не способствует. Для того чтобы уравновешивание еше и обеспе­чивало связь, мы должны сделать другому немного больше хорошего, чем он нам. А он, в свою очередь восстанавливая равновесие, должен сделать несколько больше хорошего нам, чем мы ему. Тогда «давать» и «брать» ведут как к балансу, так и к постоянному обмену, способствуя связи и любви.

Похожие противоречия мы встречаем также между потребностью в связи и потребностью в порядке. Когда мать, например, говорит на­шалившему ребенку, что теперь ему целый час придется одному играть в своей комнате, и ради порядка оставляет его там на целый час одного, она обеспечивает порядок. Но ребенок будет на нее злиться, причем по праву. Потому что ради порядка мать грешит против любви. Если же она через некоторое время простит ребенку часть наказания, то пусть она погрешит против порядка, но укрепит связь и любовь между собой и ребенком.

А потому, как ни старайся мы следовать совести, она признает нас виновными и она же нас оправдает.

Разные отношения

Но, как и наши потребности, различны и отношения, в которых мы участвуем. Их интересы тоже противоречат друг другу. Когда мы слу-

жим одним отношениям, это может повредить другим. А то, что в од­них отношениях считается невиновностью, делает нас виновными в других. Тогда за один поступок мы можем оказаться перед множеством судей, и в то время как один выносит нам обвинительный приговор, другой нас оправдывает.

Порядок

Иногда мы воспринимаем совесть так, словно это нечто единич­ное. Но, как правило, она похожа скорее на группу, в которой разные представители при помощи разных чувств вины и невиновности по-разному стремятся добиться своих разных целей. При этом они под­держивают друг друга и на благо целого постоянно держат друг друга в напряжении. Но, даже противостоя друг другу, они служат некоему высшему порядку. Как тот военачальник, который на разных фронтах в различных местностях при помощи разных подразделений, разных средств и разной тактики стремится добиться разных успехов, так и этот порядок ради некоего большего целого позволяет достичь на каж­дом из фронтов лишь частичного успеха. Поэтому невиновность всегда удается лишь отчасти.

Внешность обманчива

Итак, вина и невиновность обычно идут рука об руку. Кто тянется к невиновности, коснется и вины; кто снимает дом у вины, в качестве под­нанимателя обнаружит невиновность. К тому же вина и невиновность нередко меняются платьем, тогда вина приходит к нам одетая невино­вностью, а невиновность является в платье вины. Поэтому внешность обманчива, и только результат покажет, что это было на самом деле.

В этой связи я расскажу вам одну маленькую историю.

Игроки

Противниками представляясь

друг другу,

напротив заняли места,

и на одной доске

они,

используя различные фигуры,

по сложным правилам

за ходом ход ведут

одну и ту же королевскую игру.

И оба жертвуют игре

фигуры разные,

и под угрозой шаха друг друга держат,

пока не кончится движенье.

Коль дальше хода нет,

то партии конец.

Тогда они меняют сторону

и цвет.

И снова та же начинается игра,

лишь партия другая.

Но кто играет долго,

выигрывая

и проигрывая часто,

тот мастером становится

с обеих сторон.

Чары

Кто хочет разрешить загадку совести, тот отваживается войти в лаби­ринт, и ему требуется множество путеводных нитей, чтобы в путанице тропинок отличить пути, ведущие наружу, от тех, что заканчиваются тупиком,

Ему придется, блуждая в темноте, на каждом шагу сталкиваться с мифами и историями о вине и невиновности, которые смущают наш разум и парализуют нас, когда мы решаем рискнуть и узнать, что же происходит за кулисами. Так чувствуют себя дети, когда им рассказыва­ют об аисте, который приносит младенцев, и так, наверное, чувствова­ли себя узники лагеря смерти, читая на воротах: «Работа дает свободу!»

Но иногда находится тот, у кого хватает мужества внимательно по­смотреть и разрушить чары. Как, может быть, тому ребенку, что посре­ди беснующейся толпы показывает на окруженного ликованием дикта­тора и громко и отчетливо произносит то, что все знают, но в чем никто не решается признаться или выговорить вслух: «Да он же голый!»

Или, может быть, как тому музыканту, который встает на краю до­роги, по которой должен пройти крысолов с ватагой детей. Он играет контрмелодию, которая заставит некоторых пойти не в ногу.

Связь

Совесть привязывает нас к группе, важной для нашего выживания, какими бы ни были те условия, которые эта группа нам ставит. Совесть

не возвышается над этой группой, над ее верой или суеверием. Она слу­жит этой группе.

Как дерево не выбирает, где ему расти, и на просторе поля развивается иначе, чем в лесу, а в защищенной долине иначе, чем на открытой всем ве­трам вершине, так и ребенок без вопросов и сомнений входит в свою пер­вую группу и привязывается к ней с такой силой и последовательностью, которые можно сравнить разве лишь с чеканкой. Эта связь переживается ребенком как любовь и счастье, вне зависимости от того, даст ли ему эта группа возможность процветать или он обречен в ней на погибель.

Совесть реагирует на все, что способствует этой связи или ей угрожа­ет. Поэтому наша совесть спокойна, когда мы ведем себя так, что мо­жем быть уверены в своем праве по-прежнему принадлежать к своей группе, и неспокойна, когда мы каким-то образом нарушили условия группы и вынуждены опасаться, что полностью или частично утратили право на принадлежность. Но обе стороны совести служат одной цели. Как кнут и пряник, они манят и гонят нас в одном направлении. Они обеспечивают нашу связь с корнями и родом.

Таким образом, мерилом для совести является то, какие правила дей­ствуют в той группе, к которой мы принадлежим. Поэтому у людей, принадлежащих к разным группам, и совесть тоже разная, а у того, кто входит в несколько групп, для каждой из них своя совесть.

Совесть удерживает нас в группе, как собака удерживает овец в отаре. Но когда мы меняем свое окружение, защищая нас, она, как хаме­леон, меняет свою окраску. Поэтому рядом с матерью у нас одна со­весть, а рядом с отцом другая. Одна в семье и другая на работе. Одна в церкви и другая в пивной. Но для совести речь всегда идет о связи и связующей любви, о страхе расставания и потери.

Дата добавления: 2015-08-28