— До моей смерти? Время ещё есть, но его крайне мало — особенно если вардены решат воззвать к твоей помощи. Так что — и это ответ на твой вопрос, Сапфира, — мы начнём ваше обучение немедленно и учиться будем быстрее, чем когда-либо учился или будет учиться любой другой Всадник, ибо мне придётся сжать десятилетия в недели и месяцы.
— Тебе, конечно, известно, — смущённо сказал Эра-гон, и щеки его вспыхнули огнём стыда, — о моем… увечье. — Ему неприятно было даже произносить это слово. — Я тоже… болен, как и ты.
Во взгляде Оромиса вспыхнуло сочувствие, но голос его звучал твёрдо:
— Эрагон, это всего лишь боевое ранение, а не увечье, даже если тебе самому хочется считать его увечьем. Я понимаю твои чувства, но ты не должен терять веру в нормальную жизнь — это куда более опасная ловушка, чем любое физическое несовершенство. Я говорю, опираясь на собственный опыт. Если будешь себя жалеть, это сослужит плохую службу и тебе, и Сапфире. Наши маги, и я в том числе, изучат твой недуг и решат, что можно сделать, чтобы исцелить тебя. А пока твоё обучение будет происходить так, как если бы никакого недуга и не существовало.
Эрагона затошнило при одной лишь мысли о том, чем ему это грозит. Рот наполнился жёлчью. «Неужели Оромис заставит меня снова терпеть такую муку?» — в ужасе думал он.
— Это невыносимая боль! — запальчиво возразил он эльфу. — Она просто убьёт меня в один прекрасный момент, если я…
— Нет, Эрагон. Она тебя не убьёт. Уж столько-то я знаю насчёт твоего проклятья. Однако же нам обоим нужно выполнить свой долг: тебе перед варденами, а мне перед тобой. Мы не можем пренебречь им из-за какого-то ранения. Слишком многое поставлено на карту, и проиграть нельзя.
Эрагон кивал в знак согласия, но душа его была охвачена паникой. Он бы, может, и хотел возразить Оромису, но ведь истину отрицать невозможно. А эльф продолжал:
— Да, ноша тяжела, но ты, Эрагон, должен по доброй воле взвалить её себе на плечи. Неужели тебе не для кого пожертвовать собой?
И Эрагон сразу подумал о Сапфире. И все же он стремился к поставленной цели не ради неё. И не ради Насуады. И даже не ради Арьи. Но что же тогда гнало его вперёд, заставляя преодолевать столько трудностей? Когда он приносил клятву верности Насуаде, то думал, что делает это ради благополучия Рорана и других людей, загнанных Империей в ловушку. Но достаточно ли много значили для него эти люди, чтобы ради них с готовностью идти на такие жертвы? И он с уверенностью ответил себе: «Да, да, эти люди значат для меня очень много, и пока что лишь я один могу хоть как-то помочь им. Да и сам я не в силах стряхнуть с себя тень Гальбаторикса, пока все остальные не стали свободными. Вот единственная цель моей жизни. Разве я мог бы придумать нечто лучшее?» Однако вслух он сказал такое, что и сам похолодел от ужаса и собственной дерзости:
— Хорошо, я согласен, но только ради тех, за кого сражался: ради жителей Алагейзии, ради всех народов, живущих там и пострадавших от жёсткости Гальбаторикса. И пусть меня терзает боль — я постараюсь учиться более старательно, чем любой твой ученик до меня!
Лицо Оромиса посуровело, он склонил голову и с какой-то мрачной торжественностью заметил:
— О меньшем я и просить бы не стал. — Несколько минут он молча смотрел на Глаэдра, потом повернулся к Эрагону и велел ему: — Встань и сними рубаху. Посмотрим, из чего ты сделан.
«Погодите, — сказала Сапфира. — А Бром знал о твоём существовании, мастер Оромис?»
Эрагон замер, сражённый тем неожиданным предположением, которое таилось в этом вопросе.
— Естественно, — кивнул Оромис. — В юности — ещё в Илирии — он тоже учился у меня. И мне приятно было узнать, что вы похоронили его, как подобает, ибо ему выпала нелёгкая доля, и мало кто проявлял к нему доброту. Надеюсь, он сумел обрести покой, сходя в вечную пустоту.
Эрагон нахмурился:
— А Морзана ты тоже учил, мастер Оромис?
— Они с Бромом были как братья.
— А Гальбаторикса?
— Я был в числе тех членов Совета, которые отказали ему, когда он захотел получить второго дракона. Ведь первый погиб по его вине. А учить его… Нет, этого несчастья я не имел. Ведь, обретя власть, Гальбаторикс устроил настоящую охоту на своих наставников и постарался лично убить каждого из них!
Эрагону хотелось ещё расспросить Оромиса, но он понимал, что время для этого ещё не пришло и лучше немного подождать. Распуская шнуровку на вороте своей туники, он мысленно сказал Сапфире: «Похоже, мы так никогда и не узнаем всех тайн Брома». Воздух показался ему холодным, руки сразу покрылись гусиной кожей, но грудь и плечи он все же расправил.
Оромис внимательно осмотрел его, с изумлённым восклицанием остановившись за спиной, когда увидел страшный шрам, оставленный шейдом.
— Неужели ни Арья, ни кто-то из целителей никогда не предлагали тебе убрать этот уродливый рубец? Тебе совершенно ни к чему носить его.
— Арья предлагала, но… — Эрагон не договорил; он был пока не в силах выразить свои чувства словами. И сказал просто: — Теперь этот шрам — часть меня самого; как и шрам Муртага, этот шрам от меня неотделим.
Оромис очень серьёзно посмотрел на него, кивнул и продолжил осмотр.
— Ну что ж, мускулатура у тебя развита довольно хорошо, и ты не такой кривобокий, как большинство тех, кто имеет дело с мечом. Ты одинаково хорошо фехтуешь правой и левой рукой?
— Не совсем. Правой лучше, но мне пришлось научиться использовать левую, когда я в Тирме сломал себе правое запястье.
— Ну, хорошо. Это сэкономит нам время. Соедини пальцы рук за спиной и подними руки как можно выше.
Эрагон послушно выполнил упражнение, но эта поза вызвала такую боль в спине, что он с трудом удерживал руки в таком положении.
— Теперь наклонись вперёд, но колени не сгибай и постарайся достать до земли.
Сделать это оказалось ещё труднее; и в итоге Эрагон замер в нелепой позе, странно сгорбившись и чувствуя, как ужасно, до жгучей боли напряжены сухожилия под коленями. Но достать до земли так и не смог.
— Ну что ж, по крайней мере, ты все-таки сумел потянуться без особого ущерба. Честно говоря, я на это и не надеялся. Значит, определённые упражнения для развития гибкости ты делать сможешь. Это хорошо.
Затем Оромис повернулся к Сапфире:
— Я бы хотел знать и твои возможности. — И он попросил её принять несколько весьма сложных поз.
Эрагон с интересом смотрел, как длинное гибкое тело драконихи извивается и закручивается в какой-то фантастический штопор. Затем она успешно выполнила несколько акробатических трюков — таких Эрагон никогда прежде не видел, — и лишь некоторые из упражнений оказались ей пока не по зубам. Например, ей не удалось сделать в воздухе петлю задом наперёд, а потом войти в штопор и сесть на землю.
Когда она приземлилась, первым заговорил Глаэдр: «Боюсь, мы слишком избаловали Всадников и их драконов. Если бы они, как мы и наши детёныши прежде, были вынуждены сами о себе заботиться, живя в диких краях, то — подобно тебе и другим Всадникам прошлого, — возможно, тоже обладали бы должным умением».
— Нет, — возразил Оромис, — в отношении Сапфиры у меня сомнений нет: если бы она воспитывалась во Врёнгарде согласно установленным правилам, ей в воздухе не было бы равных, ибо мне редко доводилось видеть дракона, от природы настолько одарённого чувством неба. (Сапфира моргнула, шевельнула крыльями и гордо выгнула шею, но смутилась и, опустив голову, занялась чисткой когтей.) Тебе ещё кое-что, конечно, нужно усовершенствовать, — обратился к ней Оромис, — но очень и очень немногое. В конце концов, все мы постоянно совершенствуем свои знания и умения. — И старый эльф сел, держа спину очень прямо.
А дальше началось самое главное. Часов пять, не меньше (по прикидке Эрагона), Оромис проверял их с Сапфирой на предмет имеющихся знаний — от ботаники до обработки дерева и медицины, — хотя основное внимание он уделил, конечно, истории и древнему языку. Этот допрос даже несколько успокоил Эрагона, напомнив ему, как Бром подшучивал над ним во время долгого путешествия из Тирма в Драс-Леону.
В перерыве Оромис пригласил Эрагона в дом, чтобы перекусить и дать драконам возможность побыть наедине. Обстановка в жилище старого эльфа отличалась чрезвычайной простотой, даже аскетизмом. Две стены сверху донизу занимали широкие опрятные полки, на которых стояли книги и лежали сотни свитков. Над столом висели золочёные ножны — того же цвета, что и чешуя Глаэдра, — и меч, бронзовое лезвие которого отливало всеми цветами радуги.
Между дверью и камином на стене висела небольшая картина — примерно 10x20 дюймов, — на которой был изображён прекрасный укреплённый город, раскинувшийся за эскарпом крепости и залитый красноватым светом восходящей полной луны. Пятнистый лик луны почти пополам делила линия горизонта, и казалось, что луна покоится на земле, точно некий огромный купол. Каждая деталь на картине была так ясно и живо выписана, что Эрагон сперва принял её за некий магический кристалл. Лишь поняв, что изображение совершенно неподвижно, он окончательно осознал, что перед ним предмет изобразительного искусства.
— Где это? — спросил он.
Раскосые глаза Оромиса сузились, посуровели.
— Постарайся как следует запомнить этот пейзаж, Эрагон, ибо он связан с основой всех твоих несчастий. То, что ты видишь перед собой, — это наша столица Илирия, сожжённая дракхонами и покинутая нами во время Дю Фим Скулблака. Впоследствии этот город стал столицей королевства Броддринг, и теперь он называется Урубаен. Я сделал этот фейртх в ту ночь, когда вместе с другими был вынужден бежать из родного города, пока туда не заявился Гальбаторикс.
— Ты этот фейртх… нарисовал?
— Нет, это невозможно. Фейртх — это образ, запечатлённый с помощью магии на полированной слюдяной пластине. Пластину подготавливают заранее, покрывая несколькими слоями особого пигмента. Пейзаж, что висит здесь, — совершенно точное изображение той Илирии, какой она предстала передо мной в момент произнесения заклятия.
— А что такое, — спросил Эрагон, не в силах остановить поток вопросов, — королевство Броддринг?
Оромис изумлённо округлил глаза:
— Ты не знаешь? Эрагон покачал головой.
— Как же ты можешь этого не знать? Учитывая обстоятельства твоей жизни и тот страх, который Гальбаторикс сеет среди своих подданных, можно, конечно, догадаться, что воспитывали тебя в темноте, невежестве и полном незнании собственного наследия. Но я просто поверить не могу, чтобы Бром допустил подобный промах — ведь о таких вещах знают даже самые юные эльфы и гномы. Между прочим, даже дети варденов куда больше знают о своём прошлом.
— Бром куда больше был обеспокоен тем, чтобы спасти меня от смерти, — довольно резко возразил Эрагон, — а не тем, чтобы дать мне знания о тех людях и правителях, которые давно уже мертвы!
Оромис не ответил и надолго погрузился в молчание. Потом, наконец, заговорил снова:
— Прости меня. Я не хотел оспаривать позицию Брома. Хотя, конечно, моё нетерпение и чрезмерно. Но у нас так мало времени! И каждая новая порция знаний, которую ты должен усвоить, уменьшает количество времени, отпущенного на то, чем ты должен овладеть в совершенстве за время пребывания здесь. — Оромис принялся выставлять на стол хлеб, булочки, миски с овощами и фруктами. Потом сел, на мгновение прикрыл веками глаза и только после этого положил в рот первый кусок. — Королевство Броддринг, — принялся неторопливо рассказывать он, — это государство, созданное людьми и существовавшее до падения Всадников. Гальбаторикс, со своими Проклятыми, убив Враиля, напал на Илирию, сместил короля Ангреноста, захватил его трон и присвоил все его титулы. Королевство Броддринг тогда составляло основное ядро его завоеваний, а потом он присоединил к своим владениям остров Врёнгард и другие земли на востоке и на юге, создав ту Империю, которая так хорошо тебе известна. Формально королевство Броддринг и сейчас ещё существует, хотя сомневаюсь, что для кого-нибудь это название значит что-либо большее, чем просто одно из слов в королевских декретах.
Опасаясь надоесть Оромису бесконечными вопросами, Эрагон решил сосредоточиться на еде. Эльф, впрочем, догадался обо всем по его лицу и сказал:
— Ты напоминаешь мне Брома в ту пору, когда я выбрал его себе в ученики. Он, правда, был моложе тебя — лет десяти, не больше, — но отличался той же любознательностью. По-моему, в течение первого года я слышал от него лишь «как, что, где, когда» и чаще всего «почему». Так что не смущайся, спрашивай, если что-то не даёт тебе покоя.
— Но я так много хочу узнать! — прошептал Эрагон. — Кто такие эльфы? Откуда они пришли? Откуда был родом Бром? Что представлял из себя Морзан? Да, и правда: как, что, когда, почему… А ещё мне хотелось бы знать все о Врёнгарде и Всадниках. Может быть, тогда и мой собственный путь стал бы для меня яснее.
За столом воцарилось молчание. Оромис методично общипывал веточку чёрной смородины, аккуратно отправляя в рот одну сочную ягоду за другой. Когда исчезла последняя ягодка, он потёр руки — «отполировал ладони», как любил говорить Гэрроу, — и сказал:
— Ну, о себе я могу рассказать тебе вот что: я родился несколько веков назад в эльфийском городе Лютхивира, что на берегу озера Тюдостен. В возрасте двадцати лет, как и всех наших детей, меня представили драконьим яйцам, которые, согласно договорённости с Всадниками, хранились у нас, и ради меня из яйца проклюнулся Глаэдр. Я прошёл ту же подготовку, что и все прочие Всадники, а потом более ста лет странствовал с ними по свету, исполняя волю Враиля. В конце концов пришёл тот день, когда мне и моим сверстникам настала пора удалиться на покой и передавать накопленный опыт последующим поколениям. Мы осели в Илирии и стали учить новых Всадников — у каждого было не более двух учеников одновременно. А потом нас уничтожил Гальбаторикс.
— А Бром?
— Родители Брома были художниками, они иллюстрировали старинные рукописи. Родом они из Куасты. Его мать звали Нельда, а отца Холкомб. Куаста ведь настолько отделена от остальной Алагейзии горами Спайна, что там сохранилось немало весьма необычных, даже странных традиций, обычаев и предрассудков. Бром, прибыв в Илирию, ещё довольно долго, например, три раза стучал по дверной раме, прежде чем войти в комнату или выйти из неё. Но другие ученики поддразнивали его из-за этой привычки, и он оставил её, а вместе с нею и ещё некоторые.
Морзан стал моим учеником несколько раньше Брома. Он же стал и самой большой моей неудачей. А Бром сделал из него для себя настоящего идола. Он не отходил от Морзана ни на шаг, никогда ему не противоречил и никогда не верил, что может хоть в чем-то его превзойти. Морзан же — признаюсь со стыдом, ибо вполне в моих силах было остановить это, — прекрасно все видел и вовсю пользовался преданностью Брома. Его гордость и жестокость не знали предела, и я решил их с Бромом разлучить. Но не успел: Морзан уже переметнулся на сторону Гальбаторикса и помог ему украсть только что проклюнувшегося детёныша дракона Шрюкна, чтобы заменить им того, которого Гальбаторикс потерял. Для этого Морзану пришлось убить того Всадника, которого выбрал сам Шрюкн. А потом Морзан и Гальбаторикс вместе сбежали, и приговор нашей судьбы был подписан.
Ты не можешь себе представить, какое впечатление предательство Морзана произвело на Брома. Для этого нужно понимать всю глубину любви, которую Бром питал к этому негодяю. И когда Гальбаторикс вновь объявился, и Проклятые убили дракона Брома, Бром весь свой гнев и всю свою боль обрушил на того, кого считал виновным в крушении его мира — на Морзана.
Оромис помолчал, сурово сдвинув брови, затем спросил:
— А ты знаешь, почему утрата Всадником своего дракона или, наоборот, утрата драконом Всадника обычно приводит к смерти того, кто остался в живых?
— Я легко могу это себе представить, — честно признался Эрагон и поёжился при одной мысли об этом.
— Уже сама по себе такая утрата поистине невыносима — хотя она и не всегда служит причиной смерти; самый большой ущерб наносит ощущение того, что умерла часть твоей души, твоего «я». Когда это случилось с Бромом, он, по-моему, на какое-то время утратил разум. После того как я попал в плен и бежал, я привёл его в Эллесмеру, дабы спасти его душу и дать ему хотя бы временное безопасное пристанище, но он не пожелал здесь оставаться. Он отправился вместе с нашей армией на равнины Илирии, где впоследствии погиб наш король Эвандар.
Вокруг тогда царил полный хаос. Гальбаторикс был занят укреплением собственной власти, гномы отступили, на юго-западе шли сплошные бои — там люди подняли мятеж и сражались за создание государства Сурда. Ну, а мы, эльфы, только что потеряли своего короля. Ведомый жаждой мести, Бром воспользовался всеобщей неразберихой в своих целях. Он собрал вместе тех, кто был сослан, освободил кое-кого из темниц и создал первые отряды варденов. Несколько лет он руководил ими, затем передал свой пост другому, мечтая довести до конца задуманное: уничтожить Морзана. И ему это удалось: он лично убил троих Проклятых, включая Морзана, и считался виновным в смерти ещё пятерых. Брому в жизни выпало мало счастья, но он был хорошим Всадником и хорошим человеком, и я горжусь тем, что знал его.
— Я никогда не слышал, чтобы его имя упоминали в связи с гибелью Проклятых, — заметил Эрагон.
— Гальбаторикс не хотел предавать огласке имя того, кто оказался способен победить его «непобедимых» слуг. Ведь все считают его неуязвимым, хотя на самом деле это далеко не так.
Так Эрагону в очередной раз пришлось пересматривать своё отношение к Брому. Сперва он считал его простым деревенским сказителем, который во время их странствий вдруг превратился в воина, владеющего к тому же магическим искусством. Перед смертью Бром открыл своё истинное лицо — оказался Всадником. А теперь выясняется, что он, собственно, и создал варденов, был их вождём и сам убил немало Проклятых, в том числе и Морзана. «Неужели все это один и тот же человек?» — думал Эрагон. Иногда ему казалось, что совсем и не знал Брома, и было безумно жаль, что им так и не удалось хоть раз как следует поговорить обо всем.
— Да, он был хорошим человеком, — сказал он.
Посмотрев в одно из округлых окон, выходивших на край утёса и на залитую солнцем поляну, Эрагон увидел Сапфиру и с интересом заметил, как необычно она ведёт себя с Глаэдром: она казалась одновременно застенчивой и игривой; то изящно поворачивалась и начинала что-то рассматривать на поляне, то, шелестя крыльями, потихоньку подбиралась к большому дракону, покачивая головой и виляя хвостом, словно охотилась на оленя. Она напоминала Эрагону котёнка, который пытается заигрывать со старым котом. Впрочем, Глаэдр оставался равнодушен ко всем её заигрываниям.
«Сапфира, — окликнул её мысленно Эрагон. Она не ответила, хотя явно его слышала. — Сапфира, ответь мне!»
«Ну что?»
«Я понимаю, ты возбуждена знакомством, но все же перестань, пожалуйста, вести себя, как полная дура!»
«Ты и сам не раз вёл себя, как полный дурак!» — не осталась в долгу дракониха.
Эрагон остолбенел. Такое частенько можно услышать, когда ссорятся люди, но он никогда не думал, что дракон может ответить так сварливо. Наконец он пробормотал:
«При чем тут я? От этих слов твоё поведение лучше уж точно не станет!»
Сапфира что-то проворчала и закрыла от него свои мысли, хотя он по-прежнему чувствовал ту тонкую нить, что неразрывно связывала их души.
Эрагон вздохнул и вдруг заметил, что серые глаза Оромиса смотрят на него тяжело и пристально. Нет сомнений, старый эльф понял все, что они с Сапфи-рой сказали друг другу. Эрагон заставил себя непринуждённо улыбнуться и, махнув рукой в сторону Сапфиры, сказал:
— Я никогда не могу предугадать, что она собирается сделать! Чем больше я узнаю о ней, тем сильнее осознаю, сколь мы различны.
И Оромис весьма разумно заметил:
— Те, кого мы любим больше всего, часто оказываются куда более чужими нам, чем все прочие. — Эльф помолчал и прибавил: — Она, как и ты, ещё очень молода. Нам с Глаэдром потребовался не один десяток лет, чтобы научиться как следует понимать друг друга. Связь Всадника с его драконом подобна любым взаимоотношениям двух существ — а это постоянный труд. Ты доверяешь ей?
— Всей жизнью!
— А она тебе доверяет? — Да.
— Тогда можешь над ней подшучивать. Ты вырос сиротой. А она с рождения знает, что является чуть ли не единственным представителем своего народа. И вдруг оказалось, что это не так. Не удивляйся, если понадобится несколько месяцев, прежде чем она перестанет надоедать Глаэдру и вновь обратит своё внимание на тебя.
Эрагон катал ягодку голубики между пальцами; аппетит у него совершенно пропал.
— А почему эльфы не едят мяса?
— А почему мы должны его есть? — Оромис взял клубничку, и солнечный луч, падавший из окна, высветил на её боках крохотные светлые точки и тоненькие волоски. — Все, что нам нужно, мы своим пением добываем из растений, включая пищу. Это варварство — причинять страдания животным, убивать их только для того, чтобы иметь на столе ещё какую-то еду! Вскоре, впрочем, ты и сам поймёшь, что сделанный нами выбор имеет и более глубокий смысл.
Эрагон нахмурился. Он всегда любил мясо; ему и в голову не приходило, что в Эллесмере его станут кормить одними фруктами и овощами.
— А разве вы не скучаете по вкусу мясных блюд?
— Нельзя скучать по вкусу того, чего никогда не пробовал.
— А как же Глаэдр? Он же не может питаться одной травой!
— Нет, конечно. Но и он никогда без необходимости никому не причинит страданий. Каждый из нас старается причинять другим как можно меньше ущерба. Хотя, конечно, нельзя изменить то, кем ты родился на свет.
— Но я видел, что плащ Имиладрис сделан из лебединых перьев!
— Это выпавшие перья. Их собирали в течение многих лет. Но ни одна птица не пострадала ради того, чтобы эльфы смогли сшить этот прекрасный плащ.
Когда они поели, Эрагон помог Оромису вычистить посуду песком и убрать со стола. И вдруг эльф спросил:
— Скажи, ты сегодня утром купался?
Этот вопрос удивил Эрагона, и он ответил, что нет.
— Прошу тебя, завтра непременно выкупайся и делай это каждое утро.
— Каждое утро! Но ведь вода сейчас такая холодная! Можно простудиться.
Оромис как-то странно посмотрел на него:
— Ну, так сделай её теплее.
Теперь уже пришла очередь Эрагона странно смотреть на эльфа.
— Я не настолько силён, чтобы с помощью магии согреть целую реку, — возразил он.
Оромис так расхохотался, что весь дом зазвенел от его смеха. Глаэдр даже просунул голову в окно, чтобы понять, что тут происходит, но, убедившись, что с Оромисом все в порядке, тут же вернулся к Сапфире.
— Я полагаю, ты осмотрел вчера своё жилище? — спросил Оромис.
Эрагон кивнул.
— Ты видел такую маленькую комнатку с углублением в полу?
— Я подумал, что это, должно быть, для стирки белья или одежды.
— Это для стирки тебя самого! Там есть два незаметных отверстия в стене, чуть выше самого углубления. Найди их и сможешь купаться в сколь угодно тёплой воде. Кроме того, — сказал он, выразительно глядя на подбородок Эрагона, — пока ты являешься моим учеником, я рассчитываю, что ты всегда будешь чисто выбрит — во всяком случае, пока ты не захочешь, конечно, отрастить настоящую бороду. А сейчас ты похож на дерево, с которого ветром сорвало половину листьев. Эльфы, в отличие от людей, не бреются, но я попрошу, чтобы отыскали бритву и зеркало, и пришлю тебе.
Эрагону стало стыдно до слез, но, понимая, что Оромис прав, он согласно кивнул. Они снова вышли из домика, и Глаэдр мысленно сказал Эрагону:
«Мы решили составить план обучения Сапфиры. И тебя тоже».
— И вы начнёте?.. — спросил Оромис.
«Завтра, сразу после рассвета, в час Красной Лилии. К этому времени ты должен быть здесь, Эрагон».
— И принеси с собой седло, которое Бром сделал для Сапфиры, — прибавил Оромис вслух. — А на сегодня занятия закончены. Теперь можете делать что угодно; в Эллесмере хватает разных чудес — особенно для иностранца. Если, конечно, тебя заинтересуют подобные вещи.
— Спасибо за совет, — сказал Эрагон и поклонился. — Но прежде чем уйти, я бы хотел поблагодарить тебя, учитель, за то, что ты так помог мне тогда, в Трон-жхайме! Когда я убил Дурзу. Вряд ли я бы сейчас разговаривал с тобой, если бы не твоя помощь. Я перед тобой в неоплатном долгу!
«Мы оба перед тобой в долгу!» — прибавила Сапфира.
Оромис слегка улыбнулся и кивнул.
ТАЙНАЯ ЖИЗНЬ МУРАВЬЁВ
Как только Оромис и Глаэдр скрылись из глаз, Сапфира сказала:
«Эрагон, ты только подумай: ещё один дракон! Нет, в это просто поверить невозможно!»
И он, ласково погладив её по плечу, откликнулся:
«Но это же просто чудесно!»
Они летели высоко над Дю Вельденварденом, и единственным признаком того, что эти леса обитаемы, были тонкие струйки дыма, поднимавшиеся порой над кронами деревьев и тут же растворявшиеся в воздухе.
«Я никак не ожидала, что мне доведётся встретиться с каким-то другим драконом! Кроме Шрюкна, разумеется. Ну, может быть, если б удалось спасти уцелевшие драконьи яйца и вырвать их из рук Гальбаторикса… Но это было пределом моих мечтаний. И теперь такое! — Сапфира прямо-таки трепетала от радости. — А до чего великолепен Глаэдр, правда? Такой старый, могучий, и чешуя горит так ярко! Он, должно быть, раза в два, нет, в три больше меня! А ты видел его когти? Они…»
И в таком духе она продолжала ещё несколько минут, восхищаясь внешностью Глаэдра. Но куда сильнее слов были те чувства, что бурлили в её душе, и основное из них, пожалуй, Эрагон мог бы определить, как страстное обожание.
Он попытался рассказать Сапфире о том, что узнал от Оромиса: он знал, что она и внимания не обратила на их разговоры, но сменить тему ему оказалось не под силу. Пришлось молча сидеть и слушать её болтовню, а зелёный бескрайний океан проплывал под ним, и ему стало казаться, что именно он и есть самый одинокий человек на свете.
Вернувшись в свои покои, Эрагон решил никуда больше не ходить: он слишком устал от событий сегодняшнего дня, да и долгие недели путешествия все ещё сказывались. Сапфира тоже с удовольствием осталась дома. Она улеглась в свою «чашу» и принялась опять болтать о Глаэдре, а Эрагон принялся изучать премудрости эльфийской ванной комнаты.
Утром он обнаружил на пороге своей комнаты пакет из тонкой, как луковая шелуха, бумаги, который прислал Оромис. В пакете были обещанные бритва и зеркало. Бритву явно делали эльфийские мастера: её не нужно было ни точить, ни направлять. Эрагон тщательно вымылся в горячей воде, а потом пристроил зеркало повыше и стал рассматривать себя.
Он явно повзрослел. Да, лицо выглядело более мужественно: глаза смотрели устало, все черты стали более резкими, щеки провалились, отчего он стал немного похож на хищного ястреба. Он не был эльфом, однако теперь уже не мог бы с уверенностью сказать, что он — человек. Откинув назад волосы, он осмотрел свои уши, и они показались ему несколько более заострёнными в своей верхней части — ещё одно свидетельство того, как сильно изменила его тесная духовная связь с Сапфирой. Он даже потрогал себя за ухо: очертания его показались ему незнакомыми.
Подобные перемены в собственном облике наполнили душу Эрагона смятением. Хоть он и знал, что это непременно случится — и до некоторой степени даже приветствовал подобные перемены, ибо они подтверждали то, что он действительно становится Всадником, — но все равно это оказалось для него неожиданностью. «Интересно, — думал он, — что же будет со мной дальше?» А ведь и его, так сказать, человеческое взросление было в самом разгаре; и с этой стороны его ожидало ещё немало нераскрытых тайн и сложностей. «Когда же я наконец узнаю, кто я такой?»
Он приложил лезвие бритвы к щеке и провёл им по коже, как это делал когда-то Гэрроу. Волоски срезались легко, но очень неровно, и он, изменив угол наклона бритвы, попробовал ещё — уже с несколько большим успехом.
Добравшись до подбородка, он нечаянно выронил бритву и сильно порезался — от угла рта почти до шеи. Охнув, Эрагон прижал рукой рану, из которой уже бежала струйка крови, и, шипя от боли, сквозь зубы пробормотал: «Вайзе хайль!» Боль сразу утихла, а магия соединила края пореза, однако сердце его все ещё бешено колотилось от испытанного потрясения.
«Эрагон!» — встревоженно окликнула его Сапфира, пытаясь протиснуться в узкий проход и раздувая ноздри от запаха крови.
«Да жив я!» — заверил он её.
Она посмотрела на окрашенную кровью воду и сказала: «Что ж ты так неосторожно! Лучше уж оставаться косматым, как олень во время линьки, чем отрезать себе голову во имя дурацкой красоты!»
«Вообще-то, я с тобой согласен, — ответил Эрагон. — Но ты не волнуйся, я скоро научусь бриться».
Сапфира что-то проворчала и неохотно удалилась.
Эрагон сел, сердито глядя на бритву. Потом пробормотал: «Ладно, оставим это». Собравшись с мыслями, он перетряхнул весь свой запас слов древнего языка, выбрал нужные и составил с их помощью заклинание. И, стоило его произнести, как со щёк посыпался какой-то тёмный порошок — это щетина превращалась в пыль, оставляя щеки и подбородок совершенно гладкими.
Весьма довольный собой, Эрагон оседлал Сапфиру, и они полетели к утёсам Тельнаира. На пороге дома их уже ждали Оромис и Глаэдр.
Оромис осмотрел седло Сапфиры, пощупал каждый ремень, особое внимание уделяя швам и застёжкам, и вынес свой приговор: работа сделана вполне прилично, особенно если учесть условия её выполнения.
— У Брома всегда были умелые руки. Пользуйся этим седлом, когда тебе нужно будет путешествовать с большой скоростью. А вот когда можно не спешить и позволить себе некоторые удобства… — Оромис зашёл в дом и вынес оттуда высокое роскошное седло, которым явно давно не пользовались; седло украшали какие-то символы, вышитые золотом по краю сиденья и вдоль широких стремян. — Можешь брать вот это. Оно сделано на острове Врёнгард и прямо-таки насквозь пропитано магическими чарами, так что, в случае чего, оно тебя не подведёт.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 24 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |