– Не поняла… Почему подарок?
– Ну, чтобы он думал, что это якобы несчастный случай. Чтоб не корил себя. Не любила она его, вот что. Он ее любил, а она его – нет.
– Но… Разве это повод, чтобы…
– Не знаю. Тут вообще дело темное. Может, повод, может, не повод… Может, он ее не отпускал, может, сама не могла уйти… Куда ей уходить-то было? Обратно в бедность? Вы ж теперь все такие – душу готовы продать за дармовое… Тут вкалываешь дни и ночи, как сука последняя, и ни одна сволочь клона в тебе не разглядит… И ты наверняка такая же!
– Да откуда вы… Что вы вообще обо мне знаете? А впрочем, думайте что хотите… Ладно, пойду я. Всего вам доброго.
Соня оперлась рукой о подлокотник, пытаясь встать. Майя испуганно подалась вперед:
– Да ты не обижайся, слышь… Просто мне и всамдель обидно, понимаешь? Я ведь к Марку-то, было время, подкатывала, даже два раза подкатывала… Не думай, я не всегда такой квашней была. Я ж его, подлеца, с молодости знаю! Еще с его Наташкой знакома была!
– А… кто это, Наташка?
– А ты что, ничего про него не знаешь? Ни фига себе… А я тут болтаю, поди, лишнее… Ну, да ладно, чего уж там. Первая жена у него через три года, как поженились, умерла. Тоже странно как-то. Молодая здоровая девка была и померла вдруг… И тоже вроде как несчастный случай, люди говорили. Вот тут я к нему и подкатила… А чего, думаю? Давай, говорю, объединим бизнес, заживем, как люди…
– А он что?
– Да что, что… Начхал он на мой бизнес, вот что! У него деньги удачно в Европе вложены, можно всю жизнь на проценты припеваючи жить. Какой-то родственник по матери у него там банкир, что ли… Мать-то немка была, вот потом родственники и отыскались. А я ему зачем? Ему с бабами другие отношения нужны. С такими вот, как ты, бледными шмакодявками. И как вас только земля носит! Нет, вот дали бы мне автомат, я бы всех красивых и худых баб расстреляла, чес-слово! Только жизнь нормальным трудящимся женщинам портят!
– Ладно, ладно… Понятно все с вами. Значит, вторую жену звали Натальей? Она что, тоже умерла?
– Да бог с тобой, окстись… Нет, Наташка жива-здорова. Она ж мать Маргошки! Он бросил ее сразу, когда второй ребенок родился.
– Как это?
– Ну, ладно, об этом не буду… Бросил и бросил. А Маргошка с ним жить осталась. С тех пор к матери – ни ногой… А потом он Соньку себе откопал. В общем, всего у него три жены было. Ты, значит, можешь четвертой стать.
– Нет. Ошибаетесь. Не могу.
– Это почему же?
– Ну, во первых, у меня нет таких грандиозных к этому стремлений, как у вас… А во-вторых, я замужем.
– О-па, приехали! – удивленно уставилась на нее осоловелыми глазами Майя. – Вот это да… – Она снова потянулась за бутылкой. – А что ж ты, вся из себя замужняя, сейчас в его доме делаешь?
– Я? Ну… Я просто в гостях… Меня Марго пригласила…
– Ну да. Я ж об этом и толкую. Марго Сонькиного клона папаше подогнала. Ничего, он быстро с твоим замужним статусом определится! Не успеешь и моргнуть… Нашему рыцарю Синей Бороде еще никто не отказывал!
– А почему?
– Что – почему?
– Ну… Почему ему никто не отказывал?
– А такая, видать, у него мужицкая власть над бабой! Правда, Сонька долго от него бегала, не хотела за него замуж-то. Да она вообще с приветом была, эта Сонька… Прости меня, Господи, душу грешную, плохо говорю о покойнице… Ну вот не понимаю, хоть убей, чего ей не хватало? Все, все у бабы было! На тарелочке с голубой каемочкой приносил! И все для нее – сам… Говорят, даже трусы ей сам покупал… Одевал, как куклу. Шмотки, заграница, драгоценности… Пальцем шевелить для себя не надо! Да он и не давал ей пальцами-то шевелить! Шибко сердился, если какую самостоятельность проявляла! Ну чем не бабское счастье, скажи?
– А может… в этом все дело? В отсутствии самостоятельности? Может, у нее было все, но не было самой себя?
– Ага… Вот-вот, и ты туда же! И Сонька мне что-то подобное в уши пела! Исчезаю, говорит, нет меня как личности! У меня, мол, самой себя нету, все Марк забирает! А я ей, помню, говорю: «Брось ты эти философские бредни, живи в свое удовольствие!» А она ревмя ревет… Дура, одним словом. – Майя громко икнула, стыдливо прикрыв рот рукой. Пробурчала из-под ладони глухо: – Ой… Вот Бог-то меня и наказывает… Нельзя покойников плохим словом поминать…
– Нет, она вовсе не дура, как вы говорите, Майя… Она в чем-то права…
– Да ладно, права! В чем права-то? Глупости все это, вот что я тебе скажу! Ну, хоть меня для примера возьми… У меня этой «самой себя» – хоть одним местом ешь, не подавишься! Куда ни плюнь – все сама да сама… А толку что? Где оно, счастье-то? Ау… Эх, да что там…
Тяжко вздохнув, Майя с силой провела ладонью по ежику волос, помяла одутловатые багровые щеки. Потом добавила грустно:
– Дуры вы, девки, дуры… Счастья своего не понимаете… Вот я бы, например…
– Да, Майя, – перебила ее Соня, неожиданно почувствовав, что устала от долгого общения, – не зря говорят – хорошо там, где нас нет… Ну, я все-таки пойду, меня потеряли уже, наверное.
– Что ж, иди… С Марком-то особо не загуляешься. Теряться от него нельзя, не позволит… Меня бы вот так кто потерял…
– А как мне отсюда выйти?
– Да очень просто. Дом обойдешь, там калитка. По улице налево, через пять домов усадьба Олениных будет.
– Ладно. Спасибо вам…
– Да не за что. Заходи в гости, когда приспичит. И если не приспичит, заходи. Поболтаем… О, да у тебя рука в крови! И брючина, вон, порвана! Где это тебя угораздило?
– Через ваш забор продиралась…
– Может, перевязать?
– Нет. Не надо. Спасибо. Я сама…
Марк стоял на веранде, сунув руки в карманы брюк и нервно перекатываясь с носка на пятку. Увидев Соню, идущую по тропинке, быстро сбежал с крыльца, бросился навстречу:
– Соня… Где ты была? Я ведь даже номера телефона твоего не знаю!
– Да я все равно его в комнате оставила…
– Но где ты была? Господи, что это? У тебя рука в крови…
– Я заблудилась, Марк. Пошла погулять и заблудилась. А рука – это пустяки. Просто царапина.
– Но все равно – надо обработать… Пойдем в дом, у Тины аптечка есть.
– Да не надо!
– Ничего, ничего… Ты спокойно посидишь, я сам обработаю…
Слегка приобняв Соню за плечи, Марк повел в дом, усадил в кресло. На его зов прибежала Тина, засуетилась в поисках аптечки. «Марк переполошился из-за царапины? – думала Соня. – И опять – я сам, я сам…»
Сам смазал ранку йодом, сам перебинтовал. Потом присел перед ней на корточки, глянул в глаза.
– Ну, как ты?
– Да неудобно… Столько хлопот. И вообще, Марк… Я думаю, нам надо объясниться. Как-то меня напрягает двусмысленность моего положения. Хотя – сама виновата…
– Я думаю, здесь нет никакой двусмысленности, Сонечка… Ты у меня в гостях…
– Нет, есть. Ты должен знать обо мне правду. То есть… Я не то хотела сказать… Марк, согласись, что это глупо – ассоциировать меня с бывшей женой! По-моему, мы оба немного заигрались… Ты не находишь?
– Ничуть. Успокойся. Все хорошо, Сонечка…
– Но давай поговорим, наконец! Расставим все по своим местам! Чего ты от меня хочешь, Марк?
– Да ничего, абсолютно ничего! Просто живи в этом доме, отдыхай, наслаждайся покоем. А время само все расставит по своим местам.
– Да нет же, Марк! Ты же не знаешь обо мне ничего, абсолютно ничего…
– Почему не знаю? Ты вчера сказала, что у тебя случилось какое-то горе. А чтобы пережить горе, Сонечка, нужно время. Время пройдет, и…
– Да, если бы все было так просто… А ты не хочешь знать, что у меня случилось? Хочешь, расскажу тебе все, как есть? И вообще, кто я такая?
– Хочу, Соня. Конечно, хочу. Но, может, не сейчас… Ты сейчас очень взволнована…
– Нет, сейчас! Именно сейчас! Мне надоело быть полной идиоткой, эксплуатирующей чужой образ! Жить в этом доме, как Соня Оленина, принимать от тебя подарки, как Соня Оленина… Я не Соня Оленина, Марк! Я другой человек! А ты… Ты видишь во мне всего лишь клона своей жены! И тебе все равно, что я при этом чувствую! Ты молчишь, я молчу… Это же… похоже на сумасшествие, Марк! Мы оба сошли с ума! Нет, почему я сразу не уехала, не понимаю?
– Ты не уехала потому, что я не хотел, чтобы ты уехала. Я не могу… этого допустить, Соня. И ты права – мне, по большому счету, все равно, что с тобой было раньше. Может, это жестоко звучит, но ты постарайся понять меня правильно… Я все равно никуда тебя не отпущу, прими это как данность.
– Что значит – не отпущу? Я что, твоя пленница? Я попала в обитель Синей Бороды? Но это же смешно, Марк… Я же в любую секунду могу вызвать такси и уехать…
– Но ведь не уехала. И не уедешь.
– Я уеду, Марк. Прямо сейчас уеду.
– Куда? В горе? Ах, Сонечка, Сонечка… Ты думаешь, я ничего про тебя не понимаю, да? Твое горе, милая Сонечка, написано на твоем прекрасном лбу крупными буквами… Хочешь, я его прочитаю?
– Ну… что ж, попробуй…
– Я думаю, тебя бросил муж. Унизил, изменил, растоптал лучшие твои чувства. Даже скорее всего, что ты оказалась в крайне стеснительном материальном положении… Ни работы, ни дома, бежишь куда глаза глядят. Так часто бывает с вполне благополучными женщинами, милая. Мужчины обычно жестоки с бывшими возлюбленными, такова их природа. Ну что, я правильно тебя прочитал?
– Нет, Марк. Все не так, не так… То есть… Да, муж мне действительно изменил. И не с кем-нибудь, а с лучшей подругой.
– Что ж, тоже вполне обычная ситуация… Можно сказать, бытовая.
– Нет, не обычная! Дело в том, что… У меня есть ребенок, Марк. И я… его бросила. Я оставила его мужу и сбежала… Я совершила великую подлость, понимаешь ты это или нет?! Я бросила своего ребенка! Бросила, бросила! Понимаешь ты это или нет?
Последнюю фразу Соня уже выкрикивала, колотя себя кулаками по коленкам. Задохнувшись слезами, она спрятала лицо в ладонях. Тело дрожало мелко, никак не унять. Да теперь уж и не унять, наверное. Проговоренный словами ужас разливался внутри жарким маревом, не давал дышать. И плач получался истерический, будто она не плакала, а сильно кашляла.
– Тихо, тихо, моя девочка… Тихо… – По-прежнему сидя на корточках, Марк осторожно оглаживал Соню по плечам, по бедрам, по коленкам. Даже сквозь истерику ей показалось, что по-хозяйски оглаживал. – Я понимаю, как тебе тяжело… поплачь…
Плакала она долго. Пила воду из стакана, который вложил ей в руки Марк. Зубы стучали о край, вода выплескивалась на подбородок. Наконец ее тело обмякло, будто устало от напряжения.
Взяв из ее рук стакан, Марк сел на подлокотник кресла, положил ей ладонь на затылок и заговорил неожиданно твердо, четко разделяя слова, будто вбивая их ей в голову:
– Тебе не за что себя винить, Соня. Ты поступила так, как поступила, отдай в этом себе отчет и не мучайся больше. Муж хотел навязать тебе новые правила жизни, но получилось так, что ты заставила его принять твои правила. Вы квиты, только и всего.
– Да, если б не шла речь о ребенке… – с последним слезным вздохом выдавила из себя Соня.
– Хм… Да, ребенок. Но это ваш общий ребенок. Да и что – ребенок? Такой же человек, гомосапиенс, только в миниатюре. Никогда не понимал этих священных плясок вокруг маленьких гомосапиенсов… Всего лишь заложенный природой процесс роста клеток.
– Марк, ты что?.. – Подняв голову, Соня со страхом взглянула она ему в лицо. – Неужели ты… это серьезно говоришь?
– Вполне.
– Нет, не может быть… Я тебе не верю!
– Да отчего же, милая? Ведь что такое сама суть материнства-отцовства, ты никогда не задумывалась? Это же все лишь чередование умиления и раздражения в сторону своих чад… А в перерывах между умилением и раздражением – выполнение заложенной природой задачи по взращиванию своих отпрысков. Только и всего. Но люди почему-то называют это любовью… Любому процессу нужны красивые одежды, так легче оправдать свое бытие на грешной земле.
– О господи, что ты говоришь… Я не могу этого слушать, Марк! Это ужасно, что ты сейчас говоришь! Мне страшно рядом с тобой… Уйди… Уйди, прошу тебя…
– Тебе не должно быть рядом со мной страшно, Сонечка. Просто я говорю так, как думаю. И заметь, я сейчас предельно честен с тобой, пусть, как тебе кажется, циничен, но честен. И я очень рискую, заметь, не говоря тебе тех слов, которые ты хотела бы от меня услышать. Я не стараюсь казаться лучше, чем я есть, милая Сонечка. Мне это очень важно, чтобы ты принимала меня таким, какой я есть. Не строила в отношении меня никаких иллюзий. Нет, дорогая моя Соня, ты совсем не напугала меня своим поступком, совсем… Даже наоборот…
– Но ты меня не понял, Марк! Я ведь не для того тебе все рассказала, чтобы ты, оклеветав себя, оправдал таким образом мой поступок! Я знаю, что он ужасен! Ведь речь идет о моем ребенке! Понимаешь – моем! Мне тяжело это слушать, Марк, как ты не понимаешь?
– Я понимаю, Соня. Но уж прости, я исхожу из твоего поступка. Ведь это ты бросила ребенка, а не я. Ты – смогла. Теперь исходи из этого.
– Ма-а-арк…
– Спокойно, Соня, спокойно…
Он снова крепко сжал пальцами ее затылок, а помолчав, заговорил тихо, твердо:
– Надо уметь понимать и принимать свою природу, Соня, даже самую несовершенную. Научиться не кокетничать хотя бы перед самой собой. В попытке казаться лучше, чем есть, люди порой так из штанов выпрыгивают, что уже и сами не понимают, кто они есть на самом деле… И порой бывает очень больно смотреть на этот процесс. Колбасит людей – жуть… Смотришь на такого оборотня, из штанов выпрыгивающего, и силой остановить его хочется – что ж ты творишь, подлец… Но мы, как правило, молчим. А если кто осмелится на правду и выступит в роли мальчика из сказки про голого короля, пучим глаза от возмущения, начинаем кулаками трясти – не смей, мальчик, заткнись! Это не принято, мальчик! И вообще – нам страшно тебя слушать, мальчик…
Марк тихо засмеялся, а у Сони мороз по коже прошел. Но… что она могла ему возразить? Да, она же сама… сама оставила своего ребенка. Смогла… Теперь, если следовать его логике, надо это принять? Исходить из этого посыла – «смогла»? Да уж, сомнительный спасательный круг он ей бросил…
– Так что отдай себе полный отчет в своем поступке, Соня. Это был твой выбор, пусть, я подозреваю, и бессознательный. Но наше бессознательное, по сути, и является нашей внутренней правдой… Смирись с этой правдой. Просто найди в себе смелость начать другую жизнь. Хотя бы попробуй ее на вкус – другую!
– Хм… Это какую – другую?
– Беззаботную, женскую. Я тебе ее предлагаю, Соня, – без тягостного чувства долга и вины. Ведь женская жизнь априори должна быть прекрасной штучкой, сплетенной из маленьких удовольствий… Завтрак на веранде, купание в чистом пруду, поход к маникюрше… Да одно удовольствие не думать о материальной составляющей чего стоит! А томление утреннего безделья, когда знаешь, что тебе не нужно никуда бежать сломя голову! Ах, если бы я был женщиной, Соня!..
– Значит, ты предлагаешь мне именно такую жизнь? А почему – именно мне, Марк? Только потому, что я похожа на твою жену?
– Ну… По меньшей мере нет ничего плохого в том, что ты на нее похожа. А почему – именно тебе? Не знаю почему. Может, и впрямь ассоциация сыграла свою роль.
– Нет, ты что-то недоговариваешь, Марк… Я чувствую, есть еще что-то, почему ты так за меня цепляешься… Тебя Соня своим уходом оскорбила, да? Она что-то не приняла в твоей концепции женского счастья? Взбунтовалась? И ты хочешь сейчас…
– Глупости. Не говори глупостей, никогда, прошу тебя. Соня умерла, ее больше нет. А ты – есть. И этим все сказано. Не морочь себе голову психоанализом. Побереги ее для других мыслей, более приятных. Скажи лучше – ты любишь путешествовать, к примеру?
– Не знаю. Никогда не задавалась таким вопросом. Тем более я вообще нигде не была… У меня другая жизнь, Марк.
– Бедная ты моя девочка… Хочешь, поедем куда-нибудь? Хочешь в Венецию?
– Постой, Марк… Мы не о том говорим сейчас…
– О том, Соня, о том. Ну, давай же, переключайся скорее, смело ступай в другую жизнь!
Марк снова сел перед Соней на корточки, провел руками по ее бедрам и, с силой сжав их, вдруг глухо застонал.
– Нет! Не трогай меня, прошу тебя! – Она уперлась руками в его грудь. – Не надо, Марк… Я не могу, не надо!
– Но почему?.. – спросил он глухим, дрожащим голосом, наполненным страстью.
«Господи, как ему объяснить?!» – запаниковала Соня.
– Да потому, что я не Соня Оленина, а ты видишь во мне только ее! Своего ангела Соню, свою любимую Соню! А я… Я далеко не ангел… Я тебе еще не все про себя рассказала, Марк! Если ты узнаешь… Нет, я не могу! Мне лучше уехать – прямо сейчас! Пусти меня!
– Я не хочу ничего знать…
– Нет уж, послушай! Дело в том, что мой ребенок… Он болен, понимаешь? У него синдром Лежена… Ты знаешь, что это такое вообще – синдром Лежена?! Это…
– Замолчи! – вдруг тихо, злобно произнес Марк, отпуская ее. Как пощечину дал. И добавил еще тише: – Замолчи, слышишь?
Он резко поднялся, отошел к окну и встал к ней спиной. Соня вздохнула свободно, как будто с ее плеч свалилась тяжкая гора. Ну, вот и все… Все и разрешилось. Можно идти наверх, бросать вещи в сумку, вызывать такси… Она оперлась ладонями о подлокотники, собираясь встать, но вдруг Марк проговорил резко, не оборачиваясь:
– Сиди! То есть… извини, конечно. Погоди, сейчас поговорим…
Что это с ним? В голосе страх какой-то… Стоит, спина напряжена, кажется, дышит тяжело. Вот обернулся резко, глянул в упор.
– Ты могла не говорить мне об этом. Потому что это ничего не меняет, милая моя Соня.
– Но как же – не меняет? Теперь ты понимаешь, какое я ничтожество? Я же больного ребенка бросила, слышишь? Такое никому не прощают! Я и сама себе этого никогда простить не смогу!
– Упиваешься, стало быть, своей ничтожностью? Чувство вины мучает? Совесть терзает? Огласи уж сама весь список, пожалуйста. Может, я пропустил чего?
– Ну зачем ты так…
– А как надо? Нет уж, давай отделим мух от котлет… Не надо украшать себя страданиями, Соня, это же не сапфиры с бриллиантами, страдания-то. Надо с ними поосторожнее, иначе затянут в омут. А еще лучше – вообще не страдать.
– Хм… Как ты легко советы даешь, Марк…
– Нет, я не даю советов. Ты мне уже не чужая, чтобы я тебе советы давал. Давай лучше некий эксперимент с твоими страданиями проведем… Жестокий, но необходимый, как срочная полостная операция.
– Не надо! Я не хочу! И вообще зря я затеяла этот разговор… Мне плохо, Марк, не надо!
– Тихо, Соня, тихо. Я понимаю – когда операция идет, всегда плохо. Зато потом будет хорошо. Ну вот послушай меня, дорогая… Давай для начала отделим чувство вины от ощущений как таковых… Вот скажи мне честно – тебе самой хотелось посвятить свою жизнь такому ребенку? Были такие порывы, сердечно-душевные, искренние? Чего молчишь? Я прав, да? Ведь не хотелось, нет? Ты страшно боялась этого, правда? Ну, будь же честна, Соня!
– Нет… Нет, не хотелось… – выдавила она из себя хрипло, глядя ему под ноги. – Да, мне было страшно. Это же – навсегда, на всю жизнь… Надо посвятить себя… Это действительно трудно, Марк! И не тебе об этом рассуждать! Кто был в моей шкуре, тот поймет!
– Вот! Во-от, милая Соня, в чем собака зарыта! Именно в шкуре, это ты хорошо сказала! Оговорочка, так сказать, по Фрейду! Не в материнской любви, а в шкуре! То есть у тебя не было других ощущений, кроме шкурной подоплеки! Разве ты, убежав от своего ребенка, мучилась от того, что ты не можешь взять его на руки, прижать к себе? У тебя разрывалось сердце от тоски по своей кровиночке? Не от чувства вины, которое само по себе является комплексом и психическим неудобством, а именно – от тоски? Уж давай разделим эти понятия – любовь от сердца и любовь под шкурой…
– Это ты обвиняешь меня сейчас, да?
– Да господь с тобой… Нет, Сонечка, что ты. Наоборот. Я пытаюсь тебе доказать, что ты думаешь так же, как я… Разница лишь в том, что я проговариваю то, что думаю, а ты лжешь самой себе. Но в общем знаменателе мы оба с тобой – одной крови… Умей сказать себе наконец правду!
– Да не хочу я никакой правды!
– Это потому, что тебе страшно, Сонь. Не надо бояться… В конце концов, разве ты виновата, что твой ребенок… такой? Разве провидение спросило тебя, хочешь ли ты такой грустной судьбы?
– Нет. Не спросило. И никого не спрашивает. Женщина становится матерью, и это автоматически накладывает на нее обязательства по исполнению материнского долга. И любви к своему ребенку, каким бы он ни родился.
– Ой, только не надо всего этого пафоса – материнство, не материнство!.. К твоему сведению, настоящий талант материнства природа дает только каждой второй женщине. Чтоб от сердца шло, от органики, от сути. Это и есть – любовь. А остальные – ты права, они просто долг исполняют. Или, как сейчас принято говорить, радость материнства испытывают. Радость, понимаешь? Обрадовалась – и хватит с тебя. Вписалась в социальную функцию. А дальше – уж как судьба распорядится. Повезет, не повезет…
– Не знаю, Марк. В чем-то ты и прав, пожалуй… А только мне от этого вовсе не легче. Запуталась я…
– Ну, а что мы сейчас, по-твоему, делаем? Как раз распутываем твои проблемы, узелочки ощущений развязываем. И твое пресловутое чувство вины – это тоже всего лишь ощущение. Отпусти его, не дай взять над тобой верх! То, что произошло, уже произошло, Соня!
– Но я не могу, не могу… Как ты не понимаешь, что я не могу…
Слезы снова брызнули из ее глаз, она закрыла лицо, согнулась в кресле, опустив голову к коленям. Марк подошел, молча погладил ее по голове, потом заговорил тихо, будто убаюкивал, как ребенка:
– Ничего, Сонечка, ничего… Тебе просто нужно время… Время от всего лечит, в том числе от прошлого…
– Нет. От прошлого не убежишь!
– Ну-ну… Еще как убежать можно. Нужно только большое усилие воли, чтобы ступить в другую жизнь. В свою жизнь. Каждый человек имеет право на свою жизнь. Он может, но не обязан ею ни с кем делиться. У каждого должен быть свой выбор… Таков закон высшей справедливости, и не нам с тобой его отменять.
– Закон высшей справедливости? О чем ты, Марк? О какой высшей справедливости может идти речь в моем случае? Не надо, пожалуйста, не говори больше ничего!
– А знаешь, для чего мы с тобой встретились, Соня? Для того, чтобы я помог тебе. И я помогу… Я заставлю тебя забыть все, что с тобой было. Не сразу, конечно… Главное – сегодня и сейчас ты здесь, со мной. Ты – моя женщина. Единственная… Теперь – ты и только ты. Хочешь, я уберу этот портрет над камином?
– Нет, не надо. Зачем?.. А впрочем, мне все равно. Что-то устала я, совсем расклеилась, ничего уже не соображаю… Можно, я к себе пойду, Марк?
– Иди. Утром к завтраку паспорт не забудь захватить.
– Паспорт? Зачем паспорт?
– Я завтра же закажу тебе загранпаспорт, и мы уедем куда-нибудь.
– Нет… Это было бы… слишком просто. Уехать…
– Все самое сложное всегда решается слишком просто. Тем более, как я понимаю, обратной дороги у тебя все равно нет? Все мосты сожжены?
– Я пойду, Марк… Я не могу больше… Мне плохо, правда плохо.
– Иди, милая, иди. Постарайся уснуть… И ни о чем не думай, не принимай никаких решений. Доверься мне, Соня. Поверь, не каждой женщине выпадает в жизни такое счастье – чтобы кто-то принимал за нее все необходимые решения, брал ответственность на себя. Иди, отдыхай… А завтра еще поговорим.
Соня поднялась к себе и, не раздеваясь, легла на кровать. Голова была пустой и в то же время болезненно-наполненной, будто кто напихал туда разбухшую от слез вату. И в теле – вялое тяжелое безволие. Последней здравой мыслью, промелькнувшей на краешке засыпающего сознания, было – может, Марк ее действительно гипнотизирует? Откуда такая тяжесть?..
Ночью проснулась от легкого стука в дверь. Сердце бухнуло в груди, подняла голову от подушки…
– Соня, открой!
– Я сплю, Марк. Уходи.
– Ты… уверена?
– Да…
Легкие шаги по коридору. Ушел. А как голос прозвучал приказом – открой! Будто она уже его собственность…
Вялость, вялость в мозгу, опутанном пауком-обидой. Обидой на предателей, на сиротскую жизнь. Плохо, когда обиженную голову преклонить некуда. Разве что – в собственность податься…
Ну вот. Уже и сдалась мысленно. Значит, не в любовь, а просто в собственность. Не сегодня, так завтра… Значит, уже прилетел воздушный шарик, зацепился за первую же протянутую ветку? И спасибо скажи, что такая ветка для тебя чудесным образом сыскалась? Все равно обратной дороги нет, все мосты сожжены? Но тогда получается – все, что он сегодня говорил, – правда? И надо сделать попытку начать новую жизнь? Нельзя же бесконечно висеть в воздухе…
– Господи, как мне тяжело, – прошептала Соня. – Обессилела я, Господи. Запуталась, как муха в паутине. Помоги же мне, вразуми душу потерянную и грешную… Дай ответ, где жизнь, а где паутина…
Остаток ночи она вертелась под одеялом, как жужелица, вся в холодном поту. Мучилась беспокойными вопросами-ответами, даже в какую-то секунду умереть захотелось. А что – тоже ответ на вопрос, между прочим… Заснула крепко только под утро, дождавшись первой птичьей переклички. Подумала, проваливаясь в сон, – если птицы поют, и новый день будет… И жизнь будет. Какая бы ни была, все-таки жизнь. И впрямь – смерть же себе выбором не назначишь…
Проспала до обеда. Потом еще долго валялась в полудреме, убеждая себя, что спит. Странное было в теле ощущение – одновременной тяжести и невесомости, будто плывет куда-то вместе с кроватью. Потом взяли над телом верх сермяжные физические потребности – встала нехотя, пошлепала в туалет. Долго стояла под душем, смывая с себя вялость сна и пустой полудремы.
Вышла из душа с тюрбаном полотенца на голове, потопталась лениво по комнате, не зная, куда себя деть. Глянула на дисплей телефона – ни одного пропущенного вызова, ни одной эсэмэски… Ну, конечно, все правильно. Откуда они возьмутся-то? Кому ты нужна в той, в оставленной жизни, кто тебя потерял? Разве что Николенька… Так он еще ни звонить, ни писать не умеет. Да и не понимает он, что матери рядом нет. Или… понимает?
Ох, как болью в сердце толкнуло… Соня закружилась обеспокоенно по комнате, держа дрожащие руки перед собой, будто защищалась от невидимых, летящих в ее сторону камней. Да, она заслужила эти летящие камни, заслужила… Вчерашним разговором с Марком и заслужила! Потому что не сопротивлялась почти, дала себя одурачить!
Хотя почему – одурачить? Марк-то не так уж и не прав… Как он сказал давеча? Разве, мол, ты, убежав от своего ребенка, мучилась от того, что не можешь взять его на руки, прижать к себе? Разве есть в тебе настоящая материнская тоска по своей кровиночке? Ведь нет ее, нет! Чувство вины есть, а настоящего, полноценного материнского самоотвержения нет…
Соня села на пол, будто прибитая этой мыслью. Даже головой потрясла, словно пытаясь ее вытряхнуть. Неправда, неправда! Неправда… Николенька, сынок, прости свою неразумную мать. И за вчерашние откровения тоже прости – черт его знает, как этому навязанному словоблудию поддалась. Я люблю тебя, очень люблю! И заберу к себе, обязательно заберу…
Да, заберу. Только – куда? Не жить же нам с тобой на подачки этого предателя, твоего отца! И в этом раю, куда я попала, тебе тоже будут не рады… Хотя… Хотя! Почему бы и не поставить условие хозяину рая? Если уж так я ему нужна… А что, это ведь мысль, пожалуй! Надо ее обдумать, Николенька! Твоя мама должна быть хитрой и расчетливой, что же ей делать остается? Такая вот жизнь, Николенька…
Соня подползла по полу к креслу, села, подтянув под себя ноги и немного не дожав до позы лотоса. Давай, Соня, давай включай мозги, хватит задыхаться обидой на жизнь да от воображаемых камней прятаться. Она вон как повернула, жизнь-то, а ты из вялости да полудремы выбраться не можешь. Ты же адвокат, ты, как Самуил Яковлевич говаривал, «ухо с глазом рвать должна»! Вот и давай, рви ухо с глазом. И стервой будь, хитрой и дальновидной, а что делать, если жизнь, подлая штука, сама на такой путь толкает? Чего уж терять-то, если и без того все потеряно? Мокрый, как говорят, дождя не боится!
Ничего, Николенька, прорвемся. Если не сразу, так потом, позже… На твою адаптацию, как намекала та самая врачиха из поликлиники, хорошие материальные возможности требуются. Да, так, помнится, и сказала – не всем деткам в этом плане везет… Ничего, Николенька. Будут, будут для тебя такие возможности… Плетущий паутину, бывает, сам в нее и попадает. Главное, свои условия правильно до него донести, чтобы не было возможности отвертеться…
Пронеслись в голове мысли стервозно-оптимистические, и вздохнулось более свободно. «А что? Хоть какой-то путь… – подбодрила она себя. – Нельзя же все время плестись в распутице».
И сразу вдруг есть захотелось. Чего-нибудь основательно-мясного, горячего, остро пахнущего. Наверное, для стервозности особые силы организма нужны? Чтобы кровь деятельно кипела, а не текла бледным киселем по жилам?
Соня оделась, наспех причесала непросохшие после душа волосы, спустилась вниз.
– Тина, умираю, есть хочу! – выпалила она, ввалившись на кухню.
– Да, да, конечно… Я сейчас… У меня тут бульон есть, отбивные, салат из рукколы… – засуетилась бедная женщина. – Я думала, Марк Анатольевич обедать будет, а он не приехал… Вы что есть будете, Соня?
– Все. Давайте все, что есть. Я ужасно голодна.
– Да, сейчас разогрею. Ой, совсем забыла! Марк Анатольевич просил передать, чтобы вы ему позвонили. Ну, когда проснетесь, разумеется.
– Да? Но я его номера даже не знаю…
Тина глянула удивленно, но тут же спохватилась, спрятала свою эмоцию за привычной непроницаемостью. Даже брови слегка к переносью свела – мое, мол, дело, бульоны варить да в доме убирать, а ваши игры меня не касаются. Выудила из кармана фартука телефон, набрала номер, протянула ей:
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 44 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |