Николай Михайлович Новиков 3 страница

— Да нет, совсем не долго. Просто он все время вспоминал кого-то из писателей. Не знаю, почему.

— Давай все же выпьем до конца. Не оставляй на слезы, Наташка.

— Хорошо. — Наташа через силу допила бокал. — Но больше не наливай мне, не хочу.

— Да и я больше не буду. — Ирина с трудом всунула пробку в бутылку, поставила ее между оконными рамами и вернулась к столу. — А теперь выкладывай все без утайки. Что за помощь предлагал тебе прекрасный незнакомец? Должность секретарши в его офисе? Или сразу поездку в Париж?

— Да нет. Он сказал, что работает в коммерческой палатке на Калининском проспекте…

— Ох, ну ты и даешь, Наташка! — засмеялась Ирина. — Пушкин, Лермонтов… Я уж было подумала, действительно, серьезный человек. А он, оказывается, в комке сидит! Ты хоть внимательно рассмотрела его?

— Да нет, — пожала плечами Наташа, — я не особо приглядывалась.

— И правильно делала. Можешь посмотреть на любого торгаша и представить своего. Они все одинаковы: кожаная куртка, зеленые слаксы, туфли с бантиками… тьфу!

— Он совсем не такой. Нет, правда, Ирка. Вот ты не веришь мне, а зря. Что, я не видела этих торговцев у нас, в Кропоткине? Да сколько угодно!

Вино притупило ее чувства, успокоило, даже улучшило настроение. Теперь Наташа не сомневалась, что нужно пойти в шесть вечера к памятнику Пушкину и хотя бы поговорить с этим парнем, она даже не знает, как его зовут. Поговорить, посмотреть, подумать, а уехать всегда не поздно.

— Так что же он тебе предложил?

— Работать вместе с ним, поочередно. Торговать… всякой чушью.

— А жить ты будешь, конечно, у него?

— Нет. Обещал в общежитие меня устроить.

— Вот это действительно чушь! — фыркнула Ирина. — Ну и что же ты думаешь по этому поводу?

— Он будет ждать меня сегодня в шесть вечера у памятника Пушкину. Далеко это отсюда?

— Минут за двадцать можно дойти.

— Без метро, без переходов?

— Ножками, ножками. Погода дрянная, но в центре Москва прекрасна в любую погоду.

— Тогда вот что… Мы ведь ничем не рискуем, если пойдем и встретимся с этим парнем. Послушаем, что он скажет, а потом вместе и сообразим, верить ему или нет. Ты ведь не оставишь меня в трудную минуту, Ирка?

— Жизнь показала, что оставлять тебя в Москве наедине с мужчинами опасно, — философски заметила Ирина. — Придется пойти, посмотреть на коммерческого торгаша, который не похож на всех остальных. Так хочется разнообразить свои впечатления об этих существах.

Не доходя метров двадцать до памятника Пушкину, Наташа дернула Ирину за рукав куртки.

— Смотри, вон он стоит, в джинсовом костюме. Видишь?

— Высокий такой, без шапки? — уточнила Ирина.

— Да-да. Ну что, пойдем?

— Ни в коем случае. — Ирина взглянула на часы. — Всякая уважающая себя девушка должна обязательно опоздать.

— Мы на свидание пришли или узнать насчет работы? — съязвила Наташа. — Ты ничего не перепутала, Ирка?

— Ничего. Мы пришли на деловое свидание. Если ему очень хочется тебе помочь, подождет, никуда не денется.

— А если уйдет?

— Значит, денется. И никогда уже не сможет помочь такой замечательной девушке, как Наталья Колесникова.

— Хорошо тебе рассуждать, когда все нормально и никакая помощь не нужна. — Но все-таки покорилась.

Парень, опустив голову, прохаживался перед памятником. Похоже, он нервничал, то и дело посматривал на часы. Через десять минут Наташа не выдержала.

— Ты как хочешь, а я пошла. Видно же, что человек уже замерз, да и я тоже.

Он первый увидел их, обрадованно улыбнулся и поспешил навстречу.

— Ты молодец, Аксинья, что пришла. Можешь не сомневаться, все у тебя будет нормально.

— А это моя подруга Ирина. Она учится в Щепкинском театральном училище.

— А почему Аксинья? — спросила Ирина, в упор разглядывая парня. Потом повернулась к Наташе. — Он тебя ни с кем не путает?

— Очень приятно. — Парень, явно дурачась, неожиданно наклонился, поцеловал Ирине руку. — Меня зовут Сергей. Сергей Мезенцев. А что касается Аксиньи, то… Она знает, что она не Аксинья, и ты знаешь, и я. Но все остальные не знают этого, они думают, что перед ними Аксинья. Понятно я выражаюсь или не очень?

— Не очень, — пожала плечами Наташа.

— А я понимаю. — Ирина улыбнулась. — Знаешь, он прав. Ты действительно похожа на Элину Быстрицкую. Ну помнишь, она играла Аксинью в фильме «Тихий Дон»? Надо же! Раньше я как-то не думала об этом. Правда, Сергей — не Мелехов.

— А я не Аксинья, — возразила Наташа. — Меня зовут Наталья Николаевна.

— Ого! — притворно удивился Сергей. — Час от часу не легче!

— Почему? — удивилась Ирина.

Сергей кивнул на бронзового Александра Сергеевича. Обе девушки понимающе улыбнулись. Улыбнулся и Сергей, потом сунул руку под куртку и вытащил белую розу.

— Уважаемая Наталья Николаевна, — смиренно склонил он голову, — сударыня, позвольте преподнести вам этот скромный цветок? — И протянул розу Наташе.

— Позволяю, — засияла Наташа, невольно подыгрывая ему. И взяла розу. Осторожно поднесла к лицу, понюхала.

Нежный аромат розы соединил утонувший в волнах цветущих садов поселок и холодные камни города. Чуть холоднее, чуть дальше стал поселок, чуть теплее — город. Чуть ближе…

— Извини, — повернулся Сергей к Ирине. — Я не знал, что вас будет двое. Хочешь, я куплю тебе мороженое?

— Хочу, — усмехнулась она. — Через пару месяцев, когда станет жарко. А теперь, если это не секрет, расскажи, как ты собираешься помочь Наташе? Очень хочется знать, стоит ли рассчитывать на мороженое через пару месяцев или сразу выбросить эту мечту из головы?

— Лучше всего — сразу съесть. Тогда не нужно будет что-то выбрасывать из головы. Ну пожалуйста, не смотри так сурово. Я понимаю: ты вроде француза, который… — он бросил взгляд на памятник, — «и в Летний сад гулять водил». По-нашему, опытная, все понимающая подруга, чьи советы поистине бесценны для наивной деревенской девушки. Так?

— Нет, не так. Я не наивная и не деревенская, говорила же: Гирей — это поселок. И вообще, мы все болтаем о чем-то постороннем, Ира права, давайте о деле.

— Давай, — согласился Сергей. — Итак, любезные дамы, смею предложить вашему вниманию такое предложение: Наташа будет работать в коммерческой палатке моей напарницей, то есть мы будем работать по очереди — день она, день я. С девяти утра до шести вечера. Прописка не требуется, я уже говорил с начальством своим высоким, оно ждет Наташу. Процесс оформления предельно прост: она оставляет свой паспорт, ей доверяют материальные ценности. Детали объясню на месте. Жить она будет в общежитии Литературного института, там помощник коменданта мой друг, он предоставит в распоряжение Наташи комнату. Сегодня я позвонил ему — возражений нет, человек в какой-то мере мой должник. Разумеется, все это незаконно, но вполне надежно, как и принято в нашей стране. Зарплата — три тысячи в месяц, не так уж и плохо. Говорят, в мае будет пять — совсем хорошо.

— А если это ловушка? — насторожилась Ирина. — Если в общежитии к Наташе ввалятся и…

— Не откроет — не ввалятся, — перебил Сергей. — Но ты не веришь незнакомцу и правильно делаешь. Вот, пожалуйста. — Он достал из кармана куртки и протянул Ирине свой паспорт. — Спиши мой адрес и все остальное, потом, если что-то случится, можешь весь Интерпол на ноги поднять, не говоря уже о московской милиции.

Наташа засмеялась. Ирина повертела в руках паспорт, вернула его владельцу.

— А ты что с этого будешь иметь? Чего ради так стараешься, уговариваешь, потом ждешь у памятника, мерзнешь?

— Буду иметь напарницу, — улыбнулся Сергей. — Не сомневаюсь, на Наташу можно положиться. Она красивая, народ потянется к нашей палатке, прибыль вырастет и зарплата — вот и второй плюс. «Красота спасет мир», сказал Федор Михайлович. Получается, я способствую спасению нашего, изрядно загаженного уже, города — вот и третий. Достаточно?

— Не знаю, — пожала плечами Ирина. — Решай сама, Наташа.

— А если мне что-то не понравится, могу я бросить работу и уехать домой?

— Вполне. Расчет так же прост, как и оформление: сдаешь материальные ценности, получаешь паспорт — и свободна.

— Но чтоб ты знал, я не собираюсь долго работать в коммерческой палатке. Месяца два с половиной — три, а потом буду поступать в институт.

— Ради Бога! Только не рекомендую идти в МГУ, на журфак.

— Почему? — удивилась Ирина.

— Чтобы снова не возвращаться в коммерческую палатку, — усмехнулся Сергей.

— Понятно, — догадалась Ирина. — Теперь мне ясно, почему ты не похож на типичного торговца.

— Ты что, учился в МГУ? — Наташа округлила глаза.

— Нет. Я с детства мечтал о коммерческой палатке, как о светлом капиталистическом будущем.

Наташа испугалась, когда широкоплечий, с виду медлительный и важный помощник коменданта Вадим Иванович сказал, что поселит ее в изоляторе. Вмиг представила себе больничные стены, железную койку, а то и еще хуже — лежанку с грязной клеенкой, казенную тумбочку у изголовья.

Заметив грусть в ее глазах, Вадим Иванович усмехнулся:

— Не переживай. Изолятор — это лучшая наша комната, можно сказать — квартира. Многие студенты хотели бы там жить. Но я держу ее для особо важных гостей.

— Да какая ж я важная, — смутилась Наташа.

— Если Серега попросил, значит, важная, — невозмутимо пробасил Вадим Иванович. — Я даже обрадовался, когда он позвонил. Было дело, помогал мне, а сам ни о чем не просил. Теперь вот я ему помогу, так и должно быть. Давно его знаешь?

— Совсем чуть-чуть, — еще больше смутилась Наташа. — Только сегодня познакомились. Даже не знаю, почему он решил помочь мне.

— Чего ж тут непонятного, — хмыкнул Вадим Иванович, но, увидев, как напряглась Наташа, поспешно добавил: — Да ты не бойся, он парень хороший, не обидит.

Изолятор оказался по сути дела двухкомнатной квартирой на втором этаже с туалетом и умывальником. Одна комната была закрыта на ключ, в ней, как объяснил Вадим Иванович, он иногда работает, пишет, значит; а вторая — Наташина. Комната показалась Наташе вполне симпатичной: с розовыми обоями, деревянной кроватью, накрытой клетчатым верблюжьим одеялом. Еще там были письменный стол, обеденный, два стула и тумбочка. Ничего похожего на больницу или изолятор. А в общем коридоре была кухня, там стояли газовые плиты, можно было приготовить себе обед или ужин. Жилье понравилось Наташе.

Вадим Иванович принес постельное белье.

— Значит, так. Здесь, на втором этаже, студенты не живут. Вахтеров я предупредил. Ты не должна приглашать к себе гостей, устраивать какие-то праздники и не должна ходить по другим этажам.

— Да что вы, какие гости! Я, наоборот, боюсь, чтобы ко мне здесь приставать не стали. Я же одна…

— Могут и пристать, народ здесь сложный. Моя комната — вторая слева от лестничной площадки. Если что — зови. Но это вряд ли. Никто не знает, что ты здесь живешь, и лучше будет, если и не узнают. Пришла с работы или там откуда — шмыг по лестнице на второй этаж к себе и сиди там, как мышка. Ну, не как мышка, бояться особо нечего, но и афишировать свое место жительства не стоит. Понимаешь?

— Понимаю. Спасибо вам, Вадим Иванович.

— Ну вот и ладненько. Если что — заходи, не стесняйся. Сам когда-то по углам маялся, знаю, что это такое. Может, кастрюля или сковородка понадобится — дам. Пока.

Наташа застелила кровать, разложила одежду на полки в шкафу. Полкурицы, хлеб, соль и банку с вареньем — Ирина настояла, чтобы она взяла, — положила на обеденный стол. Больше делать было нечего.

Немного привыкнув к новой обстановке, Наташа сходила на почту, дала телеграмму матери, что поступила, учится, может быть, летом приедет домой, подробности — письмом. Врать было стыдно, а что делать? Если мать узнает все, что с ней случилось тут, она же тотчас же сядет в поезд и приедет забирать ее домой. Потом Наташа зашла в гастроном, купила колбасы, бутылку яблочного сока и вернулась в комнату.

Сергей обещал заехать вечером после работы, посмотреть, как она устроилась. А завтра она должна с утра идти в офис компании, которой принадлежат палатки на Калининском, и после этого, как объяснил Сергей, — на работу. Слово-то какое — офис! Где он находится, где эта палатка, как нужно торговать — Наташа понятия не имела, но Сергей сказал, что вечером все объяснит подробно.

Это и настораживало. Не просто так старается он для нее! А вдруг приедет и станет приставать, требовать чего-то нехорошего? Уже будет темно, место незнакомое, люди кругом — тоже. Что тогда делать? Не верилось, что Сергей может оказаться подлецом вроде профессора, но Ирка ведь предупреждала, что в Москве девушке, особенно симпатичной, нужно быть очень осторожной…

В шкафу перекладину, на какую полагалось вешать верхнюю одежду, заменяли вбитые гвозди. Сама же перекладина лежала на полу. Наташа взяла ее вместо палки, положила рядом с собой на кровать и стала ждать Сергея.

Поэт Иван Шерстобитов и прозаик Евгений Петинов, оба — студенты-заочники, вышли из дверей общежития, остановились. Шерстобитов, невысокий, плотный, с выпученными глазами и перебитым носом малый, сумрачно взглянул на своего товарища, невзрачного, щуплого блондина среднего роста в помятом пиджаке и давно не стиранных джинсах.

— Дрянь погода, — прорычал Шерстобитов. — Дерьмо собачье! Может, в Переделкино махнем, а, прозаик?

— Неохота, — мрачно отклонил предложение Петинов. — Лучше вернемся в комнату и допьем бутылку. Там хоть тепло.

— Худой ты, вот и мерзнешь, — рявкнул Шерстобитов.

Сам он был в расстегнутой до пупа фланелевой рубахе в синий цветочек, на шее болталась зеленая тряпица, вроде как платок.

— Слушай, Иоанн, — вяло тянул Петинов, — Шерстобитский… погнали обратно в комнату, не нравится мне здесь. Эта погода не способствует творчеству. Тоска…

— А что в этой стране способствует творчеству? — Голос у Шерстобитова был низким, зычным, как резкий звук контрабаса. — «Сникерсы»?! Нас тут на «Сникерсы» променяли! Суки! Суки! — заорал он во все горло. — Жрите свои «Сникерсы», ублюдки духовные! Подавитесь ими!

— Не подавятся, и не надейся, — буркнул Петинов.

На шум вышла Елизавета Петровна, вахтерша общежития.

— Ты чего расходился, Ваня? Никак, снова хочешь в милицию? Дождешься, вытурят тебя из института. А ну-ка замолчи и ступай к себе. Милиции нам тут не хватало.

— Душа горит, баба Лиза! — прохрипел Шерстобитов, хватаясь за ворот рубахи. — Душа поэта! Торгаши правят миром, «Сникерсы»! Поэтому и горит душа!

— Водка в тебе горит, дурак. Пил бы поменьше, так, может, и не горело б.

— Баба Лиза, — неожиданно спокойно спросил Шерстобитов, — а кто эта прекрасная женщина, которая проплывала здесь часа полтора назад? Я ее никогда здесь не видел раньше.

— Смугленькая, в синей курточке? Какая-то поэтесса, Вадим Иванович ее в изоляторе поселил.

— Смуглая леди, — задумчиво пробурчал Шерстобитов, — загадочная смуглая леди… Я посвящу ей сонет.

— Шерстобитский, — пробормотал Петинов. — Иоанн… Ты ведь не Шекспир, сонеты писать не умеешь.

— Заткнись, презренный прозаик! — сверкнул глазами Шерстобитов и, наклонившись к самому уху вахтерши, заговорщицки спросил: — Баба Лиза, скажите, я — красивый мужчина?

— Ну, насчет красивый, сказать не могу, — осторожно начала Елизавета Петровна.

Но Шерстобитов перебил ее.

— Правильно, баба Лиза! — обрадованно рявкнул он. — Я — урод, Квазимодо! Но у меня — прекрасная душа и талант от Бога! А теперь скажите, вы видели у нас тут красивых поэтесс?

— Да нормальные девчонки, — пожала плечами сбитая с толку вахтерша, поправляя очки.

— Вот именно — нормальные! — рубанул ладонью воздух Шерстобитов. — А таких, как эта смуглая леди, нет и не будет. Поэтесса! Зачем красивой женщине писать стихи? Она сама — поэзия! Ну ладно, прозаик, пошли в комнату, — неожиданно заспешил он.

— И правильно, — вздохнула с облегчением вахтерша. — Давно бы так. Идите к себе, ребята, идите от греха.

Шерстобитов и Петинов поднялись на лифте в свою комнату, выпили водки, а потом, прихватив с собой бутылку, крадучись спустились по лестнице на второй этаж, постучали в дверь изолятора. Наташа, убежденная, что это Сергей, открыла и отпрянула, увидев перед собой две пьяные, опухшие физиономии.

— Что вам надо? — Голос ее сорвался.

Шерстобитов, переступив порог, картинно встал на одно колено, протянул к Наташе руки.

— О, прекрасная смуглая леди! — прорычал он. — Подари свой животворный взгляд презренному рабу, поэту!

Наташа отбежала к кровати, взяла в руки палку. Почувствовав себя увереннее — один стоит на колене, другой такой худой, ветром качает, Наташа спросила:

— Какому поэту?

— Он поэт. — Петинов ткнул пальцем в затылок Шерстобитова. — Знаменитый поэт Иоанн Шерстобитский.

— Джон Шерстобитский, — недовольно рявкнул поэт.

— Но, Ваня! — возразил Петинов. — Вчера ты сам сказал, что отныне будешь Иоанном. Хоть бы предупредил, что решил стать Джоном. А может, лучше — Вильям? Вильям Шерстбир, неплохо звучит, а, Ваня?

— Немедленно убирайтесь отсюда, — решительно потребовала Наташа. Пьяный поэт уже не пугал ее, но палку она крепко держала в руках.

— Ты не можешь прогнать меня, — запротестовал поэт. — Ты не такая, как все эти грязные торгаши. Ты — спасешь мир. Вместе со мной. Афродита! Амазонка! А… а…

— Анаконда, — подсказал Петинов.

— Заткнись, дурак! — заорал Шерстобитов. — Это — серьезно! Послушай, смуглая леди, я прочту тебе свои последние строки. Оцени их! Суки! Вы жрете «Сникерсы» весело и ждете, когда до конца будут подрезаны затупленным лезвием бьющиеся не в такт вам сердца!

— Нескладно, — сказала Наташа. — Вообще на стихи не похоже.

— Я ж тебе говорил, что не умеешь сонеты писать, — подал голос Петинов. — На стенке, в туалете — это одно, а сонеты — совсем другое дело, Ио… Джон.

— Я сочиню тебе другие. — Шерстобитов вскочил, шагнул к Наташе. — Я буду устилать твой путь своими строчками, по ним ты пойдешь к бессмертию. О моя смуглая леди!

Наташа, держа палку наготове, отступала к окну. Мало того, что этот Джон был пьян, он еще и сумасшедший!

— Не подходи! — закричала Наташа, поднимая палку. — Не подходи ко мне, а то я… я тебя тресну по голове!

Распахнулась дверь, и на пороге появился Сергей с большой сумкой в руке. Он поставил сумку на пол, короткой подсечкой сбил с ног Петинова и шагнул к Шерстобитову.

— Эй, начальник, какие проблемы? — спросил Сергей. — Ты заблудился? Помочь выйти из комнаты?

Шерстобитов обернулся, снизу вверх, с ненавистью, посмотрел на Сергея.

— А ты кто такой? Торгаш? «Сникерсы» жрешь? — заорал он так, что Наташа вздрогнула. — Ты отталкиваешь поэта от божественного разговора со смуглой леди, быдло?!

Сжав кулаки, он прыгнул на Сергея, но тот лишь слегка отклонил в сторону корпус и тяжелой оплеухой сбил поэта с ног. Шерстобитов проворно вскочил и снова бросился на Сергея в слепой ярости, и снова оказался на полу. Наташа завизжала.

На шум примчался Вадим Иванович. Только взглянул на Петинова, и тот, опустив голову, молча поплелся прочь. Вадим Иванович подмигнул Наташе, взял Шерстобитова под руку.

— Пойдем, Ваня, ты сегодня лишнего себе позволил.

— Он ударил меня! — дернулся Шерстобитов, пытаясь вырваться. — Меня, поэта — ударил! Я убью его, Вадим!

— Ваня! — прикрикнул Вадим Иванович и крепко встряхнул поэта. — Я не разрешаю тебе никого убивать. Поэт может вызвать обидчика на дуэль, а там уж — как получится.

— Но он ударил меня при женщине! При смуглой леди! — жалостно всхлипнул Шерстобитов. — Вадик, ты всегда меня понимал, я тебя уважаю за это. Но я все равно его убью! Достану пистолет и застрелю, как собаку!

— А я тебя, стервеца, за такие слова из общежития вытурю. И из института, — ласково сказал Вадим Иванович, выводя Шерстобитова из комнаты. В дверях он обернулся, еще раз подмигнул Наташе. Потом дернул поэта за руку. — Пошли, пошли. Придется провести с тобой разъяснительную беседу о втором этаже и изоляторе в частности.

Это подмигивание напугало Наташу больше, чем появление Шерстобитова. Что это за общежитие? Один кричит, что застрелит кого-то, другой обещает за это из общежития вытурить… Кошмар, да и только. Широко раскрытыми глазами смотрела она на Сергея.

— Страшно?

Наташа кивнула. Сергей подошел, легонько прикоснулся ладонями к ее плечам. На мгновенье расслабившись, Наташа склонила голову ему на грудь, но уже в следующее мгновенье испуганно отстранилась.

— Ты почему руки распускаешь? — рассердилась она.

Сергей шутливо поднял руки вверх, извиняясь таким образом за нечаянное объятие.

— Не бойся, с гениями всегда трудно разговаривать, а с непризнанными гениями — в сто раз труднее. Но они, как правило, становятся агрессивными лишь тогда, когда начинаешь критиковать их стихи, а вообще — довольно миролюбивые парни. Но все-таки спрашивай, когда стучат в дверь. Лишняя предосторожность никому не помешает.

— А я и не боялась его. Он был такой смешной! Встал на колено и начал читать глупые стихи. Между прочим, палку я приготовила к твоему приходу. На всякий случай.

— Ну еще бы, — усмехнулся Сергей. — У меня ведь на лбу написано: «Женщины, когда он приближается, берите в руки палки!» Не веришь? Смотри. — Он откинул со лба длинные волосы, придержал их пальцами, наклонился к Наташе.

Она подалась вперед, желая разглядеть странную надпись, но, услышав его смех, поняла, что он разыграл ее.

— Нашел время для шуточек! — рассердилась она еще больше.

— Ты права, — посерьезнел вмиг Сергей. — Вовремя остановила меня, а то уж было начал забывать, для чего пришел сюда. — Он взял большую сумку, расстегнул «молнию», принялся доставать посуду.

— Что это? — удивилась Наташа.

— Сковородка, электрочайник, заварной чайник, кастрюля, ложка, вилка, сахарница, пара тарелок, — монотонно перечислял Сергей.

Вот уже весь обеденный стол был заставлен посудой, Наташа с недоумением смотрела на Сергея.

— Посуда это, — объяснил он. — Для тебя. Что тут непонятного? Как ею пользоваться, ты, я надеюсь, знаешь.

— Откуда она?

— На свалке валялась. Я нашел и подумал: а ведь моя напарница, наверное, сидит голодная и даже чаем вряд ли угостит меня сегодня. Взял все это и принес тебе. Видишь ли, я не люблю, когда меня в гостях чаем не угощают.

— На свалке?! — ужаснулась Наташа. — Зачем же ты притащил сюда вещи со свалки? — Заметив усмешку Сергея, внимательно разглядела посуду — вся она была чистая, почти новая, такую вряд ли выбросят на свалку. — И где же ты нашел такую свалку?

— Дома, на антресолях.

— На… где? — не поняла Наташа.

— На ан-тре-со-лях, — повторил Сергей по слогам. — Это полки под потолком. Да все это не важно. Главное, вещи нужные, можно сказать даже — необходимые для тебя. Бери. Пользуйся.

— Спасибо. Потом я обязательно верну тебе все. Или… я должна еще как-то благодарить?

— Да нет. Просто вернешь и все. В двойном размере. А вот за это, — достал из сумки пачку индийского чая и пакет с сахаром, — можешь еще как-то поблагодарить. Угостить меня чаем. Холодно ведь на улице.

— Сперва тебе чаю, а потом…

— Водочки. — Сергей показал рукой на бутылку у кровати. — Ты ведь уже приготовила, верно?

— Ничего я не приготовила, — сердито нахмурилась Наташа. — Это поэты притащили, не знаю, зачем. Нужно отдать им бутылку, а то завтра припрутся требовать. Не вздумай трогать ее. А то выпьешь и сам дураком станешь.

— Как скажешь, хозяйка, — поклонился Сергей.

— Хорошо, я поставлю чайник, пока он закипит, ты расскажешь мне, куда и к кому нужно идти завтра. И вообще, что делать.

— Конечно, расскажу. Я завтра утром заеду за тобой. А позже, когда все решится, поработаем вместе денек. Покажу, что и как. Дело, как говорится, нехитрое, но требует навыка.

— Расскажешь, чаю попьешь и уйдешь?

— Ты все-таки боишься меня… Почему?

— Не знаю, — пожала плечами Наташа.

Ночью Наташа долго лежала с открытыми глазами и думала о Сергее. Боялась ли она его? Все-таки — да. Но не так, как боятся злую собаку или бандита в темном переулке. Она уже верила, что он — хороший парень. Симпатичный, добрый, заботливый, с ним интересно. И, если уж быть честной, ей не хотелось, чтобы он так скоро уходил, хотя и настойчиво напоминала ему, мол, пора и честь знать. И вообще вела себя так, что он, похоже, не сомневался: даже нечаянное прикосновение к ней равносильно прикосновению к оголенным электрическим проводам. Она боялась разочароваться, боялась потерять смешного, ни на кого не похожего человека и снова увидеть перед собой Валерку Лободу, или Плешакова, или профессора… да мало ли было мужчин, глаза которых сально поблескивали, когда она проходила мимо! Если и Сергей окажется таким же — охотником за ее телом, — сможет ли она после кому-нибудь верить? Наверное, нет…

Но уже возникло в душе сомнение: а не слишком ли она строга к нему? Чертом смотрит на человека, а ведь он столько хорошего для нее сделал. Как бы не обиделся…

Сергей сидел в своей комнате в глубоком кресле. Все здесь было как всегда: оранжевый торшер заливал комнату неярким теплым светом. Рядом с торшером — полка с радиоаппаратурой, из двухкассетника звучала прекрасная музыка ансамбля «Битлз». В другом углу — письменный стол, заваленный книгами, бумагами. Беспорядок там был самый что ни на есть творческий, хотя уже больше полугода (когда ушел из «Литературной газеты») Сергей ничего не писал, предпочитая в свободное время сидеть в кресле и слушать музыку. Диван, книжные полки, репродукции Сальвадора Дали на стенах — его комната, берлога, убежище.

Все здесь было устроено для того, чтобы хозяин мог отдохнуть, расслабиться, собраться с силами, успокоиться, если выпадали нелегкие дни, или пригласить друзей, устроить вечеринку, если был повод или просто желание. Телевизор, музыка, небольшой холодильник, он же и бар, где всегда стояли красивые бутылки и банки с закуской, — это Сергей называл «полной автономией».

Но вот уже несколько вечеров Сергей не чувствовал здесь прежнего уюта. Чего-то не хватало, вернее — кого-то. А если уж быть откровенным — черноглазой девчонки, которая смотрит на него, как Василиса на Кощея.

Господи, это же наваждение какое-то, уму непостижимо — он все время думает о девчонке в несуразной куртке, сшитой где-то в захолустье местными горе-модельерами, в черном костюме с юбкой ниже колен — классическое одеяние старой мымры из школы… Впрочем, дело ведь не в одежде, а в том, что она олицетворяет суть человека: девчонка глупа, наивна, испугана, понятия не имеет, как себя вести в той или иной ситуации. Она — как будто из другого мира прилетела и подстраиваться под этот, привычный Сергею с детства, не собирается.

У нее красивое лицо, отличная фигура, даже несуразная юбка не могла скрыть стройной прелести длиннющих ног. Ну и что? Он всегда легко и непринужденно знакомился с девушками. Сколько их было? Теперь, к двадцати шести годам, и вспомнить трудно. Всего, что хотел, добивался обычно за два-три вечера, и ведь не было среди его многочисленных подруг ни одной некрасивой. Так в чем же дело теперь?

Почему он думает о ней? И вчера думал, и позавчера — всю неделю с того часа, как увидел ее…

Сергей усмехнулся. Уж не собирается ли он «поверить гармонию алгеброй»? Понять то, над чем ломали головы лучшие из людей? Любовь? Разве о такой женщине он мечтал, как о будущей своей жене, спутнице жизни? Смешно подумать!

Жалость?..

В комнату без стука вошла Мария Федотовна, мать Сергея.

— О чем задумался, горе-бизнесмен?

— Я не бизнесмен, мама, я обыкновенный наемный работник у хозяина, которому принадлежат средства производства, как то: сама палатка, обогреватель, калькулятор на солнечных аккумуляторах. Да еще стул в палатке.

— И что же вы производите вместе с ним? Китайское барахло и поддельные ликеры с фирменными этикетками?

— Мы производим удовлетворение потребительских нужд населения столицы, а также ее многочисленных званых и незваных гостей, — с серьезным выражением лица пояснил Сергей.

— Не надоело дурака валять? Послушай, Сережа, папе сегодня звонили из «Московских новостей», им нужен заместитель ответственного секретаря с перспективой скорого секретарства.

— Ответственного?

— Разумеется.

— Не пойдет. Скажи папе, пусть поищет перспективу генерального секретарства с резиденцией в Кремле, тогда и подумаю.

— Перестань дурачиться. Это вполне серьезное предложение. И зарплата неплохая.

— Больше, чем я в палатке зарабатываю?

— Дело не в деньгах, а в социальном положении человека. Ты занимаешь явно не свое место, а кто-то другой в это время занимает твое. Потом не так-то просто будет вернуть его. Я считаю, хватит делать глупости.

— Значит, платить там будут все-таки меньше, чем в палатке. Мама, знаешь, чем я занимаюсь на своей теперешней работе?

— Это ты прекрасно знаешь, что я и думать об этом не желаю! — рассердилась Мария Федотовна. — Ты не задумывался о том, что позоришь своего отца, профессора, меня, скажем так, не последнюю в этой стране журналистку?

— Ты ошибаешься, мама. — Сергей был спокоен. — Так вот, я сижу в палатке и продаю людям то, что им нравится. Хотят — покупают, не хотят — не покупают. Я никого ни в чем не убеждаю. А в твоих «Московских новостях», да и во всех других газетах, я вынужден буду оболванивать народ. Хвалить одних и поливать помоями других, теперь это делается уже без всякой логики, на уровне «дурак — сам дурак». Притворяться, что я пламенный демократ или пламенный противник так называемых демократов, плясать под чью-то дудку. А мне — плевать на них всех, понимаешь, мама? Они все — дерьмо, до которого мне нет никакого дела. Ну нет мне до них дела, пусть хоть голыми по Кремлю бегают или на рельсы ложатся. Я, как Бегемот, помнишь: «Никого не трогаю, починяю примус».

Дата добавления: 2015-08-28