Название: Кровь ясеня, волк битвы. 11 страница

Вскоре лошади вошли в тяжёлые кованые ворота, и Вирвир отвязал Локи от седла. Тот слез, рассматривая дом и с неприятным чувством отмечая то, что строили его на совесть, вырубив в скале. Пожалуй, даже Тор не сразу бы сумел разбить эти стены…

О Торе он подумал зря. Жестокая память ожила от сытости и отдыха, и как же Локи её ненавидел!

Хорошо ещё, что Вирвир отвязывал Ара и распоряжался слугами – те быстро сняли с лошадей поклажу, понесли куда-то под землю, в полукруглую дверь. Один из цвергов занялся лошадьми, и Вирвир толкнул Ара кулаком в спину.

- Иди помогай.

Тот, не веря собственной удаче, засуетился вокруг лошадей. Вирвир несколько секунд следил за ним, а потом удовлетворённо хмыкнул. Локи к этой минуте уже успел проморгаться от жгучих слёз и подумал, что на месте Ара не надеялся бы зря.

Тут его тоже толкнули – не слишком сильно, всего лишь требуя поторопиться. Вирвир отвёл его в дом, в комнатку рядом с кладовой, показал круглому старому цвергу и сказал:

- Смотри, берегись её. Запри как следует и следи. Это асгардская ведьма, и я хочу, чтобы никто не подходил к ней близко.

Толстяк закивал, уважительно глядя на хозяина и явно поражаясь его храбрости и безрассудству. Вслед за этим Локи определили в комнатушку, бросили на пол мягкий тюфяк, унесли всё, что могло бы послужить оружием и впридачу вместо светильника оставили небольшой кусок прозрачного камня, светившегося изнутри.

- Не кормить, - напоследок велел Вирвир, - я вернусь от мудрых и сам этим займусь. Эй, женщина!

Локи посмотрел на него.

- Даже не вздумай ворожить тут, - сказал Вирвир. – Ни твоими ведовскими штучками, ни тем, что ты творила в пещере.

В голосе его была настоящая угроза, и Локи подумалось, что в этом нет ничего нового. Вирвир не был бессмысленно жесток, но если потребуется – он запросто переломает Локи половину костей просто для того, чтобы добиться послушания.

- Вижу, ты поняла, - Вирвир хмыкнул и добавил к тюфяку одеяло, поднесённое толстым слугой. – Будешь вести себя как должно – и всё будет не так уж больно.

С этим он и ушёл, оставив Локи по-настоящему одного – казалось, это случилось впервые за долгие годы.

Первым делом Локи содрал с себя платье. Этот мешок был ему нестерпим, и к тому же вонял хуже шкуры старого козла. Вслед за этим он быстро оглядел себя, оценивая ущерб.

То ли кобылье молоко, то ли – что более вероятно, - относительный покой последних дней помогли ему, и теперь Локи выглядел несколько лучше, чем издыхающий кусок мяса, лишь чудом сохранивший остатки сознания. Укус на груди почти зажил, синяки, хотя и не исчезли совсем, уже сходили, и все кости были целы. Морщась, Локи сунул руку себе между ног и убедился, что и там, несмотря на долгое путешествие верхом, почти ничего не болит. Что и говорить, Вирвир не желал портить товар, и это было Локи на руку.

С другой стороны, - об этом он думал, завернувшись в одеяло и усевшись перед мягко светящимся камнем, - вполне может быть, что мудрым он не понадобится. Или понадобится по частям. В одной из хроник, хранившихся в библиотеке, говорилось о том, что глаз ведьмы – лучший способ видеть все девять миров разом; оставалось надеяться на то, что именно этой книги здешние мудрецы не читали. Впрочем, загадывать было бессмысленно, и он вертел эти бесполезные мысли только чтобы занять ум и потянуть время.

Рассердившись на себя за эту слабость, Локи всё-таки сделал то, что должен был сделать. Он пробовал уже дважды, и оба раза были таковы, что и вспоминать не хотелось. Всё равно что нырять в кипящий металл.

И всё-таки это было нужно. Локи вдохнул поглубже и дёрнул за узел в углу рта. Там был хвостик нити, и если постараться… если очень повезёт…

Сокрушающая боль даже не чувствовалась болью. Она была больше, чем что бы то ни было на свете, хуже самой страшной муки, и от неё Локи в секунду перестал понимать что бы то ни было. Упрямство держалось ещё несколько мгновений, и он деревянными от боли пальцами всё-таки дёргал проклятый узелок.

Потом сдалось и упрямство, и Локи свалился на тюфяк, корчась и задыхаясь. Боль плыла в нём раскалёнными волнами, рвала жилы, грозила выдавить глаза и расколоть череп. Очень медленно она стихала, белые пятна перед глазами понемногу таяли, и Локи уже мог чувствовать себя – как он валяется, будто раздавленный червь, как одеяло под ним липнет к телу – боль выжимала из тела пот, - и как в голове бьётся единственное и огромное.

Я не могу.

Я не могу.

Я не могу, никто не может.

Я пробовал, но я не могу. Это просто невозможно.

Слёзы выедали Локи глаза, и он всё думал – я не могу, я не могу. Только не снова.

Очень медленно он поднял руку. Он ненавидел эту руку, ненавидел себя самого – за то, что уже сделал и за то, что собирался.

И дёрнул за узелок.

Боль только того и ждала – рухнула на него, как свод пещеры, и погребла под собою, выбила дыхание из груди. Но кроме дыхания и разума в Локи было упрямство, а кроме упрямства была ещё и воля, а кроме воли и упрямства была гордыня, а кроме гордыни было то, что тащило его всю жизнь, будто камешек по горной речке.

И потому Локи дёргал за узелок снова, и снова, и снова. Он плакал от ненависти и бессилия, и всё его тело скручивали судороги, и не было шансов выжить в кипящем котле чужого злого заклятия, но рука словно бы сама поднималась снова и снова.

Вирвир вернулся к вечеру и решил, что Локи спит. Он потыкал ему в бок носком сапога, но ничего не добился. Тогда он почесал в бороде и велел не трогать ведьму и убрать вонючие тряпки, а принести что-нибудь получше.

Только к утру Локи пришёл в себя настолько, чтобы плывущим взглядом оценить перемены: на полу рядом с его ложем стояла чашка молока, и в молоке плавал яичный желток, круглый и красный, как зимнее солнце. Неподалёку лежало то, что цверги считали одеждой получше – длинная, наспех сшитая рубаха, пояс и даже сапоги. Это уже было просто поразительно, и Локи долго смотрел на эти подношения, а затем осторожно, едва касаясь, тронул языком шов изнутри.

Боль немедленно вкогтилась ему в лицо – будто дикий кот прыгнул, целясь когтями.

Локи улыбался, и его улыбка тоже была очень красной – как желток, как зимнее солнце, как кровь и как будущая свобода.

Потом он сообразил, что хитрые цверги могут догадаться, отчего это его рот выглядит столь жалким образом, и сунулся губами в чашку с молоком. По белому тут же пошли розоватые разводы, а рот обожгло, но это было неважно, потому что узелок, Хель его возьми, всё-таки поддался.

Да, впереди было ещё множество мучений. Но он поддался. И это неизвестное, неназываемое, что тащило Локи за собой всю жизнь – может, предсказанная судьба, может, что-то ещё более неумолимое, - оно не подвело и сейчас.

К вечеру Вирвир явился снова. Вид у него был озабоченный, но радостный, и на Локи он глядел благосклонно.

- Держи, - сказал он и бросил Локи гребень. Вещица, вырезанная из окаменевшего дерева, изгибалась рыбьей спиной, зубцы были истёрты временем, но держались крепко. – У тебя колтун в голове. Приводи себя в порядок, ведьма, и упаси тебя Имир учинить что-либо непотребное перед лицом мудрых.

Локи взялся за гребень и, не морщась, принялся вычёсывать из волос узлы, мусор, запёкшуюся кровь и каменную пыль. Рыжие длинные космы тянулись за гребещком, и Локи, не морщась, обрывал совсем безнадёжные пряди. Удовлетворившись результатом, Вирвир забрал гребешок и велел Локи подниматься. Руки ему снова стянули, на этот раз мягким кожаным ремнём, и вывели во двор.

Повозка, в которой предстояло путешествовать на этот раз, была уже готова: небольшая, необыкновенной красоты и прочности, украшенная гербами Длиннобородов. Вирвир запихнул Локи внутрь и велел сидеть тихо, сам же устроился напротив и крикнул, требуя поторопиться.

В повозке не было окон – цверги вообще не любили лишних проёмов, и в особенности тех, в какие мог бы пройти солнечный свет, - и Локи мог запоминать дорогу только на слух. Он и запоминал, считая повороты и остановки, прислушиваясь к голосам снаружи и поглядывая на Вирвира. Тот что-то подсчитывал, шевеля губами и нанизанными на цепь счётными камешками, потом довольно крякнул и откинулся на спинку.

- Парень, что чуть тебя не зарезал, - сказал он, обращаясь словно бы в пространство, - ушёл сегодня с торгов. Восемь фунтов серебром, да впридачу ещё и сапфир с мой палец. Хорошая сделка; крепкие кости, чистая кровь, хотя и заморыш.

Локи вспомнилось, с каким восторгом Ар кинулся обихаживать лошадей – надеялся, как видно, остаться при доме хоть бы и слугой. Глупец.

- За тебя я возьму куда как больше, - хищно сказал Вирвир и пошевелил пальцами. – Учти, девка: если подгадишь мне – тебе те ублюдки из дальних гор покажутся сладким угощением.

Локи кивнул, стараясь изобразить страх и угодливость, и тут повозка замедлила ход, а потом и остановилась. Вирвир выбрался наружу и дёрнул за цепочку, что одним концом была прикреплена к связанным рукам Локи, а другой – к цвержьему поясу.

Локи ожидал увидать нечто поразительное, нечто, что потрясло бы его ещё больше, чем подгорный город, и потому рассматривал примитивные грубые ворота разочарованно. Сложенные из притёсанных друг к другу осколков скалы, они были монументальны, рассчитаны на средних размеров великана, но и всё на этом – ни виноградных лоз, ни прочих украшений. Даже стражников не было. Локи с удивлением рассматривал это воплощение грубой практичности, а Вирвир тем временем приложил ладонь к вмятине на ближайшей серой скале.

Долгую минуту ничего не происходило, но затем ворота дрогнули. Створки сдвинулись, открывая неширокий проход, и Вирвир двинулся туда, таща за собой Локи, будто овцу на привязи.

Эта гора в горе была невероятно старой. Локи всей кожей чувствовал, что резьба и украшения Свартальвхейма – достижения более поздних времён, а вот эта серая масса каменных глыб и обломков – то, с чего начался этот странный мир. Узкий коридор шёл, виляя между нависающих стен, и был почти бесконечен, и освещён только тем факелом, который Вирвир держал в руке, и вовсе ничем не украшен, и совершенно пуст. Локи подумал было даже о том, что вполне мог бы подобрать камень потяжелее и врезать Вирвиру по затылку, если бы не связанные руки – и что это было бы изрядной глупостью, хотя и очень приятной.

Под конец Локи пришлось пригибаться, чуть не зацепляясь затылком за острые известковые наросты, торчавшие, будто обломанные зубы, с потолка, и Вирвир поторапливал его, дёргая за цепь. Ему снова пришлось приложить ладонь к выемке и ждать не менее минуты, а потом зубы чуть разошлись, пропуская пришедших. Локи протиснулся между выростами, едва не порвав сапог об особенно острый клык скалы, и смог, наконец, поднять голову и оглядеться.

Он едва не ослеп, зажмурился и долго ещё созерцал пляску радужных бликов под веками.

Пещера, в которую они вошли, была небольшой, почти идеально круглой, и вся – потолок, стены, пол, - покрыта сияющими кристаллами. Свет факела плясал в гранях, отражался, множился, слепил и зачаровывал.

- Великий Имир, - выдохнул Вирвир. Локи, щурясь, решил, что Вирвир здесь не впервые, но что привыкнуть к этому зрелищу невозможно, и тем более если ты цверг. – Какие сокровища в твоём сердце...

Тут среди блеска и трепета шевельнулось что-то тёмное, небольшое и упоительно постоянное. Локи постарался выморгать из глаз ослепительный блеск и сосредоточиться на этом чём-то, и вскоре убедился в том, что видит, пусть и довольно смутно, очертания четверых цвергов.

Все они были так стары, что походили на куски сморщенного камня, и у каждого была борода такой длины, что гордость Вирвира казалась клочком шкуры, привязанным к подбородку. Тут Локи дёрнули за цепь так, что он не удержался на ногах и упал на острую щётку кристаллов, раскровянив себе колени и ободрав кожу с голени. Вирвир, оказывается, уже лежал на животе, показывая почтение, и рывком заставил Локи рухнуть тоже.

Со стороны цвергов-прародителей послышался скрежет. Будто камнем возили по камню; у Локи ушло не менее минуты, чтоб удостовериться в том, что это – смех.

- Вот какова твоя асгардская ведьма, - проговорил один из камней. Борода обвивала его от пяток до шеи неисчислимыми рядами, и губы на изрезанном морщинами сером лице почти не шевелились. – Что же – ты правильно сделал, что привёл её сюда.

Вирвир забормотал что-то почтительное и униженное, да впридачу рванул Локи за цепь ещё сильнее, вынуждая лечь на острую поросль самоцветов всем телом.

- Оставь её здесь, - велел второй валун. – И отправляйся ждать награды – она вскоре прибудет.

Вирвир, так и не подняв головы, принялся сыпать благодарностями, в которых Локи не понимал и половины. Он понимал цверьжье наречие, но тут был какой-то древний язык, вдобавок Вирвир и говорил очень быстро, и только отдельные обрывки слов казались Локи знакомыми. Интонации, впрочем, были ясны: цверг благодарил и был напуган до того, что даже не стал уточнять, какова будет плата – дело поистине неслыханное. Вскоре его шаги исчезли в отдалении, и даже их эхо, устав метаться под сводами, утихло вместе с отблесками факела, который Вирвир не забыл прихватить с собой.

Тогда Локи впервые почувствовал на себе настоящую цвержью магию. Она появилась словно бы из всех стен разом, надвинулась и сжала его рёбра, заколотилась в животе и подкатила к горлу.

Каменная щётка под ногами не смягчилась, но Локи упёрся в неё ладонями и попытался подняться. Сверху давило всё сильней. Будто обвал лёг на спину и выжал воздух из груди; Локи стиснул зубы, чтобы не стонать, и постарался дышать.

- Высокая кровь, - скрежетнул один из цвергов, - и глупые сородичи.

Не будь Локи так занят попытками вздохнуть – непременно заинтересовался бы тем, о чём этот валун толкует, но ноздри у него уже сочились той самой кровью, о которой шла речь.

- Крепкая, - заметил другой цверг. Этот не говорил, а скрипел. На спину Локи словно ётун прилёг отдохнуть, да притом с ездовым ящером. – Но довольно этого, не то повредим младенцу.

Думать, когда не можешь ни дышать, ни пошевелиться – единственное, что остаётся. Локи ясно понимал, о каком младенце идёт речь, и одним отчаянным движением прижал руку к животу.

Кажется, именно этого от него и ждали; тяжесть не пропала совсем, но уже не вжимала лицом в острые грани, и Локи смог, наконец, вдохнуть – сипло, со свистом. Перед глазами у него всё ещё плавали чёрные пятна, а когда мир вокруг немного прояснился, Локи увидел над собой замшелые – действительно покрытые тусклой порослью лишайников – каменные ступни. Седая борода обвивала гнома от подбородка до колен, и конец её волочился по полу.

- Хорошее заклятие связал тот, кто тебя поймал, - сказал цверг, рассматривая мокрое лицо Локи. Тот обтёрся рукавом, но из носа тут же снова побежала струйка крови. – Благодари великого Имира, женщина: ты будешь жить.

Локи задрал голову и сглотнул кровь, побежавшую внутрь. Камни пещеры светились своим собственным светом, и стоящий рядом цверг был виден как на ладони: древний настолько, что сам понемногу начал обращаться в камень.

- О тебе позаботятся, - сказал цверг, рассматривая Локи. – Здесь, в чертогах, давно уже не было детей. Будь послушна, и твои сыновья станут новыми князьями Свартальвхейма.

Что-то во всём этом было очень не так, и Локи знал, что. Вот только не хотел даже думать об этом.

Молчавший до сих пор цверг – Локи был почти уверен, что у него попросту от старости отшибло речь, - проговорил что-то, чего Локи не смог разобрать. Его сосед ответил; с четверть часа они скрипели и скрежетали между собой, а потом Локи взяли за плечо и вздёрнули над камнями.

- Иди, - велел цверг, - тебя ждут.

И подтолкнул Локи к узкой расщелине выхода. Там уже стоял цверг помоложе и делал Локи знаки, требуя поторопиться. Скользя на острых гранях, Локи подошёл и был схвачен за локоть.

- Не утомляй мудрых, - быстро сказал цверг, вывел Локи наружу и повёл куда-то вглубь. – Меня зовут Орни, и я буду следить за тобой, женщина. Это правда, что ты ведьма?

Локи кивнул.

- Хуже женщины может быть только ведьма, - убеждённо сказал Орни, - гляди же, веди себя как должно, если хочешь жить. Что у тебя с ногами?

Локи поднял пропоротый подол и оглядел ссадины, потом махнул рукой – мол, ерунда. Куда больше его занимало то, что только что произошло в пещере. Он провёл ладонью под носом и показал Орни, вопросительно подняв брови.

Удивительно, но цверг его понял.

- Мудрые, - важно сказал он, - так сильны, что странно, как это ты вообще не умерла от их взгляда. Видно, в тебе и вправду хорошая кровь – иначе лежать бы тебе у их ног.

Локи хмыкнул.

- Мёртвой, - добавил цверг и вновь заторопился по коридору. Грубые стены казались слишком уж небрежно обтёсанными, будто их кто-то грыз гигантскими зубами, но подземелье было сухим и надёжным на вид. - Жить будешь здесь.

Локи оглядел пространство в полтора человеческих роста, с небольшим возвышением, слегка напоминавшем о постели, и покачал головой. В этом каменном мешке не было не только окон, но и вообще чего бы то ни было приемлемого для жизни.

Жестом он обвёл комнату, потом указал на свой живот и снова покачал головой. Орни вроде бы не собирался его бить, да и как бы он мог? Безумным цвергам нужны были дети. Что же – за детей можно было поторговаться.

- Одеяло я принесу, - недовольно сказал Орни, - настоящая женщина должна быть тиха, покорна и крепкого здоровья, но от тебя, асиньи, этого не дождёшься.

Локи показал на свой рот и сделал движение, будто подносит ко рту чашу. Потом обвёл каменное пристанище рукой и обнял себя за плечи.

- Одни лишь хлопоты, - раздражённо сказал Орни и указал Локи на возвышение у стены. – Сядь и жди. Я поищу для тебя всё, что надо.

Цверги, как ни удивительно, держали слово. Этого у них было не отнять, и об этом Локи думал и в первый свой день в чертогах, когда Орни всё-таки вернулся за ним и отвёл в комнату, пригодную для жизни, да впридачу напоил тёплым молоком с мёдом – с мёдом! – и в тот день, когда впервые почувствовал толчки и шевеления внутри себя, и в день, когда спина у него стала болеть так сильно и часто, что ясно сделалось: он здесь, в подгорном царстве, уже почти год. Цверги обещали Одину, что найдут асгардской ведьме наказание по делам, и вот он ходит, хватаясь за спину и проклиная женское тело. Орни обещал, что станет следить за ним, и так и вышло: он даже приносил Локи книги, дело неслыханное. Но от вышивания Локи отказался напрочь, а жизнь в чертогах не была богата развлечениями. Иногда, в качестве особой милости, Орни даже водил его прогуляться на узкую каменную площадку, с которой можно было видеть огни Свартальвхейма. И ни разу не ударил его, потому что мудрые не велели. Если бы асы выполняли свои обещания так же, как цверги, жизнь Локи сделалась бы куда легче. Но асы, начиная с Одина, предали его. Об этом Локи тоже думал, и чаще, чем хотел бы.

Из всех цвержьих обещаний только одного Локи не собирался проверять: того, что дал ему обомшелый цверг. Выпускать в этот мир отпрыска, выношенного при таких обстоятельствах – нет, Локи не был настолько жесток.

Боль делалась всё мучительней, но по сравнению с уже пережитым это была такая мелочь, что Локи сумел принять приличный вид, заслышав шаги рядом с дверью.

- Ты плохо выглядишь, - с порога сказал Орни. – Что снова не так?

На прошлой неделе Локи потребовал у него ещё одно одеяло, потому что страшно мёрзли ноги. Орни дал, но весь день потом бормотал неприязненные слова о женщинах, от природы ущербных и хилых, и до сих пор, как видно, не смирился с тем, что должен ходить за одной из этого племени, да впридачу и заботиться о ней.

Локи помотал головой и показал на книгу, лежавшую на столе, а потом сморщился. Вышло вполне натурально. Орни скривился.

- Вот ещё забота, - проговорил он, - носить тебе то, что никогда не пригодится. Да и к чему тебе читать? В Асгарде так принято?

Локи кивнул.

- Всё у них не по уму, - проворчал Орни, пригляделся к Локи и спросил подозрительно, - или ты думаешь вычитать там что-нибудь, чем сможешь навредить?

Книги, что он носил Локи, были сплошь о цвержьих войнах, и притом написаны столь сложным языком, что Локи едва разбирал слова. Вычитать в них что-нибудь, что могло бы навредить цвергам, было так же невозможно, как одним пальцем поднять все девять миров. Локи не стал писать об этом, а покачал головой и снова указал на книгу. В конце концов Орни сдался. Он принёс Локи другой том, но не ушёл, как обычно, а сел, вынул из кармашка на поясе горсть серебряных пряжек и принялся полировать их куском грубой кожи.

В мыслях Локи проклинал цверга последними словами. Боль грызла его нутро, но нужно было сидеть смирно и делать вид, будто занят чтением, и даже дышать ровно – у цвергов был хороший слух.

Орни иногда так поступал: приходил и занимался чем-то своим, негромко напевая под нос. Локи думал, что это своеобразный обряд, пытался даже найти в нём логику, но так и не смог. В этот раз Орни сидел у него не дольше обычного, но каждая минута ожидания казалась Локи раскалённым прутом, медленно входящим в тело.

Когда Орни собрал свои пряжки и ушёл, Локи ещё несколько минут сидел, не меняя позы. Ребёнок в нём уже совсем опустился, а боль превратилась в ровную бесконечную ленту, сжимавшую спину.

Когда Локи поднялся, по ногам у него потекло, и он торопливо сунул между ног одеяло. Когда воды кончились, он разогнулся и уперся руками в стену. Так было легче, и стена холодила лоб.

Локи не впервые доводилось рожать, но всё, что было раньше, было по его собственной воле. Некстати вспомнилась и Сигюн, и как он в её обличье едва не прирезал Тора – всё ради того, чтобы его детям ничто не грозило. Фенрир, едва не сожравший его, и Ёрмунгард, едва не утопивший родителя в морской глубине, и даже Хель, получившая от него бесценный подарок – все они были его детищами, и о каждом он пытался заботиться по мере сил. То, что сейчас пробивалось наружу, было… не его. Чужая кровь в чужом теле.

Ребёнок родился, когда у Локи уже туманилось в голове от усилий. Привычка молчать помогла ему, и когда цвержонок, весь в крови и слизи, вывалился на подстеленное одеяло, Локи не издал ни звука. Он опустился на колени, оглянулся на дверь – никого – и посмотрел на то, что родилось, с жадным любопытством, испугавшим его самого.

Это был мальчик, чрезвычайно уродливый – с крупной шишковатой головой, скорченными руками и ногами. Сердито зажмурившись, он раскрыл рот, готовясь заорать.

Локи накрыл его одеялом прежде, чем какая-либо мысль успела пробиться в сознание. Морщинистое красное личико скрылось под толстыми складками, и Локи нажал покрепче, закрывая младенцу рот и нос, чувствуя пальцами, как судорожно дёргается маленькое тельце.

Очень скоро эти трепыхания закончились, и Локи приподнял край одеяла, чтобы проверить, всё ли сделано. Младенец ещё был связан с ним пуповиной, и она ещё вздрагивала от толчков крови, но цвержонок был окончательно и надёжно мёртв. Локи смотрел на него, пытаясь почувствовать жалость или раскаяние, или хотя бы страх перед наказанием, или, может быть, облегчение – но не чувствовал ровным счётом ничего.

Ещё один спазм сжал его внутренности, и Локи подумал, что цверги могли устроить ему и двойню, но это всего лишь родилось детское место. Локи затошнило от отвращения, хоть ничего сверхъестественно омерзительного в этом зрелище не было. Просто бледная лепёшка в синих и красных жилах.

Он отвернулся и от мёртвого младенца, и от одеяла, всего в кровавых пятнах, и пошёл к двери. Шатаясь, добрёл до неё и постучал.

Только после этого он наконец позволил себе лечь в постель и закрыть глаза, по-прежнему не испытывая ни страха, ни злой радости, ни даже гнева – ничего.

Совершенно не думая о том, что делает, он поднёс руку ко рту и тронул швы. Боль пришла, как приходила всегда, но и она казалась какой-то далёкой, чужой. Локи подумал, что нужно бы обрадоваться этому, и нельзя терять такой случай, и что Орни скоро придёт…

Он с удивлением увидел собственные пальцы, шевелившиеся у лица, и когда острейшая вспышка добела раскалённого заклятия полыхнула в голове, выжигая память и сознание, принял её как союзника.

Мутное облако сна разошлось, выпустило навстречу яркий осколок прошлого, и Локи снова увидел Одина. Тот не торопился сходить с коня, а только оглядел распадок между двух высоких холмов, отмечавших начало горной гряды и кивнул, будто решал в уме будущую битву.

- Нескорой вышла наша встреча, - проговорил он, - но хорошо, что я нашёл тебя здесь.

Локи тоже огляделся. Здесь, в предгорьях Свартальвхейма, даже Хеймдалль не увидел бы их и не услышал разговора, и потому Локи чувствовал себя куда как свободней, чем в Асгарде.

Потому он сказал:

- Мы бы и вовсе не встретились, будь моя воля. Как ты меня нашёл?

Один отбросил полу плаща, и в глаза Локи плеснуло кровавым блеском. Запястье Всеотца было перетянуто широким кожаным ремнём, и к нему хитрым узлом была привязана круглая стеклянная плошка, полная крови.

- О, - сказал Локи. Ему была видна игла, непостижимым образом плававшая в крови, и её ржавое остриё, направленное, будто дротик, прямо в его сердце. – Кровная магия. Надо же – я, сколько ни искал, не нашёл ни одной книги о ней, а ты привёз её самоё.

- Не сердись на Фригг, - отозвался Один, вновь пряча руку под плащ. – Она боится за тебя.

Локи пожалел о том, что не может сплюнуть на здешнюю землю, шершавую и сухую, как его собственный язык. Впервые ему подумалось, что Свартальвхейм может быть опасен, и свобода сама по себе – тоже.

- Не будем об этом, - предложил он, не желая попусту злить Всеотца. – Что ты хотел сказать мне, говори, и покончим с этим.

- Ты сам знаешь, - отозвался Один. Мунин каркнул хрипло и угрожающе, растопырив крылья, будто нетопырь. – А я знаю, что ты не отступишься, Локи.

Локи кивнул. Разговор начинал его утомлять полной безнадёжностью, и потому он проговорил:

- Ты знаешь, что я должен, и я знаю, что должен. К чему вся эта суета?

Лошадь, на которой он сидел, боялась Слейпнира – его боялись все лошади и некоторые асы, у кого было побольше ума, - и шарахнулась в сторону, когда Всеотец приблизился. Локи удержал трусливую кобылу, дёрнув за узду, и впоследствии очень сожалел о том, что сделал. У него, как оказалось, было не так уж и много ума – будь больше, и он постарался бы в безнадёжной гонке выиграть себе хоть лишних полчаса на воле.

- Жаль, что я поднял ту вёльву, - сказал Один с искренним раскаяньем. – Я тоже должен был, не то бы не стал – но что я был бы за Всеотец, если бы не знал хоть приблизительно, что ждёт этот мир?

Локи поднял бровь. Это уже было интересно – до сих пор Один никогда не жаловался на судьбу, а теперь вот…

- Отступись, Локи, - вновь попросил Один. – Хоть не ради меня, а ради Тора. Ради Сигюн, ради своих сыновей, ради всего, что хоть раз было тебе дорого и нужно.

Этого ему говорить не стоило; Локи оскалился, как волк, и нечаянно вспомнил о Фенрире, до сих пор исходящего слюной из пасти, распоротой кинжалом. Фенрир поверил и пошёл за асами, а угодил в ловушку, и кто ещё был чудовищем – волк, которому суждено было сожрать солнце, или благородные асы и асиньи, обманом заманившие несчастную тварь в путы?

- Как ты думаешь, могу я отступиться? – Локи помотал головой. – Я будто щепка, и судьба тащит меня против воли. Так было до недавних пор, вот только… - он заколебался, думая, стоит ли говорить такое вслух даже здесь, вдали от чужих ушей, и всё же решился, - я устал быть щепкой, отец. Устал быть всегда вторым, устал прятаться и притворяться.

Один рассмеялся, и Локи тоже – и ни один не смеялся весело.

- Нет выбора, - проговорил Локи, - ни у тебя, ни у меня, ни у кого-либо ещё. Так зачем ты пришёл, объясни мне, потому что я не понимаю. Всё это ты знал и без меня.

- Есть способ, - сказал Один неохотно. – Да только я не хочу его, сын.

Локи против воли заинтересовался этим невероятным обещанием, и Один подъехал ещё на шаг ближе, чтобы даже ветру не досталось ни единого слова.

- Ты мог бы уснуть, - сказал он тихо. – Я долго не был уверен, моё ли ты дитя или нет – но теперь, раз моя собственная кровь привела к тебе, сомнений не остаётся. И ты можешь уснуть, как я, и сон этот будет сладок и нескучен. В этом я тебя заверяю, Локи. Никто, даже ты, не может начать Рагнарёка во сне.

Красное солнце опускалось за холмы, замерло точно над долиной между ними и сделалось похожим на спелое яблоко, на волшебную плошку Всеотца, на налитый кровью глаз.

Локи вздохнул, пытаясь представить себе, что это будет за жизнь – во сне, из которого его никогда не поднимут, в золотом сиянии, жизнь опоённого волшебными настоями Фригг и её племени, жизнь без жизни вообще. Как скоро он сойдёт с ума там, в ловушке спящего тела? Как сможет сохранить рассудок в этой, самой тесной и надёжной, непробиваемой темнице?

Один понял его ответ ещё до того, как Локи открыл рот. Он всё-таки хорошо знал собственного сына – и ударил раньше, чем Локи сказал «нет».

В тягостном, мучительном сне Локи видел этот удар снова и снова – поток яркого света, рванувшегося из плошки. Игла полыхнула, раскалившись добела, и острейшая боль ткнулась Локи в грудь, пронеслась по хребту, сбросила его на землю и скрутила в жалкий комок бессильной плоти.

Один наклонился над ним, и что-то тёплое полилось Локи в рот, солёным морем плеснулось в теле. Боль иссякла, сменилась слабостью, и Локи не мог теперь не то что ударить в ответ – даже пошевелить пальцами. Упав, он неловко вывернул руку и теперь видел её, как видел бы чужую. Да она и была чужой – белой, с узким запястьем, с длинными ногтями.

Дата добавления: 2015-08-27