— Здорово, правда? — сказал кто-то голосом Шагалыча.
Девочки одновременно обернулись и увидели его самого в очередной невообразимой футболке верхом на гоночном велосипеде, украшенном свиньями. Эмма изучила рисунок на футболке и с отвращением скривила рот. На антрацитово-зеленом фоне фиолетовый единорог танцевал на радуге, восседая на трехколесном велосипеде.
— Потрясающе! — захлопала в ладоши Лючия. — Ты уже бывал на «КМ» раньше?
— Конечно! Я ни одного не пропустил!
— А я в первый раз, я не знала, что надо приходить с велосипедом…
— Ну да… В этом, собственно, смысл всего мероприятия. Чем больше велосипедов, тем мы сильнее.
— Ой, а я не знала… Что же теперь делать? — спросила Лючия, по привычке обращая вопрос Эмме. Но на этот раз правильный ответ нашла не она… а этот чудаковатый парень.
— Эмма может ехать с Гретой, а ты со мной, — предложил Шагалыч как нечто само собой разумеющееся.
Грета замерла, она никогда никого не возила на Мерлине и совсем не была уверена, что у нее это получится. Лючия же одобрила идею с обычным энтузиазмом.
— Как интересно! — восторженно приговаривала она, располагаясь на раме гоночного велосипеда и поправляя юбку в цветочек. — А мы не упадем?
— Сейчас посмотрим…
Они неуверенно стартовали на двух колесах, смеясь как малыши в парке аттракционов.
— Только нам надо сразу назад, — предупредила Лючия. Она помнила о плане и не хотела оставлять подруг в одиночестве.
— Да мы только пробный круг сделаем! — успокоил Шагалыч.
Грета и Эмма остались одни чуть в стороне от толпы. Грета всматривалась в горизонт, ища Ансельмо среди велосипедистов, а Эмма улыбалась, любуясь, как Лючия прокладывала себе дорогу, устроившись на велосипеде нового приятеля.
— По-моему, они нравятся друг другу… — пробормотала Эмма.
Ее слова заглушил хрип двух мотоциклов, возникших рядом как из-под земли. Они вернулись. Они снова их нашли. Эмма сделала шаг назад и в панике прижалась к подруге. Грета сжала ее руку, готовясь к неприятной встрече.
— Где Ансельмо? — спросил Эмилиано, сходя со своего мотоцикла. — Мне надо с ним поговорить.
Он тоже знал о встрече 27.03 в 22.17. Значит, он прочитал дневник до последней страницы и расшифровал послание.
— Что тебе от него надо? — строго спросила Грета.
— Мою долю. В моем районе не занимаются бизнесом, если не платят мне дань.
Грета смотрела на него, ничего не понимая.
— Я тоже умею читать, знаешь ли, — сказал Эмилиано и, бросив взгляд на Эмму, добавил: — хоть и не хожу в школу с правильными девочками.
Эмма похолодела, боясь открыть рот.
— И я нашел много интересного в этом блокноте. Все эти доставки… вам не показалось это подозрительным?
Растерянные лица двух девочек говорили яснее любых слов.
— Не показалось, да? — ухмыльнулся Эмилиано. — Слушайте, мне все равно, что он сбывает, но я хочу мою долю. И я начну с сегодняшней доставки. А вы… вы ввязались в дурную историю, милочки.
За плечами Эмилиано раздалось громкое хрюканье.
— Уходите, оставьте нас в покое, — взмолилась Эмма.
И вот опять. Опять в минуту отчаяния появился Ансельмо. Ровно в 22.17 он пролетел через толпу велосипедистов и остановился перед Эмилиано.
— Добро пожаловать, — саркастично приветствовал его командир, — тебя-то нам и не хватало.
Ансельмо, не ответив, сошел с велосипеда, открыл свою почтальонскую сумку и вынул из нее пакет, обернутый в белую бумагу.
— Это тебе, — сказал он, бросив пакет Эмилиано.
Тот поймал его на лету.
— Ты хотел знать, что я сбываю? Открой пакет — узнаешь.
Эмилиано так и сделал, но нашел в нем совсем не то, что ожидал. Командир побледнел и прижал пакет к груди. Резко и быстро, как закрывают дверь в комнату, в которую никто никогда ни под каким предлогом не должен войти.
— Ублюдок! — набросился Эмилиано на Ансельмо, схватив его за футболку. — Где ты это взял?!
Ансельмо молчал.
— Говори!
— Разве я не должен молчать?
Да, командир велел ему молчать. Но теперь Ансельмо должен был все рассказать, пока из забытой комнаты не вышли тени прошлого, такого далекого, что оно казалось выцветшим сном. Пока тени не начали расспрашивать его о долгом жестоком молчании. Пока они не начали кричать, кричал Эмилиано:
— Ты должен мне сказать, кто тебе это дал!
Светлячки велосипедных фар повернулись к Эмилиано, привлеченные его криком, как светом свечи.
— Мы не любим мопеды, — произнес голос по ту сторону стены из светлячков.
— Так и катитесь отсюда, — захрюкал Штанга.
— Нет, вы не поняли, — сказал Шагалыч, выныривая из света фар, — это вы должны катиться отсюда.
К тому моменту у Колизея собралось около тысячи велосипедистов, и теперь они окружали два мопеда как молчаливое войско. Троица нажала на газ в надежде распугать велосипеды ревом моторов, но они надвигались плотной стеной, смыкая ряды. В «Критической массе» началась цепная реакция. Кто-то выкрикнул:
— Прочь! Прочь! Моторы прочь!
Эмилиано сильнее нажал на газ, но рев поршней никого не испугал. Только разозлил всех. Одинокий крик поддержал второй голос, потом третий, четвертый. Голоса слились в хор, надвигавшийся гигантской волной, способной снести все на своем пути. Грета слушала гул волны и чувствовала себя каплей в этом потоке дыханий, мускулов и педалей. Маленькая и сильная. Заряженная энергией всей велосипедной братии. Она крепче сжала руку Эммы и присоединилась к хору, закричав изо всех сил:
— Моторы прочь!
У них не было выбора. Они были в меньшинстве и далеко от родного Корвиале. Эмилиано и его друзья должны были отступить под натиском «Критической массы». Они развернулись, резко рванули с места и вскоре исчезли в ночи. Толпа возликовала, провожая отъезд мопедов радостным переливом велосипедных звонков. Эмма смотрела вокруг, не веря своим глазам. Они их прогнали! Они прогнали этих трех негодяев как кроликов!
— Мы победили! — обрадовалась она, крепко обнимая Грету.
Грета стояла неподвижно, замерев от восторга перед только что пережитым незабываемым моментом, и по ту сторону объятий подруги увидела Ансельмо среди ликующей толпы.
Он стоял с непроницаемым лицом и смотрел на нее. Она хотела подбежать к нему, броситься на шею и попросить прощения. Она не была виновата, но готова была просить прощения, просто чтобы побыть с ним рядом. Но Лючия оказалась проворнее ее.
— Выпусти-ка меня! Быстро! — сказала она Шагалычу приказным тоном.
— Хорошо-хорошо, но что… — бормотал художник, разводя руки, чтобы она могла спрыгнуть с рамы.
Не дав ему закончить, Лючия спрыгнула на землю и побежала к Ансельмо.
— Послушай, я должна тебе сказать, — начала она без всяких вступлений, — что дневник у тебя украла я. Грета тут ни при чем. Она не хотела, чтобы мы его читали. Она вырвала его у нас и понесла тебе. А потом появились эти негодяи, но она не виновата. Во всем виновата я одна.
Лючия выпалила все это на одном дыхании. У нее было чувство, что остановись она хоть на долю секунды — и у нее никогда не хватит духу сознаться в том, что она сделала.
Ансельмо смотрел на нее, не произнося ни звука.
— Ты должен мне верить. Я говорю правду. Я…
— Я умею отличить правду от лжи, — прервал он Лючию и вдруг улыбнулся: — И потом ты бы не смогла соврать, даже если бы очень захотела.
Это правда, врать Лючия не умела. Но она еще не закончила.
— Я хотела попросить у тебя прощения. Хотя это и не поможет тебе вернуть дневник.
— Не поможет, — согласился Ансельмо. Но слова Лючии вернули ему нечто намного более дорогое: Грету. Он повернулся к ней и поймал ее взгляд, испуганный и неуверенный.
— Лючия! — позвала подругу Эмма, заметив, что происходит. — Подойди-ка сюда, мне надо тебе кое-что сказать.
Лючия нерешительно двинулась к Эмме, оставив Ансельмо и Грету вдвоем блуждать в глазах друг друга.
— Что?
— Пойдем, им надо поговорить… — заговорщически зашептала Эмма.
— Но я…
— Никаких «но»! Все равно это бесполезно. Не видишь?
— Что?
Эмма пожала плечами и улыбнулась, как перед фактом, который уже свершился и ничего нельзя исправить.
— Любовь.
Эмилиано вдавил педаль газа до конца и, если бы мог, поехал бы еще быстрее, чтобы прорваться через очарование Вечного города как сквозь занавес невыносимо скучного спектакля. Он ненавидел центр Рима: большие дома, квартиры с панорамными видами, туристы, пасущиеся, как коровы на лугу, автобусы, выстроившиеся в хвост перед светофорами. Он никогда сюда не ходил, и сегодня не должен был приходить. Он посмотрел, как в зеркальце заднего вида мопед Штанги стремительно превращается в маленькую точку, и захотел, чтобы вместе с ним так же быстро исчезло все остальное, как будто ничего не было. Он хотел шумом мотора стереть все воспоминания из своей памяти, и в первую очередь — воспоминание, хранившееся внутри белого пакета.
Он не видел его много лет и с радостью забыл о нем. Мотоцикл вылетел на набережную и понесся через мост. Глядя на медленную черную воду, Эмилиано вдруг подумал, что можно остановиться и выбросить пакет в реку, туда, где его никто не найдет. Но он не остановился. Он поехал, дальше, домой, где автобусы ходили редко, квартиры были маленькими, а туристов не было вовсе.
Это была его земля. Эмилиано затормозил и посмотрел на Змеюку: плоская горизонтальная конструкция, прямая линия, вытянувшаяся у его ног.
Это был его дом.
Эмилиано остановил мотоцикл перед отцовским гаражом и открыл дверь, не выпуская из рук белого пакета. Протиснувшись сквозь трубы, души и унитазы, он подошел к шкафу, притаившемуся в углу, выдвинул верхний ящик и ключом от мотоцикла приподнял двойное дно: в тайнике лежало с десяток небольших прозрачных пакетов с разноцветными таблетками. Каждый из них стоил около тридцати евро и предлагал несколько часов веселья и забвения. Эмилиано сунул между ними белый пакет: о тайнике никто, кроме него, не знал, здесь пакет будет надежно спрятан. Потом он положил дно ящика на место и сильно придавил ладонями. Попробовал еще сильнее, словно желая пробить второе дно и раздавить таблетки. И тут он понял, что все бесполезно, снова достал из ящика белый пакет и вынул из него забытое воспоминание.
Золотая булавка, усыпанная блестящими черными камешками. Маленькая золотая булавка в форме ласточки с распростертыми крыльями и алмазным глазом размером с сердцевинку ромашки.
Эмилиано вдруг вернулся в те давно прожитые годы.
Темно-зеленое пальто и рука в морщинах и пигментных пятнах. Она сжимала руку Эмилиано и вела его на качели. Голос пожилой женщины за спиной. Лети, говорила она. И подталкивала его в спину теплыми ладонями. Касания и отрывы ее ладоней скандировали радостный ритм абсолютного детского счастья. Эмилиано летал на качелях, назад и вперед, а ласточка покоилась на пальто его бабушки. Спокойная и неподвижная. Она ждала его.
Она ждала его десять лет в зеленом гнезде бабушкиного пальто. Потом Эмилиано тайком сорвал ее и обменял на первую партию наркотиков. Ему нужно было с чего-то начинать. Он хотел изменить свою жизнь. С того дня его жизнь действительно переменилась навсегда.
Между ними было десять шагов, или три оборота педалей. Они выбрали педали, одновременно, в полной уверенности, что каждый подъем и каждый спуск, все повороты, падения, торможения и разгоны, все, что они встречали на пути, пролетая километры на своих велосипедах, — во всем этом был только один смысл: оказаться сейчас в этом месте. Вместе.
Люди, как круги, вместе составляют бесконечность. Велосипедисты, как колеса, вместе создают бесконечное движение.
И они должны были двигаться.
— Нам надо поехать забрать дневник, — начала Грета.
Ансельмо зажмурил глаза, словно ослепленный неожиданным сиянием. Вокруг ее крошечного силуэта вспыхнули красные огоньки, которые тянулись в темное небо длинными языками пламени. Она была очень красива, похожа на разъяренного и неумолимого рыцаря с глазами, полными мягкой зеленью листвы.
— Нет, не сейчас, — сказал Ансельмо, узнав огоньки перемены, — сейчас нам надо ехать в другое место.
— Куда? — спросила она удивленно.
— Езжай за мной.
«Критическая масса» стартовала в праздничном свете фар под звуки веселых звонков. Ансельмо и Грета поехали в противоположную сторону.
Подъем, от которого перехватывало дыхание, петлял и терялся в темноте соснового бора за стеной, окружавшей Целийский холм.
Таинственный и возвышенный подъем — как воздух, что шуршал в их легких, распахнутых звездам.
Не может быть
Воздух защищает своих посланников
и дарит им способность видеть ветер
и смену красок.
Но тот, кто отведет взгляд
от неба, больше никогда не сможет
его читать.
— Так что? Едем? — спросил Шагалыч, догнав Лючию.
Он держал руль одной рукой, отведя другую и приглашая девочку на раму своего велосипеда жестом почтительного придворного. Он был очень смешной.
За его спиной Ансельмо и Грета катили прочь от роя «Критической массы». Лючия смотрела им вслед. Они то и дело оглядывались друг на друга, и ей казалось, что даже на таком расстоянии она видит их улыбки. Лючия опустила глаза. Ей было грустно за себя и радостно за Грету. Снова подняв глаза, она встретилась взглядом с глазами Шагалыча. Карими. Обыкновенными. Полными обещаний.
— Я… я бы очень хотела поехать, — призналась Лючия, — но не могу. Мне надо домой. Уже поздно.
Эмма кивнула: скоро вернутся ее родители, и им с Лючией надо будет делать вид, будто они весь вечер провели дома.
— Но… тут… — попробовал побороться Шагалыч и остановился, не зная, как продолжить. — Ладно… Тогда увидимся завтра в мастерской? Нам надо закончить твой велосипед.
— Не знаю…
— А потом я угощу тебя капучино, — осмелел Шагалыч.
Неожиданный поворот. Абалдеть… это же что-то вроде… свидания. Ей сейчас назначают ее первое свидание. Это, конечно, не самое романтичное место на планете, и свидание назначает не принц на белом коне, но это — свидание. Лючия почувствовала, как от волнения у нее краснеют щеки. И посмотрела на Эмму в надежде, что та подаст знак. Эмма подняла бровь и наклонила голову, словно говоря: «И чего ты ждешь?» Лючия покраснела еще больше. Ей срочно нужна была помощь.
— Лючия обожает капучино! — как всегда вовремя нашлась Эмма. — Правда, Лючия, ты ведь обожаешь?
— Да!
Карие глаза Шагалыча заблестели. Не может быть. Она сказала «да». И что теперь?
— Мы пойдем в кафе… Никаких пластиковых стаканчиков… Мы будем пить настоящий капучино… из чашки… это совсем другое дело… это вкуснее, — бормотал он, все больше путаясь в собственных словах и мыслях. Этот монолог о капучино в чашке, который он всегда находил таким забавным, сейчас казался совершенно неуместным. Она смотрела на него глазами маленькой Мадонны из сельской церквушки. Черные кудряшки, как вышитый покров, обрамляли ее круглое лицо.
— Да, так вкуснее, — сказала она.
Шагалыч покраснел до корней волос, его глаза сияли, а уголки губ поднялись до неба.
— Отлично! — вмешалась Эмма, боясь, что бедолага вот-вот возгорится. — Завтра утром плотно позавтракаете вместе. А сейчас нам надо идти. Пока, Шагалыч!
— Пока, — повторила Лючия, припрыгивая вслед за подругой с таким чувством, будто летит в двух сантиметрах от земли.
Шагалыч смотрел на нее и не знал, что сказать. Его красноречие было полностью исчерпано. Он поднял руку и помахал ею в воздухе. Его пальцы дрожали, как ночные мотыльки в толпе стартовавших велосипедов.
— Высоко.
— Не низко.
— Очень высоко.
— Очень.
Грета тщательно взвешивала свои шансы перебраться через ворота виллы Челимонтана. Решетки ограды поднимались вверх метров на десять, тянулись вертикально одна подле другой и заканчивались острыми шпилями. Никакой зацепки, чтобы вскарабкаться наверх. Разгон, страшный прыжок — и приземление по другую сторону ворот.
— У нас не получится.
Ансельмо смотрел на нее глазами, залитыми таинственным лунным светом, и она чувствовала себя огромной, как горизонт. Он обвил рукой ее талию, утвердив пальцы на выступающей бедренной косточке, другой рукой едва коснулся решетки, оттолкнулся ногой от ограды и взмыл вверх, подняв ее с земли как перышко. Грета почувствовала пустоту в животе и увидела, как быстро ушла из-под ног дорожка гравия, какими маленькими стали их связанные вместе велосипеды, как замелькали у самого лица ветки деревьев. Потом вдруг все остановилось, и она поняла, что Ансельмо замер над одним из шпилей, удерживая равновесие на одной ноге. Этого не может быть. Она никогда ничего подобного не видела. Она не могла представить, как…
— Поклянись, что ты никому об этом не расскажешь, — зашептал Ансельмо, прерывая поток ее мыслей.
— О чем?
— Обними меня, — попросил он, отставив вопрос без ответа.
Она сцепила пальцы на его спине, ни о чем больше не спрашивая. Потом увидела, как он расправил руки и за его спиной взорвались мириады маленьких огней. По языку пламени для каждого послания, едва уловимый оттенок для каждого совершенного мгновения. Черные, синие, белые, красные — все потерянные вещи оставили свой след в гипнотическом плетении этого полотна красок. Грета смотрела, как огонь полыхает и ширится за его спиной двумя раскаленными крылами. Крылья задрожали, и они слетели вниз по другую сторону ограды, легкие, как падающие с ветки листья. Они опускались медленно, почти незаметно, и едва коснулись земли, как крылья погасли в темноте парка.
— Ты… кто ты? — с дрожью в голосе спросила Грета.
— Ш-ш-ш-ш.
Он приложил палец к ее губам, поднял глаза в небо и посмотрел на неподвижные верхушки деревьев:
— Он идет с запада. Слышишь?
Грета ничего не слышала. Воздух был неподвижен. Для нее, но не для Ансельмо.
— Пойдем, я покажу тебе здесь одно место.
Они шли по аллее и слушали шуршание гравия под ногами. Потом поднялись по огражденной пальмами мраморной лестнице в несколько ступенек. На середине лестницы Ансельмо оставил ступеньки и углубился в парк.
— Мы почти пришли.
Грета, молча идущая следом, оказалась на поросшем травой склоне, залитом синим светом луны. Они поднялись вверх и легли в траву.
Ансельмо закрыл глаза, вдыхая запах ночного луга. Маленький нос, мягкая линия губ, круглый подбородок. Никаких обрывов и пропастей. Изгибы его профиля тянулись плавно, словно холмы, в которых можно было потеряться.
Грета хотела вытянуть руку и коснуться его лица, чтобы убедиться, что это не сон, что все это происходит наяву и происходит с ней.
Но она не сделала этого, как будто от ее прикосновения сон мог растаять. Она вытянулась рядом с Ансельмо и закрыла глаза. Потом почувствовала, как его пальцы сплетаются с ее пальцами, и тепло этого прикосновения поднялось вверх по руке.
— Здесь я в первый раз увидел ветер, — сказал Ансельмо.
— Что? Как это?
Это трудно было объяснить, он искал слова, всматриваясь в звезды, и не находил их. И тут легкое дуновение прошуршало по траве как самый подходящий ответ.
— Закрой глаза и дыши, — сказал Ансельмо.
Грета послушалась и почувствовала, как медленно поднимается ветер, как голос Ансельмо крепнет теплым и уверенным потоком в невесомом дыхании неба. Она не знала, куда ведут ее этот ветер и этот голос, но это не имело значения. Она все равно пойдет следом.
— Сейчас он еще слабый, но скоро окрепнет, — продолжал Ансельмо, — и начнет вращать деревянный винт перед мастерской. И тогда мы услышим резкий свист. Сигнал.
И тут Грета вспомнила, как однажды в мастерской под какой-то пронзительный звук Ансельмо сел на велосипед с почтальонской сумкой и исчез.
— Когда ветер достаточно силен, чтобы вращать винт, можно начинать расшифровывать небо. В этот момент я сажусь на велосипед и еду сквозь воздух в поисках пропавших посланий.
Грета подумала о словах Лючии, которые тогда показались ей глупыми и бессмысленными, а теперь зазвучали совсем по-другому. У нее вдруг закружилась голова, как после крутого спуска. Она попыталась притормозить, но потом поняла, что не хочет этого. Она хотела только одного — знать правду, и Ансельмо дарил ей эту правду.
— Я не знаю, откуда они приходят, не знаю, кто их теряет. Я могу видеть только две вещи: следы, которые ведут к ним, и день, когда они должны быть доставлены. Перед моими глазами вдруг возникает число и висит в пустоте. Я должен сразу записать его в дневник, прежде чем оно снова исчезнет.
Ансельмо замолчал и посмотрел Грете в лицо, как будто хотел понять, о чем она думает. Она лежала с закрытыми глазами, с головой уйдя в поток этой странной истории.
— Когда это случилось в первый раз, я испугался. Мне было шесть лет.
— Ты был здесь, на этом холме?
— На аллее, там, внизу. С отцом. — Ансельмо снова помолчал, словно заново переживая это воспоминание.
— И что ты увидел?
— Огни. Небо заполнилось темными огнями. Потом появились краски. Разноцветные огни стали беспорядочно вспыхивать один за другим, а потом мощный поток вытянул их в одну длинную полосу.
Его слова мгновенно сложились под веками Греты в грандиозную и немного пугающую фреску.
— Я бросился к отцу и заплакал. Он не видел того, что видел я, но попытался успокоить меня, стал говорить, что эти огни — скорее всего радуга. Такая особенная радуга, которую могу видеть только я, и если мы пойдем по этой радуге, то обязательно найдем сундук с золотом.
Грета улыбнулась, не открывая глаз.
— И мы пошли вперед, спустились с этого холма, перешли дорогу, потом весь этот район. Гвидо все время шел со мной рядом, крепко держа меня за руку. А я не знал, куда я иду, но не мог не идти. Я шел за светящейся полоской, пока мы не пришли к вывеске над деревянным винтом перед большим заброшенным складом.
— Веломастерская, — догадалась Грета, раскрыв глаза.
— На вывеске было написано «продается». Через две недели мы купили этот склад.
Они какое-то время смотрели друг на друга, не произнося ни слова. В коротких волосах Греты играл ветер.
— Почему ты мне все это рассказываешь? — спросила она.
Ансельмо провел рукой по ее щеке, нежно касаясь пальцами резких скул:
— Мы не случайно с тобой встретились, Грета. И в первый раз, и потом. Меня принес к тебе ветер.
— Я… я не понимаю.
— Я тоже не сразу понял. Я увидел полосу и поехал за ней. Я думал, ты должна передать мне сообщение. Посылку, конверт. Но ты всегда была с пустыми руками. И ты всегда была одна. Больше никого не было.
Он снова вспомнил красный свет, который сегодня вечером вспыхнул вокруг ее маленькой фигурки.
— Сегодня я понял, что посланием была ты. Я в первый раз получил сообщение для меня самого. И это была ты.
Тот же красный свет заблестел на ее губах, он должен был поймать его, схватить, удержать. Ансельмо подался вперед, в неизвестность, к этому свету, перед которым невозможно было устоять. Грета почувствовала у своих губ его дыхание и зыбкую дрожь поцелуя. Она наклонилась вперед, как бросалась вниз в бесконечные спуски. Как в тот день под дождем, когда она его увидела в первый раз. Он тогда сказал что-то. Она не помнила что. Гремел гром. И сейчас его раскаты разрывались в ее груди. И лететь вниз было совсем не страшно. Лететь вниз, падать, ниже, ниже. И чувствовать его руки на своем лице, потом на шее, и ощущать прикосновение его губ. Такое неожиданное. Мягкое и теплое, как утро на море.
Между ними пролетел резкий порыв ветра, поднял пыль, разлучил, оборвав совершенное мгновенье. Они смотрели друг на друга, не веря своим глазам, не понимая, что происходит. Потом в глазах Ансельмо блеснул огонек.
— Ты увидел полосу? — догадалась Грета.
Ансельмо кивнул. Она обернулась, но ничего не смогла разглядеть. И снова перевела глаза на Ансельмо:
— Я тоже хочу ее видеть.
— Боюсь, это невозможно…
— Научишь меня?
Грета не сводила с него глаз, растянув губы в улыбке. Она не приняла бы никакого ответа, кроме «да».
— Да, — сказал он. Может, Грета именно для этого и вошла в его жизнь.
— Пойдем!
Она вскочила на ноги, взяла его за руку и потянула за собой вниз по холму, задыхаясь от бега и спуска. Они пролетели по усыпанной гравием аллее и снова оказались перед оградой. Грета увидела, как за спиной у Ансельмо загораются огненные крылья, и прижалась к его груди, сомкнув руки в крепком и радостном объятии. Они поднялись над заостренными шпилями решетки. Немного покачались в воздухе и опустились по другую сторону ограды.
Огни погасли, как только они коснулись земли, а ветер подул еще сильнее. Ансельмо внимательно изучил небо и ткнул пальцем в темный силуэт большого дома с крышей, поросшей антеннами:
— Смотри! Это там.
— Где?
— Между антеннами.
— Какого цвета?
— Желтого.
Желтый, чтобы осушить слезы, вспомнила Грета. Она обернулась, но ничего не увидела.
— Странно. Он такой слабый. Я никогда не видел такой тонкой полосы… Нам надо за ней, пока она не исчезла.
Грета только этого и ждала. Она бросилась к велосипедам, чтобы преследовать ветер. Они одновременно сели на седла и направили колеса в одну и ту же сторону.
— Весь секрет в дыхании, — сказал Ансельмо. — Ты не должна забывать дышать. Так с нами разговаривает ветер и рассказывает нам нашу историю, день за днем, всю жизнь. Дышать — наше первое дело, когда мы рождаемся, и последнее, когда умираем. Это так просто, что кажется, будто это ничто. А это — все.
Грета увидела, как ширится грудь Ансельмо и вдохнула вместе с ним тот же воздух. Они помедлили какое-то мгновение между вдохом и выдохом, блуждая в глазах друг друга и слушая в набухшей тишине еще не рассказанные истории, истории, которым еще надо было сложиться. Сложиться в новом месте, полном чудес и неожиданностей. Это место было таким настоящим, что его можно было увидеть по ту сторону их взглядов, оно отражалось во всех вещах вокруг. Он было в дороге, в траве, в звездах. Оно было в воздухе. Они подняли глаза в небо и одновременно надавили ногами на педали. Велосипеды послушно заскользили между непредсказуемыми порывами ветра, и два дыхания зазвучали синхронно в одном и том же стремительном ритме.
Примечания
«Критическая масса» — сбор велосипедистов, традиционно проходящий в последнюю пятницу каждого месяца во многих городах по всему миру. (Примеч. ред.).
Дата добавления: 2015-08-27; просмотров: 22 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |