Джудит Крэнц Любовники 25 страница

– Все эти годы я так и думал. Я думал, что люблю тебя. – Он набрал в грудь воздуха и теперь смотрел на жену. – Да, Миллисент, я был в нее влюблен, так влюблен, что был не в состоянии смотреть на вещи здраво. Но с того дня, как она стала требовать, чтобы я развелся с тобой, я начал ее бояться, а любовь и страх – вещи несовместимые.

– А он не сказал тебе, что он был моим первым мужчиной? – выкрикнула Виктория.

– Я всегда чувствовала, что в тебе есть что-то неправильное, Виктория, – своим мелодичным голосом невозмутимо произнесла Миллисент Колдуэлл. – Нет, конкретно эта трогательная подробность не была мне известна, но какая теперь разница, какую форму принял твой психоз? Ты не считаешь, что тебе было бы намного полезней раздвигать ноги перед каждым встречным, чем беречь свою девственность для собственного отчима? Что скажешь?

Миллисент Колдуэлл сидела с высоко поднятой головой, олицетворяя собой невозмутимость и хладнокровие. Некоторая аляповатость ее наряда и украшений почему-то воспринималась теперь скорее как символы могущества, нежели как проявление слабости.

– Отчима? Не морочь мне голову ерундой! – выпалила Виктория. – Ты прекрасно знаешь, что я никогда не была ему падчерицей и что все произошло, когда мне было уже двадцать семь лет! Какое отношение имеет к этому ваш брак? Двое взрослых людей любят друг друга!

– Ангус, – тихо и печально произнесла Миллисент, – я не хотела тебе верить, но ты был прав – она ничего не хочет понимать…

– Понимать – что? – закричала Виктория с искаженным от злости лицом, переводя недоуменный взгляд с одного на другого. – О чем ты говоришь? О вашей несуществующей семье? Об отношениях, которых нет? Это и отношениями-то нельзя назвать, ты прекрасно знаешь, и не смей этого отрицать, что твой «отчим» – голая фикция, просто тебе удобно сейчас об этом вспоминать, хотя никакого морального или законного права у тебя на это нет! Не забывай, что я познакомилась с Ангусом, когда мне было шестнадцать лет!

– Бедная девочка, – сказала мать. – Неужели ты думаешь, что любой здравомыслящий человек – кроме тебя, Ангуса и меня – поверит, что между вами ничего не было на протяжении одиннадцати лет? Ты была вполне оформившаяся девушка, а Ангус – такой страстный мужчина… Да кто поверит, что вы все эти годы тайком от меня не спали вместе? Тут может быть только один вопрос – когда именно и где это началось – в Нью-Йорке ли, Саутгемптоне, на Ямайке или во Франции? «Как долго они терпели?» – вот единственный вопрос, который здесь уместен. У вас были все возможности для близости… К тому же я была намного старше Ангуса, не правда ли? Между прочим, – улыбнулась она, – я и сейчас его старше.

Миллисент Колдуэлл посмотрела на свои руки.

– Вот ведь что говорили бы люди, как бы я ни пыталась их разуверить. Все бы думали, что я просто защищаю вас обоих, но никто и никогда не позволил бы мне изображать из себя святошу, даже если бы я и хотела. Люди всегда с большей готовностью верят в плохое, неужели ты еще этого не поняла? Виктория, где твое благоразумие? Твоя беда в том, что ты смотришь на вещи только своими глазами и отказываешься встать на чужую сторону. Среди моих знакомых не найти ни одного человека, кто не замечал бы, что между вами с Ангусом что-то происходит. Все ваши свидания неизменно становились предметом сплетен между моими лучшими друзьями и подругами. Никто из нас не безгрешен, так что провести кого-либо очень трудно.

– Значит, ходили сплетни! И что с того? Ангус, тебе есть какое-нибудь дело до сплетен? Ну, скажи! – В голосе Виктории, до этого вызывающем и самоуверенном, зазвучала растерянность. Or слов матери, с их неуязвимой логикой и житейской правдой, веяло чем-то таким, что ей стало казаться, будто море вдруг превратилось в лед, а горы растопились.

– Да ты что, и впрямь сумасшедшая? Конечно, мне есть до них дело! И что плохого – дорожить мнением окружающих? – В Ангусе в полный голос говорил инстинкт самосохранения.

– Да как ты можешь ставить чье-то мнение выше собственного счастья? Ведь тебе приходилось жить с ней под одной крышей! – сорвалась на крик Виктория, тыча пальцем в мать. – Ничье доброе мнение не способно сделать человека счастливым, ничье мнение не заставит твой член стоять, ничье мнение не поможет тебе кончить, кобель несчастный! Или ты уже тоже высох, как и она? Может, она тебе отрезала яйца?

– Грубостью ничего не добьешься, Виктория, – не теряя достоинства, фыркнула Миллисент Колдуэлл. – Тебе не идет. Это не твой стиль.

– Да плевать я на тебя хотела! И на твоих так называемых друзей!

– Ты – да, но Ангус – нет, пойми это, Виктория. Он только что сам это сказал. Он, конечно, еще не все тебе объяснил. Он не сказал тебе, что не представляет, как можно провести остаток жизни в ссылке – бесславной ссылке! – в Калифорнии, хотя там и много солнца. Он не сказал о том, что с Нью-Йорком у него связано слишком много важного и дорогого его сердцу, чтобы всем этим пренебречь ради твоего новоиспеченного агентства, в успехе которого я лично никогда не сомневалась.

– Это правда?! – Виктория уставилась на Ангуса и поняла вдруг, что у него нет ни малейшего желания продолжать этот разговор. Ответ на заданный ею вопрос был написан у него на лице, лице провинившегося школьника. Он по-прежнему не смотрел на нее, а жалобными глазами верного пса глядел на жену. – Ведь ты умрешь, Ангус, умрешь от желания, ты ведь это знаешь! Ведь знаешь, жалкий трус? Как мужчине тебе коней, как ты не понимаешь?

– О, в этом я как раз не уверена, Виктория, – с легким смешком отозвалась мать. – С тех пор как у тебя началась связь с Ангусом, мы с ним не спим вместе, и я догадывалась, что у него кто-то есть, и на какое-то время смирилась. Мне просто в голову не приходило, что эта женщина – ты. Что касается меня, то Ангус свободен удовлетворять свои сексуальные потребности с любой женщиной на его выбор – только ни с кем из служащих агентства или из моих подруг. И не с тобой. Этого не будет никогда!

Изящные пальцы забарабанили по столу Джо Девейна.

– Ангус будет вести себя благоразумно, а я – я просто буду закрывать на это глаза. Уверяю тебя, многие семьи живут куда хуже. Раньше я ревновала, устраивала ему сцены, но это была пустая трата времени. Мне нужно одно – и я буду на этом настаивать, – чтобы рядом со мной до конца моих дней был муж, преданный человек и прекрасный партнер по бизнесу.

– Преданный? Ты воображаешь, что он тебе предан? – Виктория обдала мать презрением. – Да знаешь ли ты, что он ненавидит тебя и себя за то, что вынужден жить с тобой! Что он давно задумал уйти от тебя?

– Я думаю, что лучшим доказательством твоей неправоты – Ангус меня поправит, если я ошибаюсь, – служит как раз то, что мой муж намерен продолжать именно ту жизнь, которую, по твоим словам, он так ненавидит. Семейная жизнь бывает разной, как жаль, что в свои тридцать два ты еще этого не поняла. Ты обвинила Ангуса во лжи и была права, Виктория. Он лгал нам обеим – хотел успеть всюду. В постели – ты, дома – я. Но в конечном итоге, когда встал вопрос выбора, он предпочел меня, причем не раздумывая. Так, Ангус?

Тот кивнул.

– Я думаю, Виктория хотела бы услышать это от тебя, – с мягкой настойчивостью произнесла Миллисент Колдуэлл.

– Твоя мама права, – тотчас же глухим голосом произнес Ангус.

Миллисент с поразительной легкостью отпустила ему его грехи, и он был внутренне готов к тому, что она непременно его унизит. Но она была слишком умна, чтобы вновь и вновь возвращаться к этой теме: через несколько недель все забудется, как будто ничего и не было.

– Повтори, – потребовала Виктория. – Посмотри на меня и скажи, что ты мне врал, скажи, что тебе нужна она, а не я.

Он обратил на нее пристальный взгляд и негромко произнес:

– Я обманывал тебя. Я обманывал Миллисент. Ты мне не нужна. Мне нужна она. Я не хочу ничего менять в своей жизни. И мы больше никогда не будем с тобой вдвоем.

Виктория села еще прямее. Во взгляде Ангуса она прочла ненависть. Отвращение. Омерзение. Его гордость оказалась растоптана, и в этом он винит ее. Она стала для него причиной позора, и он сделает все, чтобы как можно скорее забыть о ней. Поруганная гордость безвольного человека таит в себе больше опасности, чем человека сильного, потому что без этой гордости он ничто. Она только сейчас это поняла.

– Ну вот, теперь, когда мы все выяснили, может, забудем об этом неприятном моменте, дорогая? – спросила Миллисент Колдуэлл.

– Мне нечего тебе сказать. Поблагодари Джо за то, что он предоставил для встречи свой кабинет.

– Нет, Виктория, не спеши так. Нам еще надо обсудить кое-какие дела, правда, Ангус? Видишь ли, Виктория, до вчерашнего дня я не задумывалась над тем, как нашему агентству не хватает контрактов с «Оук-Хилл». Этого я все-таки не могу тебе уступить, даже не проси. Ни тебе, ни кому еще. Дело не в личностях, Виктория, а в профессиональной гордости. Мы с Ангусом предложили Джо, что в течение трех лет будем вести его рекламную кампанию – по всем трем направлениям и бесплатно. Мы готовы выделить для этого своих лучших сотрудников. Стоит ли говорить, как обрадовался Джо. Так что, Виктория, больше ты с ним не работаешь.

– До какой мелочности ты опустилась! Какая низость! Да эти контракты вам не нужны! Они для вас давно в прошлом! О господи!

– Вовсе нет, – возразила Миллисент с холодной улыбкой. – Я сделала это ради тебя, Виктория.

– С меня довольно! – Она встала.

– Ты возвращаешься в «Колдуэлл и Колдуэлл» вместе с контрактами «Оук-Хилл». Это так естественно. Ты сохранишь свое лицо, дорогая, а в твоем положении это уже немало.

– Ты с ума сошла! И не подумаю даже!

– Если ты не вернешься, то мы с Ангусом тебя уничтожим. Нам стоит только шепнуть кому надо, какая у нас неблагодарная, безумная дочь-шантажистка, и твоего агентства больше нет! А ты до конца своих дней будешь искать работу.

– Ты настоящее чудовище!

– Яблоко от яблони… – Миллисент погрозила дочери пальцем. – Я должна иметь возможность приглядывать за тобой. Я хочу знать, где ты находишься в каждый конкретный момент, и буду следить за тобой, пока ты не выйдешь замуж – впрочем, я и тогда буду за тобой смотреть. Пока я жива, ты будешь под моим присмотром. С моими деньгами это не составит большого труда.

– Но зачем? – в отчаянии воскликнула Виктория. – Зачем? Ты получила все, что хотела. Почему ты не хочешь оставить меня в покое?

– Я несу за тебя ответственность. Ты мое единственное дитя, и все эти годы я мало уделяла тебе внимания. Но еще не все потеряно. Тебе нужно только, чтобы кто-то держал тебя в узде, ты из тех, кому требуется твердая рука. Я не прощу себе, если не сделаю все, чтобы тебе помочь. Ты, может быть, вообразила, что я давно отреклась от собственной дочери? Богу известно, как я старалась, но дети – это такой народ: с ними старайся – плохо и не старайся – плохо. С этим в наши дни никто уже не спорит. Как бы то ни было, в том, что ты сделала со своей жизнью, есть и моя вина.

– Мы решили послать тебя менеджером в токийский филиал, – Ангус хладнокровно объявил приговор. Его взгляд мимоходом скользнул в ее сторону, но она не прочла в нем ничего, кроме желания поскорей закончить этот тяжелый разговор.

Виктория не помнила, как вышла из кабинета, но в ушах у нее навсегда застыл безжалостный голос матери, самодовольно комментирующий приговор, вынесенный дочери:

– Кажется, Ангус, эту маленькую проблему мы решили? Джо будет очень доволен.

– Сколько может пролететь самолет без дозаправки? – переспросил Бен. – Ну, например, до Вашингтона. Где-то около трех тысяч шестисот морских миль…

– Тогда что нам мешает лететь из Венеции прямиком в Лос-Анджелес без промежуточной посадки? – спросила Саша.

«И часа не летит, а уже нашла причины для недовольства», – раздраженно отметила про себя Джиджи.

– Мы не можем тащить с собой столько горючего, – удивился ее непонятливости Бен. – Этот самолет – самый большой из тех, что разрешено иметь в частной собственности, но его баки не рассчитаны на такие дальние перелеты без дозаправки. До Венеции больше пяти тысяч морских миль. Да ты зря беспокоишься, Саша, если ты не будешь спать, то во Фроби-шер-Бей сумеешь размять ноги, пока будем заправляться.

«За те полчаса, что требуются для дозаправки, – подумал Бен, – она замерзнет до смерти, если выйдет из салона наружу, ведь в Восточной Арктике сейчас лютые морозы. Впрочем, это было бы нелишне – небольшое обморожение уж, во всяком случае, не помешало бы, пусть потрет потом свой заносчивый носик».

Бен Уинтроп привык к другому: новые гости на борту его самолета обычно восхищались при виде роскошного просторного салона. Спроектирован он был на заказ – с таким расчетом, чтобы впереди в уютных вращающихся креслах могли разместиться шесть человек, а еще для двоих были спальные места в заднем, отгороженном занавеской отсеке. Но на Сашу, похоже, больше впечатления произвели утилизатор отходов и кухня.

– Я полагаю, у экипажа свой туалет? – произнесла Саша таким царственным тоном, которым могла бы гордиться даже Татьяна Невски.

– Вообще-то нет, они пользуются тем же, что и мы.

– Ну, здесь в самом деле очень мило и просторно, – снизошла до похвалы Саша, ничем не выдавая своих эмоций.

Вито с восхищением наблюдал за женой. Она прекрасно владела собой. Конечно, первым в драку полез Зак, однако ни один человек, осмелившийся поднять руку на ее брата, пусть даже в целях самозащиты, не может рассчитывать на ее расположение.

Тем не менее драка, происшедшая десять дней назад, никак не отразилась на планах Саши прокатиться в Венецию в качестве гостя Бена Уинтропа. «Это вещи абсолютно не связанные», – заявила она Вито. Поскольку Джиджи сказала, что понятия не имеет, из-за чего началась драка, а Зак наотрез отказывался что-либо объяснять, никто бы не понял, если бы она отказалась от удовольствия из солидарности с братом. «Я, конечно, прекрасно обошелся бы без этой увеселительной прогулки, – рассудил Вито, – но не могу разочаровывать Сашу, которая с нетерпением готовилась к поездке в Венецию». Как только «Долгий уик-энд» будет смонтирован, он повезет Сашу в настоящее свадебное путешествие, а не на каких-то пару дней в Венецию.

Но, как бы то ни бьио, нынешняя поездка давала ему возможность приглядеться к Бену Уинтропу. В конце концов, у него явные намерения охомутать его дочь, но Вито, при всем его богатом опыте общения с разными людьми, пока не удавалось разобраться в этом парне. Внешне он выглядел весьма привлекательно, с этим не поспоришь, и явных недостатков за ним как будто не замечалось – разве что чрезмерное самодовольство, даже высокомерие, если угодно, но в отношении Джиджи он был исключительно щедр и, по всему видно, безумно влюблен.

И все же вокруг Бена Уинтропа существовала своя атмосфера, которая воспринималась Вито как какая-то стена или густой туман, так что при всей своей тонкости и проницательности Вито не мог в нее проникнуть. Бен Уинтроп был непроницаем. В нем было что-то, чего он не выказывал и, наверное, не выкажет никогда, думал Вито, и в этом отношении он был похож на кое-кого из старых голливудских боссов, которые обладали такой естественной, въевшейся под кожу беспощадностью к другим, что человек начинал это осознавать только тогда, когда сам становился жертвой. Насколько Вито мог судить, дело было не только в том, что Уинтроп себя не проявлял в полной мере, но и окружающие пребывали в безнадежном заблуждении. И с этим навряд ли можно было что-то поделать. Джиджи сама примет решение, когда у нее откроются глаза, и уж конечно, ей не понадобится для этого совет отца.

– Надеюсь, я взяла из вещей именно то, что нужно, – пробормотала Саша.

– Публика в Италии считает своим долгом одеваться самым изысканным образом, так что, как бы ты ни оделась, ты все равно будешь выглядеть белой вороной, – заметила Джиджи.

– Ты всегда умеешь меня утешить, Джиджи, – улыбнулась Саша. – А что ты наденешь на церемонию спуска на воду?

– Я же тебе говорила взять джинсы и свитер? Это самое подходящее. На верфи всем выдадут теплые куртки, поскольку там может оказаться прохладно. В Венеции в начале ноября погода бывает коварной. Потом мы все разъедемся по отелям и к званому обеду переоденемся.

– Но почему у меня такое чувство, словно я буду нелепо выглядеть? – с подозрением спросила Саша. – Бен тоже наденет эту куртку? И Вито? А редактор отдела туризма «Вог» тоже?

– Если захотят – конечно. Это дело добровольное, Саша. Никто тебя не станет заставлять.

– Наверняка это что-то зеленое – вроде жуткой формы болельщиков «Селтика».

– Угадала только наполовину. Куртки белые с зеленой надписью, – язвительно заметила Джиджи. – На спине действительно написано: «Эсмеральда Уинтропа». Мне кажется, особу, которая спит в футболке с надписью «Голосуйте за Кеннеди!», это не должно шокировать.

– Не спит, а спала, Джиджи, – уточнила Саша. – Теперь я сплю в майке с надписью: «Зеркала» – фильм года!» и очень этим горжусь. И я хотела бы обратить твое внимание на то, что майка, агитирующая за Кеннеди, была не моя – кто-то мне ее подарил. А я голосовала за кандидата какой-то новой партии – не помню, как его звали. Мама настояла.

– А разве ты не сама решаешь, за кого голосовать? – поинтересовался Бен.

– С моей мамулей это невозможно.

– А что тебе мешает согласиться с ней, а потом в кабинке для голосования сделать по-своему? – спросил Бен.

– От нее ничего не утаишь, – мрачно ответила Саша.

«Что ж, эта „мамуля“ заслуживает уважения», – подумал Бен, довольный тем, что есть хоть кто-то, способный держать в страхе эту несносную подружку Джиджи. Хуже, чем подружку, – жену отца. Он мысленно поздравил себя с тем, что скоро избавит Джиджи от ужасного влияния Саши, увезя ее за три тысячи миль. Когда его знакомили с этой парой, он еще не знал, чего от них ожидать, но Вито, по крайней мере, был ему знаком по фотографиям и статьям в журналах, посвященным кино, и пока что производил вполне приятное впечатление.

Заочно Бен почему-то представлял себе Сашу как некое подобие Джиджи, только постарше и куда менее обаятельное, но никак не ожидал увидеть холеную красавицу с манерами, временами напоминающими оскорбленную английскую герцогиню.

Ее громила-братец его мало беспокоил – с ним проблем быть не должно. Но что, если Саше взбредет в голову навязаться им в гости, когда они с Джиджи обустроятся в Нью-Йорке? Когда у калифорнийской дамы вдруг заводится подруга в Нью-Йорке, всегда находятся предлоги для того, чтобы провести на Манхэттене пару месяцев весной и осенью, походить по магазинам, посмотреть новые постановки и выставки. Да, эта проблема может стать серьезной, придется ему брать ее на себя и решительно пресекать подобные попытки. Впрочем, он с этим без труда справится.

Бен имел на Джиджи в будущем совсем другие виды, продолжение знакомства с Сашей не вязалось с его планами. Мысленно он уже отчетливо представлял себе дом, который они с Джиджи купят и обставят по своему вкусу; интимную жизнь и количество детей, которых Джиджи ему родит, но не раньше чем лет через семь-восемь; тщательно продуманный список благотворительных обществ, куда Джиджи будет вносить крупные суммы; приемы для избранных, которые они будут давать, а также те, на которые будут ходить и – что требует еще более взвешенного подхода – на которые ходить не будут.

Конечно, будет и большой загородный дом, вероятно, вблизи Эдгартауна, хотя они будут при всякой возможности ездить в Венецию. Надо проявить гибкость, сказал себе Бен, ведь она ждет от него именно этого. Если окажется, что Джиджи по душе какое-то другое место в Европе – например, вдруг ей вздумается облюбовать замок королевы Анны с полями, садами и конюшнями неподалеку от Лондона, – почему бы нет? Или французский замок на берегу Луары? Или виллу в Тоскане? Или все три разом – да ради бога! Он купит ей все!

Она должна стать его дополнением, как и всякая уважающая себя жена, в том старомодном значении этого слова, которое он вкладывает в него. Бен уже в том возрасте, когда жена становится непременным атрибутом, без которого жизнь носит оттенок какой-то незавершенности.

Бен вдруг стал понимать, что прежде жена была ему попросту не нужна. Он слишком много ездил по стране, приобретая землю и открывая новые и новые торговые, центры, и поэтому не чувствовал потребности в семейной гавани, довольствуясь своим холостяцким жильем в Нью-Йорке, шале в Клостере и старинным палаццо на Большом канале. Но те выходные, которые он провел с Джиджи в компании своих однокашников, заставили его осознать, что и ему пора остепениться.

Он ни за что на свете не женился бы ни на одной из тех бостонских барышень, с которыми рос и учился; они были ему как сестры – энергичные, образованные и начисто лишенные эротичности. Никто из нью-йоркских знакомых женщин также не привлекал его.

Джиджи же самой судьбой была предназначена ему.

Конечно, происхождение у нее неважное. Мать – танцовщица мюзик-холла ирландского происхождения; отец – итальянец, подвизающийся на почве шоу-бизнеса! К счастью, сам он достаточно благородных кровей, этого должно хватить на двоих. Конечно, для чопорного Бостона, для отца, который не одобряет его бизнес, для всех самодовольных Уинтропов его женитьба станет бельмом в глазу, хотя у Джиджи есть один козырь – мачеха Билли Уинтроп Эллиот, и это обстоятельство, возможно, смягчит поток неизбежной критики в ее адрес. Необычность его выбора пуще всяких денег будет подтверждением его небывалых успехов в жизни.

Что до Джиджи, то с ее обаянием, недюжинным умом и привлекательной внешностью она легко их всех очарует. Ее богатое воображение, направленное в русло благотворительности, скоро привлечет к ней внимание дам того узкого круга, который, собственно, и правит Нью-Йорком, и со временем она займет достойное место в этом кругу, ведущее место. Да, Джиджи – лучший для него – нет, не компромисс, он никогда не пошел бы на уступки в вопросе женитьбы, – она идеальный для него… как бы это назвать… идеальный выбор.

И, конечно, он влюблен. Безумно влюблен? Нет, слава богу, он способен не поддаваться эмоциям и не впадать в крайности. Но он сильно влюблен, даже больше, чем он мог себе представить. Глубоко влюблен. Чего еще можно желать от жизни?

Адриатическому морю и венецианским каналам, казалось, нет никакого дела до того, что туристский сезон официально закрылся. В городе, который даже Диккенс, по его признанию, не брал на себя смелость описывать, в игривых лучах солнца серебрилась вода; филигрань тумана еще не подернула малых каналов, таинственной игры розовой палитры Дворца дожей и выстроившихся вдоль Большого канала многочисленных мраморных палаццо.

В прозрачно-голубом воздухе, казалось, растворились все звуки, остались только колокольный звон и плеск воды. Ветви глициний, протянувшиеся от окна к окну, больше не поражали взгляд буйным цветением; кое-где с высоких стен свешивались ветви олеандров, уже лишившихся белых и розовых цветков. Осенняя Венеция поражала той свободой и ощущением простора, какие возникли в городе после отъезда пяти с лишним миллионов туристов, каждый год совершающих сюда свое паломничество.

В день их приезда Венеция выглядела как никогда романтично. Казалось, невозможно даже помыслить о ноябрьском приливе, который грозит затопить мраморные плиты площади Сан-Марко. Из двухсот приглашенных на церемонию журналистов почти никто не ответил отказом. Назавтра сюда ожидались все мало-мальски известные журналисты, пишущие о проблемах переживающего стремительный взлет бизнеса, связанного с торговлей недвижимостью и туризмом.

Джиджи на славу поработала с туристическим агентством, и все было готово для того, чтобы участники презентации были доставлены и размещены в Венеции с максимальным комфортом. На весь срок за ними была закреплена целая флотилия в сорок или пятьдесят катеров, и теперь эти красавцы с горделивыми очертаниями выстроились на рейде, расцвечивая лагуну своими бело-зелеными флагами. Номера для гостей забронированы в «Гритти», «Даниели» и «Киприани», к приезду каждого ожидают вазы с цветами, фрукты и шампанское в ведерках со льдом. Мини-бары в комнатах тоже заполнены до отказа. На каждом ночном столике гостя ждут написанное красивым почерком приветственное послание от Бена Уинтропа, а также план поездки, путеводители и карты Венеции.

В первый день в распоряжение гостей предоставят скоростные катера, и они смогут осмотреть Венецию, Мурано, Лидо или Торчелло, при этом для них во всех трех отелях будут предусмотрены круглосуточные роскошные буфеты, снятые на все время мероприятия. На второй день после обеда их доставят на вокзал, где их будут ждать автобусы, чтобы отвезти на материк, а оттуда – в Порта Марджера. На верфях гостей снова будут ждать автобусы, которые доставят их на трибуны, сооруженные вдоль сухого дока. Перед ними выступит с короткой речью Бен Уинтроп и объяснит суть предстоящей операции с монетами. Потом на их глазах Джиджи произведет замену, после чего стальной лист будет опять приварен к днищу «Эсмеральды».

После церемонии они поплывут обратно на речном трамвае, освещенном разноцветными гирляндами, на борту которого гостей будут развлекать музыканты, а официанты – разносить напитки. Гости прибудут в отель как раз вовремя, чтобы успеть переодеться к вечернему торжеству, которое запланировано в специально украшенном для этого случая казино в палаццо Гримини. Там танцы и рулетка будут продолжаться до тех пор, пока не уйдет последний гость. Следующие два дня будут свободны, от официальных мероприятий, и каждый сможет провести их по своему усмотрению.

– Три с половиной дня в Венеции в лучших отелях, дармовой транспорт, еда, напитки, роскошный банкет и всего одно официальное мероприятие – если не это, то что тогда может сделать человека счастливым? – спросил Бен, когда Джиджи изложила ему программу мероприятия.

– Сколько бы мы ни старались им угодить, скептики всегда найдутся, – беспокоилась Джиджи. – Все же мне кажется, тебе надо зафрахтовать круглосуточно пятьдесят гондол под бело-зелеными флагами, чтобы сразу можно было определить хозяина.

Бен отрицательно помотал головой.

– Это означало бы бесконечные переговоры с профсоюзом гондольеров, а это куда хуже, чем у наших водителей грузовиков. Если кто-либо из журналистов захочет прокатиться на гондоле, пусть заплатит за себя сам, в конце концов, дорогая, все остальное для них бесплатно.

– Я знаю, но почему не включить сюда и гондолы? Это же лицо Венеции!

– А я не желаю иметь дела с грабителями в лице профсоюзов! – не сдавался Бен.

Джиджи не стала настаивать. Бену была свойственна эта узколобость, он мог принимать беспредельные в своей экстравагантности решения в одних делах, но отказываться отступить и на йоту – в других. Джиджи уже не считала это проявлением забавной подчас бережливости, которая свойственна многим богатым людям. Билли бы сразу поняла, что даже дармовую прогулку в Венецию гондолы бы только украсили. А цена, которую может запросить профсоюз гондольеров, – просто капля в море расходов, которые фирма готова потратить на все это пышное мероприятие.

В своей жизни Бен руководствуется какой-то одному ему известной схемой, которой следует неукоснительно, – для нее эта схема по-прежнему остается загадкой. Интересно, что было бы, если бы в их первый приезд в Венецию она нарушила его планы и вознамерилась бы целый день провести в картинной галерее? Неужели бы он выволок ее оттуда силой, не дав всласть насладиться полотнами Джорджоне?

После драки Зака с Беном присущее обоим чувство такта помогло им замять это недоразумение. Бен в шутку упрекнул ее за то, что она надела столь вызывающее платье, а изображала из себя невинную скромницу; она же ответила, что он вел себя как эксгибиционист и получил фонарь под глазом совершенно заслуженно, после чего сделала вид, что ничего не было. Но в глубине души Джиджи понимала, что имеет полное право возмущаться слишком вольным обращением с собой в присутствии посторонних. Она негодовала по поводу поведения Бена и была благодарна Заку за его заступничество, совершенно для нее неожиданное.

Джиджи нахмурилась. Если оставить в стороне вопрос с гондолами, получалось, что все проблемы, которые возникают у нее с Беном, касаются каких-то мелочей: то это его пристрастие (другого слова она не могла подобрать) к ее заду; то вызывающая ночь в поместье друзей; его упорство в приобретении дорогих серег, которых она не хотела; даже их первый поцелуй. Он все время старался извлечь преимущество из ситуации и тем самым самоутвердиться, он стремился к господству. Безраздельному господству.

То не был эгоизм в обычном понимании этого слова; Джиджи казалось, что никто не может сравниться с Беном в щедрости и экстравагантности, когда он в ударе. Это было что-то другое, что-то присущее его натуре, чему она не могла дать название, как ни старалась.

Конечно, все было исключительно романтично. Положа руку на сердце, разве нашлась бы женщина, на которую бы не произвело впечатление похищение на самолете и последующий уик-энд в Венеции? Конечно, нет! Судя по всему, она слишком привередничает, упрекнула себя Джиджи. Представления мужчины и женщины о романтическом времяпрепровождении могут не совпадать. Большинство женщин были бы наверху блаженства, заполучив такого поклонника, но Джиджи немного тяготилась его знаками внимания. Иногда ей казалось, что ее хотят посадить в золотую клетку.

Главное же заключалось в другом: она еще не принадлежит ему. Во всяком случае, не целиком.

Дата добавления: 2015-11-04