Культуральная» психология

Структуры психологических теорий отличаются, как отмечалось ранее, базовыми понятиями. Однако чтобы проследить это отличие, необходи­мо провести специальную методологическую работу по выяснению их психологического содержания, которое, в свою очередь, задается связя­ми с другими взаимодополняющими понятиями. Общность двух теорий может оказаться меньшей, чем это подчас представляется автору новой теории, предположительно развивающей базис прежней. Одна из послед­них дискуссий, состоявшихся в отечественной психологии, была посвя­щена выяснению вопроса о соотношении двух теорий — культурно-ис­торической психологии Л. С. Выготского и «культуральной»¹ психологии М. Коула, представившего таковую в качестве психологии будущего. Выход книги на русском языке [Коул, 1997] позволил не только соотне­сти основания новой концепции с одной из методологически наиболее проработанных общепсихологических теорий, но и уточнить взаимосвязи используемого в них категориального аппарата в рамках развития ос­новных теоретических понятий в отечественной психологии.

Разные идеи спаяны в книге утверждением нового взгляда на буду­щую психологию — как психологию, исследующую культурное станов­ление психики.

Неудовлетворенность лабораторной психологией и необходимость возвращения к человеку в культуре как представленному в конкретных видах практической деятельности заставила американского автора обратиться к тем представлениям о культурной психологии, которые развивались ранее в психологии народов Вундта и в культурно-ис­торической концепции, в кросскультурных исследованиях и в теории деятельности. Но когда речь идет о категориальном анализе, то ряд по­нятий явно требует специального обсуждения. Они не только утверди­лись в определенном психологическом наполнении их в отечественной литературе, но и по-разному соотносятся с позиций разных психологи­ческих теорий. Их представленность в зарубежной теории у автора, явля­ющегося специалистом-экспертом по советской и русской психологии, к тому же получавшего знания из первых рук — на основе совместных исследований с А. Р. Лурией и на факультете, руководимом А. Н. Леон-

¹ «Культуральная» — название книги от английского «Cultural Psychology».

тьевым, — казалось бы, свидетельствует о расширении сферы влияния отечественной культурно-исторической концепции на исследования в мировой психологии. Но изменение психологического содержания по­нятий, которые «поплыли» куда-то в другую сторону, заставило специ­ально обсудить: а не было ли здесь подмены? Или это действительно развитие устоявшихся с классических работ Выготского, Лурии и Ле­онтьева категорий?

Рассмотрим именно понятийный аппарат этих теорий, хотя при этом необходимо будет учитывать и их эмпирический базис. Роль культу­ры в психической жизни задается в новой теории представлениями об артефактах как средствах.

Начнем с понятия культуры. Оно не выступает в качестве психоло­гического конструкта до тех пор, пока не включено в психологические гипотезы, где заданы связи его с другими психологическими понятия­ми. Именно это и происходит в рассматриваемых теориях.

М. Коул четко определяет место этого понятия, апеллируя к пони­манию культуры в «Психологии народов» у Вундта и рассматривая его как реально работающее в кросскультурных сравнениях, где оно выступает в качестве аналога независимой переменной. Отечествен­ные читатели знакомы с тщательным представлением методических проблем организации подобных исследований по учебному пособию, вводящему в проблемы квазиэксперимента [Гордеева, 1998]. При та­ком его использовании психологи принимали заданное там понима­ние культуры как общности жизни людей на определенной территории в определенный исторически промежуток времени. Но при этом прихо­дилось оговаривать также следующее. Культура как уровень достиже­ний человеческого общества в производственной, общественной и ду­ховной жизни в определенную эпоху у какого-либо класса общества или народа явно выпадает из заданного кросскультурными сравнени­ями контекста.

Старая проблема оценки уровня культуры в тот или иной период в той или иной стране — по высочайшим ее достижениям или преобла­дающему менталитету — тоже не выделяет ее в качестве той «психоло­гической переменной», которая видится основным связующим звеном между двумя психологиями (в используемой М. Коулом терминологии В. Вундта) — низших и высших процессов.

В ответной статье российским коллегам, принявшим участие в дис­куссии, М. Коул специально оговаривает, что проблема — трудность соотнесения значений понятия «культура» по англо-русскому и русско-английскому словарям — заключается не столько в переводе, сколько

в иных семантических полях при использовании внешне схожих тер­минов, за которыми может стоять описание разных по сути психоло­гических реалий. Он опирался на понимание «англосаксонской тра­диции исторического значения культуры как процесса содействия развитию полезных вещей, поскольку оно казалось наиболее пригод­ным для исследования процесса развития человека и в теоретическом, и в практическом смыслах» [Коул, 2001, с. 95]. Конкретизация его пози­ции может быть представлена пониманием трех других используемых психологических конструктов: артефакт, контекст и опосредствованное действие. Опосредствованное действие формируется и приобретает смысл высшей психической функции только в культурно-историческом контексте, как бы сосуществующем наряду с активностью как действи­ем субъекта.

Прежде чем перейти к сопоставлению основных понятий двух кон­цепций — артефакта у Коула и психологического орудия у Выготско­го, в которых и таится принцип культурного развития человека, отме­тим проблему неоднозначного понимания преемственности традиций использования психологических понятий в разных странах, в школах с разными методологическими установками.

М. Коул справедливо отмечает, что Л. С. Выготский и его коллеги были чрезвычайно начитанны, что проявилось в их предисловиях к трудам Д. Дьюи, В. Джеймса, П. Жане, Ж. Пиаже, 3. Фрейда, Л. Леви-Брюля, Э. Дюркгейма, гештальтпсихологов и многих других. Но далее он отдает русским психологам дань в том, чего они не собирались де­лать: последователи культурно-исторической концепции якобы «уза­конили культурную психологию, которая могла вобрать в себя обе сто­роны психологии В. Вундта» [Коул, 1997, с. 50]. В этой связи следует рассмотреть по меньшей мере два возражения — оценочного и дискус­сионного характера.

Первое возражение. Глубина проработки отечественными исследова­телями многих тем в становлении психологии познания, в частности в психологии мышления, делает для зарубежных авторов чрезвычайно привлекательной идею о том, что якобы отечественная психология подхватила ряд идей немецких, австрийских, американских и прочих психологических школ.

М. Коул предложил в какой-то степени то же, что и В. Маттеус, — аналогию с исходно иной методологической позицией для понимания отечественной концепции, чем та, на которую она изначально ориен­тировалась. Вот как он сам резюмирует понимание В. Вундтом конст­рукта высших психических функций — как «возникающих в резуль-

тате слияния и наложения элементарных функций» [Коул, 1997, с. 42]. Любому, кто знаком с конструктом высших психических функций в ме­тодологии культурно-исторической концепции Л. С. Выготского, по­нятно, что речь здесь может идти только об аллюзии. Орудийное опо­средствование, активность как саморегуляция (понятая более широко, чем произвольность) — вот основные идеи, связываемые с понятием психологического орудия в знаменитом «треугольнике Выготского» (рис. 5 и б в следующем параграфе).

Второе и главное возражение. Психологическая модель становления опосредствованности высших психических функций, по Выготскому, раскрывает механизм, пусть поданный в метафорической схеме тре­угольника, но очень четко демонстрирующий специфику содержания и определяющий место этого важнейшего конструкта в культурно-ис­торической психологии. И этот механизм несопоставим с идеями осно­вателя «психологии народов» и лишь внешне перекликается с идеей «артефактов» отважно переинтерпретирующего культурно-историче­скую теорию американца. Прежде чем обсуждать судьбу «второй» психологии — культурного развития человека, следует учесть уроки освоения предложенной Л. С. Выготским парадигмы в рамках отече­ственной психологии. И здесь важны как изменения внутренних по­зиций, так и критика их со стороны внешних (других подходов).

Отметим три момента, не все из которых нашли обсуждение в ста­тьях, отражающих дискуссию.

11.3.2. Психологические орудия и артефакты

Начнем с сопоставления понятий опосредствования и артефакта. На рис. 5 приведена схема становления опосредствованной реакции, ко­торую Выготский привел в «Истории развития высших психических функций» для демонстрации отличия низших и высших форм пове­дения, непосредственных и опосредствованных функций. Таким об­разом, он конкретизировал возможность выхода за пределы метафи­зического (в рассмотренном ранее смысле) понимания высших и низших форм как «окаменевших», друг с другом не связанных сущ­ностей. Согласно схеме опосредствования по Выготскому, реакция выбора и всякой высшей формы поведения заключается в установ­лении опосредствующего пути между А и В. Своеобразием новых структур, характеризующих высшие функции, является наличие в них стимулов обоих порядков.

Теперь рассмотрим треугольник М. Коула, демонстрирующий роль артефакта в субъект-объектном отношении. В нем опосредствующее

звено появляется не в рамках преобразования исходной реакции или операции (рис. 6).

В основание треугольника М. Коула положено взаимоотношение между субъектом и объектом. Третья вершина — артефакт, выступаю­щий посредником между субъектом и объектом. В основании треуголь­ника находятся непосредственные, т. е. естественные функции. Опо­средствованные артефактами функции выступают уже культурными, а не естественными.

Итак, артефакт, по Коулу, — это не только средство, но и носитель культурного начала (культурной детерминации) высшей функции.

Но это также и посредник, а не стимул-средство в понимании Вы­готского. Отметим замечание, сделанное В. Зинченко и Б. Мещеря­ковым в их анализе подхода М. Коула: «Казалось бы, термин "арте­факт" синонимичен терминам "посредник" и "медиатор". Когда речь идет о том, что человек ставит между собой и природой орудие (тру­да), последнее можно назвать средством, медиатором, артефактом. Но когда речь идет о другом, т. е. о живом человеке, который выполняет посредническую функцию, язык сопротивляется тому, чтобы друго­го называли "артефактом"» [Мещеряков, Зинченко, 2000, с. 115]. На­личие этого другого — необходимый компонент понятия опосредство­вания в концепции Выготского, когда речь идет о становлении знака в качестве психологического орудия.

В модели Коула «артефакты» как аналоги «стимулов-средств» состав­ляют иной культурный элемент, чем в концепции «психологических орудий». На аналогии между средствами (в их двух линиях развития — внешних и внутренних — знаковых) и психологическими орудиями, а не на буквальном отношении последних к реальным орудийным сред­ствам деятельности настаивал Выготский. Позволим себе длинную ци­тату из «Истории развития высших психических функций»: «В одном определенном отношении употребление знаков обнаруживает известную аналогию с употреблением орудий. Эта аналогия, как всякая аналогия, не может быть проведена до самого конца... Более того, наряду со сход­ными и общими чертами в той и другой деятельности мы должны будем констатировать и существеннейшие различия, в известном отношении — противоположности» [Выготский, 1983, с. 87]. И далее об общности употребления знаков и орудий с психологической стороны: «Таким существенным признаком обоих сближаемых понятий мы считаем роль этих приспособлений в поведении... или, что то же, инструменталь­ную функцию знака (все курсивные выделения — Л. С. В.). Мы имеем в виду выполняемую знаком функцию стимула-средства по отноше-

Рис. 5. Схема опыта по Выготскому [1983, с. 111], где «стимул А вызывает

реакцию, которая заключается в нахождении стимулах, который в свою

очередь воздействует на пункт В». А — стимул-объект, X — стимул-средство

Рис. 6. Базовый треугольник опосредствования по М. Коулу [1997, с. 142],

который показывает, что субъект и объект связаны не только «прямо»,

но одновременно и «непрямо», через посредника,

состоящего из артефактов, — культуры

нию к какой-либо психологической операции, то, что он является ору­дием деятельности человека» [Там же, с. 87].

Разработка нового «инструментального» метода подкрепляла вы­движение Л. С. Выготским новой психологической гипотезы — об опо­средствованном характере высших, «культурных» психических функций в отличие от «натуральных» функций, имеющих разные происхожде­ние, структуру и уровни произвольности. Введенный термин опосред­ствованное™ предполагал становление «психологических орудий» как стимулов-средств, первоначально характеризующих взаимодействие субъекта с партнером в ситуации общения и затем оборачиваемых им на себя в качестве средств управления собственной психикой. При­менительно к мышлению таким «орудием» стало слово как знак. Вра-

щивание стимулов-средств внутрь — это переход от внешних знаков к знакам интериоризированным.

Вне деятельности и общения опосредствование не предполагается. Отметим, что речь идет о деятельности как активности, связываемой с инструментальностью и изменением на этой основе «какой-либо пси­хологической операции». Речь не идет о теориях деятельности, где дея­тельность как конструкт предполагает определенную методологическую схему рассмотрения (реконструкции) тех или иных видов активности как целостных единиц жизнедеятельности субъекта. У Выготского слово деятельность — не конструкт из теории, а процессуально задан­ное условие, подразумевающее более конкретную (чем теория высо­кого уровня общности) психологическую модель — акта опосредство­вания¹.

Американским автором опосредствование понимается как посредни­чество в формировании обширной сети взаимосвязей. То есть преобразу­ющая роль средства по отношению к самому субъекту не предполагается. Предполагается несколько иное: существование артефактов «только в отношении к "чему-то еще", что разные авторы называют ситуацией, контекстом, деятельностью и т. д.» [Коул, 1997, с. 168]. В этой связи Зинченко и Мещеряков справедливо подчеркивают направленность культурной психологии М. Коула в сторону концепций «надындивиду­альных единиц деятельности». Ниша развития, культурная практика — эти и ряд других подчиненных понятий, с одной стороны, вызывают в качестве прототипа идею «зоны ближайшего развития» и социальной ситуации развития, а с другой — все дальше уводят автора от того про­чтения понятия «артефакт», которое могло бы быть соотнесено с ору­дийным его пониманием.

Акты опосредствования происходят (или нет) в мире психологиче­ской реальности, где использующий стимулы-средства субъект может вообще ничего не знать о психологии. В то же время психологические понятия, конституирующие основания теории деятельности, функци­онируют в качестве нормативов мышления психолога, как и рассмат­риваемые конструкты культурно-исторической психологии.

Итак, зависимость или независимость научного мышления от осво­ения схем, предполагаемых той или иной теорией деятельности, не может иметь прямого отношения к предположению о том процессе

¹ Приведем в этой связи еще одну цитату из работы Мещерякова и Зинчен­ко: «Перефразируя Л. С. Выготского, можно сказать: кто раскроет механизм одного акта опосредствования, тот поймет всю психологию (у Л. С. Выготско­го был "механизм одной реакции")» [Мещеряков, Зинченко, 2000, с. 115].

активности, который имел в виду Л. С. Выготский, описывая модель опосредствования. Можно было бы сказать, что эта модель (треуголь­ник) относится к эмпирическому базису — акту, который он назвал опосредствованием (и удвоение суффиксов — по отношению к терми­ну опосредования — играло здесь важную роль указания на специфи­ку этих актов по отношению к другим, более известным схемам, где средство выводит на понятия посредника или медиатора).

Но нельзя не видеть и того, что, как и «деятельность», «опосред­ствование» используется в качестве психологической категории — по­нятия достаточной степени общности, чтобы самому выступать в ка­честве интерпретационного.

Дата добавления: 2015-10-28