Мобильная публика

В начале 1990-х годов к воздействию на городскую жизнь «умных зданий» прибавилось растущее влияние мобильных медиа. В период, который очевидно являлся более ранним этапом становления медийного города, такие устройства, как телефоны и телевизоры, были в основном стационарными. Обычно они находились либо в офисе, либо дома и сыграли решающую роль в преодолении гендерной границы между общественным (мужским) и частным (женским) пространством22. Теперь же пришла эпоха, в которую медийные технологии стали вездесущими, мобильными и эластичными, и это создает новые возможности для социального взаимодействия, а скорость информационных потоков все больше соответствует скорости общественной деятельности. Митчелл утверждает: «В современных городах распространяемые электронными средствами нарративы превратились в нескончаемый и все более широкий поток. Эти нарративы — наложенные на конкретное пространство в реальном времени — действуют как цепи обратной связи, оказывая влияние на породившие их ситуации» (Mitchell 2003: 107).

Новообретенная способность к «микрокоординации» не только существенным образом воздействует на социальные «протоколы» общения друзей и знакомых, меняя смысл таких общепринятых норм, как пунктуальность и личное присутствие23. Мобильные медиа также обладают потенциальной способностью менять динамику публичного взаимодействия в толпе незнакомых друг с другом людей. Митчелл называет эту нарождающуюся форму социальной активности «электронным роением» (Ibid., 161), а Рейнгольд окрестил коллективных акторов в подобных ситуациях «умными толпами» (Rheingold 2002: xii): «Умные толпы состоят из людей, способных действовать согласованно, даже если они незнакомы друг с другом. Люди, из которых состоят умные толпы, сотрудничают невозможными прежде способами, поскольку они носят с собой устройства, обладающие и коммуникационными, и компьютерными возможностями».

Потенциал формирования новых типов активности и сотрудничества на общественном пространстве чрезвычайно важен, но его не может гарантировать одно лишь развитие техники. Рейнгольд и Митчелл в своих работах не раз поднимали на щит те или иные новые технологии, и их решение выбрать мобильные медиа в качестве нового «переднего края» не лишено существенных изъянов. Недостатки позиции Митчелла заметить, пожалуй, труднее. В основном он повторяет основные постулаты авангардной программы по обеспечению текучести пространства и мобильности индивида, чьими сторонниками в 1960-х были Йона Фридман, Констан и Archigram: «В зарождающуюся цифровую эпоху здания и городская среда в целом меньше нуждаются в специализированных пространствах, выстроенных вокруг мест накопления и доступа к ресурсам, и больше — в пространствах многогранных, гостеприимных и удобных, которые способны служить для разнообразных целей и в которых просто хочется находиться» (Mitchell 2003: 159).

Но, модернизируя эту программу в соответствии с развитием технологий, Митчелл одновременно удаляет из нее любые концепции социальных изменений. Если его «поддерживаемое электроникой кочевничество» явно напоминает образ жизни придуманных Констаном жителей Нового Вавилона, постоянно находящихся в движении, основной пример «стратегии быстрого управления пространством» в современных городах, который приводит Митчелл, несет совершенно иную смысловую нагрузку: «К началу 2000-х стали видны первые примеры таких стратегий. Так, гибкий беспроводной механизм оплаты проезда по автостраде и электронная система навигации регулируют использование дорожной сети» (Mitchell 2003: 166).

Митчелловский «электронный кочевник» (Ibid., 57) во многом является детищем коммерции, им движет не столько перспектива непредсказуемого социального взаимодействия, сколько его рационализация. Беспроводные сети эффективно связывают пользователей с такими услугами, как информация о расписании движения транспорта, наличии билетов в театр и парковочных мест. Митчелл постоянно уподобляет такие устройства, как мобильные телефоны и КПК, вежливым, рассудительным слугам. Такой слуга, «имея расписание общественного транспорта и стоимость билетов, предложит оптимальный способ туда добраться. Зная ваши интересы и временные рамки — составит персонализированную экскурсию» (Ibid., 124). Этот образ вдумчивого электронного слуги хорошо вписывается в митчелловскую концепцию рационального потребления, в рамках которой потребители знают, чего хотят, и в состоянии это купить, а производителям приносит пользу отслеживание индивидуальных моделей потребления. Он говорит о преимуществах полностью скоординированного рынка «постоседлого» мира (Ibid., 60), не задумываясь о его последствиях и не задаваясь вопросами о результатах внедрения медийных технологий в сферу основополагающих социальных связей — интимных и семейных отношений. И хотя Митчелл признает, что существует проблема неравномерного доступа к этим технологиям, он предпочитает не замечать ее последствия. Пусть «другие» беспокоятся о таких вопросах, как иерархия перемещения в киберпространстве: для него отключение от этого пространства «подобно ампутации» (Ibid., 62).

Если у Митчелла разумные медиа верно служат каждому потребителю в отдельности, то Рейнгольд делает акцент на коллективных возможностях «умной толпы». Исходя из того, что новые медиа — например, беспроводные органайзеры с функцией определения местоположения, беспроводные сети и суперкомпьютерные системы общественного назначения — «позволяют людям действовать совместно новыми способами и в ситуациях, при которых коллективные действия прежде бъти невозможны», Рейнгольд утверждает: «Самыми востребованными продуктами завтрашней мобильной индустрии будут не “железо” и не компьютерные программы, а социальные практики» (Rheingold 2002: xviii, xii).

Хотя эту сосредоточенность на социальных отношениях и необходимости переосмысления понятия «общественное» в контексте вездесущности медиа можно только приветствовать, в своем анализе Рейнгольд не учитывает фундаментальных политических противоречий. С особой наглядностью это проявляется в его оценке роли «умных толп» в таких политических событиях, как свержение президента Эстрады на Филиппинах в 2001 году: «“Вторая народная революция” на Филиппинах была лишь драматическим и конкретным подтверждением “силы мобильного множества”» (Ibid., 157). Хотя Рейнгольд и ссылается на глубокие выводы Винсента Рафаэля (Rafael 2003) о парадоксальной роли мобильных телефонов в этих событиях, он избегает темы тех политических противоречий, к которым Рафаэль изо всех сил старался привлечь внимание. По мнению Рейнгольда, у мобильных телефонов в ходе «Второй народной революции» было две основных функции: во-первых, обеспечить коммуникационную сеть, неподконтрольную государству, и, во вторых, координировать действия многочисленных толп демонстрантов. Рафаэль, напротив, считает, что утверждения о способности телефонов формировать политическое единство — в основном фантазии среднего класса, свидетельствующие о сегодняшней «фетишизации коммуникаций» и основанные на ложном тезисе о стирании существующих классовых различий. Он полагает, что «Вторая народная революция» на деле выявила существенную политическую нестабильность и разногласия, даже внутри среднего класса: «Массы, когда их наконец услышали, привлекли внимание к необоснованности притязаний буржуазии на определяющую роль в рассылке и приеме сообщений о том, какой должна быть политическая практика в государстве. Медийная политика (понимаемая в обоих смыслах этого словосочетания — как политика медийных систем и как политика в качестве неизбежной сферы медиации) в данном случае демонстрирует нестабильность настроений филиппинского среднего класса. Эти настроения, не установившиеся в отношении социальной иерархии, порой приводили к перекройке классовых различий, порой предполагали их устранение, а порой действовали в пользу их восстановления и закрепления» (Rafael 2003: 400).

Анализ Рафаэля показывает следующее: Рейнгольд полагает, будто люди действуют совместно потому, что обладают новыми технологиями. Но новые технологии никогда не были достаточным условием для социальных перемен; наоборот, куда больше вероятность, что они впишутся в существующее социальное устройство. Термин «умная толпа», придуманный Рейнгольдом, быстро обрел маркетинговую направленность, иллюстрируя, как общественный потенциал мобильных сетей можно свести к схемам скрытой рекламы, электронной торговли и предложениям группам незнакомцев поучаствовать в «экстравагантных» совместных акциях. Чтобы изменить общественное пространство, нужен более глубокий анализ общественного применения новых медиа.

Дата добавления: 2015-10-24