Отступление. Б.Гребенщиков

Песня называется "Сентябрь". Гребенщиков пел ее со свойственной ему убедительностью. Мое внимание привлекла строка: "Будь один, если хочешь быть молодым". Вот ее текст.

Этой ночью небо не станет светлей

Сентябрь сладок - утро нужно ждать до утра

Он пьет, но едва ли ему веселей

Он не хочет веселья, он хочет вина

Чтоб еще чуть-чуть отложить слово "пора"

Сентябрь праздник, который всегда с тобой

Сентябрь сладок, как папиросный дым

У каждого есть свой метод, и я знаю твой

Чужое дыхание на чьем-то плече

Когда оно было твоим?

Будь один если хочешь быть молодым

Будь один если хочешь быть молодым

Будь один если хочешь быть молодым

один

Все вниз - сегодня будем праздновать ночь

Сентябрь сладок праздновать ночь без конца

Белый стол, черный чай, пурпурное вино

Я знал того, кто знал [сдал] ее

Но я не помню его лица

Праздновать ночь без конца

Какая правда о возрасте получила здесь свое поэтическое выражение? Я спросила это себя, но не поняла. Можно только предположить, что Гребенщиков имеет в виду, что не следует вступать в беспорядочные половые связи.

А вот песня, которая мне кажется чем-то похожей:

Чем ты был занят, я лился как вода

Что ты принес, что исчезнет без следа

Песни без цели, песни без стыда

Спетые, чтобы унять твою печаль

Что нам подвластно - гранитные поля

Птицы из пепла, шары из хрусталя.

Там где мы шли - там лишь небо да земля

Но ветер придет, и нас уже не жаль [12]

Чем это не сожжение фактичности при переходе к трансцендентальному субъекту! Конечно, сам Гребенщиков вряд ли имел это в виду. Но философа при философском анализе поэтического текста незнание поэтом философии совершенно не касается.

Выводы

Я ощущаю необходимость подытожить выводы относительно классической традиции, собственные заключения, ответить на вопрос о присутствии в тексте трансцендентального субъекта и временно завершить эту тему.

Модель перехода от философского детства к философской взрослости как перехода от круга к эллипсу заключается в следующем: гносеоэгоцентрический субъект - это круг. В центре у него Я, совмещенное с его собственными интересами. Вокруг него - среда (вторичная и первичная). Затем форма круга искажается, круг вытягивается и превращается в эллипс. Во втором фокусе эллипса - эпистеме (истина). Процесс перехода состоит в самосожжении. Это то же самое, что отказ от фактичности в феноменологической парадигме философствования.

Абсолютный философ все время имеет форму круга. Аналог познавательного процесса у него - расширение круга.

Классическая традиция (рассмотренная на примере Канта), даже когда ставит вопрос о возрасте, предполагает, что переход к трансцендентальному субъекту - это приобретение формы круга, которую догматизм искажал.

Я с Кантом в этом не согласна. Именно взрослый человек, а не ребенок, искажен. Человек, в антропологическом смысле - это эллипс. При этом тот полюс, в котором было его Я в детстве, сгорел.

Возвращаясь к присутствию в тексте трансцендентального субъекта, как можно присутствовать в тексте, если ты достиг философской взрослости, и как можно в нем не присутствовать?

Предположим, некто совершил акт философского самосожжения. После этого, как выяснилось, он будет иметь форму эллипса с одним сгоревшим фокусом. Второй фокус я назвала эпистеме, и кажется, если судить по этому названию, что он у всех одинаков. Но это не обязательно так. Ведь даже в идеальном сообществе абсолютных философов не всем известно одно и то же. Присутствие в тексте трансцендентального субъекта, во всяком случае, заключается в том, что в тексте присутствует его личная эпистеме, не претендующая на то, чтобы совпадать с общей эпистемой всего социума.

Однако это очень формальный ответ, он не удовлетворяет тому вопросу, который я ставила. Когда я писала, что (после самосожжения) решительно избираю присутствовать в тексте, я имела в виду что-то гораздо более тонкое и непонятное. Как частный случай трансцендентального субъекта я ведь все равно буду присутствовать, хочу я этого или не хочу. Для этого не нужно принимать никакого особого решения. Но, присутствуя de facto, можно делать вид, что тебя нет. Такой нарочитый модус отсутствия был очень моден раньше. Часто было принято писать вместо "я" "мы", пользоваться неопределенными оборотами и уж конечно не отвлекаться на личные воспоминания и замечания. Даже удивительно, что этому не следует, например, Декарт. Он в самых философских своих вещах спокойно ссылается на свою фактичность. Например, в "Рассуждениях о методе" он вспоминает, что "Размышления о первой философии" он написал в Германии, в теплой комнате и т.п. Фактичность в тексте не мешает философскому содержанию, при условии, что в самом философском содержании никакой фактичности нет. Другими словами, те места, в которых философ вспоминает о своей фактичности, и те, в которых он пишет общезначимый философский текст, должны быть разделены. Это у Декарта, в общем, выполняется.

Относительно моды надо заметить, что теперь она повернулась по-другому. Теперь стало модно писать "я". Например, вот текст В.Подороги, посвященный представлению проекта "Тетради по аналитической антропологии": "Но почему "Тетради"? Мне нравятся ученические тетради с полями..." - И далее, через несколько строк: "Но "Тетради" против новейшего письма, причем, в самых разнообразных его публичных проявлениях (вербальных, визуальных и не только), - поглощенного культом естественной потребности (выражения). Писать так же естественно, как любить, любить как есть, есть как говорить, говорить как... Негласная конвенция понимания, столь значимая для любого сообщества, - первая жертва этой победы "хочу" над "могу". Прежде мысль, заключенная в книге, сопротивлялась натиску времени, более того, если представлялась возможность, то и управляла им, накапливала, равномерно распределяла, устраивала ловушки, время казалось тогда всего лишь мягкой и послушной субстанцией, подобной картезианскому воску. Сегодня все иначе: публичное "коллективное" сверхбыстрое письмо господствует над индивидуальным поиском, исследованием, сверхмедленным письмом. Последнее обесценилось. Лозунг дня: все, что опаздывает, не существует. Графомания (в том числе и парафилософская) кажется спасением... отчаянной попыткой присвоить публичность и хоть на мгновение утвердить собственное имя и авторское право..." (Авто-био-графия, с.9). Не правда ли, несколько удивительно, что столь серьезный текст, посвященный негативному анализу поверхностной культуры - по сути говоря, именно тому, что философия стала не общезначима - начинается с того, что автор любит тетради с полями? Имеют ли эти частности отношение к трансцендентальной субъективности? На первый взгляд не очень, но это не доказано. Надо ведь сказать не только нечто общезначимое, но и открыть читателю, какова твоя необщезначимость. Примерно эту мысль можно сформулировать так: не следует добавлять к общезначимому фактичное, если, конечно, ты можешь этого не делать; но если ты этого не можешь, надо открыть фактичность, чтобы читатель смог отнять ее самостоятельно. Конечно, прибавлять и отнимать - даже с точки зрения математики слишком примитивные действия. Речь ведь часто идет о целых построениях, выросших из корня, который уходит в фактичность. Отнять ее просто так невозможно, не разрушив все построение. Может быть, тут следует добавить то, что, присутствуя в тексте, ты становишься в позицию коммуникации, а это уменьшает вероятность слишком сильно ошибиться от необщезначимости. К тому же это благородная позиция, она импонирует читателю и при правильном использовании не мешает думать.

Впрочем, выше я писала, что я не знаю, что значит быть идеальным взрослым философом, но знаю, что для этого надо совершить самосожжение, и назвала это априорной убежденностью. Теперь я не нахожу ничего лучше, чем сослаться на априорную убежденность еще раз. Я точно так же убеждена, что все, что не удалось сжечь, должно присутствовать и быть открыто. Априорная убежденность - в высшей степени сомнительный аргумент. Но у меня нет других аргументов. Все, что я пишу, является обоснованием и рационализацией этой априорной убежденности. Поэтому я временно заканчиваю.

Дата добавления: 2015-10-02