Поступление в Благородный пансион

Из Тархан Елизавета Алексеевна с Мишелем, Колей Давыдовым и слугами выехали после Яблочного Спаса и к Успенью уже были в Москве. Поселились снова в доме Костомаровой на Поварской. Бабушка стала срочно подыскивать гувернёра. Ей рекомендовали опытного пожилого француза Жана Пьера Жандро. Его изысканные манеры и необыкновенная галантность покорили её. Мишель скоро полюбил мудрого, доброго, но при этом строгого старика.

После уроков французского новый гувернёр так увлекательно рассказывает ученикам о пережитой им во Франции революции с её народным подъёмом, воодушевлённом лозунгами свободы, равенства и братства, штурмом Бастилии и взятием королевского дворца Тюильри, «Великим страхом» 1789 года, когда крестьяне жгли усадьбы землевладельцев, захватывали их земли и убивали не успевших скрыться хозяев, с упразднением монархии и принятием конституции, со сменой календаря, с казнью Людовика XVI и вскоре Марии-Антуанетты, с образованием и роспуском Конвента, созданием Директории и приходом к власти Наполеона Бонапарта…

Жандро был роялистом и жалел, что короля схватили в 1791 году при попытке побега, а королеве не смогли устроить побег в октябре 1793 года из тюремной башни Консьержери. За казнью монархов последовала очередная волна кровавого террора, погубившего сотни тысяч людей разных сословий. Получив из родного города Безансона известие о гибели своего отца, Жан Пьер решил эмигрировать и с трудом добрался до России, где обрёл не только кров и работу, но и истинное призвание. Уже больше 20 лет он успешно учил детей русских дворян.

Рассказы Жандро впечатлили Мишеля. Отрок начал задумываться о том, что если подобное когда-нибудь случится в России и падёт царский трон, размах кровавого террора в огромной империи унесёт куда больше жизней, чем во Франции, и приведёт к власти невиданно жестокого диктатора.

В конце августа Лермонтов особенно усердно занимался с Жандро, Зиновьевым и другими учителями, готовясь к вступительным испытаниям. Александру Зиновьевичу он на первом же уроке показал свою поэму «Черкесы» и с нетерпением ждал его мнения. Учитель похвалил первое сочинение Мишеля в присутствии бабушки:

— Весьма недурно для начала. И рифмы неплохи, и сюжет. И за образец взяты прекрасные сочинения Пушкина и Козлова. А главное, за всем этим стоят твои личные впечатления и отношение к происходящему на Кавказе, твоя любовь к этому краю и его народам. У тебя есть талант, и его надо развивать. Мне особливо понравились из VI части стихи:

Денница, тихо поднимаясь,

Златит холмы и тихий бор;

И юный луч, со тьмой сражаясь,

Вдруг показался из-за гор.

Колосья в поле под серпами

Ложатся жёлтыми рядами.

Все утром дышит; ветерок

Играет в Тереке на волнах,

Вздымает зыблемый песок.

Свод неба синий, тих и чист;

Прохлада с речки повевает,

Прелестный запах юный лист

С весенней свежестью сливает.

Везде, кругом сгустился лес,

Повсюду тихое молчанье;

Струёй, сквозь темный свод древес

Прокравшись, дневное сиянье

Верхи и корни золотит.

Лишь ветра тихим дуновеньем

Сорван листок летит, блестит,

Смущая тишину паденьем.

Но вот приметя свет дневной,

Черкесы на коней садятся,

Быстрее стрел по лесу мчатся,

Как пчёл неутомимый рой,

Сокрылися в тени густой.

— Пойду-ка отмечу эти строки в моей копии, — обрадовалась бабушка.

Она вышла к себе, отчеркнула похваленную учителем часть и написала: «Зиновьев нашёл, что эти стихи хорошие».

Александр Зиновьевич тем временем продолжал разбирать с учеником его поэму:

— Есть и несколько замечаний. Скажем, в прочитанной мною строфе ни с чем не рифмуется стих «Играет в Тереке на волнах». А в VII строфе ты рифмуешь «высокой — громкой», «войска — плеча». Такие рифмы считаются недостаточными, их следует избегать.

— Я постараюсь исправить.

— И вот ещё что: в X строфе 1-й стих у тебя написан хореем — «Пушек гром везде грохочет», а всё сочинение — ямбом. Такое тоже недопустимо. Это нарушение стихотворного размера.

— Спасибо, Александр Зиновьич, я обязательно учту Ваши замечания.

— Успехов тебе на испытаниях, — пожелал учитель и откланялся.

Экзамен назначили на субботу 1 сентября. Мишель с душевным волнением зашёл в здание Благородного пансиона, стоящее в виде большого классического каре на Тверской улице между двумя Газетными переулками. На испытания кроме него привели ещё пятерых мальчиков от двенадцати до пятнадцати лет. Всё оказалось гораздо легче, чем ожидал Мишель. В аудитории сидел «ареопаг» из трёх экзаменаторов: директора пансиона Петра Александровича Курбатова, профессора медицинского факультета Ефрема Осиповича Мухина и инспектора Михаила Григорьевича Павлова — профессора университета, известного своими энциклопедическими познаниями по философии, физике, медицине и агрономии. Лицо Курбатова было спокойно, приветливо, и это внушало надежду. Мальчики подходили «по цепочке» к каждому из троих. Им задавали вопросы, задачки, просили прочесть тексты и стихи, сказать и написать фразы на русском, французском и немецком языках. Мишелю задания показались совсем несложными, он отвечал быстро и уверенно. Его приняли полупансионером в четвёртый класс. Обрадованная успехом внука бабушка сразу внесла необходимую плату за полгода обучения и столовые приборы. Из пансиона Мишель вышел уже его учеником.

С понедельника 3 сентября 1828 года начались занятия. Утром кучер привозит Мишеля на учёбу, а после уроков отвозит домой на Поварскую. Каждому ученику, по пансионской традиции, родственники выбирали в попечители одного из педагогов. Бабушка выбрала для внука, конечно, Зиновьева. Под его руководством Мишель занимается очень настойчиво и увлечённо. Ему исполнилось четырнадцать лет, детские капризы давно остались в прошлом. К учёбе он теперь относится как к серьёзной и интересной работе. Кроме основных предметов, отроку очень нравятся занятия по музыке, рисованию, фехтованию, верховой езде. У него появилось много новых друзей, а из старых знакомцев здесь в другом классе учился его чембарский приятель Вася Подладчиков.

Увлёкшись древней историей, Мишель прочёл книгу „Описание военных действий Александра Великого, царя Македонского. С семью гравированными эстампами“ и начал по вечерам лепить из воска античные батальные сцены. Увидев их на столе у кузена, десятилетний Еким, привезённый в Москву из Апалихи для занятий, тут же начал расспрашивать:

— Мишель, что это за сражение?

— Переход через реку Граник войск Александра Великого в 334 году до Рождества Христова. Македонский царь тогда обратил в бегство персидских сатрапов.

— Где же такая река протекает?

— В Малой Азии. После этой битвы Александру Македонскому покорились области Фригия и Лидия.

— А откуда ты знаешь, какой была картина сражения?

— Здесь в книге эстамп есть, я по нему лепил.

Восторженно разглядывая другую батальную сцену с воинами в доспехах из фольги, колесницами, украшенными стеклярусом, и боевыми слонами у палатки полководца, Еким снова спрашивает:

— Это сражение где было?

— При Арбелах в 331 году до Рождества Христова. Там легионы Александра Великого разбили армию персидского царя Дария Третьего и полностью покорили Персию, потому что остальные города сдались и присягнули Македонскому.

— Как у тебя хорошо получилось! Даже слонов вылепил!

— Слоны — самое простое. Кстати, их у Дария было пятнадцать, но они в битве не участвовали.

— Мне тоже нравится, как ты вылепил батальные сцены, — похвалил друга пришедший в гости Святослав Раевский, который недавно поступил на службу в канцелярию московского генерал-губернатора. — Очень полезное занятие для изучения истории. А о чём профессор Мерзляков на последних лекциях говорил?

— Об античном стихосложении. Свои переводы читал и задал нам перевести или сочинить стихи на античные сюжеты.

— Ну и как, ты написал?

— Да. Вот взгляни, — Мишель протянул Святославу тетрадь.

Тот быстро прочёл стихотворения «Цевница», «Заблуждение Купидона» и сказал:

— По моему, хорошо. Все размеры соблюдены, рифмы богатые и, что мне больше всего нравится, чувствуется твоё оригинальное видение темы, несмотря на заимствования, к примеру, из Батюшкова.

— Вчера я эти стихи Дмитрию Никитичу Дубенскому показал после лекции по риторике, он тоже одобрил. Я теперь его новую книгу «О народном русском стихосложении» читаю. Много полезного в ней нахожу.

Екиму надоело слушать умные разговоры старших, он заглянул в тетрадь Мишеля, перевернул страницу и прочёл вслух, чтобы обратить на себя внимание:

Листья в поле пожелтели,

И кружатся и летят;

Лишь в бору поникши ели

Зелень мрачную хранят.

Под нависшею скалою,

Уж не любит, меж цветов,

Пахарь отдыхать порою

От полуденных трудов.

Зверь, отважный, поневоле

Скрыться где-нибудь спешит.

Ночью месяц тускл, и поле

Сквозь туман лишь серебрит.

— Еким, ты зачем без спросу тетрадь мою взял? — нарочито сердится Мишель.

— Любопытно очень, что ты там сочиняешь. Про осень так здорово у тебя написано. Мне сразу представились виды из мезонина в Тарханах и Апалихе. А где же продолжение?

— Пока нет. Видишь, пустое место оставил.

— А тут у тебя что? «Черкесы», — прочёл Еким заглавие. — Переписать поэму сюда хочешь, что ли?

— Нет, я просто нарисовал титульный лист к ней. Это для рукописного журнала «Утренняя заря». Мы его с Колей хотим выпускать.

— Ты сочиняешь что-нибудь ещё для журнала?

— Да, но пока не закончил. Потом покажу, когда Коля в наш журнал перепишет. Иди-ка в классную комнату. Тебя гувернёр ждёт на урок французского. Опоздаешь, так мсьё Жандро не похвалит.

— Ладно. Оревуар.

Кузен вышел. Мишель прикрыл за ним дверь и продолжил разговор со Святославом:

— Честно говоря, я написал ещё две поэмы в духе Пушкина, но по-своему: «Кавказский пленник» и «Корсар». Пока не перебелил их, потому что уроков много задают. Перебелю и покажу тебе, но Мерзлякову не стану давать. Он говорил, что южные поэмы Пушкина якобы образцы ложной поэзии. А я считаю, что никакой не ложной, а самой настоящей поэзии это образцы!

— Алексея Фёдорыча известны предпочтения. Он романтизма не любит, по нему эпическая поэзия должна быть сплошь гражданственной и героической, как у Шекспира и Шиллера. Но надо отдать ему должное, он народную поэзию хорошо чувствует и перелагает. Его подражания и переводы античных стихотворцев несколько старомодные, но зато мастерские. Многому у Мерзлякова научиться можно.

— Согласен. Мне бабушка дала на книги денег. Они у дядьки Андрея на сохранении. Я стал ходить по субботам к Семёну Егорычу Раичу на собрания Общества молодых любителей литературы. Там мы начали обсуждать книгу Вакенродера и Тика «Об искусстве и художниках». Я её раньше брал читать у Мещериновых, а теперь хочу её купить, и ещё кое-какие издания, нужные для учёбы, приобрести или выписать. Ещё не поздно, книжные магазины открыты. Поедём с нами, может, посоветуешь мне что-нибудь. Бабушки всё равно дома нет, она зубы лечит.

— Что ж, поедем, — согласился Святослав.

После удачного вояжа по книжным магазинам и вкусного ужина Мишель внимательно перечитал романтическую новеллу Вакенродера «Видение Рафаэля» и серьёзно задумался над красивой легендой о том, как великий художник смог создать гениальный образ Мадонны лишь в состоянии божественного вдохновения после ночного видения светящегося изображения Девы Марии на стене. «На следующее утро он проснулся как бы вновь рождённым на свет, — писал Вакенродер, — видение навеки чётко запечатлелось в его душе, и теперь ему удавалось всегда изображать Матерь Божию такой, какою она виделась его внутреннему взору, и сам он с тех пор смотрел на собственные картины с благоговением».

Юный Лермонтов понимал, что это только легенда, и, перенося идею вдохновения под влиянием красоты на поэзию, вскоре написал стихотворение «Поэт»:

Когда Рафаэль вдохновенный

Пречистой Девы лик священный

Живою кистью окончал,

Своим искусством восхищённый,

Он пред картиною упал!

Но скоро сей порыв чудесный

Слабел в груди его младой,

И, утомлённый и немой,

Он забывал огонь небесный.

Таков поэт: чуть мысль блеснёт,

Как он пером своим прольёт

Всю душу; звуком громкой лиры

Чарует свет, и в тишине

Поёт, забывшись в райском сне,

Вас, вас! души его кумиры!

И вдруг хладеет жар ланит,

Его сердечные волненья

Все тише, и призрак бежит!

Но долго, долго ум хранит

Первоначальны впечатленья.

* * *

Михаил Лермонтов на пороге четырнадцатилетия ступил на путь поэтического творчества. Набираясь творческого опыта, совершенствуя мастерство и постепенно освобождаясь от заимствований и подражаний, он будет до конца своей короткой и так рано оборвавшейся жизни верно служить русской литературе, несмотря на превратности судьбы.

Дата добавления: 2015-09-04