Кропотовская любовь

В Кропотове Агате скучновато: все барышни остались в Васильевском, а тётушки Лермонтовы намного старше её и заняты будничными хлопотами по хозяйству. Пожалуй, только с Еленой ей интересно, но и у той свои заботы.

Елизавета Алексеевна с доктором Леви отлучилась в Васильевское, Юрий Петрович уехал на целый день в Ефремов по неотложным делам. Жан Капэ, заметно постаревший и ссутулившийся, устроился в саду читать французскую книгу, Христина Осиповна дремала в плетёном кресле на веранде, укрывшись клетчатым пледом.

Заметив, что Агата заскучала, Мишель позвал её пройтись берегом Любашевки. Его невинная мечта побыть с нею наедине сбылась. Они шли по тропинке, вьющейся среди прибрежной муравы и душистого клевера. В лощине мерно журчала речка, изредка доносилось мычание коров, блеяние овец и коз, пасущихся в лугах. На золотых нивах в разгаре жатва. Среди перелесков видны сёла и деревеньки Ренёвка, Лукьяновка, Елизаветовка и в отдалении Журавлёвка.

— Как здесь хорошо, Мишель! — сказала Агата, собирая полевые цветы. — Теперь я вижу, что ты очень похоже набросал эти виды в альбоме.

— Здесь исконно русские сельские пейзажи, — отозвался мальчик, срывая для девушки яркую кашку и ромашки. — Наверное, именно такие воспел Пушкин. Вот послушай, я прочту наизусть:

Деревня, где скучал Евгений,

Была прелестный уголок;

Там друг невинных наслаждений

Благословить бы небо мог.

Господский дом уединенный,

Горой от ветров огражденный,

Стоял над речкою. Вдали

Пред ним пестрели и цвели

Луга и нивы золотые,

Мелькали селы; здесь и там

Стада бродили по лугам,

И сени расширял густые

Огромный, запущенный сад,

Приют задумчивых дриад.

Когда мальчик декламировал, его большие глаза блестели, и лицо, преображённое вдохновением, показалось Агате прекрасным.

— Замечательные стихи! Это откуда? — спросила она.

— Начало второй главы романа «Евгений Онегин». Она ещё прошлой осенью напечатана. Разве ты не читала?

— Нет, я читала только первую главу. Ой, как интересно! Ты мне дашь? — девушка неосознанно бросила на Мишеля кокетливый взгляд.

— Конечно. Мне эту книжку Марья Акимовна подарила. Пушкин пишет о жизни Онегина в деревне и его дружбе с юным соседом Владимиром Ленским. Тётенька говорила, что эпиграф наш поэт взял из «Сатир» Горация. «O rus!» значит «О, деревня!», а «О, Русь!» — обращение к родной земле. Я тоже нахожу в деревне гораздо больше исконно русского, нежели в городе.

— Какой же ты умница Мишель! Память у тебя превосходная, — похвалила его Агата, нюхая букетик полевых цветов и снова невольно флиртуя. — Иные юноши воображают из себя, а слова умного от них не дождёшься. Прочти мне ещё что-нибудь из «Евгения Онегина».

Мальчик смущённо молчал. Он всё больше и больше увлекался девушкой, её естественное кокетство смутило и раззадорило его. Он вдруг чисто по-ребячески пустился бежать по полю, крикнув кузине:

— Прочту в саду! Догоняй!

Агата побежала за ним, но длинное платье путалось в густой отаве и мешало ей настичь кузена. Мальчик плюхнулся на скамейку под старой раскидистой яблоней и успел отдышаться, когда девушка подоспела и села рядом с ним. Не дожидаясь повторной просьбы, Мишель начал декламировать:

Ах, он любил, как в наши лета Уже не любят; как одна Безумная душа поэта Еще любить осуждена: Всегда, везде одно мечтанье, Одно привычное желанье, Одна привычная печаль. Ни охлаждающая даль, Ни долгие лета разлуки, Ни музам данные часы, Ни чужеземные красы, Ни шум веселий, ни науки Души не изменили в нем, Согретой девственным огнем.

— Боже мой, как прелестно! Обожаю стихи о любви, — мечтательно сказала Агата. — Это про Онегина?

— Нет, про Ленского. Он влюблён в милую соседку, в подругу детства Ольгу, — ответил Мишель и, вдруг осмелившись, признался: — И я тебя так люблю.

Агата потупила взор и не нашлась сразу, что ответить. Её влекло к Мишелю, хотя она понимала, что он совсем мальчик и не кузен ей вовсе, а двоюродный племянник. Она ещё в июне замечала его увлечение собой, но не придавала особого значения. Как многие молоденькие девушки, Агата несколько раз влюблялась, но скоро разочаровывалась. Собственно, это была не любовь, а только ожидание её, мечта о ней, юное смятение чувств.

Не дождавшись ответа, Мишель смущённо спросил:

— А ты… ты любишь меня?

— Люблю, как тебя не любить, — наконец вымолвила Агата, задумчиво теребя бисерный шнурок на запястье.

Девушка не захотела огорчить его, да и сказала чистую правду: она действительно его любила, но больше по-сестрински, как младшего кузена. Признание Мишеля разбередило ей душу, всколыхнуло дремавшие мечты и надежды.

— Правда? — обрадовано переспросил Мишель.

— Да. Только пусть это будет нашей тайной. Договорились?

— Хорошо, — охотно согласился воодушевлённый мальчик.

Ловко поймав упавшее с ветки душистое краснобокое яблоко, он протянул его кузине:

— Вроде спелое и не червивое.

— Мерси, дома помою и съём.

— Тяв-тяв-тяв! — послышался звонкий лай моськи. Собачка резво подбежала, подпрыгнула и выбила яблоко из рук девушки.

— Мими, шалунья, ты любишь фрукты? — удивлённо воскликнула Агата.

Ответом было аппетитное чавканье.

— Пусть ест, я тебе другое достану, лучшее, — Мишель, встав на скамейку, наклонил ветку пониже, сорвал и подал кузине самое большое и румяное яблоко.

— Вот вы где, в саду! А мы тут вас обыскались, — Наталья Петровна поспешила к ним, услышав лай моськи. — Елизавета Алексевна вернулись из Васильевского и переживают. Надо было сказаться. А то ужин готов, а вас всё нет и нет.

— Простите, тётушка, мы далеко не отлучались, — извинился Мишель, слезая со скамьи, — у Любашевки прошлись и по саду.

— Ну, слава Богу, нашлись. Идём скорей в столовую.

После ужина Мишель взял книжку 2-й главы «Евгения Онегина», вышел на веранду, сел на плетёную скамейку и, залюбовавшись августовским закатом, не стал перечитывать стихи, которые и так давно знал наизусть. Сгущались сумерки, сделалось свежо и прохладно, но мальчик не замечал этого. Двери в залу были приоткрыты, и он с наслаждением слушал, как Агата упоённо играла на клавикордах знакомую пьесу Бетховена «К Элизе». Лирические созвучия то задумчиво растекались в воздухе, то нежно звенели, то мощно лились волнующими аккордами.

Погрузившись в мечтания, Мишель забыл обо всём на свете, кроме своей любви. Когда девушка кончила играть, все её дружно похвалили и разошлись по комнатам. Агата вышла на веранду и присела на скамейку рядом с мальчиком. Над деревьями вставала оранжево-жёлтая луна. Звонко свиристели цикады.

— Чудный вечер, не правда ли, Мишель? — спросила она.

Мальчик кивнул, глаза его блестели в лунном свете. Он вздохнул и прочёл слегка дрожащим от волнения голосом стихи из романа Пушкина:

Он пел любовь, любви послушный,И песнь его была ясна,Как мысли девы простодушной,Как сон младенца, как лунаВ пустынях неба безмятежных,Богиня тайн и вздохов нежных.

— Это про Ленского, — пояснил он. — Вот, возьми книжку.

— Мерси боку. Нынче же начну читать.

— Тебе непременно понравится.

— Боже мой, да ты продрог, — заметила Агата, набрасывая ему на плечи ажурную шерстяную шаль.

Мишель невольно прижался к ней, она обняла его и погладила по голове. Всё это длилось минуту, но для мальчика время будто остановилось.

— Доброй ночи, — пожелала ему девушка.

— Доброй ночи, — тихо отозвался он, коснувшись губами её бархатной щеки.

Агата порывисто поднялась, поцеловала его в лоб и, взяв книжку, пошла в свою комнату. Её тёплая, тонко пахнущая французскими духами шаль осталась на плечах у Мишеля. То, что он испытывал, трудно выражалось словами. Это и восторг, и упоение, и нежное волнение юной любви. Он ещё с четверть часа просидел на скамейке, желая продлить очарование, потом, наконец, встал, бережно снял шаль и зашёл в залу, плотно закрыв дверь веранды на вставленный в замок ключ. Навстречу ему спешила бабушка с тёплой курточкой в руках:

— Ты, Мишенька, не замёрз ли? Надень-ка курточку.

— Нет, не замёрз. Тут кузина оставила шаль.

— Ничего, завтра отдадим. Ложись-ка спать. Утро вечера мудренее, — зевая, отвечала бабушка, перекрестила и поцеловала внука.

Мишель послушно лёг в кровать, но до утра так и не уснул. Не спала и Агата, увлечённо читая при свечах вторую главу «Евгения Онегина». Иногда она отвлекалась, вспоминая пережитое за день, и думала: «Полюбит ли меня кто-нибудь так нежно и чисто, как милый наивный кузен? Свет, говорят, жесток и развратен». И ей так хотелось верить, что она скоро обретёт настоящую любовь и будет счастлива.

* * *

В Москве Мишель погрузился в учёбу, в мир новых творческих увлечений и насыщенную жизнь первопрестольной. Горячая страсть его понемногу улеглась, но её огонёк горел в его сердце целых три года. Синий бисерный шнурок Агаты он продолжал хранить у себя.

Девушка, закружившись в московском свете в череде новых знакомств, балов, театральных постановок и домашних вечеров, встречалась с Мишелем в кругу родных, всегда была с ним очень мила, но постепенно отдалялась от него. Мальчик с огорчением узнавал от кузин о её увлечениях молодыми людьми, может быть, и не очень серьёзных.

В конце 1829 года Агата вновь приехала из Симбирска в Москву и, встретившись с подросшим Мишелем, порой кокетничала с ним, будоража прежние чувства. Под их впечатлением юный Лермонтов написал стихотворение «К гению», а в 1830 году нарисовал портрет девушки на листе с посвящением драмы «Люди и страсти»:

Тобою только вдохновенный,

Я строки грустные писал,

Не знав ни славы, ни похвал,

Не мысля о толпе презренной.

Одной тобою жил поэт,

Скрываючи в груди мятежной

Страданья многих, многих лет,

Свои мечты, твой образ нежный;

Назло враждующей судьбе

Имел он лишь одно в предмете:

Всю душу посвятить тебе,

И больше никому на свете!..

Его любовь отвергла ты,

Не заплативши за страданье.

Пусть пред тобой сии листы

Листами будут оправданья.

Прочти — он здесь своим пером

Напомнил о мечтах былого.

И если не полюбишь снова,

Ты, может быть, вздохнёшь об нём.

Судьба улыбнулась Агафье только в середине 1830-х годов. Она вышла замуж за отставного штаб-ротмистра Петра Дмитриевича Дохтурова, сына прославленного генерала, героя Бородина, но овдовела, к несчастью, уже в 1843 году. Агафья Александровна лет на тридцать пережила супруга. Единственного сына Дмитрия она воспитала достойным человеком и гражданином. Отличившись в Кавказской и Русско-турецкой войнах, он дослужился до звания генерала от кавалерии и был известен не только храбростью, хладнокровием в боях и воинским мастерством, но и истинно русской щедростью и добротой души. Своё весьма значительное состояние Дмитрий Петрович Дохтуров, порой пренебрегая собственными насущными потребностями, потратил на хорошие книги и на пожертвования нуждающимся, многим помог преодолеть трудности, получить образование и выйти в люди.

Дата добавления: 2015-09-04