Солдаты: кровавый путь к миру? 4 страница

Ход других этнонациональных революций 1917 г. также в значительной степени зависел от "солдатского фактора". Имеется в виду не только количество штыков, готовых подпереть "национальные" интересы, но и степень осознания непосредственной военной угрозы, а также взаимные опасения народами ближайших вооруженных соседей. Так, в Закавказье обострение ситуации было связано с боязнью того, что солдаты армянских батальонов начнут мстить мусульманам за резню 1915 г. в Турции; на обстановке в Крыму сказалось присутствие даже малочисленных подразделений мусульманской конницы и т. п. Такие факторы, как особенности этнопсихологии, политической культуры, идентификационных процессов часто уродливо проявляли себя через солдатские эмоции. С ходом войны связаны и относительная сдержанность финских политиков, чей народ мог рассчитывать на определенные выгоды от нейтралитета; и сговорчивость с центральной властью мусульманских лидеров, более других уделявших внимание культурно-национальной автономии (338); и склонность почти всех закавказских партий ориентироваться до поры до времени на Россию как военного гаранта стабильности в регионе; и противоречивая позиция национальных лидеров Прибалтики, легче других добивавшихся признания своих требований Временным правительством. Кажущийся "единым" национальный вопрос на деле оказывался поразительно многогранен. Несомненно, старая власть аккумулировала психозы национализма на самых различных уровнях, но выплеснулись они только тогда, когда массы ощутили шоковое состояние исчезновения имперского центра.

Вопреки резонным опасениям, масштабные этнические, как и социальные, конфликты в Закавказье длительное время удавалось сдерживать. Это происходило вовсе не благодаря особо удачливой политике Особого Закавказского комитета Временного правительства, куда на паритетных началах входили представители и социалистов, и либералов от всех трех основных народов. Случилось так, что в начале осени 1917 г. власть здесь тихо и незаметно переместилась к Советам, умеренные национально-социалистические лидеры которых, ранее занимавшие ведущие позиции и в "буржуазных" органах власти, установили теперь столь же прочные связи с не менее умеренными лидерами солдатского (русского) краевого объединения Советов. (Сглаживало обстановку и то, что лидеры наиболее воинственной национально-социалистической партии Дашнакцутюн были частично заняты в оккупированной русскими войсками части Турецкой Армении, а, с другой стороны, были поглощены проблемой многочисленных беженцев.) Большевики имели влияние только в Баку, где использовали в своих интересах противостояние армянской и азербайджанской части населения; в других частях края их влияние было ничтожным, попытки идти против Советов не приносили успеха.

Ситуация вышла из-под контроля не в связи с политическими пертурбациями, а в силу того, что после Октября стал стихийно оголяться фронт. Малочисленные большевики, используя солдат, даже пытались в середине декабря свергнуть Тифлисский Совет, но последнему удалось разоружить своих противников в казармах (339). Эта акция была тут же представлена большевиками как "нападение "инородцев" на русских солдат" (340). Конфликт нагнетался за счет роста межнациональной подозрительности и вражды. И даже в этих условиях события, случившиеся в начале января 1918 г. на станции Шамхор, превзошли все самые худшие опасения. "" Так называемые шамхорские события подавались в советской историографии как намеренный расстрел "буржуазными националистами" русских солдат, возвращающихся домой. На деле это тот случай, когда революционный хаос обернулся общей трагедией.

Уходящие с фронта русские войска оставляли часть оружия армянам, вынужденным более других думать об опасности турецкого вторжения. Это, в свою очередь, нервировало азербайджанцев. Ситуация взорвалась, однако, в связи с тем, что у станции Шамхор русских солдат попытался остановить с целью изъятия части оружия грузинский заградительный отряд с бронепоездом, начальник которого проявил излишнее рвение. Пока шли переговоры между грузинами и русскими солдатами, к станции подоспели, с одной стороны, тысячи азербайджанских крестьян, рассчитывающих на свою долю оружия, с другой - еще несколько эшелонов с солдатами. Началась стрельба. Фронтовикам, вероятно, удалось бы расчистить себе путь артиллерийским огнем, но один из снарядов угодил в огромный резервуар с нефтью, взорвалось еще несколько емкостей с горючим, пламя охватило составы. Количество убитых и заживо сгоревших с той и другой стороны оказалось невозможно подсчитать, но говорили о тысячах жертв (341). Но и этот случай меркнет на фоне последующих вспышек межнациональной резни, связанных, с одной стороны, с попыткой бакинских большевиков распространить свою власть на все Закавказье, с другой - с турецким вторжением. Революция выросла из войны империй, удивляться, что эскалация этнического насилия оказалась связана с солдатами, не приходится.

Разумеется, межнациональные отношения и без солдат нигде не были идиллическими. Кое-где этнические конфликты разгорались из-за земли. Это происходило и на Северном Кавказе, и в Туркестане, и в других местах этнической чересполосицы. Известно, что маловлиятельные до 1917 г. украинские эсеры выросли в массовую партию, используя простейший демагогический прием: с созданием национального земельного фонда на Украине, уверяли они, не останется помещиков (москалей и поляков), труженики-хлеборобы существенно расширят свои земельные владения. По данной схеме могли рассуждать и русские. В октябре 1917 г. в Оренбургской губернии украинские переселенцы подверглись издевательствам и насилиям со стороны местного великорусского населения (342). То, что в советской историографии со слов Ленина называлось слиянием различных "потоков" революционного движения в 1917 г. при непременной организующей деятельности большевиков, на деле было стихийным подпитыванием смуты на почве взаимного социального и национального недоверия.

В силу своей историографической обойденности особого внимания заслуживает мусульманское движение. Это тем более необходимо, что в современной литературе нет-нет да появляются нелепые утверждения о том, что после Февраля "в мусульманском движении значительно усилилась дифференциация", после чего оно разделилось на два крыла: сторонников национально-культурной автономии в унитарном государстве и приверженцев демократической федерации (343). Здесь все неверно. Но дело даже не в этом. Приведенные термины применительно к массе мусульман в 1917 г. - пустой звук. Их движение вообще стояло особняком в ряду других этнонациональных движений, несмотря на постоянные контакты мусульманских политиков с их лидерами. Это было связано с тем, что сама по себе религия - требующая одобрения любой власти, которая не посягает на веру - заставляла мусульман инстинктивно сторониться европейской "политики". С другой стороны, мусульмане понимали демократические свободы прагматично - как гарантию того, что они смогут сосредоточиться на культурно-автономистской деятельности.

Мусульманские массы, безусловно, мыслили традиционапистски - но не ''реакционно" и даже не чисто консервативно. (В революционные эпохи консерватизм и прогрессизм вообще начинают более чем своеобразно взаимодействовать.) В чем-то на социально-психологическом уровне они оказывались близки русской крестьянской массе (не случайно в Казанской губернии собственно этно-конфессиональных конфликтов не наблюдалось). Мусульманский мир идею "прогресса" не понимал и не принимал. Движение "вперед" - тем более к неведомому идеалу социализма - для них не имело никакого смысла. Для мусульман идеал уже содержался в Коране и был детально регламентирован обычным правом. Даже такой экзотический деятель 1917 г., как мусульманин-меньшевик А. Цаликов заявлял, что универсалистский характер Корана делает принадлежность к исламу "основным национальным признаком" (344). Применительно к 1917 г. говорить о фундаментализме также не приходится; напротив, мусульманские лидеры воспринимали демократию как возможность обновленчества (джадидизм). Такой феномен как "ваисовское движение" (попыткаотождествить Коран с социализмом, понимаемым как уравнительность) является лишь крайним выражением этой тенденции (345). Более того, создается впечатление, что даже малочисленные мусульмане-коммунисты черпали свою страсть больше от обращенного религиозного мессианства, нежели от новообретенного пророка Маркса.

Совершенно не случайно то, что после Февраля мусульмане, в отличие от других национальных движений, обратили особое внимание на проблему свободы совести (346). Поражает и другой момент: особая форма верноподданничества по отношению к новой власти, исходящая со стороны участников восстания в Средней Азии и Казахстане (347). В дальнейшем мусульмане особые надежды возлагали на пропорциональное представительство во Всероссийском Учредительном собрании. Разумеется, и мусульмане оказались затронуты смутой. В июне поступали сведения о "вражде армян и мусульман, мусульман одного селения против другого, мусульман против молокан" в Закавказье (348). Но в данном случае надо учитывать, что подобная информация относится к потенциально самому этновзрыво-опасному региону империи; мусульмане края (в значительной части шииты) стояли особняком по отношению к основной российской суннитской массе. Надо принимать во внимание и то, что русские крестьяне отказывались сотрудничать с местным населением в органах местного самоуправления, как это случалось в Дагестане (349). Несомненно также, что часть мусульман все острее реагировала на милюковские планы завоевания проливов (350), хотя преувеличивать действие этой тенденции не следует.

В целом, мусульманское население оставалось относительно спокойным. Идеи автономии, федерации понимались мусульманами в культурно-автономистском духе. По мере того, как общероссийская власть обнаруживала свое демократически-космополитичное равнодушие к этому вопросу, все более ощутимо давала себя знать тенденция к этноизоляционизму, сочетавшаяся, впрочем, с непрекращающимися попытками объединиться в рамках российской демократии. В любом случае, лидеры мусульман даже в сентябре-октябре (времени особого обострения отношений Временного правительства с Центральной Радой) резко возражали против попыток явочного проведения в жизнь своих требований (351). С формированием мусульманских частей они также не спешили; Временное правительство и Ставка активно занялись их формированием лишь в последние недели своего существования (352), рассчитывая использовать их "втемную" на манер Корнилова - для поддержания порядка. Тем не менее, мусульманские части, "разлагавшиеся" куда медленнее даже других "национальных", сыграли свою роль в большевистском перевороте.

Сдержанность мусульманских политиков и терпеливое ожидание мусульманских низов в Центральной России и Сибири особенно поражает на фоне событий в Туркестане. В прошлом советские историки обращали внимание лишь на солдатский бунт в Ташкенте в конце августа - начале сентября, усмирять который была направлена особая карательная экспедиция. Этот эпизод подавался по-разному: то как забегание местными большевизированными Советами вперед сравнительно с действиями пролетарского центра, то как часть развертывающегося национально-освободительного движения. В действительности подоплека событий была банальна: Временное правительство не смогло обеспечить край необходимым привозным хлебом, а между тем способных на бунт солдат в городе хватало. Взрыв сделался почти неизбежным как в дурной пьесе.

События в Ташкенте не были чем-то уникальным. Выше уже говорилось об отдельных фактах солдатских переворотов уездного уровня в крае. До поры до времени под ними не было этнической подоплеки - все упиралось в коррумпированность (реальную или подозреваемую) низовых властей (353) и разгул спекуляции. Но скоро разбои стали принимать этническую направленность: в июле в Кокандском уезде от него страдало коренное население (354), в том же месяце начали нападать на соляные промыслы и расхищать соль туркмены, заявлявшие при этом, что они признают теперь только власть персидского (!) шаха (355) - обыкновенный разбой сопровождался поиском новых форм вассалитета. Напряжение в межнациональных отношениях росло, но характер взаимоотношений европейского и мусульманского населения в крае определялся другим. Речь идет о судьбе возвратившихся из Китая участниках восстания 1916 г.

В свое время беженцам на китайской территории для того, чтобы не умереть с голода, пришлось распродавать не только скот, но и детей. Информация о том, что обобранные казахи намерены вернуться в Россию, появилась еще в январе 1917 г., но на просьбы их об обустройстве как старые, так и новые власти не реагировали. Правда, Туркестанский комитет Временного правительства попытался временно разместить возвратившихся, предпринял шаги по поиску награбленного китайцами, запросил средства в Петрограде на вспомоществование, препятствовал раздаче оружия русским переселенцам, намеревавшимся продолжить грабеж и избиения туземцев. Все это давало более чем ограниченный эффект: возвращенцы оказались блокированы в Пржевальском уезде, на старые земли крестьяне-европейцы их не пускали (356).

Острота ситуации определялась поведением русского населения края - крестьян и казаков, распускавших слухи об антирусских настроениях возвращенцев, требовавших то оружия для защиты против них, то переселения назад, в Россию, но теперь уже на земли немецких колонистов в Ставропольской губернии (357) (как отмечалось, на эти земли были и другие претенденты) Корыстная подоплека действий переселенцев, развращенных еще колониальной политикой самодержавия, ни для кого не составляла секрета. В мае председатель Туркестанского комитета Н.Н. Щепкин передавал мнение другого члена комитета О.А. Шкапского, что "надо положить предел шатаниям бродячей Руси" (358). Но власти были бессильны что-либо сделать. Грабежи и убийства возвращенцев продолжались, примеры дичайших насилий над ними неоднократно приводили в прессе мусульманские политические деятели (359), об этом, наконец, было заявлено на Демократическом совещании. Но призывы к спасению возвращенцев оставались гласом вопиющего в пустыне Создается впечатление, что в тогдашних условиях русская демократия обнаруживала ту равнодушную отстраненность, за которой скрывалось тайное злорадство. Это было связано с тем, что в кругах российской демократии укреплялась подспудная убежденность в повальном "сепаратизме" окраин.

В принципе культура межнациональных отношений спускалась на племенной уровень. Вызвало ли все это великодержавную реакцию? Да, но она носила вялый характер. М.С. Френкин связывает ее преимущественно с широким распространением антисемитизма, в том числе пробольшевистского (360). Надо отметить, что при обилии межнациональных организаций патриотического типа, объединения, которые можно было бы назвать великорусски-шовинистическими, встречаются редко. В.К. Винниченко, правда, вспоминал о товариществе "Югороссов", усиленно настраивающих российскую демократию против украинского движения в союзе с правосоциалистической "Киевской мыслью" (361), но на деле возможность подобного симбиоза сомнительна. Полагать, что за фасадом многочисленных патриотических организаций везде таились шовинисты, вряд ли справедливо. К примеру, в оргкомитете "Всероссийского внепартийного союза спасения Родины", пытавшегося организоваться в Петрограде во второй половине июля, среди 12 человек (от всех сословий: рабочий, крестьянин, студент, свободный художник, подполковник, солдат, слесарь и т. п.) заметны три "немецкие" фамилии (362). На шовинистическую организацию это не похоже. Однако, имелись и такие.

Известно возникновение "Южно-русского демократического союза", который уже в конце мая заклинал Петроградский Совет не допускать автономии Украины (363), появление "общеславянского" воззвания, в котором, между прочим, говорилось, что "мир, заключенный кавказцами Чхеидзе и Церетели и неславянами Нехамкесами и Бронштейнами, никогда не будет обязательным для русского народа и остального славянства" (364), оформление "Общества взаимопомощи великороссов" 7-й армии, в обращении которого заметно ущемленное самолюбие представителей бывшей "господствовавшей" национальности, призывавшей теперь к защите своих прав, которые "нарушаются организованным меньшинством народов России вовсе не со злым умыслом, а в силу простой неорганизованности великороссов как народа" (365), создание в начале ноября в Киеве "Клуба социалистов-оборонцев", намеренных объединить всех "для борьбы как с большевистским захватом власти, так с украинским сепаратизмом" (366), эфемерное существование антиукраинско-черносотенного офицерско-солдатского союза "Вече" в Севастополе (367). На конец 1917 - начало 1918 г. учрежденным в первых числах декабря "Союзом великороссов" планировалось проведение "полномочного съезда великороссов в Москве". Но кроме желания организаторов собрать на него "только великороссов" из 31 губернии, о деятельности подобного форума ничего выяснить не удалось (368). В целом, картина получается достаточно туманной.

Национализм русского народа, как всегда, оказывался пассивен (несмотря на истероидные выплески шовинизма), обнаруживая себя скорее как реакция на "недержавное" состояние власти (369), нежели ответ самостийникам. Показательно, что после Октября многие - правые и левые, явные и бессознательные - сторонники "единой и неделимой" России на время изменили свое отношение к вынужденным сепаратистам, рассматривая их государственные образования как плацдарм возрождения империи (370). Утопающий хватается за соломинку.

Новые национально-государственные образования до поры до времени действительно оказывались островками относительного порядка. Процесс развала империи порождал возможность делать на этом деньги. В начале января 1918 г. перед лидерами самопровозглашенной автономии Башкирии встал вопрос о средствах на содержание правительственного аппарата, чиновников, вооруженных сил. Выход был найден вполне в духе времени. Башкирские автономисты захватили бесхозный винный завод и стали по дешевке распродавать водку русскому населению. "Русские пили, пока не падали, прямо на заводе, - вспоминал один из башкирских лидеров А.-З. Валидов. - Некоторые, отбросив стаканы, прикладывались прямо к кранам в бочках Один забрался на огромную бочку, но, поскольку был пьян, свалился в нее и захлебнулся" Раздатчики спиртного не стали доставать труп до тех пор, пока не распродали все содержимое резервуара Солдат, утонувший в чане с вином или спиртом - один из расхожих образов со времен вторжения в Галицию В данном случае примечательно только то, что непьющими мусульманами были заработаны деньги на на свою автономию (371), башкиры спасли на время себя среди всеобщего хаоса, поневоле потворствуя его распространению за пределами своего социума Такова была жуткая логика развала империи В принципе, по сходному шаблону действовали и другие автономисты, прибирая к рукам в первую очередь то имущество, которое оказалось бесхозным Со временем "национал-растащиловка" обернулась еще более страшным возмездием возрождающейся империи

Считать, что местные националисты были генераторами "сепаратизма" до Октября не приходится Империю разваливали деятели самой центральной власти, не умеющие совместить доктрины с реальностью и тем усиливающие психическое напряжение в обществе Послеоктябрьский сецессионизм носил характер бегства от большевистской смуты Но отделение от России спасло лишь на время Вскоре лидеры окраинных правительств получили своих собственных "национальных" большевиков В конечном счете, победителями от этого оказались большевики исторического центра России, ибо для них задачи агрессии идеи упростились к интернационализму незаметно подключался допинг великодержавия, противниками автоматически становились все, кто выступал против их планов Творцы мировой революции, вовсю заигрывающие елевыми представителями нерусских народов, ни на секунду не сомневались и даже заявляли вслух, что, если для ее блага придется снести границы любых самоопределений, то они это сделают без колебаний

Дата добавления: 2015-09-04