Глава вторая. Я стою в крутом раздумье

"Я стою в крутом раздумье..."

"Крематорий", "А у Тани на флэту..."

5.

--- Блядь, да она каждый год говорит, что этот выпуск самый лучший, -- Вовка Драников с остервенением расстегивал пуговицы на рубашке. -- У меня сеструха пять лет назад выпускалась, я в зале сидел. Рыжова то же самое гнала. Все, пацаны, я за гитарой. В автобусе увидимся.

На опустевшую сцену выскочила какая-то смутно знакомая тетка, ухватилась на микрофон:

--- Дорогие выпускники, автобус до Речного вокзала отправляется через полчаса. Желтый автобус с надписью "Дети". Стоит со стороны стадиона. Пожалуйста, не опаздывайте. Товарищи родители, обратно к школе автобус вернется в половине седьмого. Повторяю...

Совсем как на вокзале. Шурик не удержался, хмыкнул. Подумал, что всю ночь слышать такой торжественно-сюсюкающий тон, это конечно, то еще удовольствие. Зато ведь в последний раз, ура...

--- Валь, ты домой заходить будешь?

Тальберг не отозвался. Оказывается, он незаметно отстал и теперь о чем-то сосредоточенно разговаривал с родителями. Даже не разговаривал, а спорил. Сквозь всеобщую суматоху до Шурика донеслось знакомое раздражение:

/-- Мам, ну какой свитер? Ночью плюс двадцать пять обещали, я по Яндексу смотрел. -- Тальберг обернулся на секунду, нашарил Шурика глазами -- Саша, я сейчас! На крыльце меня подожди.

И он опять начал цапаться, но на этот раз с Андреем:

-- Ничего не напьюсь. И вообще, я же с Сашей буду.

Шурик вздрогнул и уставился на облепленную ватманом стену. К ближайшему гуашевому колокольчику (его еще на Последний звонок вешали) было примотано несколько воздушных шариков, лопнувших от жары и свисавших, как лепестки вялой гвоздики.

Гвоздику, кстати, он отдал маме. На крыльце, вместе с аттестатом.

Пресловутая синяя книжица исчезла в маминой сумке, уместилась между растрепанной Марининой и коробкой конфет -- по видимому, мама сейчас собиралась отлавливать и без того взмыленную Надежду Петровну.

--- Сашка, ну все, я на верхний замок закрою, на два оборота. Закусывай обязательно, ты меня,./слышишь? И звони, если чего -- сразу звони, понял?

Тоже странно. Как будто его не на выпускной провожают, а куда-нибудь на дачу.

Мама еще раз повторила про замок и начала спускаться с крыльца. Только сейчас Шурик сообразил, что у нее в кулаке -- скомканный отцовский платок с двумя черными штрихами: наверное, тушь потекла.

Отец как-то мялся, старался не дышать почти выветрившимся пивным чадом и вертел в пальцах ЛМину.

--- Пап, а у тебя сигарет с собой много? Дай мне, а то вдруг не хватит?

Отец зашарил в карманах слежавшегося, сильно пахнущего шкафом пиджака. Шурик, недолго думая, уволок обе пачки -- и распечатанную, и целую: на бухло они скидывались, а вот с никотином могли быть проблемы. "Если сдача останется, то купим," -- предупредил Тарханов, пересчитывая десятки, полтахи и две сиротливые сотенные. Валька, правда, пообещал прихватить курево. Но у него ж дорогие, их расстреляют за две секунды.

--- Сань, ну ты зарвался.

--- Ничего, мне можно, я уже взрослый.

--- "Взрослый"... Тут до магазина идти... Три раза туда и обратно успеешь.

--- Пап, так нам сегодня не продаст никто. В "Континенте" так вообще даже водочный отдел до утра закрыли.

Отец с некоторым любопытством посмотрел на закуривающего Шурика. Хотел, по видимому, в очередной раз вспомнить про свой выпуск и портвейн "три топорика", пронесенный в коробке от магнитофона "Романтик", но не успел. Из школьных дверей выскочил Валька, потянул Шурика за рукав.

--- Саша, пошли быстрее, пока время есть...

И Шурик, естественно, вернулся обратно в вестибюль. Даже за сигареты поблагодарить не успел.

Между вторым и третьим этажом от перил отходила похожая на шланг серая обмотка. В ведре с кривобокой надписью "302 каб." валялась фольга и шкурки от полопавшихся шариков. Школьные коридоры -- вычищенные, звонкие до неприветливого эха, заставленные кое-где вынесенными из классов партами, уже начали пахнуть масляной краской и известью. В сентябре стены рекреации из серо-голубых станут тускло-розовыми, а ты этого уже не увидишь. Ну, конечно, если зайдешь вдруг в школу -- к той же Надежде или там за справкой, то заметишь изменения. Но это -- если вдруг. А так оно все уже не твое. И еще не чужое. Как место в поезде.

Валька, кажется, думал то же самое. Рывком распахнул дверь в родной сортир. Уселся на подоконник, вытянул ноги. Посмотрел в окно на суетливых принаряженных одноклассниц. Затянулся и фыркнул:

--- Саша, ты глянь, что на углу творится.

Шурик придвинулся к стеклу и тоже заулыбался.

На углу детсада, на том самом месте, где они иногда стояли после уроков или собирались перед всякими серьезными делами, сейчас торчали ошалевшие от жары мужики в пиджаках. Юркин отчим, дед Женька Каховского, Нечаевы -- папаша Толяна и два его старших брата. Еще кто-то, со спины не разобрать. И шуркин отец, собственной персоной. Уже с пивом.

--- Во дают!

Старшее поколение курило неторопливо, с достоинством. Толькины братья -- несколько нервно, косясь в сторону околачивающейся неподалеку Аниты Борисовны. Как будто она до сих пор могла накатать им замечание в дневник.

--- Вовчик, кстати, сказал, что он с физруком сегодня на брудершафт выпьет, -- вспомнил вдруг Шурик.

--- Думаешь, Борисыч согласится?

--- А кто его знает? Говорят, в том году пил.

После удушливого зала в пахнущем сыростью туалете было даже слегка уютно. Только все равно почему-то грустно. Наверное, из-за того, что в актовом зале они ошивались не так уж часто, а здесь-то дымили каждый день. Водяру ныкали перед "огоньками", крыли суровым матом завуча и остальных учителей, перелистывали разлохмаченный "XXL", списывали английский и химию. Ну, это вместе со всеми. А вдвоем с Тальбергом... Пару раз ругались просто в мясо, торопливо мирились, пока никто не пришел... Нет, серьезно мирились уже потом, дома, а тут так.

--- Сашша... -- Валька, наверняка, чувствовал сейчас что-то похожее. А может и нет. Кто ж его знает, Вальку-то.

В общем, Шурик ни капли не удивился, когда почувствовал знакомые касания -- торопливые, сильные. Такое ощущение, что Тальберг расписывался на нем языком и губами. Словно метку на память оставлял --- "здесь был Валя".

--- Блин... Ну, блин же.

Делать такие вещи у незакрашенного окна было, по меньшей мере, безрассудно. Шурик еле заметно подтолкнул Тальберга к кабинке: двери на ней не было, но зато там хоть темно. Сладко зевнул, когда Валька случайно задел его острым подбородком.

Взгляд скользил по опутанной ржавчиной штукатурке, по отдраенным квадратикам коричневого кафеля, по валькиной шее, подернутой игольчато-нежным пушком.

За окном закурлыкал автобус.

--- Опаздываем. --- Валька деловито вытянул пальцы из его ширинки. Поднялся, сплюнул на пол, поморщился. Подождал, пока Шурик справится с удивительно скользкими пуговицами. Невозмутимо заметил:

--- Зря ты подстригся, Саш. Тебе с длинными волосами лучше.

--- Сам знаю, что лучше. Меня мать заездила, я сам бы не стал.

--- Тут кто-то есть? -- из рекреации звучал неуверенный девчоночий голос. Коробейникова. Тьфу, хорошо, что она лишь сейчас объявилась.

Людка, судя по всему, только что курила или что-то переодевала в женском туалете. А теперь, наверное, испугалась, что автобус уедет без нее. Топталась посреди коридора с каким-то целлофановым кульком и пушистой сумочкой. Если не врала, то в сумочке должны были лежать стеклянные станкачики-"йогурты". Правда, больше трех туда бы хрен влезло.

Выходя в коридор, Шурик демонстративно убрал в карман помятую сигаретную пачку. Людка отсалютовала блескучей зажигалкой. А потом, завидев Тальберга, мечтательно протянула:

--- Ва-алечка... Ты сегодня такой красивый.

После истории с Матросовым чмырить Людку было делом чести.

--- Лю-ююдочка, -- как можно нежнее отозвался Тальберг, -- я у нас по жизни такой красивый. А теперь шевелись давай, я тебя ждать не собираюсь. -- и первым понесся по лестнице.

6.

--- Десять девяносто пять форева! -- раздалось с пришвартованного рядом речного трамвайчика, украшенного точно такими же шариками и транспарантами. В темноте буквы на транспаранте сливались во что-то непонятное. Там, скорее всего было написано либо "Прощай, школа", либо, как у них, "Выпуск -- 2002". С палубы было хорошо видно, как по залитому желтым светом салону перемещаются такие же вздрюченные выпускники.

--- Соседи... С "Бабушкинской", --- Юрчик Матросов нашарил в кармане петарду, повертел ее в пальцах, а потом сунул обратно. --- Вот тронемся, тогда и пальну.

--- Ну чего, может пока? -- осторожно предложил Тарханов.

Шурик пожал плечами:

--- Если по чуть-чуть...

На верхней палубе было довольно мало народу. В салоне мамаши из родительского комитета второпях заканчивали сервировку стола. Девчонки привычно выстроились в хихикающую очередь возле заветной кабинки. Их компания обосновалась на будущей танцплощадке, увитой шариками, пластиковыми розочками и еще какой-то фигней. Стояли, поеживаясь от ветра, тихонько покуривали и пялились в серо-черную воду.

Первая фляжка была извлечена из чехла вовкиной гитары: Драников всю дорогу прижимал инструмент к себе и Нельке, чтобы никто не обратил внимания на оттопыривающийся карман.

--- Жалко, стаканов нет... Давай, только тихо...

--- Бля, Вован, это чего такое?

--- Перцовка, а че?

--- Да от нее клопами несет за километр.

--- У меня "Холлс" есть, сейчас зажуешь...

--- Ни хрена ни клопами, клопами это от коньяка...

--- Жендос, а ты его пробовал?

--- Я пробовал, -- Шурик осторожно выдохнул, а потом обхватил губами влажное горлышко фляжки. Рот обожгло не то жаром, не то холодом, такое бывает, если неожиданно заглотить слишком большой кусок мороженого. Только вот от него не выступает пот на спине.

--- Саша, давай сюда, -- Тальберг ткнулся ему под локоть, неожиданно накрыл пальцами ладонь Шурика. Запрокинул голову и нетерпеливо отхлебнул. И точно так же скривился и выдохнул.

--- Валь, ты осторожнее... -- по идее, Тальбергу вообще не стоило пить. Тем более, сорокаградусную. Но ведь не будешь же отнимать... Валька ничего не ответил, только оскорблено сверкнул глазами и полез в карман за сигаретами.

-- Саньчик, ну чего ты его строишь-то? -- выдохнул Юрка. -- Захочет нажраться, так все равно ведь нажрется.

Это точно. Шурик вновь обхватил фляжку, уже теплую и покрытую липкими потеками. Глотнул.

Ветер от Москвы-реки стал не таким пронизывающим. Палуба под ногами слегка вибрировала.

--- Три-четыре... Уважаемые выпускники, просим вас собраться у входа в салон, -- к микрофону, судя по всему, присосалась громкоголосая тетка-организаторша, та самая, что руководила постановкой на Последнем звонке.

За столиком их оказалось шестеро: Вовка с Нелькой, они с Тальбергом, Женек Каховский и, ясен пень, вечная Спивак. За ней сунулся было Пашка Тарханов, но не успел -- стулья кончились. Так что ему пришлось сидеть по соседству, вместе с Юрчиком, Толяном и кучей щебечущих девиц. Зато лицом к Маринке.

Первый тост, разумеется, был за окончание. Второй -- за поступление. Третий произнесла Надежда Петровна. И вместе с ней носом захлюпал кое-кто из девчонок.

Шампанское, хоть и теплое, но все равно вкусное, улетало с катастрофической скоростью, а курить хотелось все сильнее. Каховский переламывал пальцами корочку от бутерброда, Вовка барабанил по скатерти. Сам Шурик наматывал на ладонь отглаженный носовой платок -- будто собирался скрутить из него человечка. Совсем как на продленке. Тальберг с тоской посмотрел на директрису, втиравшую что-то там про потенциал и "ваши светлые головы". А потом выудил из вазочки пластиковый сиреневый цветок: то ли маргаритку, то ли фиалку. И начал методично откручивать лепестки.

--- Валь, ты что, гадаешь что ли? -- изумилась Спивак, прижимаясь к Шурику голым локтем.

--- Нет, блин, закусь режу, -- огрызнулся Валька. Отвинтил последнюю пластиковую чешуйку и нахмурился. А потом пересчитал получившийся мусор.

--- Хрень какая-то. То ли к черту пошлет, то ли наоборот, все выгорит.

--- Профессор, ты на поступление гадал? --- Вовчик суеверно постучал пальцами по лбу Каховского. Тот попробовал дать сдачи, опрокинул стакан с газировкой. Хорошо, что в основном на скатерть, а не на Нельку. Рудзиевская ухватилась за салфетки, смахнула на пол изувеченный цветок. А Тальберг, Маринка и сам Шурик продолжали разглядывать лепестки.

--- Нет, не на поступление, -- Валька не отводил взгляд от Марины. -- На сашкину любовь.

--- Осень, мне бы прочь от земли...

Там, где в море тонет печаль,

Осень, темная даль...

Курить ушли на нижнюю палубу. Вроде бы на корму: на этой плавучей коробке хрен поймешь, где что расположено. И куда ни ткнешься -- везде знакомые рожи. Хуже, чем на "огоньках", когда всегда можно было свалить в сортир, на лестницу или вообще домой, если праздник жизни шел наперекосяк.

Сейчас никуда не свалишь. Только и остается -- торчать возле выкрашенных белым перил и смолить одну сигарету за другой, время от времени поглядывая на смеющегося в чью-то видеокамеру Тальберга.

--- Что такое осень, это школа,

Сменка и дневник остались дома...

--- Тьфу, блин... -- Вовка хлопнул ладонью по грифу.

--- Хорошую песню испоганили...

--- Да я не могу, она у меня в мозгах все время вертится, -- начала жалобно оправдываться Рудзиевская.

--- Надо было просто фонограмму ставить, со словами, мы бы тогда только рот открывали, -- утешил ее Юрчик.

В темноте, под тускловатой желтой подсветкой, лица у всех были непривычные. Как будто на сцене во время Последнего звонка.

Именно ради этого гребаного мероприятия им пришлось месяц назад коверкать "ДДТ" и "ГрОб". Хорошо хоть, тексты были не свои, а скачанные в интернете. И хорошо, что из-за такого дурдома они могли свалить с тягомотнейшей биологии, а потом заодно прогулять и историю. То есть -- обществознание, но один хрен, экзамен-то по нему не сдавать.

Вместе с дурацкими текстами тетка-организаторша притащила два или три сценария. Начала распределять роли, что-то там трындеть про актерские данные и требовать от замудоханных одиннадцатиклассников творческой инициативы. Какая инициатива, если у всех на курсах сплошняком идут пробные экзамены, часть из которых вообще можно засчитать вместо приемных.

--- Ну вам же ничего не надо делать, только текст выучить и все, -- уламывала их тетка.

Народ слегка оживился только один раз: когда начали искать кандидата на роль классной руководительницы. Причем обязательно пацана, типа это вроде как смешнее. Там даже слов никаких не надо -- ходишь себе по сцене и лупишь указкой поющую массовку.

--- Можно журналом лупить, так прикольнее будет.

--- Учебником по геометрии, он же толстый как кирпич.

--- Вован, ну чего, кого геометрией отпиздишь?

--- Да вы че, я же с гитарой буду, -- отмахивался хмурый Вовчик.

--- А я под физрука кошу, мне некогда, -- быстро нашелся Матросов. -- Профессора попросите, у него очки как у Надежды.

Тальберга, который и в актовый зал заявился со стопкой своей жути -- "Если сумма первых трех производных равна...", сразу же обступили хихикающие девицы.

--- Валечка, ну смешно же будет...

--- Мы тебя даже красить не станем, только волосы завьем.

Валька покусывал губы и таращился куда-то в стену. А Шурик никак не мог пошевелиться. Просто сидел, как приклеенный, и еле сдерживался, чтобы не зажать уши руками.

К девицам подключились Нечаев с Тархановым: явно из боязни, что в таком случае ходить в юбке придется кому-то из них.

--- Тальберг, ну че ты выдрючиваешься. Надежде самой приятно будет, ты же с ней лаешься все время.

--- Слушай, а может ты на сцене какую-нить херню докажешь, ты же алгебру знаешь, как она.

Валька похмыкивал, но соглашаться не спешил. Глянул осторожно на Шурика.

"Ну что?"

"Не-а", -- Шурик еле заметно помотал головой. Фишка была в том, что он точно знал, как именно Тальберг смотрится в женских тряпках. Ведь засветятся, только так, даже если он постарается не таращиться на Вальку. Там дело в другом -- в жестах и лениво-раздраженных интонациях. Это будет ну просто как рентген. А им еще месяц в школе учиться.

Валька грустно пожал плечами. А потом слишком уж сильно возмутился:

--- Да идите вы на хрен со своим детсадом! И вообще, у меня репетитор через полчаса.

--- У всех репетитор, -- взвился Вовчик. -- Мне, между прочим, два часа эту херню бренчать.

--- А ты не бренчи, -- более миролюбиво отозвался Тальберг. -- Я тебе фонограмму нормальную сделаю.

--- Реально, что ли?

--- Ну посидим с Сашей в выходные, прикинем. Пиши давай, чего там надо...

Фонограмма -- это аргумент. Больше к Тальбергу никто по поводу постановки не лез. И к Шурику, кстати, тоже, хотя он во всех этих музыкально-электронных делах ни черта не понимал. А математичку в результате сыграл Женек Каховский, сбривший ради этого идиотизма тщательно выращенные усы.

7.

--- Нель, ну не буду я под такую фигню танцевать, ты что, совсем что ли? -- Вовчик с отвращением прислушивался к жутковатому вою с верхней палубы.

--- "И после смерти мне не обрести покой,

Я душу дьяволу продам за ночь с тобой"

--- Хит сезона, блин. Упасть и сдохнуть, -- Драников сплюнул за борт.

--- Вов, там вроде у Боровковой "Ночные снайперы" были. Под них будешь? -- Нелька виновато посматривала на гитары. Потом загремела каблуками по железным ступенькам. Вовкина косуха, накинутая поверх вечернего платья, смотрелась прикольно. Только Рудзиевской, наверное, было в ней жарко.

В салон они больше не совались: мало того, что там просто тропики, так еще и неутомимая тетка-затейница начала игру в какие-то дурацкие фанты, заставляя выпускников то решать задачки Остера, то вспоминать детсадовские загадки, то декламировать Барто. Трындец.

--- Нель, ты сумку-то оставь, -- запоздало спохватился Вовка.

Извлеченная из сумочки водка и впрямь была теплой. Ее беззастенчиво разлили в стаканы с остатками пепси-колы, которую Тарханов незаметно увел из салона. В последний момент фляжку успели выкинуть за борт -- из-за угла показался физрук Сань Борисыч.

Народ вспомнил было про обещанный брудершафт, но физкультурник только отмахнулся:

--- В школе давайте. Вот поступите, придете потом ко мне, я вам раздевалку открою. Тебе, Матросов, "Плейбой" верну, он у меня так в кладовке до сих пор и лежит.

--- Да ладно, Сань Борисыч, оставьте уж себе, на память, -- хохотнул Юрка.

--- А ты меня семечками, наконец, угостишь. А то столько лет лузгой пол заплевывал и ни разу не поделился.

Шурик готов был спорить на что угодно, что за учительским столом помимо шампуня разливали еще и презентованный родителями коньяк.

--- Сань Борисыч, а че сразу я?

--- А кто тогда? Елизаров, что ли?

--- Да не, я в основном бычки кидал, -- подыграл Шурик.

--- А я думал, презервативы...

--- Да вы че, откуда у Саньчика гондоны? Он у нас до сих пор холостой, -- сдал его Матросов.

--- Да ни фига подобного, -- неожиданно отозвался Валька.

--- Профессор, а с кем у него? Ты знаешь, да?

Блин, ну что он делает?

К счастью, именно в этот момент квазимодовские стоны сменились на вполне нейтральную Арбенину:

--- Большой, широкий город,

Магистрали и дома...

--- И чего девки по этим лесбухам с ума сходят? --- изумился Пашка.

Ему никто не ответил: по лестнице вниз сбегала Нелька. Перепуганный Драников схватился за гитару.

--- Сань Борисыч, хотите, мы вам песню споем, про школу? Хорошая песня.

И, не дожидаясь ответа ошарашенного физрука, Вовчик грянул по струнам.

--- В каморке, что за актовым залом,

Репетировал школьный ансамбль,

Вокально-инструментальный,

Под названием "Молодость".

Ударник, ритм, соло и бас...

Шурик осторожно отодвинулся в сторону. Мысль была одна: схватить Вальку за шкирняк и поинтересоваться, какого хрена он так подставляется. Но Тальберг в этот момент что-то наговаривал в видеокамеру Катьки Боровковой. С таким умопомрачительно-серьезным видом, что сразу понятно: какую-нибудь пошлость, не иначе. Самая похоронная морда лица у Вальки была, когда он травил анекдот про минет с песнями. Шурик слышал эту похабщину раз пятнадцать, но все равно хохотал. Тем более что однажды Тальберг попробовал осуществить фишку из анекдота на практике. Разумеется, ни хрена не получилось, но Валька все равно остался жутко довольным, как коллекционер, надыбавший крайне редкую марку или модельку машины.

--- Валь, а татушку покажи, а? -- Катерина на секунду отодвинулась от камеры.

Про знаменитую тальберговскую змею стало известно еще первого сентября, когда они неожиданно рванули на ВДНХа. Причем практически всем классом, что для них было редкость. Сидели на Дружбе Народов, привычно посасывали пиво. Потом начали выуживать со дна скользкие прохладные монетки. Толян с воплем "ВДВшники купаются, а мы чем хуже?" бултыхнулся в фонтан. Остальные просто посбрасывали пиджаки с рубашками и нависли над серым ободком. Вымокли, естественно, просто как черти. Вот тогда народ и увидел змеюку, давно поджившую и обвивающую валькину руку, как мощный синий жгут. К счастью, день оказался не особенно солнечным: можно было заорать "Ты сейчас подохнешь, а меня потом твои предки уроют" и накинуть на Тальберга пиджак. На это даже внимания никто не обратил: одиннадцатый "А" в едином порыве принялся сушить Толяна и скидываться на бутылку чего-нить ядреного.

Сейчас, как назло, было до отвращения тепло. И стоял Валька далеко, так сразу не перехватишь. Да не то, чтобы не перехватишь, просто хрен пробьешься: вокруг него уже налипла толпа, включая обозленную Рудзиевскую и кого-то из пацанов. А Тальберг, кажется, именно этого и добивался. Порнозвезда хренова, стриптизер-любитель...

На счет любителя, это Шурик, конечно, зря подумал. Может быть потому, что слишком хорошо помнил, каким Валька был раньше. Еще зимой, да и весной, в принципе, тоже. Не говоря уже про прошлый год. Тальберг вообще мог раздеваться с закрытыми глазами. Морщился, переступал через белье, обхватывал себя руками. Или прислонялся к Шурику так стремительно, будто прикрыться им хотел. Или смотрел куда-нибудь в стенку, а движения были такие неловкие и настоящие.

А тут реальное шоу, по другому и не скажешь. Даже, кажется, чуть ли не в ритм дергается.

Светлый пиджак с надрывающейся в нем мобилой уже прижала к себе Людка Коробейникова.

Под ослепительным потоком камеры поблескивал "ватиканский" крест.

Кожа белела, как фильтр дорогой сигареты. Привычно отсвечивала, как будто Валька сейчас просто сидел перед компом --- его иногда пробивало на какие-то гениальные идеи. Ну, сразу после... Так и усаживался перед монитором. А Шурик потом осторожно натягивал футболку на вечно холодные валькины плечи.

Знакомую змею Шурик даже не увидел -- девицы сдвинулись, загородили обзор. Кто-то громко и восхищенно выдохнул:

--- Ва-аль.. А там наверху шест есть, настоящий...

Пластиковый стаканчик в шуркиной ладони неожиданно хрустнул, теплая смесь пепси и водяры выплеснулась на пальцы и обшлаг пиджака.

--- Вот когда нажрусь, тогда и буду с ним обниматься, -- Тальберг застегивал пуговицы. Так спокойно, будто выходил из школьного медкабинета. И так же невозмутимо смотрел на Шурика. "Все, Саш, она меня отпустила. Пошли давай. Ну чего ты смотришь, у меня правда голова кружится."

--- Блядь, ну вот чего ты делаешь, а? --- единственным местом, где никто к ним не полез, оказался крошечный предбанник салона с двумя мусорными бачками и какой-то гудящей фигней. Вокруг железные двери, наверху орет музыка, ни хрена не слышно. И поэтому приходится наклоняться и шипеть прямо в валькино ухо.

Тальберг шевельнулся. Так, будто они не виделись, по меньшей мере, дней пять. Прикусил губу, а потом вдруг фыркнул:

--- Саша, а ведь все повелись, прикинь?

Куда повелись? Ну правильно, сейчас Валька стопудово скажет, что этот маскарад придумал с какой-то хитрой целью, а не просто из желания повыпендриваться. Была бы здесь школа, они б давно свалили. Ну какой мудак придумал проводить выпускные на теплоходе?

--- Саша, а если тебе не нравится, то ты сам давай. Чего я за нас двоих прикрываться-то должен?

Это у нас называется "прикрываться". Кажется, сейчас к привычному гудению речного трамвайчика прибавилось еще какое-то бульканье и треск.

--- Сашша, ну правда. Пускай они вокруг меня прыгают, а то не так заметно....

--- Что не так заметно? --- почти просвистел Шурик.

--- Что ты стоишь, как придурок, и меня весь вечер глазами трахаешь... -- Тальберг мягко отскочил, а потом прошмыгнул в салон. Стремительно, как будто боялся, что его сейчас ударят.

Шурик только сейчас заметил, что в кармане беззвучно подрагивает мобильник. В таком грохоте мамин голос расслышать было невозможно. Так что он наобум начал выкрикивать в трубку:

--- Алло, мам? Да нет, блин, все нормально. Веселимся...

Глава третья. "Я стою в темном углу, я не знаю, что случилось со мной..."

Виктор Цой, "Разреши мне..."

8.

--- Жека, ну вот ты эту фигню таскаешь, значит, в Бога веришь, да? -- Толян Нечаев вцепился в плечо Каховского и осторожно тыкал пальцем в качающуюся на женькиной шее "звезду Давида".

--- Ну и?

--- Слушай, ну так ты мне скажи, если он есть, то чего вокруг так херово-то, а? -- Толик отправил за борт бычок и потянулся за следующей сигаретой. Каховский оперся локтем о пластиковый подлокотник кресла и мрачно отхлебнул из стаканчика какую-то фигню, может, даже газировку.

--- А чего тебе до Бога? Я так сразу не объясню. Иди, вон, Профессора спрашивай, может он тебе чего скажет, он с крестом.

--- Профессор с Рудзиевской лижется, у них, блин, любовь... Жека, ну вот смотри... Вот у меня брат, старший, он дознавателем в "линейке" работает.

--- Где?

--- В линейном отделении милиции, на Белорусском вокзале.

--- И чего брат?

--- Да ничего... Он вчера с дежурства пришел, на кухню сел и к холодильнику приклеился. Там и уснул потом. В общем, у них там на сортировочной кто-то девчонку маленькую изнасиловал, а потом убил. А он на опознание выехал. Вот смотри, если бы Бог был, он бы не позволил убивать, правильно?

--- Толь, да хрен знает. Может, у нее предназначение такое было. Ну, или она чего сделала...

--- А чего сделала-то, она ведь в школу даже не ходила? Если он есть, он нас защищать должен, заступаться. А он только отнимает. Типа наказывает, что ли?

--- Может и наказывает, мы же не понимаем...

--- А чего не понимать? Вот я в него не верю, значит, он должен... В общем, чего он за меня заступаться будет? Вот и живу хрен знает как... Родаки все время, -- Толян сплюнул куда-то под кресло, -- И Людка тоже, сучка, блин...

--- Толь... Да может, наоборот, тебе из-за этого потом хорошо будет...

--- Чего хорошего, ну вот ты мне скажи, чего? Что она опять под Юрку стелится? Это же несправедливо, Жека... Не-спра-вед-ли-во... --- пластиковая зажигалка выскользнула из рук Толяна и заскакала по полу. Каховский вытащил из кармана свою...

Последние час или полтора Шурик проторчал на какой-то деревянной скамейке. За спиной -- обитая пластиком стена, слегка гудящая, словно системный блок компьютера. Сбоку -- железная лестница, по которой все время кто-то сбегал или поднимался. Впереди серая пустота, потом белый борт, потом черная пустота, которую иногда вспарывали зернышки петард и салюта -- на соседних речных трамвайчиках вовсю прощались с детством.

3:47. Странно, когда он до этого смотрел на мобилу, там тоже было 3:47. В голове шумело, гудело, ухало. Откликалось жутковатыми воплями из салона, где, кажется, на полном серьезе собирались петь про родившуюся в лесу елочку. Наверху в очередной раз крутили что-то разухабистое, какую-то французскую дрянь, которая постоянно звучала у метрошных ларьков. Сегодня уже среда. Во вторник первый экзамен, сочинение. А у Вальки первый в следующую среду. "Саша, ты понимаешь, они же меня в любом случае поступят. Просто мне самому хочется. Потому что, если я на платное попаду, то буду как заложник. А если на бюджет -- то смогу бросить, и мне никто ничего не скажет". "Тема гражданского долга в поэзии Н.А.Некрасова", "Образ князя Андрея в романе Л.Н. Толстого "Война и мир". Лучше брать первую половину девятнадцатого века: меньше риска написать не то, что нужно. Интересно, а на мехмате вообще девушки есть? Или они Вальке понадобятся только для маскировки?

--- Толь, у тебя собака есть?

--- Нет, кошка есть, у матери. Я ее Дуська зову, а она -- Диана, как принцессу.

--- Ты ее хоть раз лупил, когда тебе хреново было?

--- Ну... Жека, я тебе говорю, что Бога нет, а ты меня про кошку спрашиваешь...

--- Значит, лупил. Слушай, вот, думаешь, она понимает, что ты ее просто так пиздил, потому что злился? Ведь ни хрена.

--- Блин, Жек, то есть получается, что на нас дерьмо всякое валится просто потому, что у Бога настроение хреновое?

--- Да нет же... Просто нам в его проблемы въехать, как твоей кошке в твои...

Остаток дискуссии Шурик уже не дослушал. До него как-то не сразу дошла небрежная фраза Толяна. "Профессор с Рудзиевской лижется, у них, блин, любовь..."

Сперва Шурику повстречалось целое стадо поющего бабья. Причем песню орали не только одноклассницы, но и Надежда Петровна с англичанкой Маргаритой. Стояли кружочком, размахивали бенгальскими огнями и выводили нестройным хором:

--- А любовь девичья, с каждым днем сильней...

Боровкова, как репортер из "Дорожного патруля", прыгала перед ними с камерой.

--- Саша, иди к нам, а то ты сегодня какой-то неприкаянный... -- Надежда Петровна с облегчением перевела дух.

Шурик резко мотнул головой и двинулся дальше.

Тальберг с Нелькой обнаружились на верхней палубе. Стояли возле неожиданно замолкшего динамика. Вполне возможно, что его вырубил сам Валька. Хотя это уже чересчур. Если Валька ведет себя как сволочь, то это же не значит, что он будет вести себя так во всем.

Разумеется, козел Нечаев все наврал. Ничего они не лизались. Нелька опиралась гитарой о замызганную палубу, а Тальберг ей что-то втирал. Просто держал ее за руку и все... Ничего страшного.

Зато у другого борта исходил пеной Вовчик. Стучал кулаком по перилам, не обращая внимания на уговоры Тарханова, Юрки и неизвестно как примазавшейся к ним Коробейниковой.

--- Сань, -- неспешно позвал его Матросов, -- греби сюда.

Позвал в последний момент -- из починившегося динамика вновь грянул "Квазимодо". А эти двое так и не сдвинулись с места, только чуть прижались друг к другу.

Людка ткнула Шурику в ладонь очередной стакан. "Псевдо-отвертка": "фанта" вперемешку с какой-то косорыловкой. Но ничего, пить можно.

--- Санька, -- сдавленным голосом произнес Драников,-- ты меня, конечно, извини, но я сейчас твоему Тальбергу вмажу по ебалу.

--- Вов, ну ты чего? Ну, Вов, -- засуетилась Людка.

Матросов отвел глаза.

--- Ну это же беспонтово, вот так...

--- Вовчик, ну чего ты заводишься, в самом-то деле? -- изумился Тарханов. -- Стоят себе люди, детство вспоминают. Нелька же говорила, что они в первом классе за одной партой сидели.

--- Ну и чего теперь? Я с Боровковой в первом классе за одной партой сидел. Так я ж ее за сиськи не лапаю.

--- А кто лапает-то? -- изумилась Людка, теснее прижимаясь к Матросову. -- Сам иди и пригласи кого-нибудь, а не... -- Людка не договорила фразу, прижалась к Юрчику губами. Зашептала там что-то в самое ухо.

--- Не, на хрен, -- Вовка снова стукнул кулаком по перилам. -- Народ, пошли вниз, догонимся. Там вроде еще чего-то булькало, в салоне. Сань, ты как?

Шурик снова мотнул головой. На фиг. Если надо будет -- он потом выпьет. Ему и нынешний-то стакан уже шел с трудом. А Тальберг, кажется, опять закосел, вон как вцепился в Нельку.

Ну вот не будет он на них смотреть. Не-бу-дет. С Валькой можно разобраться завтра вечером. Или не разбираться. Ну не могут же они при всех... И вообще, Людка хоть и балда, но в одной вещи права. Надо будет тоже. Хотя бы просто попробовать.

Не то, чтобы он вообще ни разу за эти два года не задумывался о чем-то таком. Нет, почему... Просто это было что-то совсем левое, типа просмотра порнухи. То есть вот разглядывать девчонок было приятно. И трогать, наверное, тоже. А вот так, чтобы обниматься при всех, или там разговаривать, или, блин, вообще быть вместе, ходить куда-то, планы строить. Да на фига? Тем более, что Валька вообще своим родителям все сказал. Ну, если бы для него это было несерьезно, он не стал бы светиться. Так что, оно просто нечестно и все тут.

Но при этом все равно было интересно. Как там Тальберг говорил? "Прикрытие". Будет вам прикрытие, экстра-класса...

9.

Маринка сидела на той самой деревянной скамейке, которую до этого облюбовал он сам. Обхватила ладонями коленки: то ли замерзла, то ли просто ей так удобнее было. А ноги у нее, кстати, вполне ничего. Только вот дело не в них.

Наверное, если бы она сама, как всегда, начала говорить первая, Шурик бы просто отшутился. Ну или вообще прошел мимо. Но Спивак молчала. Разглядывала всполохи салюта: на соседнем теплоходике, наверное, был целый пороховой склад.

--- Подвинься.

Она чуть шевельнулась. Скамейка была тесная и холодная. И ребристая до жути. Такое выражение лица, как у Маринки сейчас, Шурик пару раз наблюдал у матери. На кухне, после очередной ссоры. Но там он ни черта не мог сделать, разве что уйти к себе в комнату и не возникать.

--- А я тебя сегодня вообще не сразу узнал.

Спивак на секунду повернулась к нему. Сбоку опять что-то грохнуло. Слеза на ее щеке оказалась малиновой.

--- Я старалась. Тебе правда... -- она говорила чуть неразборчиво, наверное, боялась всхлипнуть.

--- Ну ничего так... Прикольно.

--- А я думала, он опять наврал...

--- Кто?

--- Тальберг твой...

Шурик как-то сразу понял, о чем идет речь. И скривился от неловкости.

Они тогда торчали в кабинете английского, ждали Маргариту. Сидели всей группой на партах и о чем-то трепались. И Маринка, разумеется, задала ему какой-то вопрос. А он даже ответить не успел. Валька немедленно встрепенулся:

--- Марин, ну чего ты к нему опять лезешь? Саше блондинки нравятся, -- и для пущей убедительности снял с шуркиного плеча собственный светлый волос.

Шурик чего-то бормотнул, потом пришла англичанка, началась консультация. А Спивак, оказывается, это все запомнила.

--- Да нет, не наврал. Тебе правда идет.

Ему вообще хотелось извиниться. И за эту глупость, и за многое другое. И за то, что сейчас он снова врет. Ну, не врет, а разыгрывает ее, что ли...

Наверху неожиданно стало тихо. А потом поплыл шуршащий, слегка граммофонный звук. "Феллини". Тальберг в свое время чуть не сдвинулся на "Двадцать пятом кадре", долго втирал про какие-то нереальные шумы, психоделику и дорожки. Хрен чего поймешь, но эта музыка Шурику нравилась. Тем более, что...

--- Мы здесь танцевать будем или наверх поднимемся? -- он ни на секунду не сомневался, что Маринка согласится. И правильно делал.

Было неудобно и странно, из-за того, что они оказались одного роста. И оба не ловили мелодию, вообще. Главное, что Маринка молчала. Даже не прижималась почти, только губы у нее дрожали. А торчавшие в креслах Женька с Толяном вроде бы слегка подвинулись. Сверху кто-то одобрительно присвистнул. Да ну их всех на хрен. На белых решетчатых перилах была намотана какая-то пластиковая фиговина. То ли маргаритки, то ли чего еще. Шурик слегка притормозил, начал выламывать ближайшую. Сам не понял, на кой черт. Дарить собирался эту хрень или лепестки обрывать.

"Герой на героине, героиня на героине..."

Маринка попробовала воткнуть цветок в волосы, потом просто заложила его за ухо. Словно сигарету. И все это на ощупь, не отводя глаз от шуркиного лица. Хоть прощения у нее проси. А может наоборот, может ей хорошо... Только вот губы непривычные.

--- Горько!

Хрен его знает, кто это выкрикнул. Но вот следующий голос явно принадлежал Вальке. И звучал он как-то ободряюще. И очень громко, потому как Тальберг, оказывается, спустился с лестницы. Стоял в метре от них и опирался спиной о стену:

--- Саша, ну я же говорил... Пятихатник тогда завтра занесу.

--- Какой пятихатник, Валя? -- Маринка все еще улыбалась, не понимала. А Шурик сразу ощутил идиотское покалывание в пальцах. Кулаки к драке чешутся, да?

--- Ну, какой-какой... --- Тальберг привычно скрестил руки на груди. -- Мы на тебя поспорили. Если бы ты Саше дала, я бы ему сто баксов был должен. А так -- по пятьсот рублей за каждый поцелуй. Ты у нас дорогая женщина, Марин...

Он не закрывается. Не уходит от удара. Вообще. Как тогда, в больнице. Как в лифте, в комнате, на лестничной площадке. Когда притягиваешь Тальберга к себе. А засосы потом похожи на крошечные ожоги. Он только моргает. И начинает оседать, получив коленом в пах. Лицо такое, будто его сейчас вырвет. За плечи, и башкой об стену, со всей дури, несколько раз. А тело в твоих руках такое знакомое, податливое, мягкое. Отзывающееся. Твою мать, да у Тальберга разве что не стоит... Пока еще есть, чему стоять. Кажется. Сука. Ну какая же сука, а...

--- Мамочка!

--- Саша! Саша, ты что делаешь... Ты же его сейчас убьешь!

--- Господи...

--- Блядь, да помогите же кто-нибудь...

--- Сань, ты че...

Кто-то хватает, пытается тебя оттащить. Чьи-то руки на твоем плече. На хуй!

--- Да он же пьяный!

--- Что тут...

--- Елизаров, ты что себе позво...

--- Он же сейчас Вальку убьет, ну сделайте что-нибудь!

--- Твою мать...

Кровь липкая. Как помада, да, Валь? Ну чего таращишься, улыбайся, на нас опять все смотрят.

Глухой плеск: видно, кто-то выкинул за борт бутылку.

Губы белые, а кровь красная. Красиво, правда, Валь? И рубашка белая. С черными следами от подошв. А стены кружатся. Будто это тебе самому сейчас заехали ботинком по переносице. И хрустит что-то. Уй, как хрустит. Совсем как валькин позвоночник, когда Тальберг выгибается, прежде, чем устроиться на твоих бедрах, трется лицом о твою шею и грудь, выламывается, распластывается, помогает себе пальцами...

--- Воды принесите...

--- Какого на фиг врача?

--- Надежда Петровна, а вы куда смотрели?

--- Саша!

--- А из-за чего они?

--- Валя, ты живой?

--- Ой, мама, у него кровь идет...

Еще раз --- так, чтобы дернулся, вмазался в пол. Чтобы хоть заскулил... Чтобы зашипел, как всегда, когда кончает... Нету никакого "всегда". И не было. И... Он даже сейчас из себя чего-то корчит. Мальчик, девочка, какая в жопу разница... Тальберг кашляет так, будто подавился не кровью, а спермой. Потом его кто-то закрывает. Физрук, кто ж еще-то... Вдавливает тебя в какие-то перила, черт его знает... Держит, душит, не пускает... И уже совершенно непонятно, чего ты хочешь: то ли ударить еще раз, то ли самому долбануться головой об стену. Чтобы не было, не было, не было. Ничего и никогда, вообще...

10.

Он опять сидел на этой же проклятой скамейке. Как памятник на постаменте. Сверху льется дождь, а памятнику по хрен. Шурик не помнил, кто выплеснул на него бутылку с газировкой. Наверное, физкультурник. Руки липкие, плечи липкие, подбородок липкий, губы соленые.

Хорошо быть памятником, у них похмелья не бывает. И переживаний не бывает. Чугунный лоб, никаких эмоций.

Кругом ходили, переговаривались, огибали скамейку так, будто вокруг и впрямь были цепи. Как у памятника Пушкину на Тверской. Тезка, блин. Он торчит на постаменте, а кругом идут какие-то левые разборки.

Оказывается, пьяный в дрова (по другим показаниям -- бухой в дрезину) Санька Елизаров ни с того, ни с сего начал лапать (попытался изнасиловать) ни в чем не повинную Маринку Спивак. А когда за нее попробовал заступиться Тальберг, Саня отмудохал бедного Вальку до потери сознания (до сотрясения мозга). Охуеть.

--- Он сказал, что не надо никакой милиции.

--- Господи, а родителям звонили?

--- А я все на камеру сняла. Если что, я в ментовке покажу.

--- Да это статья.

--- Разворачивайте... Скажите, что в "Скорую" надо...

--- Это все из-за водки. Ведь опять пронесли...

--- Маргарита Сергеевна, ну в какую "скорую"?

--- А вот в девяносто шестом, помнится, Решетников с собой кастет принес на выпускной.

--- Александр Борисович, вы бы еще про Мамаево побоище вспомнили.

--- У Тальберга нос сломан, а ему на вступительные через неделю.

--- Да мы уже давно обратно возвращаемся, вы что...

Потом с верхней палубы опять поплыли медляки. Ну а чего делать-то? Драка кончилась, кровь замыли, Тальберга утащили в салон и вокруг него сейчас суетились мамаши из родительского комитета и кто-то из училок. А у нас сегодня праздник. Мы его запомним навсегда.

Пришла Маринка Спивак. Присела рядышком на корточки, завсхлипывала. Сказала, что ни капельки не верит и что будет его любить. Потом отодвинулась, наверное, в туалет умотала. В лицо Шурику сразу ударил ветер. Не холодный, а муторно-мерзкий, как кипяченое молоко. И утреннее небо было точно такого же казенного цвета.

--- Санька, ну ты монстр... -- Матросов слегка покачивался, приобнимая более трезвого Толяна Нечаева и заплаканную Людку... -- Вы с ним что, Спивак не поделили? Тоже мне, из-за девки... Вот у нас теперь...

Людка захихикала, начала попеременно тыкаться то в Юрку, то в Толика.

Сигареты давно кончились, а Шурик так и продолжал сжимать пальцы щепоткой. Потом стало горячо. Оказывается, Надежда Петровна приволокла ему стакан с чаем. Пластиковый, ядовито-красный. Как кровь.

Валька не закрывался. Наоборот, смотрел изо всех сил. Как будто надеялся, что Шурик выбьет ему глаза, и мир, наконец, кончится.

--- Саша, Саша... Пей чай, немедленно. Ты же простудишься сейчас. Нормально там все, успокойся. И родители уже звонили, сказали, что не будут в милицию заявлять.

Ну и зря. Если его посадят, он точно не будет сегодня возвращаться домой. И завтра тоже. И потом. И они наконец-то никогда не увидятся.

--- Что ж вы так? Мне Марина все рассказала. Саша, ну он действительно такой, ни себе, ни людям. Я тебе сейчас не как учитель скажу, а... Ну, как мама, наверное, или как женщина... В общем, ты, наверное, правильно... просто, не так сильно надо было.

--- Надежда Петровна... пожалуйста... идите к черту...

В автобусе Вальки не было. Шурик даже не понял: то ли к Речному примчался Андрей, то ли Тальберга уволокли в машину директрисы. Просто пустое сиденье у окна. Сквозь занавеску пробивается солнце. Серое.

Когда они выгружались у школы, к Шурику подскочила какая-то тетка, начала орать про уголовку и фашистов. Наверное, чья-то мать: многие звонили с теплохода предкам и, понизив голос, выдыхали "Ой, а у нас тут такая драка была..."

--- Сань, ты с нами на Яузу пойдешь? -- выспавшийся Вовчик растирал затекшие руки.

Они сразу договорились, что после теплохода двинут на тот берег. Не сколько пить, сколько просто по нормальному посидеть. Как взрослые люди. Валялись бы на траве, кто-нибудь обязательно вмазался бы в муравейник. А сквозь запах подсыхающего сена и бензина пробивался бы аромат сигарет. И Валька, ясен пень, ткнулся бы в Шурика щекой и срубился. Ну, мало ли, может просто устал человек.

--- Саша, хочешь, я тебя до дома провожу? -- Маринка разглядывала стрелку на колготках. За ухом у нее до сих пор торчал пластиковый цветок. Шиповник, точно. Искусственная розочка, как венок на кладбище.

Шурик никак не мог мотнуть головой. В кармане в очередной раз набухал сигнал мобильного.

--- Сашка, ну где тебя носит-то? Валя дома давно, я его в окно видела...

--- Саша, так проводить?

--- Саш, ты там с девушкой, что ли? Только недолго, я уже борщ грею.

На худосочной детсадовской березе чирикала какая-то пернатая дрянь.

Он сам не знал, зачем поднимался наверх пешком. Видимо, чтобы измотаться еще больше. Так, чтобы рухнуть и уснуть. На седьмом этаже начало подташнивать. Наверное, хмель уходил.

На десятом... Шурик просто остановился. Глянул на дверь сто шестнадцатой. Как будто хотел различить валькин голос. Ну или хоть что-то. Войти туда и посмотреть, что будет. Он так четко представил себе тальберговскую прихожую. С золотистым ламинатом, с тапками валькиной матери, которые почти все время валялись под вешалкой. С неоновым прожектором. Таким же, как трубка на лестничной клетке. С осторожными запахами псины, табака, полироли для мебели. Ну, наверное, еще перекиси водорода. Неважно. Если не вспоминать как следует, то он обязательно все забудет.

Плафон на лестнице мигнул, а потом потихоньку потух. Вспыхнул темно-сиреневым и отрубился. Утро. Сумерки. Темнота.

На площадке одиннадцатого, под его дверью, спал Валька. Спиной к обивке, ноги на соседском половичке, разбитое лицо утыкается в воротник некогда светлого пиджака.

Вот засада.

Тальберг не мог перепутать квартиры: расположение разное, наискосок. Значит, специально.

Можно было постучать к своим. Дернуть дверь на себя, смести Вальку в сторону, быстро захлопнуть замки.

Можно было спуститься на один этаж, всколыхнуть звонком Блэка, а потом смотаться на лифте вниз, выждать на скамейке или на доминошном столе.

Можно было развернуться и уйти на Яузу. Звякнуть потом матери. Или Андрею позвонить, сказать, чтобы забрал... Ну, в общем, забрал.

Можно было присесть на корточки. Прислониться. Прислушаться. Провести грязными пальцами по грязной щеке. Облизнуть губы. Свои или, ну, тоже, в принципе, свои. Самому поверить, что ничего не было. Буркнуть что-то типа "Ты просыпаться будешь или нет? Пошли, я тебя умою..."

Так он и сделал.

Дата добавления: 2015-09-01