Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АрхитектураБиологияГеографияДругоеИностранные языки
ИнформатикаИсторияКультураЛитератураМатематика
МедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогика
ПолитикаПравоПрограммированиеПсихологияРелигия
СоциологияСпортСтроительствоФизикаФилософия
ФинансыХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника

Глава двадцать седьмая. Янфэй играет с бабочками у беседки Капель изумруда;

Торжественное приветствие в честь явления феникса | Развевается флаг в деревне абрикосов | Глава девятнадцатая | Глава двадцатая | Глава двадцать первая | Глава двадцать вторая | Глава двадцать третья | О том, чем ночи зимние приметны | Глава двадцать четвертая | Глава двадцать пятая |


Читайте также:
  1. БЕСЕДА СЕДЬМАЯ
  2. Ваша седьмая чакра
  3. Версия двадцать первого столетия...
  4. Глава 6. Двадцать восемь методов применения эфирных масел
  5. Глава Двадцать
  6. Глава Двадцать Восемь
  7. ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

 

 

Янфэй играет с бабочками у беседки Капель изумруда;

Фэйянь горестно рыдает над могилой опавших лепестков персика

Итак, скрипнули ворота и Дайюй увидела выходившую со двора Баочай. Ее провожали Баоюй и Сижэнь. Дайюй хотела при всех спросить Баоюя, почему ее не пустили в дом, но, чтобы не поставить его в неловкое положение, промолчала и отошла в сторонку. Когда Баоюй вернулся, ворота снова заперли. Дайюй постояла, поплакала и, опечаленная, вернулась к себе.

Цзыцзюань и Сюэянь, хорошо знавшие Дайюй, теперь уже не удивлялись, если она вдруг начинала вздыхать, хмуриться или плакать. Вначале они еще пытались ее утешать, думая, что девочка тоскует по умершим родителям или кто-то ее обидел, но затем поняли, что дело не в этом, и перестали обращать внимание. Вот и сейчас, увидев Дайюй в слезах, служанки вышли, оставив ее одну.

Обняв колени, Дайюй прислонилась к спинке кровати и продолжала плакать. Так до второй стражи просидела она неподвижно, словно деревянный идол или глиняный божок, а затем легла. Но о том, как прошла ночь, мы рассказывать не будем.

 

На следующий день, двадцать шестого числа четвертого месяца, начинался сезон Колошения хлебов. По существовавшему издавна обычаю в этот день устраивали проводы Духа цветов и делали ему подношения, к концу этого сезона цветы отцветали и наступало лето. Особенно радовались празднику женщины и те, кто жил в саду Роскошных зрелищ. Встали в этот день спозаранку. Девочки-служанки мастерили из цветочных лепестков и веточек ивы игрушечные коляски и паланкины, флажки из парчи и шелка, привязывали их шелковыми нитками к веткам деревьев. Сад пестрел лентами и искусственными цветами. А сами его обитатели были так пышно и богато разряжены, что перед ними, казалось, робеют и склоняются персики и абрикосы, а ласточки и иволги им завидуют. В общем, картину эту невозможно описать словами.

 

В этот день Баочай, Инчунь, Таньчунь, Сичунь, Ли Вань, Фэнцзе с дочерью Дацзе, Сянлин и целая толпа девочек-служанок играли и забавлялись в саду.

— А где же сестрица Дайюй? — спохватилась вдруг Инчунь. — Вот лентяйка! Неужели до сих пор спит?

— Я позову ее, — предложила Баочай и направилась к павильону Реки Сяосян. На пути ей попалась Вэньгуань в сопровождении девочек-актрис. Они поздоровались с Баочай и хотели было пройти мимо, но та обернулась, указала пальцем в ту сторону, где все собрались, и промолвила:

— Идите туда, я схожу за барышней Дайюй и вернусь.

Баочай ускорила шаг. Она уже приближалась к павильону Реки Сяосян, как вдруг заметила, что туда входит Баоюй, и в нерешительности остановилась.

«Баоюй и Дайюй вместе росли, — стала она размышлять, — но друг к другу относятся как-то странно: то шутят, то ссорятся. К тому же Дайюй капризна и мнительна, и если я сейчас к ней явлюсь, то поставлю в неловкое положение Баоюя, да и Дайюй может подумать, будто я нарочно пришла. Вернусь-ка я лучше назад».

Она повернула обратно, но тут заметила пару бабочек цвета яшмы, каждая величиной с маленький круглый веер, они то взмывали вверх, то прижимались к земле. Это было забавно, и Баочай решила погонять бабочек. Вытащила из рукава веер и стала хлопать им по траве. Бабочки испуганно заметались и улетели за ручеек. Баочай побежала за ними. Она запыхалась, даже вспотела и решила передохнуть. Оглядевшись, поняла, что находится неподалеку от беседки Капель изумруда. Ей вдруг расхотелось бежать за бабочками, она собралась вернуться обратно, но тут услышала голоса в беседке.

Надо сказать, что эта беседка, стоявшая над водой, была обнесена решетками, заклеенными бумагой, и окружена со всех сторон террасами. Услышав голоса, Баочай остановилась и прислушалась.

— Посмотри хорошенько. И если это тот самый платок, который ты потеряла, возьми. Если же нет, я верну его второму господину Цзя Юню.

— Конечно, мой. Давай сюда!

— А что я получу взамен? Неужели я стала бы даром искать?

— Я же сказала, что отблагодарю тебя. Обманывать не стану. Можешь не сомневаться.

— Меня-то ты отблагодаришь, раз я принесла платок. Но ведь нашел его господин Цзя Юнь. Как ты его отблагодаришь?

— Не болтай глупостей! Ведь он из господ и должен вернуть служанке ее вещь, раз нашел. О каком же вознаграждении может быть речь?

— Значит, так и передать, что ты не желаешь его отблагодарить? Но он несколько раз повторил, чтобы без вознаграждения я не отдавала платок.

Наступило молчание. Затем послышалось:

— Ну ладно, возьми вот это и скажи, что я ему очень признательна. Только поклянись, что никому ни слова не скажешь! Клянешься?

— Типун мне на язык, пусть я через несколько дней умру позорной смертью, если проговорюсь!

— Ай-я-я! А вдруг кто-нибудь нас подслушивает? Надо поднять решетки, если даже заметят, подумают, что мы здесь играем. Да и нам будет видно, когда кто-нибудь подойдет.

При этих словах Баочай заволновалась и подумала:

«Недаром говорят, что у прелюбодеев и разбойников редкое чутье. Неужели служанки не испугаются, если, открыв решетки, увидят меня? Одна из них наверняка Сяохун, служанка Баоюя. Уж очень голос похож. Девчонка коварна, высокомерна и честолюбива. Но сегодня она попалась! Недаром пословица гласит: „Загнанный в тупик человек способен на безрассудство; бешеная собака лезет на стену“. Доводить до скандала не стоит. Лучше всего было бы спрятаться, но сейчас уже поздно, так что придется прибегнуть к способу „цикада сбрасывает личину“[244].

Не успела она так подумать, как заскрипела отодвигаемая решетка. Нарочно топая ногами, Баочай пошла к павильону.

— Чернобровка! — крикнула она. — Я видела, как ты пряталась!

Сяохун и Чжуйэр растерялись.

— Куда вы спрятали барышню Линь Дайюй? — спросила Баочай.

— Мы ее не видели, — ответила Чжуйэр.

— Как не видели? — с притворным изумлением вскричала Баочай. — Я была на том берегу, когда она здесь плескалась в воде, и даже хотела ее испугать. Увидев меня, барышня бросилась бежать в восточном направлении и исчезла. Где же она могла скрыться, как не здесь?

Баочай вошла в беседку, походила там, делая вид, будто ищет Дайюй, и вышла, что-то бормоча себе под нос. Девушки разобрали всего несколько слов:

— Наверное, спряталась в гроте! Пусть ее там укусит змея!

Между тем Баочай шла и посмеивалась:

«Как все хорошо получилось! Но не показалось ли им, что это подвох?»

Однако Сяохун приняла слова Баочай за чистую монету и, когда та ушла, сказала подруге:

— Вот беда! Оказывается, барышня Дайюй была где-то здесь и слышала наш разговор.

Чжуйэр ничего не ответила.

— Что же делать? — Сяохун не на шутку взволновалась.

— Может, и слышала, а что ей за дело до нас? — сказала Чжуйэр. — Пусть лучше о себе думает.

— Будь на ее месте барышня Баочай, все обошлось бы, — возразила Сяохун, — а от этой добра не жди. Ты же знаешь, она все расскажет, лучше не попадаться ей на язык.

В это время к беседке подошли Чжэньэр, Сыци, Шишу и другие служанки, и девушки стали шутить и смеяться с ними.

Вдруг Сяохун заметила, что Фэнцзе машет им рукой со склона горы. Сяохун подбежала к ней и с улыбкой спросила:

— Что вам угодно, госпожа?

Фэнцзе окинула Сяохун внимательным взглядом, ей понравились находчивость девушки, ее аккуратность, манера держаться, и она обратилась к Сяохун:

— Со мной нет служанок. Ты сможешь выполнить мое поручение? Запомнишь, что я скажу?

— Говорите, пожалуйста, госпожа, — ответила Сяохун, — и если я сделаю что-нибудь не так, не угожу вам, накажете меня по всей строгости.

— Ты чья служанка? — поинтересовалась Фэнцзе. — Может быть, ты понадобишься своей барышне, так я скажу, что послала тебя с поручением.

— Я служанка второго господина Баоюя, — ответила девушка.

— Ай-я! — засмеялась Фэнцзе. — Баоюя?! Тогда понятно! Если он спросит о тебе, я все объясню. Так вот, слушай! Сходи к сестре Пинъэр и скажи: в прихожей стоит на столе жунаньская ваза, под ее подставкой спрятаны сто двадцать лянов серебра для уплаты вышивальщицам. Если придет жена Чжан Цая, пусть серебро взвесят и отдадут ей. И еще. В моей комнате под изголовьем кровати лежит кошелек, принеси его мне!

Сяохун побежала выполнять поручение, но, когда вернулась, Фэнцзе на склоне горы уже не было. В это время, завязывая пояс, из каменного грота вышла Сыци. Сяохун подбежала к ней и спросила:

— Сестрица, не знаешь, куда ушла вторая госпожа Фэнцзе?

— Нет, не обратила внимания, — ответила та. Сяохун огляделась и вдруг увидела на берегу пруда

Баочай и Таньчунь; они любовались рыбками.

— Барышни, не знаете, где вторая госпожа Фэнцзе? — спросила, подойдя к ним, Сяохун.

— Посмотри во дворе госпожи Ли Вань, — ответила Таньчунь. — Она, наверное, там.

Сяохун поспешила к деревушке Благоухающего риса. Навстречу ей попались Цинвэнь, Цися, Бихэнь, Цювэнь, Шэюэ, Шишу, Жухуа и Инъэр.

— Ты что, с ума сошла! — закричала Цинвэнь. — Во дворе цветы не политы, птицы не накормлены, а ты бродишь неизвестно где! Даже чаю вскипятить не можешь!

— Вчера второй господин Баоюй сказал мне, что поливать цветы можно и через день, — ответила Сяохун. — Птиц я покормила, когда вы еще спали!

— А чай? — спросила Бихэнь.

— Сегодня не моя очередь. Так что нечего меня спрашивать.

— Вы только послушайте ее! — рассердилась Цися. — Ее, видите ли, нельзя беспокоить. Пусть себе гуляет!

— А вы бы сначала спросили, гуляю я или делом занимаюсь! — парировала Сяохун. — Мне только что дала поручение вторая госпожа Фэнцзе.

И она показала девушкам кошелек. Те сразу приумолкли, и Сяохун пошла дальше. Только Цинвэнь усмехнулась и проворчала:

— Чудеса! Взобралась на высокую ветку и перестала нас слушаться! Дали ей пустяковое поручение, может, и имени не спросили, а она возгордилась! Ну ничего, поплатишься ты за это! Вот если бы у тебя хватило ума совсем уйти из этого сада и устроиться на высокой ветке, тогда дело другое!

Она круто повернулась и зашагала прочь. Сяохун слышала ее слова, рассердилась, но не хотела ввязываться в спор и побежала искать Фэнцзе. Фэнцзе и в самом деле оказалась в деревушке Благоухающего риса, сидела в комнате и беседовала с Ли Вань.

Сяохун подошла к госпоже и доложила:

— Сестра Инъэр велела сказать, что уже вручила деньги жене Чжан Цая. — Сяохун отдала Фэнцзе кошелек и продолжала: — Еще сестра Пинъэр говорила, что приходил Ванъэр, которому вы собирались дать какое-то поручение, но вас не было, и она сделала это сама.

— Откуда ей стало известно, что я хотела ему поручить? — с улыбкой спросила Фэнцзе.

— Вот что сестра Пинъэр велела ему сказать, — отвечала Сяохун. — «Наша госпожа спрашивает о здоровье здешней госпожи. Второй господин еще не вернулся, задерживается на два дня и просит вторую госпожу не беспокоиться. Как только пятая госпожа поправится, наша госпожа вместе с ней навестит здешнюю госпожу. Недавно пятая госпожа прислала служанку сообщить, что получила письмо от дядиной супруги — жены брата ее матушки, в котором та велит передать вам поклон и просит у здешней госпожи пилюли „бессмертия“. Если у нее есть, пусть пришлет несколько штук нашей госпоже, завтра наши люди уезжают и по пути отвезут их супруге дядюшки пятой госпожи».

Не успела Сяохун договорить, как Ли Вань расхохоталась:

— Ой-ой-ой! Ничего не поняла. Сколько здесь «господ» и «госпож»!

— И не удивительно, что не поняла, — улыбнулась Фэнцзе. — Ведь речь идет о четырех или пяти семьях.

И она обратилась к Сяохун:

— Милая девочка, спасибо тебе за то, что ты так точно выполнила мое поручение, не то что другие служанки, которые только и умеют, что зудеть как комары. Знаешь, сестрица, — повернулась она к Ли Вань, — я не рискую никому давать поручения, кроме нескольких моих доверенных служанок. Скажешь им слово, они от себя добавят десять, будут мямлить, повторять одно и то же. Да еще с важным видом! Ты не представляешь, как порой они меня злят! И моя Пинъэр была раньше такой. Говорю ей однажды: неужели ты думаешь, что станешь лучше, если будешь жужжать мне на ухо, как комар? Сказала так несколько раз, и она в конце концов поняла.

— А ты хочешь, чтобы служанки были такими же колючими, как ты сама? — засмеялась Ли Вань.

— Эта девочка мне понравилась, — продолжала Фэнцзе, пропустив замечание мимо ушей. — Правда, поручение я ей дала несложное, но и его достаточно, чтобы убедиться, что девочка бойка на язык и не говорит лишнего.

— Я возьму тебя к себе, — обратилась она к Сяохун, — и сделаю своей приемной дочерью. По крайней мере у тебя будет надежда на хорошее будущее.

Сяохун смущенно улыбнулась.

— Ты почему улыбаешься? — удивилась Фэнцзе. — Может быть, думаешь, что я чересчур молода, всего на несколько лет старше тебя, и не могу стать твоей матерью? Заблуждаешься! Ты поспрашивай, и тебе каждый скажет, что люди постарше сочли бы за счастье называть меня матерью, только мне это не нужно. А вот ты — исключение.

— Я смеюсь потому, — отвечала Сяохун, — что вы запутались в родственных отношениях: ведь моя мать приходится вам приемной дочерью, а теперь вы хотите сделать дочерью и меня.

— А кто твоя мать? — поинтересовалась Фэнцзе.

— Разве ты не знаешь? — вмешалась в разговор Ли Вань. — Ведь она дочь Линь Чжисяо.

— Ах вот оно что! — удивилась Фэнцзе и сказала: — Линь Чжисяо и его жена достойная пара: слова из них не вытянешь, хоть шилом коли! Он глух, как небо, она, как земля, нема. И как это им удалось вырастить такую умную дочь! Сколько же тебе лет?

— Семнадцать, — ответила Сяохун.

— Как тебя зовут?

— Прежде звали Хунъюй, но, поскольку слог «юй» входит в имя второго господина Баоюя, меня стали называть Сяохун, — объяснила девушка.

Фэнцзе нахмурилась.

— До чего же мне надоели подобные имена! Все думают, имя «юй» — «яшма», счастливое. И оно встречается на каждом шагу. Ты ведь не знаешь, сестра, — обратилась она к Ли Вань, — сколько раз я ее матери говорила: «У жены Лай Да дел всегда много, да она и не знает, кто какие должности занимает во дворе, так что подыщи для меня пару девочек-служанок». Она пообещала, но не только не выполнила своего обещания, а даже собственную дочь постаралась устроить в другое место. Неужели она думает, что служанкам у меня плохо живется?

— Ты чересчур подозрительна, — усмехнулась Ли Вань. — Ведь девочку устроили в сад, когда ее мать еще не знала, что тебе нужны служанки! Зачем же ты на нее сердишься?

— В таком случае завтра же поговорю с Баоюем, чтобы он отдал мне эту служанку, а ему подыщем другую, — улыбаясь, промолвила Фэнцзе и спросила Сяохун: — Ты согласна прислуживать мне?

— Стоит ли спрашивать моего согласия, — с улыбкой отвечала Сяохун, — но я почту за счастье прислуживать вам, по крайней мере научусь хорошим манерам, обращению со старшими и младшими и поднаторею в хозяйственных делах.

Едва она это произнесла, как на пороге появилась служанка и сказала Фэнцзе, что ее просят пожаловать к госпоже Ван. Фэнцзе попрощалась с Ли Вань и ушла, а Сяохун вернулась во двор Наслаждения пурпуром, но об этом речь пойдет дальше.

 

Расскажем сейчас о Дайюй. Почти всю ночь она не спала и встала поздно. Узнав, что сестры давно уже провожают Духа цветов в саду, она заторопилась, боясь, как бы сестры не стали насмехаться над ее ленью. Она наскоро умылась, причесалась и вышла из дому. Как раз в это время в ворота вошел Баоюй и с улыбкой спросил:

— Милая сестрица, ты вчера на меня пожаловалась? Я всю ночь беспокоился.

Ничего не ответив, Дайюй отвернулась, позвала Цзыцзюань и приказала:

— Убери комнату и подними на окне занавеску. Прилетит ласточка, занавеску опустишь и прижмешь «львом»[245]. Зажги благовония и прикрой курильницу колпаком!

Она повернулась и пошла прочь.

Баоюй решил, что сестра обиделась за то, что он ей сказал накануне в полдень — он не знал, что произошло вечером! Ведь Дайюй даже не удостоила его взглядом, хотя он ей поклонился, и пошла искать сестер.

«Она сердится, — подумал расстроенный Баоюй. — Но за что? Ведь я вернулся вчера поздно вечером и больше мы с ней не виделись».

Он не выдержал и побежал следом за Дайюй, но та уже успела присоединиться к Таньчунь и Баочай, они о чем-то разговаривали и любовались журавлями.

Баоюй подошел к девушкам.

— Как ты себя чувствуешь, братец? — спросила Таньчунь. — Я тебя целых три дня не видела.

— А ты как поживаешь, сестрица? — в свою очередь осведомился Баоюй. — Третьего дня я справлялся о твоем здоровье у старшей тетушки.

Тут Баоюя позвала Таньчунь:

— Иди сюда, мне надо с тобой поговорить!

Они отошли в тень гранатового дерева.

— Отец тебя не вызывал? — спросила девушка.

— Нет, — ответил Баоюй.

— А я слышала, будто вызывал, — промолвила Таньчунь.

— Это тебе неправду сказали, — рассмеялся Баоюй.

— За последние месяцы я скопила почти десять связок монет, — продолжала Таньчунь. — Возьми их и, когда поедешь в город, купи мне хорошую картинку или интересную безделушку.

— В последний раз я гулял и в городе, и за городом, осматривал храмы и террасы, но нигде ничего оригинального не встречал, — проговорил Баоюй, — везде только золотая, яшмовая, бронзовая да фарфоровая утварь и еще старинные безделушки, которые тебе ни к чему. Может быть, купить что-нибудь из одежды, какую-нибудь шелковую ткань или лакомство?

— Нет! — воскликнула Таньчунь. — Купи мне лучше маленькую корзиночку из ивовых прутьев, как ты недавно привозил, или выдолбленную из корня бамбука коробочку для благовоний, или глиняную курильницу. Я с удовольствием собирала такие вещицы, но сестрицы мои тоже их оценили и растащили все, будто какие-то сокровища.

— Так вот, оказывается, чего ты хочешь! — сказал Баоюй. — Это достать совсем нетрудно! Дай слугам несколько связок монет, и они тебе привезут хоть две телеги!

— Что слуги понимают! — возразила Таньчунь. — Ты сам купи. Если попадется что-то оригинальное, непременно бери. А я за это сошью тебе туфли, получше, чем в прошлый раз. Ладно?

— Ты упомянула о туфлях, и мне припомнилась забавная история, — проговорил Баоюй. — Надев в первый раз сшитые тобой туфли, я повстречался с отцом. Туфли, видимо, ему не понравились, и он спросил у меня, кто их сшил. Но разве мог я выдать тебя?! Я ответил, что мне их подарила тетушка на день рождения. Отец долго молчал в замешательстве, но потом все же сказал: «К чему это! Только зря испортила шелк и потратила время!» Когда я вернулся домой и рассказал об этом Сижэнь, она мне и говорит: «Это еще что! Вот наложница Чжао как разозлилась, узнав, что тебе сшили туфли. Стала браниться, кричать, что Цзя Хуань ходит в рваных, но до него никому дела нет, а о Баоюе все заботятся!»

Таньчунь опустила голову и долго молчала.

— Скажи, — промолвила она наконец, — не глупо ли это? Разве обязана я шить всем туфли? Неужели ей не выдают денег на содержание Цзя Хуаня? Ведь и одет он, и обут, и служанок хватает — на что обижаться? Зачем эти пересуды? Есть у меня свободное время и к тому же желание, могу сшить пару туфель. Кому хочу — тому дарю. Кто мне смеет указывать? Это она от зависти злится.

Баоюй кивнул и сказал:

— Ты, может, не замечаешь, а я уверен, что у нее своя корысть.

Таньчунь так рассердилась, что даже головой замотала.

— Конечно, корысть. Как и у всякого подлого человека. Но мне до наложницы Чжао нет дела — пусть думает что хочет, я признаю только отца с матерью! А братьям и сестрам, если они ко мне хорошо относятся, плачу тем же, неважно, чьи они дети. Может, и не надо мне ее осуждать, но чересчур далеко она зашла в своей слепой злобе! Был такой смешной случай: помнишь, я дала тебе как-то деньги на покупку безделушек. Так вот, через два дня после этого встречает она меня и начинает жаловаться, что она все время сидит без денег, что ей тяжело живется. Я пропустила ее слова мимо ушей. Но когда служанки ушли, она вдруг стала ворчать, почему, мол, я отдала деньги тебе, а не Цзя Хуаню. Я рассердилась, и вместе с тем мне стало смешно, но спорить с ней я не хотела и ушла к госпоже.

— Ладно вам! — услышали они голос Баочай. — Поболтали, и хватит, идите к нам! Я понимаю, что разговор у вас личный, но другие тоже хотят послушать.

Таньчунь и Баоюй засмеялись.

Оглядевшись, Баоюй не увидел Дайюй и понял, что она нарочно скрылась. Поразмыслив, он решил дня на два оставить ее в покое, пока пройдет обида, а потом навестить. Он долго смотрел на опавшие лепестки цветов бальзамина и граната, устлавшие землю пушистым узорчатым ковром, а потом со вздохом произнес:

— Она не собрала эти лепестки потому лишь, что на меня рассердилась! Я сам соберу, а потом спрошу, почему она этого не сделала.

Его позвала Баочай.

— Иду, — откликнулся Баоюй.

Подождав, пока сестры уйдут немного вперед, Баоюй собрал лепестки и мимо холмов и ручьев, через рощи и цветники помчался к тому месту, где они с Дайюй захоронили опавшие лепестки персика. Вот и горка, за которой находится могилка. Вдруг Баоюй услышал полный печали и гнева голос, прерываемый жалобными всхлипываниями, и остановился.

«Наверное, какая-нибудь служанка, — подумал он. — Ее обидели, и она прибежала сюда выплакать свое горе».

Он прислушался и сквозь рыдания различил слова:

 

Увядают цветы, лепестки, обессилев, роняя,

И летят, и летят, всюду-всюду кружась в небесах.

Ах! Уходит краса, тают молодость, благоуханье,

Но найдется ли тот, кто бы слово сказал о цветах?

 

Вьются тонкие нити, сплетаясь и тихо волнуясь,

Возле башни меняя при ветре весеннем узор.

Пух, остатки сережек, росою слегка увлажненных,

Оседают на шелке тяжелых приспущенных штор.

 

Эта юная дева из женских покоев дворцовых

Преисполнена грусти о том, что уходит весна.

Сколько в сердце печали! Сколь думы ее безутешны!

А кому их поведать? Об этом не знает она…

 

Вот с мотыгой в руке, с небольшою садовой мотыгой

Из красивых покоев вошла в отцветающий сад —

И боится топтать лепестки — им, наверное, больно,

Ведь не зря ж то у ног они вьются, то прочь улетят.

 

Ива пухом покрылась, у вяза сережки на ветках,

Им, душистым, еще рановато расстаться с весной.

И какое им дело, что персики, груши опали

И цветы их развеял неистовый вихрь ледяной?

 

И на будущий год все они, эти персики, груши,

Снова будут в цвету и цветы будут снова в саду,

Но нельзя угадать, кто из нас, обитательниц здешних,

Будет жить в этих женских покоях в грядущем году.

 

Третий месяц — то время, когда ароматные гнезда

Вьют под крышею птицы… Но, в радости хлопотных дней

Между балок селясь, эти ласточки так беззаботны,

Так бесчувственны к участи рядом живущих людей!

 

Спору нет, и на будущий год в дни цветенья, как прежде,

Могут клюв раскрывать безбоязненно в этих цветах[246],

Но имейте в виду: если люди уйдут из жилища,

То от балок и гнезд только жалкий останется прах!

 

…А в году много дней. Сосчитаем: сначала три сотни

И еще шесть десятков… И это один только год.

Есть жестокие дни: вдруг взбеснуется ветра секира

И с мечами туманов идет на природу в поход…

 

Перед этим неистовством долго ли могут на свете

Жить изящная яркость и свежая прелесть цветов?

Перед ними разверзнется бездна и вздымутся волны, —

И тогда как цветы ни ищи — не найдешь и следов…

 

А цветы есть цветы… Их легко увидать в дни цветенья,

А когда опадут, — лепестки не вернутся назад,

Потому-то у лестницы кто-то в миг погребенья умерших

У могил их печальных великой тоскою объят…

 

Это — юная дева с небольшою садовой мотыгой

Безутешные слезы проливает вдали от подруг,

А упав на увядшие стебли, эти горькие слезы

Словно в капельки крови на них превращаются вдруг…

 

…Молчаливы кукушки. Отчего куковать перестали?

Оттого что закат. День закончился. Вечер теперь.

И пора мне уже взять садовую эту мотыгу

И, домой возвратившись, захлопнуть тяжелую дверь.

 

Синий отблеск светильник накинет на стены немые,

Все живущие в доме отойдут в это время ко сну,

Дождь холодный пойдет и ко мне постучится в окошко,

Одеяло замерзнет, а в холоде разве засну?

 

И подумаю я перед сном: удивительно, странно,

Почему эта жизнь отзывается болью во мне?

Да, весну я люблю. Но и чувство возможно иное,

И тогда обращаюсь с укором к прекрасной весне.

 

Да, весну я люблю. Мне отраден приход ее быстрый.

Да, весну я корю, — так же быстро уходит она.

Как придет, — все понятно, не нужно ничьих объяснений,

А уйдет втихомолку — и грустно: была ли весна?

 

А вчера за оградой ночью песня протяжно звучала,

И была в этой песне безмерная скорбь и тоска.

Чья душа изливалась? Быть может, таинственной птицы?

Коль не птицы, — быть может, душа молодого цветка?

 

Душу птицы и душу цветка — не поймем, не услышим,

И до нашей души не доходит их трепетный зов.

Потому что у птиц человеческих слов быть не может,

А цветок так стыдлив, что как будто чуждается слов…

 

Как хотела бы я в этот день стать, как птица, крылатой

И вослед за цветком улететь за небесный предел!

Только где в той дали возвышается холм ароматный?

Я не знаю. Но пусть будет в жизни таков мой удел!

 

Пусть в парчовый мешок сложат кости мои в час урочный,

Той чистейшей осыплют землей, чтоб от хаоса скрыть,

Непорочной взлетела и вернусь в этот мир непорочной,

Грязь ко мне не пристанет, мне в зловонных притонах не быть!

 

Я сегодня отдам долг последний цветам в день кончины,

Не гадаю, когда ждать самой рокового мне дня,

Я цветы хороню… Пусть смеется шутник неучтивый,

Но ведь кто-то когда-то похоронит в тиши и меня…

 

Поглядите: весна на исходе, цветы облетают,

Так и жизнь: за цветеньем и старость приходит, и смерть.

Все случается вдруг: юность яркая вскоре растает, —

Человек ли, цветок ли — рано ль, поздно ль, — а должен истлеть!

 

Голос то становился громче, то снижался до шепота. Девушка изливала в слезах тоску, даже не подозревая, что кто-то слышит ее и вместе с ней страдает.

Если хотите знать, кто это пел, прочтите следующую главу.

 


Дата добавления: 2015-09-05; просмотров: 66 | Нарушение авторских прав


<== предыдущая страница | следующая страница ==>
Глава двадцать шестая| Глава двадцать восьмая

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.047 сек.)