Нина Соротокина. Свидание с Петербургом 27 страница

крепости. Однако дела благочестия оторвали госуда-рыню от намеченного плана,

потом арест Лестока, и следствие над ним отняли все душевные силы. А ведь

жизнь есть жизнь, нельзя все время хмуриться и смотреть волком, завтра

охота, послезавтра прием послов, через три дня бал... Где уж тут думать о

неприятном?

Еще раз она вспомнила о Ягужинской, воротясь во дворец после допроса

Лестока, и хоть раздражена была до крайности, мысли ее приняли неожиданный

оборот. Какой приговор она вынесла Анаста-сии? Пусть сама выбирает --

монастырь или крепость. Семь лет на-зад эти же самые слова произнес Лесток,

призывая Елизавету немедленно в ночи идти занимать русский трон. "Что ждет

вас? -- спросил он тогда с горечью.-- Либо монастырь, либо крепость, другого

пути нет!" Сцена представилась ей во всех подробностях, и как молилась она в

Преображенских казармах, и как снег шел, и как несли ее ко дворцу на руках

гвардейцы. Крикнула Шмидшу. Старая чухонка явилась немедленно, зорко ощупала

госу-дарыню взглядом, здорова ли, не гневлива ли, каково душевное

само-чувствие.

-- Ягужинскую, то бишь Белову, больше ко мне не звать!-- сказала

Елизавета и добавила тихо:-- Бог с ней,

Но всего этого не знала Анастасия и потому не могла понять, что

нежелание государыни говорить с ней есть как раз милость, а не опала. После

ареста Саши она затосковала больше прежнего.

Никогда раньше в этом доме не было домашней божницы, а те-перь она

велела собрать по дому самые дорогие и старые иконы и повесить их в малой

гостиной, той, что в одно окно. Здесь и проводила она большую часть дня, а

иногда и ночи.

Анастасия ни о чем не просила Бога, не славила, а, стоя на коленях,

сбивчиво и страстно рассказывала святым ликам разнооб-разные события своей

жизни и все пыталась объяснить, как она права и как другие не правы.

Иногда ее отвлекала черепичная крыша соседнего дома: шер-шавый скат ее

был то мокрым от дождя, то облит закатным солнцем. У слухового окна грелась

на солнце молодая черная кошка. У нее была изгибистая шея, круглая, с

маленькими ушками морда, глян-цевая, стройная фигурка ее напоминала

египетскую статуэтку. Анастасии казалось, что кошка сидит здесь неспроста,

что она послана в назидание, недаром они встречались с ней взглядом. Если б

пожелал Господь, он непременно послал бы на крышу белых голубей, сколько их

тут раньше кружило... Но нет, опять появилась на крыше мерзкая тварь и

мурлычет, и чистит о черепицу свои перламутровые коготки.

Анастасия велела повесить на окно плотную штору. Теперь она и днем

молилась при свече, и опять рассказывала Богу, как неспра-ведлива к ней

императрица. Потом Елизавета исчезла из ее рас-сказов, место государыни

занял Саша.

Как-то встала она утром, до завтрака прошла в молельню, отодви-нула

тяжелую штору. Было очень рано. Над городом висел туман. Через час высоко

поднимется солнце и растопит это влажное об-лако, а сейчас силуэты домов,

шпилей, луковиц на церквах раз-мыты, все они словно плывут...

"Что я все себя жалею,--подумала вдруг Анастасия.--Горькая моя доля,

мать в ссылке, муж в крепости, но ведь надобно и их пожа-леть, им-то еще

горше..." Это простая мысль принесла ей| облег-чение.

А на следующий день из тюрьмы вдруг вернулся Саша. Он явился к вечеру,

не сказав никому ни слова, прошел в кабинет, сел за стол и замер с закрытыми

глазами, вслушиваясь в звуки родного дома. Вначале шепот, шорох невнятный,

потом беготня по лестницам и наконец громкий, навзрыд, крик Анастасии:

-- Где он? Голубчик мой ясный, где он?

Она вбежала в кабинет, и здесь силы ее совершенно оставили. По инерции

она еще сделала три неверных шага, потом колени подломились, и она

непременно рухнула бы, если б не подхватили ее сильные руки мужа.

Пора кончать нашу историю, в которой все разъяснилось, а если у

читателя остались какие-то пробелы, если он в чем-то увидел

недоговоренность, то автор может заверить: причина недоговоренно-сти не в

забывчивости и не в отсутствии желания рассказать, а в незнании.

Например, я не знаю, кончилась ли любовь Марии и Никиты вен-цом, или

осталась на всю жизнь приятнейшим и нежнейшим воспо-минанием для обоих.

Пусть читатель по своему усмотрению допишет их любовь. Мне же, чтоб сказать

об этом наверняка, опять надо с головой нырнуть в XVIII век, чтобы в

архивах, документах и книгах искать продолжение этой истории. Если будут

место, время и бумага, я непременно это сделаю.

Беловы тихо и незаметно отбыли в Лондон. За Алексея Корсака тоже не

стоит волноваться, у него, как теперь говорят, все в порядке: через два года

офицер, через пять капитан. Жаль только, что по-плывет он к дальним

обетованным землям много позднее, то есть не в двадцать, как мечталось, а в

сорок. Но не будем гневить Бога. В каком бы возрасте ни осуществилась твоя

мечта, это всегда счастье.

В судьбу Лядащева наша история внесла серьезные изменения. Активный, не

стесненный служебными рамками сыск пришелся ему настолько по вкусу, что он

стал подумывать, а не организовать ли ему что-то вроде лавки или конторы,

которая занималась бы распу-тыванием сложных узлов, в которые завязывает

жизнь человеческие судьбы. Если это лавка, то за распутывание и деньги можно

брать, а можно и не брать... Когда работа в удовольствие, то это дороже

любого рубля и дуката.

Занимаясь делом Белова -- Оленева, то есть пребывая в постоян-ной суете

и озабоченности, он несколько поостыл к коллекционирова-нию, но обнаружил в

себе странную особенность. Сосредоточившись, он мог без всяких часов назвать

время с точностью до пяти минут, хоть ночью его разбуди, хоть днем за руку

схвати. Необходи-мость носить с собой карманные часы отпала, и куда-то исчез

педантизм. Он вдруг понял, что самый лучший механизм (речь идет о часах)

тот, который спешит, он дарит нам несколько неуч-тенных минут, которыми мы

можем воспользоваться по своему усмотрению.

Дементий Палыч оставил службу. Уходя из Тайной канцелярии, он честно

рассчитался со своими подследственными, чьи дела долж-ны были встать

заложниками в шеренгу прочих папок. С Беловым было все ясно, его дело

кончилось определением "безвинен" и сентенцией "освободить". С Оленевым все

обстояло сложнее, потому что все обвинения, ему представленные, были как бы

дым, плод воображения. В деле даже не было приказа на арест, а только единый

опросный лист и отчеты агентов, которые его разыскивали. Но даже такую

пустую папку Дементий Палыч не посмел уничтожить, верите ли -- не поднялась

рука. Он просто украсил ее грифом "не важное" и засунул в такой дальний

шкаф, в такой пыльный угол, под такой увесистый ворох папок с аналогичным

грифом, что обна-ружена была сия папка только тогда, когда почтенный старец

Никита Григорьевич Оленев доживал свои годы в Венеции, любуясь кана-лами и

прекрасными творениями рук человеческих эпохи Ренессанса. Предсказания

Гаврилы сбылись, чудодейственный сапфир спас бари-ну судьбу и честь, то есть

сделал то, что государственной машине сделать было не под силу, слишком

мелкая работа.

И еще Дементий Палыч не совладал с собой и продал сапфирный камень.

Стараясь избавиться от томящих сердце воспоминаний и тоске по любимой

работе, он уехал в первопрестольную, купил там то ли посудную лавку, то ли

свечной заводик, во всяком случае предприятие его было весьма прибыльно. С

лица бывшего подкан-целяриста исчезла гражданская озабоченность и святая

подозритель-ность, торговые дела явно пошли ему на пользу. Он стал истинным

патриотом Москвы и даже занимал какие-то общественные долж-ности.

О векселе Гольденберга, о котором было столько говорено, Бе-стужев

узнает много позднее, и это приведет его к окончательному разрыву с сыном.

Хотя что значит -- разрыв? В гневе канцлер прокричит: "Ты мне больше не

сын!"--и граф Антон немедленно, словно ответный пароль, произнесет: "А ты

мне не отец!" Но для всех-то прочих, для закона, для общества младший

Бестужев по-прежнему наследник, кровинка канцлера, и никуда от этой

нервущейся связи не деться. Судя по оставшимся документам, великая тяжба

отца с сыном будет продолжаться до самой смерти первого.

Но не будем произносить здесь слово смерть, поскольку оно, как и время,

понятие условное. Наши потомки через сто лет тоже будут считать, что все мы

умерли, а мы вот они, живые... Пока я в силах оживить на этих страницах

любимых и нелюбимых героев моих, пусть они живут, воюют со всяческой

скверной, радуются солнцу, дружбе и детям своим и верят, что никогда не

умрут.

Дата добавления: 2015-09-05