Разоблачение роли

Мэри, женщина-ребенок, случай которой я разби­рал в главе Образ тела, играла роль «куклы». В начале тера­пии она лечилась у специалиста-маммолога, который, как она рассказала, делал ей массаж груди. Мэри описала его, как старика, и сказала, что лечение наносило ей вред, причем не столько тем, что делал доктор, сколько тем, как он прикасал­ся к ней. Она чувствовала, что его прикосновения очень ласковы.

Можно ли считать, что Мэри адекватно восприни­мала то, что чувствовал к ней доктор? Женщина-ребенок или «личность под названием Лолита» оказывает заметное влияние на тех мужчин, которые чувствуют себя неадекват­но и небезопасно в отношениях с сексуально зрелыми жен­щинами. Можно даже предположить, что личность Мэри бессознательно возбуждала таких мужчин. Ее пассивное подчинение лечению, которое проводил специалист, под­тверждает это предположение; беспомощность Мэри мож­но рассматривать и как защиту против собственных сексу­альных чувств, и как приманку для мужчин. То, что Мэри понимает особенность своей детско-женской личности как приманку, выяснилось, когда она однажды пожаловалась на мужчину, в котором была заинтересована, но который не попытался овладеть ей, когда они оказались один на один. «В нем не очень-то много мужского, — сказала она, жалу­ясь, — он ведь не откликнулся на меня».

Женщина-ребенок позволяет женщине, которую включает в себя ее личность, войти в сексуальную ситуацию и насладиться ее возбуждением, не принимая ответ­ственности за свои действия. Она соблазняет мужчину, ру­ководствуясь детскими чувствами, то есть стремлением к теплу и привязанности. Если соблазняют ее, то она под­чиняется фигуре отца, который, как она чувствует, будет заботиться о ней и оберегать ее. И в том, и в другом случае она пытается избежать чувства вины, возникающей в связи с глубоко лежащим сексуальным влечением. Детс­кость женщины — результат вытеснения сексуального чув­ства в эдиповой ситуации. Это можно интерпретировать как защиту против опасности сексуального взаимодействия с отцом.

Такая женская личность ставит перед мужчиной дилемму. Если он будет обращаться с ней как с ребенком, то усилит ее защиту и укрепит ее незрелость. Если он будет относиться к ней, как к женщине, то проглядит ее инфантильную потребность в понимании и поддержке. От­кликнуться на нее как на ребенка, которому необходима поддержка, и одновременно как на равного сексуального партнера, невозможно. Моя пациентка жаловалась, к при­меру, что ее муж не длит половой акт с ней достаточно долго, и что иногда он не откликается на ее потребность в том, чтобы ее прижали к себе. Поскольку мужчина не может получить удовлетворение от взаимодействия с та­кой женщиной-девочкой, то не имеет значения, какой путь он изберет, в любом случае ему не миновать чувства вины и ответственности за то, что она несчастлива.

Чтобы разоблачить роль, необходимо интерпре­тировать физический вид как фасету личности. Незрелость тела Мэри придавала ей наивный и невинный вид, не­смотря на то, что во время наших с ней бесед, она про­являла искушенное понимание секса и жизни. Когда вне­шний вид пациента являет собой чрезмерно акцентиро­ванную на чем-то картину, как правило, можно обнару­жить, что он скрывает противоположную позицию. За мас­кой клоуна часто таится печаль, за демонстрируемой бы­чьей силой скрывается страх, а за фасадом рациональнос­ти — ярость. Глаза, которые выражают недоумение или испуг, плотно примкнутая нижняя челюсть и физическая ригидность тела выдают чувство небезопасности, которое связано с исполнением роли.

Хотя я понимал, что Мэри обычно чувствует страх и беспомощность, я также ощущал, что она бессознатель­но пытается использовать секс как капкан. То, что я знаю о ее игре убедило пациентку, что меня не соблазнишь на отношения, которые могли бы выйти за рамки терапии. Поэтому я мог анализировать противоречивые аспекты ее личности. Как ребенок, она чувствовала неполноценность и беспомощность, но как женщина, была уверена в своем превосходстве и способности контролировать. Ее беспо­мощность и детскость можно было интерпретировать как ухищрение, необходимое для того, чтобы унизить мужчи­ну. Если она соблазнила его, то могла презирать, ведь он не смог быть настоящим мужчиной, поскольку его прельстила ее детская личность. С помощью такого ма­невра мужчины редуцировали образ ее отца, над которым полностью доминировала мать.

Мэри и ее мать добивались доминирования над мужчинами, используя совершенно противоположные подходы к ним. Мать подавляла мужа сильной агрессивностью; дочь демонстрировала свое бессилие, проявляя беспомощность и пассивность. И в том, и в другом слу­чае верх одерживала женщина. Можно сказать, что мать и дочь были одним, каждая из них представляла собой аспект другой. Пассивность Мэри контрастировала с аг­рессией матери, ее беспомощность — с силой матери, ее миниатюрность — с массивностью матери, а женствен­ность — с материнской маскулинностью. Как будто лич­ность матери раскололась, пассивный женственный ее компонент спроецировался на дочь, придав ей качество неполноценности, а маскулинный, агрессивный компо­нент остался у матери. Психологически мать и дочь до­полняли друг друга, вместе они составляли демоничес­кое единое целое. Бессознательное отождествление ма­тери с дочерью создавало у Мэри чувство, что она связа­на с ней пуповиной.

Мэри и ее мать состояли в символических взаи­моотношениях, в которых каждая зависела от другой. Они регулярно перезванивались и каждый раз, когда Мэри выслушивала комментарии матери и ее критические заме­чания, она чувствовала себя беспомощной и неспособной предотвратить их. Она боялась матери, но не хотела не­навидеть ее. Она чувствовала, что мать живет за ее счет и «через» нее.

В этих символических взаимоотношениях, когда мать доминирует, когда она агрессивна, ребенок попадает в пассивную и покорную позицию. Его независимость от­рицается, его подвижность ограничивается, а безопасность оказывается подорванной. Ноги такого ребенка слабнут, дыхание становится поверхностным. Мать отказывает ему в свободе, она бессознательно принимает его как часть своего существа. Г. Панкоу отмечает, что «он (шизоидный ребенок) не может спуститься на землю, чтобы родиться, из-за связи с матерью, которая никогда не прерывалась.»

Чтобы выйти из роли, Мэри необходимо было осознать свою отождествленность с матерью и понять, что это значит. Я спросил ее, понимает ли она, что в некото­рых отношениях похожа на мать, которую бессознатель­но отвергает. Мэри сказала, что они с матерью союзни­цы, выступающие против мужчин, но она также понима­ет, что подчиняется матери. Сочетание отождествленности с матерью и подчинения ей заставило Мэри играть роль «куклы». Эта роль позволила ей разрешить комплекс взаимоотношений с обоими родителями, чтобы получить, как мы увидим, одобрение отца.

Роль Мэри служила трем целям. (1) Роль «куклы» предполагала пассивную сексуальную позицию, которая контрастировала с материнской неженственной сексуаль­ной агрессивностью. Это позволяло ей отвергнуть мать. (2) Быть «куклой», а не сексуальной личностью, означало для Мэри выразить презрение к мужчинам, а значит, всту­пить в союз с матерью. (3) Роль «куклы» возникала из бессознательных гомосексуальных отношений между матерью и дочерью, в которых Мэри становилась пассивной игрушкой матери.

Глубокая отождествленность с матерью выявилась в следующем замечании:

«Иногда я чувствую себя своей матерью. Прошлой ночью, когда я уже легла спать, я вдруг почувствовала на своем лице ее выражение. Ее лицо во время отдыха быва­ет неприятным, даже вульгарным, ее рот искривляется. Временами я чувствую, что если не буду стараться, если отпущу себя, то мое лицо примет такое же неприятное выражение.

Она кажется полной ненависти, когда не следит за собой. Ее глаза превращаются в лед. Она становится тигром... тигром-людоедом.»

Мэри отождествлялась с матерью, хотя боялась ее. Ей казалось, что мать относится к ней, как кошка с ког­тями; в отношениях с мужчинами она видела ее как тиг­ра-людоеда. Чтобы избежать встречи с «кошкой», Мэри обратилась к отцу за пониманием и любовью. Но он был пассивным мужчиной, который боялся утвердить себя пе­ред женой и поэтому никогда не мог ни позаботиться о дочери, ни поощрить ее на то, чтобы она заняла более независимую позицию. В своей слабости он был уязвим для сексуальной привлекательности собственной дочери и поэтому целовал ее открытым ртом и ласкал ее тело, ощибочно веря, что это было любовью. Мэри не могла отвергнуть извращенное выражение отцовского родитель­ского чувства, поскольку это был способ уйти из когтей матери. Она печалилась об отце, которого тиранила мать. «Кукла» Мэри не поддерживала его маскулинность, но в этой роли девочка могла получить немного телесного кон­такта и тепла. Мэри пользовалась этими отношениями точно так же, как позже пользовалась каждыми взаимоотноешниями с мужчиной.

Кем была Мэри? Она была и соблазняемой, и соблазнительницей, она была жертвой и тем, кто прино­сит кого-то в жертву. Поскольку +1 и -1 равно нулю, ее идентифицированность тоже была равна нулю. Одна половина ее личности отождествлялась с агрессивностью матери, а другая — с отцовской пассивностью. Все, на что Мэри могла притязать как на свое собственное — это от­вращение к своему телу и неповиновение жизни. Чувствуя безнадежность, она жила в иллюзии, что кто-то может откликнуться кукле и не играть ею. Единственным чело­веком, который мог реагировать на нее таким образом, был терапевт.

Когда закончился анализ ее роли, я отметил, что Мэри смотрит на меня по-другому. В ее глазах появилось выражение привязанности. С этого момента пациентка принимала меня как дядюшку, вроде того, что фигурирует в пьесе Софокла «Антигона», который требовал, чтобы она приняла невыносимую реальность.

Реальность, которая представлялась Мэри невыно­симой, подразумевала неизбежное независимое существо­вание. Пока она была «куклой», ее поддерживали и эксп­луатировали, и хотя она негодовала на эту эксплуатацию, но оказывалась неподготовленной для того, чтобы отка­заться и от поддержки. В процессе анализа ее роли Мэри поняла, что не может получать одно без другого. Чтобы освободиться от опасности стать эксплуатируемой, она должна была стоять на собственных ногах, приняв на себя ответственность за свою жизнь и найдя удовольствие и удовлетворение в функционировании своего тела. Ей не­обходимо было обрести отождествленность, которая под­разумевала возвращение чувств и обретение способности выражать их.

Когда происходит разоблачение роли, пациент первым делом понимает, насколько он искажает свое вос­приятие других людей, «обращая» их в свою мать или своего отца, то есть фактически искажает реальность. Во-вторых, он начинает сознавать свои негативные чувства, которые прежде проецировал на других людей (терапев­та, мужа, детей и т.д.). В-третьих, он осознает свою пози­цию неповиновения, которая изолирует и отделяет его. И, наконец, он чувствует, что значит жить для себя, знать свои чувства, быть способным выразить их. Каждый шаг этого процесса происходит вместе с терапевтом, который становится объектом манипулирования, причиной негатив­ных чувств и неповиновения и, наконец, другим челове­ческим существом, которого пациент может принять и понять, поскольку обретает способность принимать и по­нимать самого себя.

Роль представляет собой паттерн поведения, ко­торый выработался в детстве, в процессе адаптации ре­бенка к семейной ситуации. Это продукт взаимодействия личности ребенка и его потребностей, с одной стороны, и личностей его родителей и их требований — с другой. Когда родители настаивают, чтобы ребенок был таким, как они считают нужным, или вел себя каким-то опреде­ленным образом, они «устанавливают» его будущую роль. Однако еще более важно то, что эту роль определяют бессознательные позиции и ожидания родителей, которые передаются ребенку через взгляд, прикосновение, жест и настроение. Как правило, роль вполне определена, когда ребенку бывает около семи лет.

Хотя все дети разные и нет двух одинаковых се­мейных ситуаций, хотя каждая роль уникальна, любой человек, играющий роль, ощущает безнадежность. Ребе­нок, которому посчастливилось вырасти с ощущением, что он свободен жить для себя, и чувствовать, что его по­требности и желания встретят щедрый отклик, не играет роли. Роль наилучшим образом накладывается на ребен­ка, который растет в семейной ситуации, полной амбива­лентности и ненависти.

В процессе приспособления ребенок формирует отождествление с родителями, разбивающее его личность. Бессознательное отождествление не позволяет выбрать от­клик. Дети от природы являются подражателями, они спон­танно повторяют паттерн поведения и позицию родите­лей. Но если подражение — процесс естественный, то отож­дествленность с родителем — феномен патологичный. Ре­бенок, который подражает, сохраняет свою личность, на­учаясь копировать, в то время как отождествление с роди­телями суживает ее, ограничивая возможные отклики.

Отождествление — это бессознательный процесс. В.Райх подчеркивал, что это очень важный момент при работе с пациентом.1'1 Говорят, что дьявола можно побе­дить только дьявольским оружием. Когда человек изучил тактику врага, он сам становится таким, как враг. Тот, кто использует оружие дьявола, сам становится дьяволом. Отождествление происходит, когда ребенок инкорпориру­ет в свои чувства и мысли родительскую позицию, для того, чтобы справиться с ненавистью, которая за ней сто­ит. Когда это происходит, такая позиция становится час­тью его личности. Пока отождествленность остается в бес­сознательном, ни ребенок, ни взрослый не имеют выбора в ситуациях отклика. Ребенок может быть отождествлен с матерью или с отцом, или с обоими родителями, и вести себя так, как они хотят.

Если взглянуть шире, роли, которые играют люди, можно подразделить на подчиненные и доминантные. В любых невротических взаимотношениях один человек иг­рает доминирующую роль, а другой — подчиненную. Лю­дям, которые играют роли, необходимо отыскать подходя­щую противоположность, чтобы войти во взаимотношения. К примеру, женщина с тенденцией к маскулинной агрес­сивности составит пару с мужчиной, у которого налицо фемининные пассивные тенденции. Точно так же мужчи­на, который выдает себя за героя, бессознательно ищет кого-то, с кем ему можно было бы воевать. Такие взаимо­отношения удовлетворяют редко, поскольку за ролями сто­ят реальные люди с реальными потребностями, которые невозможно удовлетворить, играя роль. Человек, принима­ющий на себя подчиненную роль, обижается на то, что находится в подчинении, а тот, кто играет доминирующую роль, постоянно чувствует фрустрированность. Доминиро­вание имеет смысл только при наличии подчинения.

Все люди, играющие роли, вынуждены обоюдно поддерживать и эксплуатировать друг друга. Маскулинно-агрессивная женщина, которая доминирует в доме, нахо­дит поддержку для своего неустойчивого эго в пассивном согласии мужа, а тот, в свою очередь, получает поддержку

у своей агрессивной жены, если ему надо принимать реше­ния и для того, чтобы справиться с миром. Она эксплуати­рует его слабость, редуцируя его маскулинность, чтобы оправдать неуспешность своей женственности. Точно так же быть подчиненным мужем — значит иметь возможность чувствовать себя виноватым в том, что слаб перед ненави­стью жены. Любая роль скрывает страх самоутверждения и вину за сексуальные и негативные чувства.

Дата добавления: 2015-08-27