Аннотация 2 страница

Мы выходим на улицу, тибетские товары прыгают и дрожат перед глазами, трое детей, две девочки и мальчик, дергают нас за руки и за одежду, выпрашивая деньги, мы плывем в три­дцатиградусном делийском пекле, нам кажется, что слово Дели произошло от слова delirium[13], или наоборот, не важно, мы не слишком сильны в причинно-следственных связях, Анастасия, ты у нас математик, шестьсот долларов, это сколько тысяч рупий? я считаю, какой бред, да он охренел, этот тибетец, ладно, пойдем погуляем где-нибудь два часа, может быть, у его сына получше с головой, со всех сторон нас кто-то зовет, предлагая свои услуги, трогает за руки, выпрашивая деньги, заглядывает в глаза, семейка факиров завлекающе демонстрирует сонную, пожилую змею, явно равнодушную к радостям мирской жизни, толстый йог кидается нам наперерез, трясет перед нашими глазами бордовой кожаной папочкой с фотографией взвода саду в цветочных веночках и гирляндах, чистеньких и торжественных, только что без этикеток «Made in India», и впаривает нам какой-то бред по поводу собственного ашрама недалеко от Харидвара.

— Ты врубись, а, — говорит Лешка, — ведь они все чувствуют, они же все просекают, они видят, сколько ты им можешь дать, первый ты раз в Индии или не первый, что тебя интересует, и каждую минуту везде все тебя разводят на деньги. Им ничего не стоит попросить у тебя бакшиш в сто долларов — а вдруг ты дашь? И ведь есть персонажи, у которых так сносит башню, что они снимают золотые часы и отдают безногому прокаженному.

Мы выходим на небольшую площадь, и тут же оказываемся в сетях трех кашмирцев, абсолютно непохожих друг на друга, что не мешает им представляться родными братьями. Один из них, самый прикольный, вылитый Буратино, обкуренный до никакого состояния, сразу получает у нас прозвище Перец. Перец очаровывает нас своей нетипичной для индуса индифферентностью к нашим персонам. Два других, один — высокий, горбоносый и тонкий, и второй, чем-то смахивающий на Перца, кудрявый, пониже ростом и покоренастее, настолько неспособны скрыть судорожное желание во что бы то ни стало что-нибудь с нас поиметь, что, глядя на них, трудно удержаться от саркастических комментариев. Мы соглашаемся посмотреть кашмирские кольца, и братцы радостно трусят впереди, поминутно оглядываясь и задавая невыносимо тупые вопросы из разряда «как вам Индия?». Я молчу, в очередной раз предоставив моему приятелю осуществление интернациональных контактов, изредка переводя чересчур витиеватые пассажи, не особенно вникая в их смысл...

... «И вот ты врубись, все, абсолютно все хотят развести тебя на деньги», — слова резонируют в моем черепе, складываются в бумажные фигурки оригами, распрямляются, упруго вы­стреливая в виски, голова тяжелая и чужая, улыбки, приветствия, что вам угодно, мэм, все что пожелаете, мэм, в голубом небе ни облачка, пыль смешивается с потом, ужасно хочется пить, виски сдавливает огромными невидимыми тисками, я бреду по пластилиновому лабиринту, я не помню, как я здесь оказалась, со всех сторон бормочет, шепчет, выкрикивает, тарахтит, напевает, свистит, скрипит, бьет в уличные барабаны, пиликает на одной струне, пищит, гукает, хрипит, зазывает, заманивает, бессвязно уговаривает, упрашивает, увещевает, проклинает, приветствует, вопит, возмущается, восторгается, визгливо доказывает, молит, мямлит, обещает, бранится, хохочет, огрызается, мычит, покрикивает, предсказывает, пророчит чужая карнавальная жизнь.

Как много боли, и нет никаких причин, и непонятно, что делать, то ли расступиться, разойтись, раздвинуться в стороны, дать ей возможность беспрепятственно выйти, то ли она все равно будет лезть, просачиваться сквозь тебя там, где захочет, пока не выйдет вся, но сколько ее? и есть ли дно? Жертвоприношение или прощение? Чистилище или причастие? восьмеричный путь или Воскресение? два, три, миллион миров, слившихся в едином единовременном танце, индийские хлебцы в ресторанах в форме церковных просфор, я иду по пластилиновой мандале, смуглокожие бритоголовые херувимы в бордовых одеждах играют на валторнах, раскольник или распутник, расстрига или схимник, наркоман или святой, Махакала или Харон, кто он, мой проводник? или полупроводник, или диэлектрик, я или ты, все течет и плавится, сухие листья шелестят под ногами, но ведь есть место, куда я должна вернуться, откуда эта тема вечного возвращения, заворожившая пифагорейцев, гностиков и Ницше? — какое место, Настя, зачем? — но ведь существует же какая-то система координат, точка отсчета? — да ерунда это все, это все слова, они не имеют смысла, есть множество реальностей и множество путей, и ни один не лучше, а ты за­циклилась — христианство, буддизм, ислам — нет, это неправда, я знаю, что есть слова, которые только указывают на смысл, намекают, кивают в его сторону, улыбаются, как Чеширский кот, и есть совсем другие слова, есть Слово, и я это шкурой чувствую, понимаешь, Лешка, я не могу это доказать, я просто знаю, что на самом деле не все равно, какой путь, и то, что для христианина рай, — для буддиста — ад, — да бред это все, ты мне впариваешь какие-то догмы, и Будда, и Христос, и Заратустра, и Махавира, и Мухаммед, и Гурджиев, и еще тысяча других говорили об одном и том же, а люди все переврали, приспособили под себя, создали своды законов, мертвые рамки, и если ты неспособна узнать, увидеть и услышать ту единую Истину, о которой они говорили, это твои личные сложности — ну неужели ты не чувствуешь, что, когда ты заходишь в православный храм или шиваистский храм, ты попадаешь в совершенно разные пространства, там живут различные сущности, там разные ценности — да херня это все, какие сущности? это как в анекдоте, те же самые яйца, только сбоку — значит, для тебя все равно, куда идти? — все равно — это значит, что ты никогда нигде не был, потому что нельзя говорить о христианстве, не участвуя в ритуалах, не исповедуясь и не причащаясь, это тогда не христианство, а сумма информации, которая сидит в твоих мозгах, — да как ты можешь судить, где я был, а где не был, и потом, я и не говорю, что я христианин — черт, ну не можешь ты тогда говорить о Христе, потому что у тебя нет личного опыта жизни во Христе, нельзя говорить, что Христос — это аватара, когда я это слышу, я понимаю, что это слова человека абсолютно внешнего, абсолютно не понимающего, что такое христианство, потому что основа христианства в том, что есть Бог Отец, и Бог Сын, и Бог Дух, и они равносущностны и равноипостасны, и Иисус — это не просветленный человек, в отличие от Будды — да мало ли что говорят священники, что ты мне догмы все время впариваешь, у меня свой путь, у меня есть сердце, у меня есть внутренний центр, а слова — это все внешнее, они ничего не значат — что же ты тогда так рьяно относишься к моим словам? — да я не отношусь рьяно, не можем же мы вообще не разговаривать...

Голова раскалывается с хрустом, осыпается луковой шелухой, и из нее вылупливается новая, здравствуй, Настенька, это я — твоя свеженькая головка, namaste[14]!

Мы входим в подвальную комнатку со стеклянными витринами вдоль стен, в которых лежат всевозможные серебряные украшения. Ничего особенного, все очень однообразное, много лазурита, почти нет бирюзы. Двое раздолбанного вида европейцев, парень с дрэдами и девушка в грязной майке, копаются в огромной куче цепей и кулонов, лежащей на прилавке, взвешивают отобранные на маленьких электронных японских весах. Перец куда-то отсеялся по дороге, кажется, что он просто поглотился грудами великолепного хлама, превратился в тряпичную куклу и теперь кивает головой туристам из темных углов, братцы-кролики нервно жмутся в углу, обхватывая за спиной руки и с вожделением ожидая комиссии за то, что заманили нас к этому подпольному ювелиру.

Мы перебираем кольца, но ничего занятного не обнаруживается. Кашмирцы не унывают, они приготовили для нас большую программу — продавец танка, продавец ковров, продавец котов в мешке, хаш, кислота, недорого, хорошее качество, героин, кокаин, трекинг в Кашмире, одежда, мы можем заехать к ним в гости, поужинать вместе, мы не производим впечатление кондовых испуганных туристов, мы плавные и мягкие, они путают нашу пластичность со слабостью и глупостью, они в предвкушении того, как они нас поимеют...

Что ж, хаш, — это неплохо, но мы должны продать компьютер, нам нужно закончить это дело, ох, ах, какое счастье, кудахчут кашмирцы, мы хотим продать компьютер? какое невероятное совпадение, просто чудо, они как раз знают одного человека, которому позарез нужен компьютер, глаза нервно горят, только бы не упустить, длинный весь идет волнами, изгибается в стороны и становится похожим на червя, вот здесь вот, сразу за углом, у него крупное туристическое агентство, мы можем пойти туда прямо сейчас, братья ликуют, кудрявый сосредоточенно кивает и многозначительно поглядывает на нас исподлобья, ну и повезло же вам, ребята, ей Богу, всего два дня в Дели, а уже встретили нас, мы ничего не обещаем, но... а потом мы поедем к ним домой и покурим, почему бы нет, ребята, почему бы нет?..

Гашишные разговоры №2

— так какой ты раз в Индии, Алекс?

— не знаю, раз двадцатый

— вы женаты?

— нет, мы друзья, просто друзья

— сейчас Камал сделает чай, нужно подождать, вам удобно? это очень хорошая комната, здесь очень тихо, вы. можете прийти, жить с нами, сколько вы платите за комнату в отеле?

— двести десять рупий

— это очень дорого, нам вы можете платить пятьдесят, а вот и чай, вы любите Боба Марли? рэгги? растя? вы знаете? это очень хороший хаш, посмотрите, понюхайте, это очень хорошее качество, у кого вы покупаете? тоже у кашмирцев? на Main Bazar'e? я знаю там, всех продавцов, они все мои хорошие друзья, я продам вам дешевле, вы можете жить у нас, вы можете есть у нас, это очень опасно есть в ресторанах, очень много людей приходит в рестораны, они оставляют еду на тарелках, потом приходите вы и заказываете еду, а они не готовят новую, они сваливают остатки с двух тарелок и приносят вам, очень плохо, почему ты все время молчишь? are you stoned? you are OK? [15]

— I'm «OB» [16],ha-ha-ha

— что она сказала, Алекс? как хаш?

— неплохо, вполне

— сколько вы еще пробудете здесь? неделю? две? мы можем поехать в трекинг в Кашмир, раньше очень много людей приезжало в Кашмир, сейчас там проблемы, вы знаете, люди боятся ехать, но на самом деле все хорошо, у моего отца там большая лодка, вся моя семья живет на ней, Камал, дай мне альбом, я сейчас покажу вам фотографию, вот это мой отец, а это моя girlfriend, она итальянка, вот, это ее письмо, смотри, какое длинное, Анастасия, ты можешь почитать, если хочешь, как хочешь, а вот это лодка, Алекс, ты был в Кашмире? ты можешь поехать снова, почему нет

— why not, but we have some business in Delhi [17]

— а сколько стоит в Москве хороший хаш?

— очень дорого, может быть, пятнадцать долларов грамм

— о, черт, это невероятно, Закир выкуривает толу за час, это сто пятьдесят долларов, oh, fuck! this is very expensive, ah! [18]

— ya, Ms is really fucking bad, ah? [19]

— почему она все время молчит, ей плохо? что с ней, Алекс? может быть, ей лучше остаться здесь? это очень опасно идти в таком состоянии на улицу, у моего отца очень хорошая лодка, я поеду с вами, и Камал тоже, и Закир, правда, Закир?

— да, мы тоже поедем, нет проблем, вы хотите есть? мы можем поужинать, как хотите, тогда завтра? завтра годовщина смерти моей сестры

— а что с ней случилось?

— она приехала в Дели и пошла обедать в ресторан, отравилась и умерла, это очень опасно есть в общественных местах, можно умереть

— смотри, Алекс, какие ботинки, это специально для трекинга, really good, аh? [20] они очень дорогие, они стоят двести долларов, но без них в трекинге пропадешь, Закир, что ты делаешь, поставь обратно Марли, они любят Марли, вы хотите купить хаш?

— слушай, Лешка, это просто пиздец, я все смотрю на это, и не могу понять, то ли у них это на автомате, с детства, как употреблять европейцев, они даже не задумываются, то ли их всех этому в школе учат, ты смотри, как филигранно, у них есть три товара — наркотики, комната, трекинг, и они постоянно ими жонглируют, постоянно соскальзывают с одного на другое, даже Перец, пришел и первым делом сообщил, что его сестра отравилась и умерла, а ведь его не было при начале разговора, это у них заранее такая договоренность или вольная импровизация? я голову даю на отсечение, что на прощание он тебе предложит эти гребаные ботинки для тренинга, если вдруг у тебя нет своих...

— что-то не так, Алекс, ей плохо? вы останетесь у нас?

— нет, ей хорошо, который час? о, нам пора

— вы не будете ужинать? к нам должны прийти друзья, они из Германии, мы бы поели вместе, если завтра вы продадите компьютер, мы, сможем поехать в Кашмир, ты ходишь в этих сандалиях? у тебя есть ботинки? если нет, я могу одолжить тебе вот эти, они очень хорошие, это твой размер, почему она так смеется? Анастасия, что-то случилось? я что-то не то сказал? if you are stoned you can stay here [21]...

Мы возвращаемся в гостиницу, если бы мы не были такими расслабленными и неторопливыми, мы бы возненавидели этот fucking business[22]. Мне кажется, для Дели не существует таких понятий, как день и ночь, рикша ноет и пытается выклянчить лишние пять рупий, какие они все капризные, как они любят поканючить — смеется Алексей, десять вечера, на Main Bazar'e без изменений — коровы, нищие, прокаженные, тревеллеры всех мастей и раскрасок, индусы-продавцы, не спешащие закрывать свои лавки в ожидании поздних посетителей, «24-hours service»[23] — национальный индийский хит, индийские мальчики прогуливаются, взявшись за ручки, кричат приветствия, в «Hare Rama» и в соседнем «Adjai», где внизу расположилась German Bakery, кипит жизнь, в холле сидит на рюкзаках ватага израильтян, отбывающих на автобусе в Ришикеш, кто-то сбегает вниз по лестнице, кто-то игриво толкается на ступеньках, со всех этажей несется музыка — Goa-trans, индийские барабаны, «Led Zeppelin», по лестнице слетает бородатый раввин, обитатель синагоги на третьем этаже, проводящий активную миссионерскую деятельность среди подрастающего поколения, и накидывается на фривольно расположившуюся и ждущую автобус компанию, в течение пяти минут он что-то яростно вещает, после чего столь же стремительно удаляется обратно наверх, оставив свою паству заметно приунывшей, смысл этого спектакля так и остается скрытым для непосвященных. Crowded house, дом тусовок, я очарована и влюблена в этот интернациональный безумный сброд, черт знает во что одетый, заросший щетиной, нестриженый, стильный до безумия, до зависти, в джинсах, шортах, шароварах, майках невероятных цветов, непальских разноцветных свитерах, с пижонскими татуировками на видимых и невидимых частях тела, орущий, смеющийся, заморочен­ный, бритый наголо, обкуренный, никакой, в пакистанских шапках, расшитых жилетках, веселый, варварский, рафинированные шалавы в индийских юбках, коротких маечках, very sexy, super[24], с проколотыми ушами, носами, губами, девственно невинные, никакой косметики, прожженные стервы в массивных ботинках, с синими ногтями, ангелы на «Enfïeld»ax, шведы, англичане, евреи, поляки, австралийцы, французы, иракцы, датчане, японцы и никого — русских, неужели у нас никогда не появится таких же оторванных путешественников? are you British? Norwegian? Swedish? you said Russian? this is impossible![25], блондины, брюнеты, крашеные, с выгоревшими на солнце дрэдами до пояса, в разноцветных индийских распашонках и штанах, одно из-под другого, увешанные украшениями, разнузданные, аскетичные, никто никому не мешает, расслабленные, постоянно помнящие о своих гражданских правах, и пусть только какая-нибудь сука попробует на них покуситься, any problem? it's OK, friend, it's OK[26], молодые и семидесятилетние аксакалы из первой волны битнической эмиграции, грудные младенцы, фрики, юные вожди краснокожих, в пиратских платках и растаманских вязаных шапочках, кормящие матери, беспредельщики, философы, озабоченные очередной экзистенциальной дилеммой, рэйверы в кислотных клубных одеждах «Space Tribe»[27], метеоритонепробиваемых и вакуумоустойчивых, продающихся здесь же, в German Bakery, в маленьком магазинчике, открытом предприимчивым сыном Сиона. Разношерстное потомство первых поселенцев с Корабля Дураков, отплывшего из Европы в семнадцатом веке, племя номадов, живущее своей жизнью, в то время как Делёз и Гваттари философствовали в тиши французских кабинетов и сочиняли номадологию и страсти по шизоанализу. Шуты, камикадзе, гении и отбросы общества, наркоманы, мистики, изгои, придурки, маменькины детки, ждущие денег из дома, бродяги, готовые зарабатывать на жизнь чем угодно, юродивые, торчки, удачливые авантюристы, торгующие в Европе экзотическими заморскими цацками, неврастеники и просветленные, обалдевшие, без башни, четко контролирующие ситуацию, я обожаю их, отшатываюсь от них, подглядываю за ними, мимикрирую под них, и уже не знаю, кто я, где я, я ли?..

Невысокий загорелый японец, с золотистыми волосами до плеч, открытый и поминутно плутовски улыбающийся, отчего вокруг его глаз возникают, разбегаются по всему лицу смеющиеся морщинки, в короткой красной майке и расклешенных красно-белых брюках с затейливыми узорами, с маленьким рюкзачком, болтающимся за спиной, поднимается нам навстречу из-за столика у входа, где он минуту назад о чем-то беседовал с изысканной тонкой израильтянкой — Алекс! — Алекс! — вот так встреча, где ты живешь? — в «Adjai», a вы? — здесь, в «Hare Rama», ты давно приехал? — сегодня, а вы? надолго? — да я вообще приехал по делам на неделю, но вот, встретил девушку... — израильтянка понимающе улыбается и продолжает потягивать из стакана сок — а не покурить ли нам? — why not? — ты хочешь? — оборачивается Алекс к израильтянке, она отрицательно покачивает головой — ну, нет так нет...

Гашишные разговоры №3

— как тебя зовут?

— Анастасия, Настя, Ася, как тебе легче

— ее зовут Анастезия, Анастезия, будь так любезна, дай мне, пожалуйста, трубочку и сигаретку...ты надолго в Дели?

— дня на три, деньги кончились, я позвонил дяде в Индонезию, чтобы он прислал тревел-чеки

— а потом?

— не знаю... в Катманду, или, может быть, сначала в Пушкар, в Манали, ты же знаешь, мне все равно куда... в Гоа сезон закончился, очень много народу в Манали, люди из Гоа делали в Пушкаре a very big party [28], приехала полиция и всех разогнала... правительство боится... а вы?

— да мы не знаем ничего... я говорю, я прилетел по делам на неделю и вот встретил девушку... может быть, в Ришикеш... я слышал, что израильская полиция приезжала не то в Гоа, не то в Манали и отлавливала израильтян по просьбам их родителей

— ха-ха, встретил девушку... ты первый раз в Индии?

— да

— у Алекса мама русская, Алекс даже говорит немножко по-русски

— правда? скажи что-нибудь

— скайши што-ньибуть...

— ха-ха-ха! это все чему мама тебя научила? ой, Алекс, убери ногу с моей подушки

— ты спишь здесь? this way or that way? [29]

— both ways [30]

— на двух кроватях сразу?

— да, причем именно голову я кладу на подушку

— а он спит там? сегодня я буду спать здесь... ты же знаешь, у меня нет денег, мне нужно где-то ночевать...

— ха-ха-ха, очень смешно

— у тебя есть бойфренд в Москве?

— время от времени

— так есть или нет? Или ты спишь в Москве одна?

— я очень целомудренна, Алекс, я всегда сплю вот с этим плюшевым щенком

— правда? сегодня ты будешь спать со мной

— ты любишь игрушки?

— иногда

— ха! иногда! я больше не могу вас слушать, Алекс, ты не знаешь, где можно достать ДМТ?

— нет, я не ем сильные вещи. И потом это очень дорого

— это дорого, но стоит того, Alex is a family boy [31], он даже ЛСД не употребляет

— правда? я не верю... ты посмотри на него, у него глаза плута

— правдья, я был домашним мальчиком, когда начинал путешествовать, but now I'm not [32]

— нет, Алекс, you are a tempter [33]

— кто?

— ты не знаешь этого слова? in the Bible the snake tempted Eve, many Christian saints were tempted by the devil [34]... понимаешь?

— i have only one Holy Bible, you know, this is the Lonely Planet Travel Survival Kit on India. But I haven't read anything about a woman named Eve in it. And allso about her problems with snakes. She was a fakir, ah? [35] ha-ha-ha...

— нет, Алекс не искуситель, Алекс is very shunty

— что значит shunty? ну что вы смеетесь? Лешка, ну скажи, пожалуйста

— скаши, скаши, Льешка

— это индийское слово, но его так не переведешь... пусть тебе Алекс объяснит

— Shunty — это добрый, светлый, благословенный, все сразу, ты либо чувствуешь значение этого слова, либо нет, нельзя перевести

— а на японский ты бы смог перевести?

— нет, тоже не смог бы

— ой, Алекс, я придумала новый вид национальной японской поэзии — acid tanka [36]... например,

эти индусы

такие забавники

как чебурашки

веселы и проворны

сердце мое ликует!

— she is crazy, ah? if she comes to Goa everybody decides she is British or Swedish

— no, she is like Australian girls. Alex, you remember Australian girls in Goa? they are very beautiful. [37]

— о, Алекс, а еще есть haiku-core

коснулась уха индийского юноши луна над Фудзи

— Алекс, Анастезия, а не прогуляться ли нам до German Bakery?

— Ам-м-м-м-м-м-м...

— что это с тобой, Настюх?

— это новая мантра

— «почему ты так много ешь, мальчик? — кто сказал, что я обкуренный, я не обкуренный...»

В German Bakery слишком много народу, и Алекс, встретив кого-то из знакомых, исчезает, а мы поднимаемся на крышу. Одному или, наоборот, не одному индийскому богу известно, что за сумасшедший дизайнер оформлял этот сюрреалистический интерьер. Ресторанчик представляет собой две площадки частью под тентами, частью под открытым небом, разделенные лестницей вниз, в гостиницу, тут же плиты, на которых что-то варится, кипит, шкварчит, брызгает маслом, тут же стол, на котором кулинарные шедевры по демиургическому взмаху поварской руки обретают свой окончательный вид, растения в деревянных кадках, традиционные плетеные кресла, деревянные красно-зеленые столы и — по разным углам, по центру, между столиками — шизофренические скульптурные композиции.

Бронзовая кенгуру с детенышем, выглядывающим из сумки, благодушный Ганеша, некто верхом не то на корове, не то на быке может с успехом оказаться и индийским героем и похищаемой Европой, ренуаровских пропорций дива неустановленной этнической и культурной принадлежности, в трогательном бикини, отдыхает в тени фикуса, благообразный тигр, задрав хвост, удаляется от стервозного вида обезьяны, застывшей на двух ногах в позе, призванной символизировать переход к прямо-хождению.

Знаешь, мне все это ужасно напоминает «Ускользающую красоту» Бертолуччи — я не видел, хороший? — смотря какие критерии, он очень спокойный, и, понимаешь, такое ощущение, что он ни о чем, весь сюжет сводится к тому, что некая американская барышня прибывает в Италию, в поместье скульптора, друга ее умершей матери-поэтессы, якобы для того, чтобы скульптор сделал ее портрет, а на самом деле, чтобы выяснить, с кем согрешила ее мамочка в отсутствие дражайшего супруга, и кто является ее настоящим отцом. Но пока она его ищет, задавая всем попадающимся ей мужчинам пикантные вопросы, выясняется, что у барышни есть проблема, потому что она до сих пор, в свои девятнадцать лет, — девственница — какой кошмар — я рада, что ты понимаешь, но там дело совершенно не в сюжете, а в том, как он снят, во всех этих цветах, полутонах, контрастах, крупных и мелких планах, пейзажах, когда на одной стене иллюстрация из «Кама-сутры», а на противоположной — «Искушение святого Антония», это как мелодия факира — простенькая, три ноты, а змея торчит — я не пошел на него, мне все сказали, что это лажа, хотя я очень люблю Бертолуччи, «Последний император» — это вообще мой любимый фильм — конечно, вся эстетствующая киношная тусовка на него наехала, они во всем ищут подтекст, контекст, протест и прочую херню, и если не находят, они говорят — это дерьмо, это вторично, они совершенно отравлены этим традиционным русским поиском смысла — ну ты знаешь, я вообще не знаю никого, кроме Бертолуччи, кто бы снимал такие потрясающе спокойные фильмы — еще Кесьлевский — да ты что, Кесьлевский — это такой крутой польский авангард, ничего общего с Бертолуччи, ты вспомни, все эти парижские станции метро, чемоданы, автокатастрофы, ночные звонки — я не про общее, а про интонацию, у Кесьлевско-го тоже удивительно прозрачный, какой-то промытый взгляд на мир, ой, да, с Бертолуччи такой прикол был, на него привели солдат и посадили их на первые четыре ряда, и когда фильм закончился, я прохожу мимо и слышу разговор: «ну, как фильм-то? да так, покатит, а как он назывался-то? а хрен его знает, „Убегающая девственность", кажется»...

Нам приносят еду, я закидываю голову — как мало звезд, я думала, в Индии должно быть потрясающее небо — в Индии — да, но не в Дели, здесь смог — мы сидим до утра, обсуждая кино, Блие, Кроненберг, фон Триер, Вендерс, Линклейстер, Бартон, Альмодовар, «Trainspotting» — это круто, это по кайфу — и какой там чумовой оператор, просто кончить можно — да, да, все эти раскадровочки, ракурсы, сочетания цветов, интерьеры, это гениально, а музыка, это гораздо лучше романа, но роман тоже ничего — я не читала — я читал отрывки, в Лондоне, три года назад — но ведь там тоже, понимаешь, дело не в смысле, не в словах, а в том, что это — кино, а не литература, просто там при желании проще найти, за что зацепиться не глазу, а мозгам, весь наш великий кинематограф и пребывает сейчас в такой заднице оттого, что привык, как и великая русская литература, читать морали, воспитывать души, блин — нет, ну не скажи, просто нет денег, у нас были гениальные фильмы, я учился в театральном, потом бросил, именно потому, что ничего не снимается, не в театре же играть — я не про то, что было, а про сейчас, критерий, на самом деле, простой — либо есть сквозняк, либо нет — что значит сквозняк? — ну, вот ты смотришь Бертолуччи, и понимаешь, даже не понимаешь, а чувствуешь, что очень здорово, все красиво, гармонично, что с ним все в порядке, но ничего не сквозит, не зияет, все такое обтекаемое и гладкое, как яйцо, а у Стеллинга, например, в «Иллюзионисте» все время это ощущение брешей, прорех, и оттуда что-то такое лезет, как, помнишь, в одной из финальных сцен, когда герой начинает вытаскивать из шляпы бесконечную ленту связанных разноцветных платков, чего раньше в этом обустроенном культурном мире не было, или «Jaberroworky» Гиллиама, это сразу чувствуется, когда какой-то инопланетный воздух просачивается и отравляет тебя, какие-то миазмы — ну, Анастасия, ты много хочешь, миазмы, оргазмы, это разные фильмы, их нельзя сравнивать, разные состояния — но ведь я сравниваю не состояния, я понимаю, что может быть шелк, а может быть бархат, это состояния, а иногда по этому шелку-бархату вдруг пробегает искра или мерещится шов, а его нет, или он есть, но такой скользящий, испаряющийся, исчезающий от прикосновения, ты смотрел «Коаянискацци»? там же постоянно это ощущение зазора — да, но мне «Барака» даже еще больше понравилась, это просто чума, я просто смотрел и втыкал — а ты видел «Шамана» Бартабаса? — нет, о чем? — формально — о России, о двух людях, убегающих из ГУЛАГа, один — скрипач, такой музыкант-доходяга, а второй — якутский шаман, они натыкаются на табун диких лошадей и спасаются от охранников в тайге, но шамана ранят и он умирает, а интеллигент со скрипкой на своей лошадке двигается дальше и открывает для себя совершено другой мир, мир духов, которые все время вокруг нас, и с ними нужно уметь общаться, чем-то очень похоже на «Мертвеца», когда ты смотришь и понимаешь, что есть слова о магии, о шаманизме, обо всем об этом, — и есть плоть, и вот как есть слово — человек, а людей миллиарды — ну Людей-то, положим, меньше, один на десять тысяч, все остальные роботы — да, конечно, но ты знаешь, что я имею в виду, так и здесь, ты смотришь и осязаешь какую-то совершенно диковинную плоть, но абсолютно реальную, живую, и ты не понимаешь, как ты мог не подозревать об этом мире раньше, не об абстрактном мире якутского шаманизма, а именно об Этом мире...

Индусы-официанты резвятся около лестницы, пихаются, толкаются, щиплют друг друга, как дети в песочнице, заметив, что я наблюдаю за ними, они смеются и машут мне руками — что-нибудь еще, мэм? — я корчу в ответ передразнивающую гримасу, чем повергаю их в еще более бурное веселье, они вдруг принимаются за уборку, которая заключается в том, что они стаскивают все кресла в одно место и воздвигают из них хрупкую многоярусную инсталляцию, то и дело обваливающуюся то с одного, то с другого бока, что, по видимости, призвано символизировать недолговечность современного искусства — экие они проказники — комментирует Лешка, подмигивая мне — индусы отходят в сторону, оценивают внешний вид своего творения, в этот момент с самого верха, с высоты двух с половиной метров сваливаются два кресла, причем одновременно с разных сторон, индусы застенчиво оглядываются на нас, хихикают и пытаются взгромоздить кресла на прежние места, приподнимаясь на цыпочки и придерживая и подталкивая их кончиками пальцев, кресла замирают в вывернутых психоделических позах, и вся компания принимается мыть пол, пощипывая и попихивая друг друга с прежним энтузиазмом, бросая кокетливые взгляды в нашу сторону.

Дата добавления: 2015-08-26