Глава первая. — Солнышко-ведрышко, выгляни

— Солнышко-ведрышко, выгляни! — повторял Нелидов, вспомнив детскую песню, так часто распеваемую у Клочко-вых и баловницей Иринушкой и Христиной, и сам протянул

руки входящим через окно красно-золотистым лучам зимне­го заката.

Прыгало его сердце от радости,— такою радостью просвечивает тело ребенка и дышит каждое детское слово.

— Солнышко-ведрышко, выгляни! — повторял Нелидов
голосом Иринушки и чувствовал всю свою близость к ней,
к ее детскому наивному выкликанию солнца.

И это было то самое чувство, о котором, казалось ему, грезил он и выкликал, как солнце, и для себя и для других всю свою жизнь среди гвалта безостановочной борьбы и мучений.

«Безоблачность глаз, вздрагивающие от звонкого хохота губки, маленькие детские милые ручки, и тело, нераздель­ное с солнцем! Если не обратитесь и не будете как дети, жизнь не переменится, будет на земле, как была всегда, борьба и мука и смерть.

— Солнышко-ведрышко, выгляни! — повторял Нелидов
голосом Иринушки, выкликая за нею солнце — солнце
праведное.

«Нет, не грозный, пришедший карать человека,— и за что карать и без всяких кар истерзавшегося на истерзан­ной земле? — не твердый, отсекающий мечом сына от матери и мать от сына, мужа от жены и жену от мужа,— и кому это надо среди великих разлук и случайностей? — не гордый, восседающий на каком-то заоблачном троне, куда не до­сягает ни одна жалоба, ни одна слеза, ни одно желание,— а этого и своего довольно! — нет, у него тихий проникаю­щий взор, тихое слово, полное любви и последнего утеше­ния: Приидите ко мне\ Вот слово, засветившееся в сердце, измученном крестного мукой, в перемучившемся сердце тоскою неминуемых страданий, в израненном сердце всяким обманом, всеми бедами бед человеческого существования, тихое слово любви и последнего утешения, призыв Солн­ца праведного — Приидите ко мне\»

Погасал морозный зимний день. Заходило солнце. Ярко-голубой, затканный золотыми нитями, дымился вечер и мо­розно скрипел, словно чьи-то руки там за вечернею далью разрывали куски тяжелой парчи. Находили со всех концов тени, тушили огонь солнца, превращая алые облачка в кровавые. И уж красно-золотистая пыльца лучей рас­сеялась, и остались одни темные стены.

Нелидов отошел от окна. И, наперекор поднявшемуся чувству какой-то детской радости, его охватила тоска.

В Костином городе Нелидов случайный человек. Никогда он и не думал забираться сюда. Сама судьба занесла

4§& ел 1&А'

его. С Сергеем Клочковым его связывала старая дружба: и Нелидов и Сергей учились в одном университете, там и подружились. И это было так еще недавно. А в какой-нибудь год, два все, что можно было потерять в жизни, все, кажется, было потеряно у Нелидова. Таким он и приехал к Клочковым. А приезд его совпал с последним счастливым днем его друга.

ГЧто же он сделал для Сергея? А что он мог сделать? Он ведь и сам с собою не знает, что делать? И что он может? Что он такое? Да он просто один из тысячи похожих И отличающихся лишь по фамилиям, он бывший чиновник, "актер и учитель, просто некий господин Нелидов, один из тысячи бывших, настоящих и будущих, захряснул в водово­роте всяких мелочей и грызни, лишь бы жить и постоян­но лезть в свалку и постоянно отскакивать ошарашенным и других ошарашивать.

А когда-то он не таким был. Так казалось ему, что когда-то не таким он был./

Глава вторая

Вес вокруг распадалось. Тени, вырастая в великанов, шли по земле и запрудили всякий свет. Ветви дерева плясали от поднявшегося ночного ветра и похожи были на руки скелетов. А выглянувшие звезды закишели на ясном небе, будто собирались сорваться и улететь прочь, не смотреть на измученную пленницу, бродячую в пространст­вах странницу-землю.

И пронеслось перед Нелидовым его человеческое стран­ствование.

Да, он когда-то не таким был.

Детство ему выпало хорошее, счастливое. А за детст­вом наступила пора всяких надежд. Он верил со всею горячностью своего счастливого сердца в какую-то новую жизнь, которую можно создать на земле, он верил, что ' можно низвести небо на землю и вернуть людям какой-то потерянный рай. И построил себе несокрушимый храм человеческого спасения и стал обладателем бесценных сокровищ— всяких средств человеческого спасения.

Но скоро несокрушимый его храм рухнул как карточный домик. А от сокровищ остался один прах. Кто-то его обманул. Он кого-то обманул. А потом и сам перед собою слукавил. Так и кончилась счастливая пора.

И почувствовал он какой-то ужас перед человеком,

, „ • ' - •-■' ' -'■ ■

перед самим собой, и вырастал этот ужре, заволакивал, заслонял всякий просвет.

Он опозорил, оклеветал все незапятнанное, все правди­вое, отверг доверчивый взор, как лукавство, и подслушал он в боли притворство, и уж видел всюду одну гадость, одни помои, одни ямы жизни.

И только верил еще в свое сердце: оно ему казалось непомерным — его сильное сердце. И тоже неправда: его сердце оказалось бессильным.

В университете, кроме Сергея Клочкова, был у него еще приятель Федоров,— противоположность Клочкову. И доро­ги их были совсем другие: Сергей женился и взял от отца торговлю, Федоров, странный был человек Федоров, бесстрашный, играл со смертью.

И вот, когда Федорова приговорили к смертной казни, Нелидов испытал силу своего сердца — ничего не мог сде­лать Нелидов для своего друга. Он словом своего сердца бессилен был повернуть смерть, остановить ее руку, и все его слова трепетали на его губах, как блеклый лист на осенней ветке. И Федорова казнили. Что ему было тогда делать? Идти и отмстить? Но этого ведь мало. Какая наивность: смерть за смерть! Разве смерть врага, убившего друга, поправит что-нибудь, сотрет смерть друга? Какая простота! И разве месть вернет отнятую жизнь. Разве местью заполнится сердце, его сердце? Уж лучше самому умереть, никому не отмщая: ни Петру, ни Ивану, ни Сидору, которые наплюют и на твою вольную смерть. Да, надо отказаться от такой жизни, уйти прочь без оглядки. И он уж готов был умереть. И почему-то не умер с своим бес­сильным, ничего не стоящим сердцем.

Не мог умереть. Хотелось ему еще пожить. Ведь,/он один из тысячи похожих и отличающихся лишь по фамилиям, 1 он бывший чиновник, актер и учитель, он просто некий господин Нелидов, один из бывших, настоящих и будущих, ^! захряснул в водовороте всяких мелочей и грызни, лишь бы жить и постоянно лезть в свалку и постоянно отскакивать ошарашенным и других ошарашивать. 5Где- ему вольно умереть, где ему отказаться от жизни! 'Он и сам это ясно.сознавал, всю правду сознавал о себе и презирал себя^

Уйти бы ему тогда на край света, спрятаться бы куда-нибудь, лишь бы его никто не видел, лишь бы не видеть никого.

И пошли дни своею чередою, неверные дни. Казалось ему, все двери были настежь отворены,— иди куда

То

знаешь! — да за дверьми-то, казалось ему, ничего Не было — пустота.

А жить надо. Надо было ему во что бы то ни стало суметь прожить. А ведь чтобы суметь прожить, надо по­строить себе храм и поверить в его несокрушимость и уж ничего другого и не замечать и не чувствовать.

И вспомнив то время, свои неверные дни, Нелидов вспомнил одну картинку из жизни, от которой он долгое время не мог отделаться.

Это было по случаю каких-то благоприятных вестей с войны. Улицы запрудила тысячная толпа, и под звуки гимна победоносно двигалось шествие. Пересекавший дорогу трамвай затормозил. И вот из-под колес выползла искалеченная собачонка. Визжа, с высунутым кровавым языком, болтающимся на раздробленной челюсти, и раз­махивая, как хвостом, переломленною ногою, пустилась собачонка навстречу победоносному шествию. И визг ее словно плевал в одичавшие от успеха торжествующие лица и пронзал крики, музыку и восклицания. Но этого мало. Когда кончились празднества и народ разошелся, а соба­чонка где-то под забором подохла, визг ее не прекращался. Собачий визг сверлил стены, проникал в комнаты, прогры­зал ткани, влетал в ухо и где-то внутри безжалостно ковы­рял и, ковыряя своим острым отравленным жалом, проби­рался в мозг, спускался по горящим жилам в сердце и там разъедал все живое.

И уж не верилось ни в какие победы, и не надо было никаких благоприятных вестей с войны, и было все равно: победит ли Россия или разгромят родину враги. Не было ни врагов, ни России, а был один изводящий визг- за что-то раздавленной трамваем и подохшей под забором собачонки.

Вспомнив картинку из жизни — несчастную раздав­ленную собачонку, вспомнил Нелидов и свой странный сон в ту страшную ночь, проникнутую собачьим визгом. Сни­лось ему, будто очутился он в галерее собора. Все люди внизу казались одинаковыми, однолицыми, как какие-нибудь китайцы. Он стоял на галерее собора и, переги­баясь через перила, не мог оторваться и смотрел вниз на высокий катафалк с высоким гробом, покрытым пурпурною парчою. Заупокойная всенощная давно отошла, но народ не расходился, все ждали чего-то, устремляясь к страшному гробу, покрытому пурпурною парчою. Тихо было в соборе, не было слышно ни вздоха, ни трения, только красные огни паникадил горели странно, будто с болью, и от боли

(!Ьс I Ш*м. СуСЫг Л&К> К4&%4 * А

*■№& *"&

чуть потрескивали. И вдруг ударил колокол, ударил коло­кол, как на Пасху, и понеслись громкие воскресные звоны. И как один человек грохнулась толпа на колени, согнулась к земле, и по замеревшим телам зыбью пронесся тонкий визг ни за что искалеченной собачонки, со дна сердца, веками скрываемый, потянулся собачий визг. И зашеве­лилась пурпурная парча на страшном гробе и медленно стала приподниматься. А он перегибался весь через перила, не мог оторваться и смотрел вниз на этот страшный гроб. Медленно поднималась парча. И в миг тихим светом осенился собор, и обезьянья морда, выглянув из-под парчи, оскалила зубы и, позевывая, протянула лапы страждущему человечеству. А перила, не выдержав тяжести, рухнули, и с высоты он полетел вниз головой...

И вспомнилась другая, не собачья ночь, хуже собачьей, синяя ночь.

Нелидов вскочил, зашагал по комнате, а его испуган­ное сердце, словно обороняясь, застучало часто.

Синяя ночь... Она выпила всю его кровь, она измотала всю его душу, она источила все его сердце. Синяя в своем звездном венке, она не ответила ему, она только мучила его.

У Нелидова была невеста. Он создал себе в любви несокрушимый храм, но чья-то рука разрушила его храм до основания: умерла его невеста.

И было тогдгГтак — такой"сон"он увидел тогда, в синюю ночь,— будто не один он, а их много таких же, у которых чья-то рука разрушила храм, и они, оторопевшие от боли, жмутся друг к другу где-то у лобного места и одного желают, одного ждут — смерти. И вот она подымается на лобном месте — сгорбленная, маленькая, совсем старушонка и, как дитя малое, цапается тоненькими костлявыми руч­ками, постукивает костыликом и улыбается. «Не надо, говорит, мне вас, идите по домам, голубчики, у меня своих довольно, в свое время все явитесь, идите, голубчи­ки!» И улыбается.

Да, ему не пришло еще время, он и тогда не умер, в ту синюю ночь. Не мог умереть.

Глава третья

Было совсем темно на дворе. Деревья в серебряно-парчовых покровах заглядывали в окна худыми почернелы­ми лицами. Каменел белый засыпанный сад.

6 А. М. Ремизов о 1

^иА

-V ^С. Нелидов" засветил-"*-свет, уселся

юв засветил- свет, уселся к свету: принесли письмо.

Это было первое письмо от Сергея после его отъезда и какое-то путаное и отчаянное. Видно, трудно было ему на новом его положении скрывающегося от кредиторов. Сергей сообщал, что доехал благополучно, но о дальнейшем ничего сказать не может и не знает, вынесет ли он свою новую собачью жизнь.

«...кланяйтесь Христине, скажите, что напишу из N. а сей­час не могу, скажите, не мог... не мог, сам не знаю, что останавливает, не знаю, что и делать. За минуту не могу знать, что сделаю. Так мало стал я знать себя, а может, и никогда не знал».

с

И представил себе Нелидов Сергея, водворяющегося в какой-то безопасный город, где ни один кредитор его не сыщет, но где с каждым днем будет он опускаться, наконец, оголтеет и уж загнанною собакой где-нибудь в отврати­тельном номере гостиницы не для приезжих перережет себе горло осколком от пивной бутылки. А не удастся так покончить: рука ли дрогнет или захватят вовремя,— тогда будет еще хуже. Тогда, весь опутанный мнитель­ностью, смакуя свое унижение, он изморит себя и других изморит: будет вечно на глазах какою-то жалобою, и весь вид его, как калечного, будет проситься пожалеть его, а сам будет бояться всякой жалости. И жалость и не­жалость, все равно, примет как унижение и оскорбление. «А какая же разница между ним и Сергеем? — спросил себя Нелидов,— да уж не в том ли, что Сергей не только мало стал знать себя, а просто никогда не знал себя, а он и не помнит, чтобы не знал себя,— вот и вся разница. Сергей ничто не скроет и всем будет виден, а он, зная себя, так затянется, любого обманет».

Нелидов свернул письмо и стал собираться к Хлопко­вым — к Христине.

Без стука отворилась дверь, и высунулся, закутанный в башлык, Костя.

— Ну как, Костя, поживаешь? — поздоровался Нелидов, оглядывая странного гостя.

— Ничего,— сел Костя, не раздеваясь, и нахмурился.

— Что это, Костя, у тебя на колокольне часы пошали­вают?

— Ничего.

- Как ничего? То вперед летят, то отставать начнут, не уследишь.

— А зачем следить?
82

\^- Чтобы знать время. По часам ведь все построено, вся жизнь. А иначе все дела перекувырнутся. ~7

— И пускай перекувырнутся!

— Тебя, Костя, за это в тюрьму посадят.

— В одиночное? — усмехнулся Костя.

— В одиночное не в одиночное, а уж там придумают, за этим дело не станет... Эх, Костя, а если бы все дела и действительно перекувырнулись, если бы часов и совсем не было, времени не было, понимаешь, Костя, ни настояще­го, ни прошедшего, ни будущего.

Костя вдруг поднялся и, глядя в упор, спросил резко:

— Вы ничего не замечаете?

— Ничего.

— Ничего? — Костя скривил рот и, поднявшись па цы­почки, сказал так тихо, словно задохнулся: — Времени скоро не будет ни настоящего, ни прошедшего, ни буду­щего! — и снова опустился на стул, загрустил,— где Сережа?

— Сережа сделает свои дела, а там и вернется.

— Никогда не вернется! Не верю я, врете вы все... Владимир Николаевич, знаете, скоро и я тоже... Что, в самом деле, за нужда мне торчать целыми днями в магазине. Я этот магазин — к черту. Я уже по секрету скажу, никому не рассказывайте, я, Владимир Николаевич, вчера посту­пил... в лягушачью веру!

— Как так в лягушачью? — Нелидов перестал ходить, присел к Косте.

— А видите, не так это просто... слышал я, можно притянуть к себе человека, чтобы он за тобою как тень всюду следовал, так за тобою и шел бы, и ничего бы не мог делать без тебя... понимаете?

Нелидов задумался.

— Его, Костя, надо пожелать крепко, того человека, всем сердцем, всею душою, и тогда, возможно, человек пойдет за тобою.

— Знаю! — Костя снисходительно улыбнулся,— желал я неоднократно, да ничего не выходит.

— А если ничего не выходит, стало быть, вся суть только в тебе, Костя: мало, ведь, пожелать, надо иметь право пожелать, надо иметь сильное сердце, такое сердце, которое бы смерть покорило себе...

— Да не то вы говорите! — перебил Костя,— средство есть, верное средство. Надо лягушку. Надо изловить лягуш­ку, отломить у лягушки заднюю лапку, высушить лапку и незаметно, чтобы никто не видел, зацепить лапкою кого хочешь. И все готово.

>^ц>ии^/ V ш*м

I

И -' • ■ а

— Ну и в чем же дело?

— То-то и дело, не могу я достать лягушачьей лапки., заячья у меня есть...

— А ты попробуй заячьей.

— Заячья — от другого,— Костя болезненно морщил­ся,— это если что-нибудь такое... неохота срамиться или дать кому по шее...

Нелидову стало жалко Костю.

— Вот придет весна,— сказал он,— ты налови лягушек, их везде много, не оберешься, да и действуй.

— Мне надо сейчас! сейчас! — задрожал Костя от не­терпения и сидел так мучительно долго, надутый, с выпу­ченными глазами, и надувался, как лягушка, и лицо зеленело, как у лягушки.

Нелидов не раз заговаривал, но ответа не было.

И вдруг Костя приподнялся с перекошенным ртом; приподнялся на цыпочки, как раньше, и сказал так тихо, словно задохнулся:

— Времени _1?каоо не будет ни настоящего, ни пгюшед-
шего, ""ни будущего"¹!¹ — ТТГ"Тт?ё~жившись весь, вышел из
комнаты.

Нелидов догнал Костю на улице. И они шли рядом, один

такой высокий и прямой, другой такой маленький и горба-

тщ. Не говорили ни слова, а шаги их вторили друг другу.

? Так шл] и они молча, не спеша и ровно, каждый прямо

V Л. своей_^х^ди^-КоС 1я. — мир перевернуть. Нел идов — просто.

.ничего не изменяя—уй ти из чтогр мир а.|

— Эх, Костя, если бы часов и "говеем не было! —
сказал Нелидов, вдыхая морозный воздух.

Ударил лютый мороз.

Часты, густы звезды рассыпались по небу,— золото по царскому двору. Там царь сидел с царицею, считал царь свои богатства, пил из золотой чаши, нанизывала царица звездный бисер.

Дата добавления: 2015-08-17