Прозопоэзия

ном ей ощущении прозаической текстуры жизни во всем богатстве ее обыкновенности» (Ibid. P. 526). Не Арис­тотель «Поэтики», а скорее Аристотель «Никомаховои этики» — подлинный источник и поэтики, и П. у Бахти­на. В плане теории познании, согласно Морсону и Эмер­сон, концепция П. противостоит идеалу «системы», «за­кона», поскольку ни индивидуальная, ни социальная, ни историческая жизнь людей вообще не улавливаются с помощью абстрактного упорядочивания. В общеэс­тетическом плане П. противостоит прежде всего романти­ческой концепции творчества, логическим и историческим завершением которой является в теориях и в практике ис­кусства 20 в. нигилистическое отрицание «непоэтичес­кой» действительности — тенденция, прежде зафиксиро­ванная Ф.М.Достоевским в его «антигероях» — «бесах», а в русской действительности предвосхищенная в лич­ности М.Бакунина с его идеей «творческого» разруше­ния. В противоположность всему этому П. — попытка, по выражению Бахтина, «протрезвить экстаз», по-новому связать человека с миром, искусство с этикой. «Идеоло­гом прозаики» для американских русистов стал Л.Толстой, а ее эстетическим коррелятом — традиционная реали­стическая литература 19 в. (в особенности социально-психологический роман). Тем самым за пределами П. оказался ряд важнейших идей и концепций самого Бах­тина, в особенности обоснованная им в плане истори­ческой поэтики теория «гротескного реализма» романа Ф.Рабле в начале и «полифонического» романа Досто­евского в конце Нового времени как условия «романи­зации» вообще. Соответственно, вся проблематика «серьезно-смехового», с которой Бахтин связывает са­мую возможность «прозаического уклона» в истории ев­ропейской культуры как в научно-философском («сокра­тический диалог»), так и в словесно-художественном («мениппея») мышлении и творчестве, — осталась за порогом П. Это в особенности касается концепции кар-навализации и романа Рабле. Отождествляя «гротеск­ный реализм» с неоформалйстически-неомарксистскими интерпретациями Бахтина на Западе (а в последние годы и в России), Морсон и Эмерсон по существу приняли эти интерпретации за адекватные, увидев в бахтинском ис­толковании карнавала не столько творческий, сколько нигилистически-разрушительный потенциал — не П., но утопию.

Расхождения или недоразумения между концепцией П., с одной стороны, и бахтинским «диалогизмом», с другой, обнажились и обострились в 1990-е, когда вме­сте с глобальными изменениями общественно-полити­ческого и духовно-идеологического климата произош­ло стремительное исчерпание всех прежних попыток (на Западе и в России) реализовать «творческий потенциал» идей русского мыслителя как изнутри литературно-эсте­тических концепций, ставших как бы традиционными, так и изнутри формально противостоящих им тенденций «спасти» эстетический объект литературы, оперевшись на ближайшую к нам классическую традицию и ее гер­меневтический потенциал. В новых условиях концепция П. все больше теряла связь с русским источником и об­разцом: Бахтин из нужного «другого» довольно быстро сделался для авторов П. не очень нужным оппонентом, поскольку прежде не замеченные или сознательно игно­рировавшиеся трудности бахтинской мысли оказывают­ся неразрешимы в пределах понятой в духе Морсона и Эмерсон П. Отказ Морсона и Эмерсон от интерпрета-

ции П. на более глубоком и отдаленном от «постсовре­менности» уровне бахтинских идей и теорий делает эв­ристический потенциал П. едва ли не проблематичным. Тем не менее, независимо от инициировавших это по­нятие американских критиков, термин и идея П. по-пре­жнему сохраняют продуктивный смысл как внутри бах-тинистики, так и вне ее.

Лит.: Морсон ГС. Бахтин и наше настоящее // Бахтинский сбор-
ник-2. М., 1991; Эмерсон К. Русское православие и ранний Бахтин //
Там же; Морсон ГС, Эмерсон К. Творчество прозаики. Глава из кни­
ги//Бахтинология. Исследования. Переводы. Публикации. СПб., 1995;
Исупов К.Г Об историзме прозаики (Вместо послесловия к фрагменту
книги К.Эмерсон и Г.С.Морсона) // Там же; Эмерсон К. Прозаика и
проблема формы // НЛО. 1996. № 21; Morson G.S. Hidden in plain view:
Narrative and creative potentials in «War and Peace». Stanford (Calif.),
1987; Idem. Prosaics: An approach to humanities //American scholar. 1988.
Vol. 57. № 4; Morson G.5., Emerson С Mikhail Bakhtin: Creation of a
prosaics. Stanford (Calif.), 1990; Contino P. Zosima, Mikhail, and prosaic
confessional dialogue in «Dostoevsky's Brothers Karamazov» // Studies in
the novel. 1995. Vol 27. № 1; Forum: The limits of prosaics // Slavic and
East Europian journal. 1997. Vol. 41. № 1. В.Л. Maxnuu

ПРОЗОПОПЕЯ см. Олицетворение.

ПРОЗОПОЭЗИЯ — соединение в художественном целом поэзии и прозы, взаимопроникновение поэзии и прозы. Поэзия в силу своей ритмической организа­ции предшествовала возникновению прозы. В античной литературе П. проявилась в менипповой сатире. При­обрела распространение в средневековой литературе («Новая жизнь», 1292, Данте), получив название про-зиметра (prosimetrum). В средневековом рыцарском ро­мане поэзия нередко присутствует как воспоминание о прародительнице прозы — поэме. В древнефранцуз-ском романе «Окассен и Николет» (13 в.) один и тот же эпизод из жизни влюбленных излагается вначале язы­ком прозы, а затем — как поэтическая вариация той же темы, что усиливает эмоциональную окраску. М.М.Бах­тин, исследуя становление романного мышления, отме­чает это сочетание поэзии и прозы в доклассическом романе. А.Н.Соколов, рассматривая процесс становления русской поэтической эпопеи, писал об авторских исто­рических примечаниях к ней, «принимающих характер систематического комментария, излагающего в дополне­ние и пояснение к стихотворному тексту фактическую сторону событий» (Соколов А. Очерки по истории рус­ской поэмы XVIII и первой половины XIX века. М., 1955. С. 202). О такого рода примечаниях как части текста писал автор поэмы об Отечественной войне 1812г. П.Све-чин: «Примечания песней составлены из многих под­линных актов, исторических описаний и собственных наблюдений сочинителя как очевидца и участника изоб­ражаемой брани» (Свечин П. Александроида. М., 1827. С. 39). Г.Р.Державин в «Описании торжества, бывшего по случаю взятия Исмаила» (1791) сочетал прозаичес­кие картины празднества с поэтическими строфами, жи­вописующими богатство и славу Отечества. Однако про­за у Державина оставалась прозой, а поэзия поэзией, орнаментируя и расцвечивая повествование. Движение к синтезу происходит в литературе 19 в. Пушкин в «Бо­рисе Годунове» (1824-25) представил поэзию и прозу в новом художественном единстве, перейдя от знамени­того монолога Бориса «Достиг я высшей власти...» к про­заическому тексту «Сцены в корчме». Здесь прозаичес­кие фрагменты служат смене эмоциональных уровней,

Дата добавления: 2015-08-20