Об игре Жорж и семеновой

...Говоря об русской трагедии, говоришь о Семено­вой— и, может быть, только об ней. Одаренная талан­том, красотою, чувством живым и верным, она образовалась

сама собою. Семенова никогда не имела подлинника. Бездуш­ная французская актриса Жорж и вечно восторженный поэт Гнедич могли только ей намекнуть о тайнах искусства, кото­рые поняла она откровением души. Игра всегда свободная, всегда ясная, благородство одушевленных движений, орган чистый, ровный, приятный и часто порывы истинного вдох­новения, — все сие принадлежит ей и ни от кого не заимство­вано. Она украсила несовершенные творения несчастного Озе­рова и сотворила роль Антигоны и Моны; она одушевила измеренные строки Лобанова; в ее устах понравились нам славянские стихи Катенина, полные силы и огня, но отвер­женные вкусом и гармонией. В пестрых переводах, составлен­ных общими силами и которые, по неучастию, стали нынче слишком обыкновенны, слышали мы одну Семенову, и гений актрисы удержал на сцене все сии плачевные произведения союзных поэтов, от которых каждый отец отрекается пооди­ночке. Семенова не имеет соперницы. Пристрастные толки и минутные жертвы, принесенные новости, прекратились, она осталась единодержавной царицею трагической сцены.

А. С. Пушкин, «Мои замечания об русском театре». Гослитиздат, М.—Л.' 1934, т. VI, стр. 9—10.

...Мы с Шушериным видели Семенову в роли Аме-

наиды два раза; во второй раз Шушерин смотрел ее единственно для проверки сделанных им замечаний после первого представления, которые показались мне не совсем справедливыми; но Шушерин был прав и убедил меня совер­шенно. Превозносимая игра Семеновой в этой роли представ­ляла чудную смесь, которую мог открыть только опытный и зоркий глаз такого артиста, каким был Шушерин. Игра эта слагалась из трех элементов: первый состоял из незабытых еще вполне приемов, манеры и формы выражения всего того, что игрывала Семенова до появления m-lleGeorges; во вто­ром— слышалось неловкое ей подражание в напеве и бы­стрых переходах от оглушительного крика в шопот и скорого­ворку. Шушерину при мне сказывали, что Семенова, очаро­ванная игрою Жорж, и день и ночь упражнялась в подража­нии или, лучше сказать, в передразнивании ее эффектной декламации; третьим элементом было чтение самого Гнедича, певучее, трескучее, крикливое, но страстное и, конечно, всегда согласное со смыслом произносимых стихов, чего, однако, он не всегда мог добиться от своей ученицы. Вся эта амальгама, озаренная поразительною сценическою красотою молодой ак­трисы, проникнутая внутренним огнем и чувством, передаваемая в сладких и гремящих звуках неподражаемого, очарова­тельного голоса, производила увлечение, восторг и вызывала гром рукоплесканий. После второго представления «Танкреда» Шушерин сказал мне с искренним вздохом огорченного художника: «Ну, дело кончено: Семенова погибла невозвратно, то есть она дальше не пойдет. Она не получила никакого обра­зования и не так умна, чтобы могла сама выбиться на прямую дорогу. Да и зачем, когда все восхищаются, все в восторге? А что могло бы выйти из нее!..» И до своей смерти Шушерин не мог без огорчения говорить о великом таланте Семеновой, по­гибшем от влияния пагубного примера ложной методы, напы­щенной декламации г-жи Жорж и разных учителей, которые всегда ставили Семенову на ее роли с голоса.

...Семенова, не игравшая еще в трагедиях, явилась в пер­вый раз в роли Антигоны в «Эдипе в Афинах». Как она была хороша! Какой голос! Какое чувство, какой огонь!.. Ну, да вот какой огонь: когда в третьем акте Креон, в отсутствии Тезея, похищает Эдина и воины удерживают Антигону, то она при­шла в такую пассию, что, произнеся первые четыре стиха:

Постойте, варвары! Пронзите грудь мою,

Любовь к отечеству довольствуйте свою.

Не внемлют — и бегут поспешно по долине;

Не внемлют — и мой вопль теряется в пустыне....

вырвалась у воинов и убежала вслед за Эдипом, чего по пьесе не следовало делать; сцена оставалась, может быть, минуты две пустою; публика, восхищенная игрою Семеновой, продол­жала хлопать; когда же воины притащили Антигону насиль­но, то гром рукоплесканий потряс театр! Все вышло так есте­ственно, что публика не могла заметить нарушения хода пьесы.

С. Т. Аксаков, «Яков Емельянович Шушерин и современные ему театральные знаменитости». Собрание сочине­ний, том Ш. Семейные и литературные воспоминания, очерки, письма и стихо­творения, изд. А. А. Карцева, Москва. 1902 г., стр. 74—75, 99—100.

...Мы разобрали игру m-lleGeorges, как говорится, по ниточке, и вот, в коротких словах, в чем состоял весь механизм и вся ее характеристика. m-lleGeorges играла свои роли холодно, без всякого внутреннего чувства. Пластика была великолепна, в полном смысле этого слова. — Georges была совершенная красавица: правильные, довольно крупные черты ее лица — необходимое условие, чтобы казаться совер- щенством красоты на сцене — были подвижны и выразитель­ны, особенно глаза; высокий рост, удивительные руки, сила и благородство в движениях и жестах — все было превосходно. Я думаю, что одна ее мимика, без слов, произвела бы действие еще сильнее. Характеры ролей, истинность их всегда прино­сились в жертву эффекту, следовательно — даже теперь вы­говорить страшно — ее игра была бессмысленна относитель­но к характеру представляемого лица. Всякую роль m-lleGeorges предварительно рассекала на множество кусков: в каж­дом из них находились иногда два стиха, иногда полтора, иногда один, иногда несколько слов, а иногда и одно слово, которым она поражала слушателей; для усиления эффекта избранных стихов, выражений и слов она обыкновенно упо­требляла три способа: 1) она тянула, пела, хотя иногда звуч­ным, но сравнительно слабым голосом стихи, предшествующие тому выражению, которому надобно было дать силу; вся на­ружность ее как будто опускалась, глаза теряли свою вырази­тельность, а иногда совсем закрывались — и вдруг бурный поток громкозвучного органа вырывался из ее груди, все чер­ты лица оживлялись мгновенно, раскрывались ее чудные гла­за, и неотразимо ослепительный блеск ее взгляда, сопровож­даемый чудной красотою жестов и всей ее фигуры, довершал поражение зрителя; 2) громкозвучная, певучая и всегда гармо­ническая декламация вдруг обрывалась, и выразительным шопотом, слышным во всех углах театра, произносились те,слова, которым назначено было, так сказать, впиваться в ду­шу зрителей. Не нужно прибавлять, что мимика и вся наруж­ность соответствовали такому быстрому переходу. Третий спо­соб состоял в том, что из скороговорки вдруг вылетали не­сколько слов и нередко одно слово, произносимое без напева, протяжно, как будто по складам, с сильным ударением на каждый слог, так что избранное выражение или слово пора- зительно впечатлялось в слухе и, пожалуй, в душе иного зри­теля. Этот последний способ, употребляемый иногда обратно, так что скороговорка врывалась в протяжно певучую речь, в Петербурге менее производил действия, как я слышал от мно­гих, чем на других европейских театрах, так что впоследствии m-lleGeorges употребляла его гораздо реже, и многие говори­ли, что игра ее в России усовершенствовалась. Из такой по­становки ролей необходимо следует, что они были все отдела­ны предварительно, перед зеркалом, в продолжение долгого времени. Все мельчайшие интонации голоса, малей­шие движения лица, рук и всего тела, всякая складка на ее платье, долженствующая образоваться при таком-то движе­нии,— все было изучено и никогда не изменялось. Мне слу­чилось быть один раз в театре вместе с двумя ее поклонника-

ми и сидеть между ними: я командовал всеми движениями m-lleGeorges, зная их наизусть, так что выходило очень смеш­но. Я шептал: «Ступи шаг вперед, отодвинь назад левую но­гу, опусти глаза, раскрой вдруг глаза, тяни нараспев, шепчи, говори по складам, Скороговоркой, откинь шлейф платья на­зад...» и все в точности исполнялось в ту же минуту. Один из моих соседей расхохотался, а другой рассердился. М-lleGeorges так механически играла свои роли, что, слушая иногда, по- видимому, с благоговением или сильным волненьем, она бра­нилась шёпотом ссвоими товарищами за поданные не во-время реплики или с своей прислужницей, стоявшей недалеко от нее за кулисами, забывшею подать ей какую-ни­будь нужную вещь при выходе на сцену. Это слышал не я один, а весьма многие; находились такие люди, которые ста­вили ей в достоинство такое уменье — в одно и то же время разделяться на два лица. Игра m-lleGeorges была положена, так сказать, па ноты, твердо выучена наизусть и с неизмен­ной точностью повторялась всегда. Georges не обращала ни малейшего внимания на мысль автора, на общий лад (ensemble) пьесы и на тон реплики лица, ведущего с нею сцену; од­ним словом: она была одна на сцене, другие лица для нее не существовали. После этого можно ли назвать ее игру художе­ственным воспроизведением личности представляемого лица? Это было проявление каких-то движений и волнений души, внешним образом выражающихся, нанизанных на нитку как ни попало. Нет, никогда не признаю я искусства в таком уменье передразнивать внешнюю природу человека, хотя бы оно было возведено до высокой степени!

С. Т. Аксаков, «Яков Емельянович Шушерин и современные ему театраль­ные знаменитости». То же изд., стр. 86—88.

...Семенова, красавица Семенова, драгоценная жем- чужина нашего театра, Семенова имеет все, чтобы сделаться одною из величайших актрис своего времени, но исполнит ли она свое предназначение? Сохранит ли она ту постоянную любовь к искусству, которая заставляет избран­ных пренебрегать выгодами спокойной и роскошной жизни, чтоб предаться неутомимым трудам для приобретения нуж­ных познаний? Не слишком ли рано нарядилась она в бар­хатные капоты, облеклась в турецкие шали и украсилась раз­ными дорогими погремушками? Сколько я от всех слышу, да и сам частью испытал на репетициях «Димитрия Донского», когда она так грубо отпотчевала меня обоим высокомерным «чего-с?» — в ней недостает образованности, простоты сердца и той душевной теплоты, которую французы разумеют под словом amenite (приветливость), а эти качества, за малым исключением, всегда бывают принадлежностью великих та­лантов. Семенова прекрасно сыграла Моину, бесподобно игра­ла Антигону и Ксению; но этих ролей недостаточно, чтобы положительно судить о решительной будущности ее таланта. Эти роли могла играть она по внушению других: бывали же у нас актрисы, которым, по безграмотству их, начитывали роли, но которые, однако ж, имели успех, покамест не предостав­ляли их самим себе. Милая Семенова, вы, бесспорно, краса­вица, бесспорно, драгоценная жемчужина нашего театра, и вами не без причины так восхищается вся публика, но ска­жите, отчего я, профан, не плачу, смотря на игру вашу, как обыкновенно плачу я по милости товарища вашего, Яков­лева?..

С. П. Жиха-рев, Записки современ­ника, том II, «Дневник чиновника», изд. «Academia», 1934 г., стр. 228—231.

Он рассказал мне, что на репетиции встретил его Гнедич с тетрадкой в руках и пригласил послушать новую дикцию Семеновой.

Я обомлел от удивления, — продолжал Судовщиков. — «Чему же удивляетесь вы? —сказал мне с самодовольством Гнедич. — Вот, батюшка, как учить должно». И тут, развер­нув тетрадь, показал мне роль, в которой все слова были то подчеркнуты, то надчеркнуты, смотря по тому, где должно было возвышать или понижать голос, а между слов в скобках сделаны были замечания и примечания, например: с востор­гом, с презрением, нежно, с исступлением, ударив себя в грудь, подняв руку, опустив глаза и проч. Я, братец, и не на­шелся, что отвечать, а признаюсь—Засмеяться хотелось.

... Все это я рассказываю для удостоверения, что Семено­ва изменила свою дикцию только с 1810 года, что она первая запела в русской трагедии и что до нее, хотя и читали стихи на сцене не так, как прозу, но с некоторым соблюде­нием метра, однако ж вовсе не пели; что нововведение Се­меновой растягивать стихи и делать на словах продолжитель­ные ударения привилось от неправильно понятой дикции актрисы Жорж и вовсе не было одобряемо нашими старыми и опытными актерами, которые остались непричастны этому недостатку, несмотря на весь успех, который приобрела Се­менова певучею своею декламациею.

Однако ж, несмотря на ложное направление, данное та­ланту Семеновой, этот талант был превосходный, хотя исклю­чительно подражательный. Если б предоставить Семенову са­мой себе, отняв у нее руководство, чье бы то ни было, Шахов­ского или Гнедича, она не в состоянии была бы ни обдумать своей роли, ни оттенить ее, как бы следовало. Она награжде­на, как и актриса Жорж, необыкновенными средствами: хоро­шим ростом, правильным телосложением, красотою необыкно­венною, физиономией выразительною, сильным, довольно при­ятным и гибким органом, словом: она имела все, что может только иметь женщина, посвящающая себя театру, кроме то­го, чего не имела и сама Жорж, то есть достаточного образо­вания, способности понимания^[1] и дара слез. В первой своей молодости, играя некоторые легкие роли, как-то: Антигоны, Моины и Ксении, выученные ею под руководством князя Шаховского в присутствии Дмитревского, она была прелест­на, и эта прелесть простой и естественной игры ее была не­разлучна с нею до самого прибытия сюда знаменитой фран­цузской актрисы, которая вскружила голову ей и многим почитателям ее таланта, в главе которых находился Гнедич, человек умный, благонамеренный, талантливый, постоянно верный в своих привязанностях, но фанатик своих собствен­ных мнений и самолюбивый.

Кто же не имеет недостатков? Гподич не путешествовал, не видал никого из тогдашних сценических знаменитостей, не имел случаев сравнивать одну с другою, что необходимо для постижения истины во всяком искусстве, а тем более в теат­ральном; и вот первая попавшаяся ему на глаза актриса с бес­спорным талантом, но также подражательным, ученица слав­ной Рокур, сделалась для него типом, но которому он захо­тел образовать Семенову. Гнедич всегда пел стихи, потому что, переводя Гомера, он приучил слух свой к стопосложению греческого гекзаметра, чрезвычайно певучему, а сверх того, это пение как нельзя более согласовывалось с свойствами его голоса и произношения, и потому, услыхав актрису Жорж, он вообразил, что разгадал тайну настоящей декламации теат­ральной, и признал ее необходимым условием успеха на сце­не. Вот Семенова и запела... К несчастью, эта неслыханная на русском театре дикция нашла своих приверженцев, понра­вилась публике, и Семенову провозгласили первою актрисою в свете.

Но если Жорж пела, то не надобно думать, чтоб она пе­ла как Семенова: у этой актрисы, сводившей с ума весь Па­риж красотою... и приехавшей сюда двадцати четырех лет от роду во всем блеске своей красоты и силе таланта, были ми­нуты истинного вдохновения в некоторых ролях, как-то: Федры, Меропы, Клитемнестры, Семирамиды и проч., минуты, которые старик Флоранс, преподаватель декламации в консер­ватории, приехавший вместе с Жорж, ловил, так сказать, на лету и потом обращал их в неизменные для нее правила.

С. П. Жихарев. Записки современ­ника, т. II, «Воспоминания старого теат­рала», изд. «Academia», 1934 г., стр. 371— 374.

...Гнедич передает разговор, имевший якобы место в ожидании первого представления «Ифигении в Авлиде» 6 мая 1815 года.

«Играют Ифигению Расина?— начал говорить сосед мой.— Это будет настоящее жертвоприношение Ифигении! Брянский играет Ахилла? Семенова играет роль Клитемнестры?» —про­должает он, улыбаясь и ко мне обращая речь. — «Да, — отве­чал я, — и думаю, что сыграют хорошо». — «Но после Жор­жи?»— «После Жоржи Семенова играла много ролей».— «Но —- Клитемнестру?» — «Сыграет и Клитемнестру». — «О! это слишком. Я бы ей не советовал, у нее недостает средств: она мала ростом». — «Но не менее дарованием». — «У нее нет этого органа, этого голоса величества». — «У нее есть голос чувства». — «Но мастерство Жорж, искусство в каждом сло­ве?»—«Природа сильнее искусства». — «Что, сударь, за при­рода, — продолжал мой сосед, — для актера нужно учение и искусство. Жорж образовалась в школе знаменитейших арти­стов своего времени...» — «Тем более вы несправедливы к русской актрисе, — возразил я ему, — если она образовала свое искусство собственными трудами, так тем больше заслу­живает уважения перед тою, которая обязана другим».— «Но знаете ли, кому ваша Семенова обязана своими успеха­ми?» — «Позвольте узнать?» — «Жорже». — «Позвольте спро­сить, — сказал я соседу, — Семенова при самом приезде Жорж играла Аменаиду и во многих местах, если вы помните, играла лучше ее; за это она также обязана Жорже?» — «Я это­го не помню, — отвечал мой сосед, — но знаю, что отЖоржи она заняла все; до приезда ее она следовала дурной школе, не видела хороших образцов, не имела методы...» — «Может быть, — отвечал я,— как всякий начинающий в искусстве; может быть; что в Жорже Семенова увидела первый лучший образец, что при ней почувствовала сама нужду составить лучшую методу для чтения и игры, и поскольку истина и чувство везде одно и то же, то и легко могло случиться, что в одной и той же роли те самые стихи она произносит с тем же выражением, как и Жорж.Во значит ли это, что ей она обязана своими успехами, что от нее вое заняла?» — «Все, сударь, все». — «Но Жоржи давно здесь нет, а успехи ее более и более возрастают». — «Потому что она подражает Жорже».— «Только потому? Стало быть, вы думаете, что Семенова толь­ко подражает Жорж?» — «Да, она ей во всем следует». — «Если так, отчего ж она не следует порокам, которые Жорж при всем ее достоинстве, без сомнения, имела?» — «Каким по­рокам?» — «Вы, я думаю, помните, что Жорж пела иногда нестерпимо; что переломы стихов часто у нее были без нуж­ды; что беспрестанные переходы голоса даже были скучны; что она ослабляла многие прекрасные места в речах, чтобы вставить один какой-нибудь стих; жертвовала целым для блестящих минут; никогда не забывала, что она актриса; и вообще в игре своей имела пороки, весьма близкие к шарла­танству, которое, беспрестанно заботясь о плесках, ослепляет на минуту, но скоро становится видимо». — «О, сударь, для меня эти пороки — пятна на солнце; вы на них смотрели в телескоп». — «Не об этом дело; вы мне не отвечаете на вопрос: заняла ли Семенова эти пороки?»— «А вот мы уви­дим, когда она выйдет на сцену».— «Но прежде позвольте сказать, что вы, сударь, станете смотреть на нее пристрастно и будете несправедливы. Я ручаюсь, что вы назовете подра­жанием Жорже и то, что у нее будет собственно свое; и если б случилось иметь ей даже преимущества...» — «О, вы ей при­писываете слишком много, —прервал мой сосед, — откуда же ей взять это собственное свое — эти преимущества? Для это­го нужно по крайней мере образование, учение...» — «Зачем же нам быть так несправедливым и думать, что русская ак­триса их иметь не может? Если бы вы смотрели глазами менее пристрастными, вы давно бы заметили, что игра ее управляется не одним случаем, не одним слепым подража­нием...» Оркестр прервал наш разговор.

...Сама Жорж говорила о Семеновой, что эта последняя во многих своих ролях имеет перед нею преимущество: «Я иногда как-то деревяню мои чувства, но m-leSemenowблис­тает всюду». А когда ей заметили, что Семенова играет хо­рошо и в прозаических трагедиях Шиллера и Коцебу, Жорж добавила: «Вот и еще верх надо мною; а я уже этого никак не могу постичь: верите ли, что на сцене проза нейдет у меня с языка, и я теряюсь».

Цитируется по книге В. Всеволодского-Гернгросса «Театр в России в эпо­ху Отечественной войны», С.-Петербург, 1912,стр.

Дата добавления: 2015-08-17