Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АрхитектураБиологияГеографияДругоеИностранные языки
ИнформатикаИсторияКультураЛитератураМатематика
МедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогика
ПолитикаПравоПрограммированиеПсихологияРелигия
СоциологияСпортСтроительствоФизикаФилософия
ФинансыХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника

Добротная викторианская Красота

Истина, миф, ирония | Неопределенность, гротеск, меланхолия | Романтизм в опере | Эстетическая религия | Плоть, смерть, дьявол | Искусство для искусства | Наоборот | Символизм | Эстетический мистицизм | Экстаз и вещи |


Читайте также:
  1. Bellydance или красота и гармония
  2. Авангард, или Красота провокации
  3. Да будут эти люди, как и я сам(а), здоровы и счастливы. Да уйдут из их жизни несчастья. Да пробудится красота этих людей, и да раскроется их Истинная природа.
  4. Живет повсюду красота
  5. Здоровье и красота
  6. Здоровье и красота

Представление о Красоте меняется не только в зависимости от исто­рической эпохи. Но даже и внутри одной эпохи, даже и внутри одной страны могут бытовать различные эстетические идеалы. Так, одновре­менно с зарождением и развитием эстетического идеала декаданса процветает идея Красоты, которую мы назвали бы викторианской. Период между революционными движениями 1848 г. и экономичес­ким кризисом конца века обычно определяется историками как «эра буржуазии». В этот промежуток времени класс буржуазии во всей полноте утверждает свои ценности в сфере торговли, колониальных завоеваний, а также и в повседневной жизни: буржуазными, или, учитывая превалирующее значение английской буржуазии, виктори­анскими, становятся моральные устои, эстетические и архитектурные каноны, здравый смысл, манера одеваться, вести себя в обществе, обставлять дом.

Буржуазия кичится не только своей военной (империализм) и эконо­мической (капитализм) мощью, но и своей Красотой, сочетающей в себе практичность, прочность и долговечность, — свойства, отли­чающие буржуазную ментальность от аристократической. Виктори­анский (и вообще буржуазный) мир руководствуется упрощенным пониманием жизни и человеческого опыта, имеющим чисто практи­ческий смысл: вещи могут быть правильными или ошибочными, прекрасными или безобразными — и никаких реверансов в сторону неоднозначности, сложных характеров, двусмысленности. Буржуа не мучается дилеммой альтруизм — эгоизм: он эгоист во внешнем мире (на бирже, на свободном рынке, в колониях) и отлич­ный отец семейства, воспитатель и филантроп в стенах своего дома. Буржуа не знает моральных дилемм: он моралист и пуританин у себя дома и лицемер и распутник, когда он не дома, а с молодыми женщи­нами из пролетарских кварталов.

Это упрощение в сторону практичности не воспринимается как двусмысленность: наоборот, о буржуазном доме принято судить по обстановке, мебели и разным вещам, которые непременно должны выражать Красоту одновременно роскошную и прочную, добротную. Викторианскую Красоту не смущает альтернатива роскошь — функциональность, казаться — быть, дух — материя.

От добротных резных рам до рояля для воспитания дочерей — ничто не оставляется на усмотрение случая: любой предмет, поверхность, украшение одновременно кричат о своей стоимости и о своем намерении служить долго и быть неуязвимым, как вожделенный British Way of Life (британский образ жизни, англ.), который английские пушки и банки разнесли на все четыре стороны света. Итак, виктори­анская эстетика обнаруживает двойное дно, так как практичность и функциональность вторгаются в сферу Красоты. В мире, где каждый предмет помимо своего прямого назначения становится товаром, где на каждую потребительную стоимость (практическое или эстетическое использование предмета) накладывается стоимость меновая (стоимость предмета, его способность выступать эквивалентом определенного количества денег), даже эстетическое использование красивой вещи превращается в демонстрацию ее коммерческой стоимости.

В конце концов Красота совпадает уже не с излишком, а со стоимостью: пространство, некогда отводившееся смутному и неопределенному, теперь заполняется практическим назначением предмета. Вся последующая эволюция предметов, внутри которой начнется не столь быстрое разделение формы и назначения, будет отмечена этой изначальной двойственностью.

Буржуазный дом. Эрик Джон Эрнст Хобсбаум Век капитала, 1975

 

Дом был концентрированным выражением образа жизни буржуазного мира потому, что в нем и только в нем можно было забыть о противоречиях и проблемах, царящих за его стенами. Здесь и только здесь буржуазное и даже более того мелкобуржуазное семейство могло поддерживать иллюзию гармоничного и иерархического счастья, находясь в окружении древних остатков материальной культуры, которые символизировали это счастье и делали его возможным. Сказоч­ная жизнь, кульминационным проявлением которой в намеренно создаваемой системе домашних ритуалов было празднование Рождества. Рождественский ужин (его праздновал Диккенс), рождественская елка (появилась в Германии, но благодаря королевскому покровительству стала популярной в Англии), рождественская песня — широко известная в Германии «Stille Nacht» («Тихая ночь»), — все это вместе символизировало контраст между внешним враждебным миром и теплом домашнего очага.

Первое впечатление, которое производит буржуазный интерьер середины века — это чрезмерная наполненность и обилие маскировки. Масса предметов, скрытых под многочисленными подушками и скатертями, теряющихся на фоне обоев и многочисленных драпировок. Все вещи искусной работы: нет ни одной картины, не заключенной в позолоченную, резную, украшенную драгоценными камнями и даже бархатом, раму, нет сиденья, не облагороженного обивкой, покрывалом, нет ни одного куска ткани, не увешанного кистями, нет деревянной вещи, которой бы не коснулась искусная рука столяра, и нет поверхности, не покрытой скатертью, венчаемой какой-либо вещичкой. Эти вещи несомненно говорили об уровне благосостояния и социальном статусе их владельца. [...] Вещи являлись отражением их цены: в это время большинство предметов для дома производились вручную в ремесленных мастерских и искусность работы являлась показателем уплаченных за них денег, включая стоимость дорогого материала. Очевидный и добротный комфорт предметов интерьера также повышал их стоимость. Но вещи не могли служить сугубо утили­тарной функции и быть свидетельством лишь социального статуса и финансового благополучия их хозяев. Они были ценны сами по себе как выражение человече­ской индивидуальности, как мечта и реальность буржуазной жизни, более того, вещи изменяли людей.


2. Железо и стекло: новая Красота

Следующим элементом двойственности станет четкое разделение внутреннего (дом, мораль, семья) и внешнего (рынок, колонии, вой­на). «Место для каждой вещи и каждую вещь на свое место» — гласит лозунг Сэмюэла Смайлза, писателя, в свое время прославившегося умением выразить в ясных и назидательных произведениях буржуаз­ную мораль self help (самопомощь, англ.).

Кризису этого разделения способствовал затяжной экономический кризис конца века (1873-1896), подорвавший уверенность в поступа­тельном и беспредельном росте мирового рынка, регулируемого «невидимой рукой», и даже в рациональности и управляемости экономических процессов. В то же время кризису викторианских и утверждению новых форм конца XIX — начала XX в. способствовали новые материалы, в которых нашла выражение Красота архитектур­ных сооружений. По правде говоря, начало самой настоящей рево­люции архитектурного вкуса, обратившегося к комбинированному использованию стекла, железа и чугуна, восходит к более отдален­ному источнику — это позитивистская утопия последователей Сен-Симона, питавших в середине XIX в. уверенность, что человечество движется к высшей точке своей истории — органической фазе. Предвестниками нового веяния стали как раз в середине века обще­ственные здания, спроектированные Анри Лабрустом: Библиотека Сент-Женевьев (откуда берет начало так называемое неогреческое направление) и Национальная библиотека Франции. Лабруст (который произвел в 1828 г. сенсацию своим скрупулезным исследованием, где доказывалось, что один из храмов Пестума на самом деле был общественным зданием) убежден, что здания должны выражать не идеальную Красоту (он ее сознательно отвергал), но социальные чаяния народа, этим зданием пользующегося. Новатор­ские системы освещения и чугунные колонны, членящие пространство и объемы двух больших парижских библиотек, знаменуют форми­рование модели Красоты, глубоко проникнутой социальным, прак­тическим и прогрессивным духом. Художественная Красота находит теперь выражение в отдельных элементах конструкции: все, вплоть до последнего болта или гвоздя, становится произведением искусства в новом понимании творчества. В Англии также распространяется мнение, что новая Красота XIX в. должна выражаться силами науки, индустрии и торговли, призванными потеснить моральные и рели­гиозные ценности, игравшие в прошлом определяющую роль, но отныне себя исчерпавшие: таково убеждение Оуэна Джонса, автора проекта Хрустального дворца, к строительству которого в дальнейшем был привлечен Джозеф Пакстон.

Красота, выраженная в зданиях из железа и стекла, вызывает в Англии отвращение у теоретиков возврата к Средневековью (Огастес Пьюджин, Томас Карлайль) и неоготике (Джон Рёскин, Уильям Моррис). Выс­шим выражением этого направления мысли становится Центральная школа искусств и ремесел (Central School of Arts and Crafts). Симптоматично, однако, что эта позиция, нацеленная на ретро-утопический возврат к красоте Природы и пронизанная отвращением к современ­ной Красоте машинного общества, не оспаривает (как оспаривал Уайльд), что назначение Красоты — обслуживать социальную функ­цию. Вопрос только в том, какую именно функцию должны отражать фасады зданий.

Цель архитектуры, по Рёскину, заключается в создании природной Красоты, для чего здание должно гармонично вписываться в пейзаж: только эта сельская Красота, отвергающая новые материалы ради естественности камня и дерева, способна выразить жизненный дух народа. Это ощутимая, осязаемая Красота, воспринимаемая при фи­зическом прикосновении к фасаду, к материалам, из которых сделаны здания, и повествующая об истории, страстях и характере строителей. Но красивый дом можно построить лишь при условии, что за «хоро­шей архитектурой» стоят счастливые люди, не отчуждаемые индустри­альной цивилизацией. Утопический социализм Уильяма Морриса доходит до упования на возврат к средневековому общинному духу в деревнях и совместной работе ремесленников в гильдиях, в про­тивовес отчужденности метрополий, холодной и неестественной Красоте железа, серийности индустриального производства.

 

Новогреческий стиль. А.Э.Ричардсон Аркитекчерел Ревью, 1911 [...]

 

Истинный неогреческий стиль является синтезом длительного процесса проек­тирования; в нем отражается пытливый ум проектировщика, который, собрав множество суждении о своем сюжете, переплавляет их в горниле собственного воображения, обрабатывая их, пока не засверкает выкованный им металл. Для этой цели сгодится какой угодно материал. Оригинальный проект может воплотиться благо­даря этим — и только этим — средствам*


Дата добавления: 2015-08-17; просмотров: 69 | Нарушение авторских прав


<== предыдущая страница | следующая страница ==>
Впечатление| От ар нуво к ар деко

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.007 сек.)